Текст книги "Последняя песнь Акелы. Книга третья"

– Правильно понимаешь, – подмигнул Арсенин, прижимая её к себе. – Только будь добра, не делись ни с кем своим пониманием…

Глава пятая

Ночь с 11 на 12 апреля 1900 года. Борт бригантины «Мэри».

Траверз бухты Контарес на границе британских и германских колоний.

– Не спится, мистер Штольц? – увидев Арсенина, в сопровождении Дато входящего в ходовую рубку, заискивающе улыбнулся капитан бригантины. – Вы просили сообщить, когда мы дойдем до бухты Контарес, так вон она, – англичанин ткнул пальцем в темноту за бортом, – любуйтесь.

– Припозднились вы что-то, – не обращая внимания на лебезящего шкипера, недовольно буркнул Арсенин. – По моим расчетам, мы должны были прийти еще час назад.

– Да видите ли… – начал мямлить англичанин, желая оправдаться, но, остановленный властным жестом нанимателя, заткнулся.

– В чем бы ни крылась причина задержки, – процедил Арсенин, напряженно вглядываясь в ночную темень, – за опоздание – штраф. Сейчас вы войдете в бухту, встанете на якорь ярдах в ста от линии прибоя и начнете принимать на борт людей с берега.

– Мы так не договаривались, – возмущенно запыхтел британец, упирая руки в бока. – Согласно фрахту, я должен дойти до Порт-Ном-пота, взять на борт пассажиров и вернуться в Уолфиш-Бей!

– Не понимаю причину вашего возмущения, – снисходительно усмехнувшись, пожал плечами Арсенин. – Считайте, что работодатель внес в план фрахта коррективы, и выполняйте распоряжения.

– В этих краях бандитов, что бродячих собак на помойке! – упрямо мотнул головой англичанин. – А у этой бухты и вовсе дурная слава. Я свою красавицу, – капитан ласково провел ладонью по переборке рубки, – в неё не поведу.

– В самом деле? – удивленно прищурился Всеслав. – А братья маузеры в руках моего друга, – Арсенин кивнул на Дато, слаженно щелкнувшего взведенными курками, – уверяют меня в обратном.

– Это произвол, – внезапно севшим голосом просипел англичанин, испуганно косясь то на оружие в руках абрека, то на застывшего безмолвным истуканом рулевого. – Это… пиратство! Я… Я буду жаловаться!

– Ваше право, – невозмутимо пожал плечами Арсенин, передавая рулевому листок с новым курсом. – Хоть господу Богу. Кстати! Если вы будете и дальше меня отвлекать, то слово чести я предоставлю вам возможность наябедничать на меня Всевышнему.

– Мы не сможем войти сюда ночью, – дрожащим голосом проблеял англичанин, решив выложить последний козырь. – Здесь мель на мели, да и рифов хватает… Обязательно днище пропорем…

– Полноте врать, любезный, – криво усмехнулся Арсенин, вынимая из портсигара папиросу. – Лоции здешних вод я тщательнейшим образом изучил еще в Уолфиш-Бее. Эту бухту можно пройти, не опасаясь банок, вдоль и поперек, ориентируясь по картинке с папиросной коробки. К слову, о мелях и прочих опасностях, – Арсенин ткнул пальцем в лежащую перед рулевым карту, – ближайшая из них в десяти милях отсюда. Так что приступайте к выполнению своих обязанностей и моих распоряжений и помните: в английской речи я разбираюсь не хуже вас, а в судовождении, смею надеяться, и лучше.

Британец смерил Всеслава недоверчиво-снисходительным взглядом и, встав напротив планшета с картой, что-то неразборчиво буркнул рулевому. Тот, скосив глаза на стоящего сбоку абрека, скорчил сомневающуюся физиономию и коротко пожал плечами.

– Дато! – Арсенин, заметив их молчаливые, но выразительные ужимки, решил подстраховаться. – Если тебе только покажется, что господин шкипер собирается сделать что-то не то, всади ему пару пуль в живот. Смерть, конечно, долгая и мучительная, ну да нам не до сантиментов. С рулевым тоже не церемонься.

Увидев, как Туташхиа качнул в ответ головой, Всеслав ехидно усмехнулся и продублировал приказ по-английски.

Услышав кровожадные распоряжения мнимого немца, капитан моментально покраснел, взмок и, сдавленно охнув, ожесточенно замахал руками, всем своим видом показывая, что и в мыслях ничего подобного не имел. Рулевой одним движением отодвинул растерянного шкипера в сторону и громко пробурчал, что лично он, тысяча чертей и две преисподних, в герои не рвётся и в проводке чертовой бригантины через трижды проклятую лужу, громко именуемую, чтоб его разорвало, заливом, обойдется без гувернанток, триста акул им в задницу, хотя и одной достаточно!

Арсенин, выслушав выпаленную единым духом тираду, обменялся с Дато уважительными взглядами и вышел из рубки. Троцкий, Корено и Барт, изнывая от скуки и безделья, торчали возле бакового бачка.

– Николай! – Всеслав, привлекая к себе внимание, дважды качнул прихваченным в ходовой рубке фонарем. – Бери Барта и присмотри за палубной командой. Если кто вдруг взъерепенится – за борт того без долгих разговоров!

– Если до гальюна тащить далеко, – фыркнул вполголоса Троцкий, – и мочить в сортире не получается, будем мочить всех в море. В экологически чистой обстановке, так сказать. Не утонут, так помоются…

– А вы, юноша, – капитан, не прислушиваясь к бурчанию подчиненного, вынул откуда-то похожую на булаву жестянку и протянул ее Троцкому, – встанете у правого борта и через десять минут запустите ракету. Часы дать?

– Не надо, – удивленно ойкнул Троцкий, подхватывая пудовую дуру двумя руками. – До шестисот досчитаю и бахну…

Арсенин, дождавшись, пока Лев займет указанное ему место, удовлетворенно хмыкнул и вернулся в рубку. Там царила идиллия. Дато, лишив капитана последней радости, уселся на единственную в помещении табуретку и держал под прицелом обоих англичан. Капитан, обхватив голову руками, сидел на полу и кидал тоскливые взгляды на барометр в настенном ящике, где была припрятана фляжка с виски. Рулевой, видимо, тоже посвященный в тайну деревянного ящика, регулярно косился на барометр, шмыгал носом и тяжко вздыхал. Однако ни тот, ни другой, справедливо полагая, что от молчаливого охранника можно ждать чего угодно, попыток достать драгоценную фляжку не предпринимали и вообще не дергались. Правильно, кстати, делали. И даже когда ночную тьму с премерзким шипением разрезал сноп белого пламени, капитан только втянул голову в плечи, а рулевой смачно чертыхнулся и сплюнул под ноги. А в момент, когда справа и слева от неторопливо бредущей к берегу бригантины последовательно взмыли еще пять ракет, шкипер был готов забиться в ближайший рундук, да вот беда, богатством обстановки ходовая рубка не блистала: штурвал, планшет с картой, табуретка. Да и та оккупирована.

К счастью британцев, примерно через час неторопливого хода Арсенин, до того момента не сводивший глаз с брегета, коротко бросил:

– Всё! – и кивнул англичанину. – Прикажите отдать якоря, сэ-э-эр…

Британец покорно шмыгнул носом и, выглянув на палубу, кротко продублировал просьбу Всеслава. Сразу же послышались отрывистые команды Корено, затем сдержанная ругань убирающих паруса матросов, ржавый скрежет брашпиля, всплеск падающего в воду якоря, и бригантина закачалась у берега.

Арсенин и Дато, торопясь принять на борт новых пассажиров, покинули рубку, и, когда на палубу взобрались увешанные оружием буры, капитан и рулевой были изрядно навеселе.

Дабы ни тот, ни другой не вводили оставшуюся команду в искус, обоих заперли в форпике. То ли фляжка была бездонная, то ли запасливые мореманы наделали тайников со спиртным по всему судну, но на протяжении всего следующего дня из форпика неслось разухабистое «Leaving of Liverpool», сменяющееся то «Rolling’ Down to Old Maui», то «What Shell We Do With The Drunken Sailor». Арсенин уже всерьёз подумывал, а не отправить ли ему неугомонную парочку прогуляться по доске или вздернуть проветриться на рее, но на подходе к Уолфиш-Бею пьяные завывания сменились раскатистым храпом, слышимым даже сквозь переборку, и Всеслав с облегчением отставил раздумья в сторону. Благо забот и без того хватало.

Ночь с 12 на 13 апреля 1900 года. Гавань Уолфиш-Бей.

Выйдя на бак, Арсенин обвел верхнюю палубу внимательным взглядом. Убедившись, что при первом, да и при втором взгляде постороннему наблюдателю затаившихся десантников не обнаружить, капитан облегченно перевел дух. Без особой необходимости пнул подошву выглядывающего из-под груды брезента у планширя ботинка, нервно прикурил чёрт знает какую за последние сутки папиросу и недовольно покосился на ходящие ходуном руки. Как ни крути, а ранее ему никогда не приходилось руководить целой эскадрой, и хотя он привык к ответственности, переживания всё же тяготили душу. Нет, как ни странно, за свою жизнь он не боялся, а вот за дело… Дело, которому он служил совершенно неожиданно для себя. Оставалось только радоваться, что хотя бы внешне удается выглядеть невозмутимым. Правда, не для всех…

– Не стоит так волноваться, батоно капитан, – абрек, неслышно возникнув откуда-то из-за спины, остановился рядом. – Я верю в вас, мой князь. И остальные верят. А там, где столько людей верят, что всё получится, – проиграть невозможно.

Всеслав благодарно пожал руку Дато и, мысленно поблагодарив Всевышнего за верных и понимающих друзей, вернулся в ходовую рубку. Шхуны американских китобоев, перевозившие основную массу бурского десанта, были уже на подходе, и ему предстояло обезвредить британскую канонерку. Всеми доступными способами.

Вахтенный матрос, тоскливо маячащий на верхней палубе канонерской лодки первого класса «Алджерин», удивленно разинул рот и, решая, стоит ли беспокоить вахтенного офицера или нет, потеребил бант на бескозырке. С юга на корму «Алджерина», устрашающе поблескивая топовыми огнями, медленно и практически беззвучно надвигалось какое-то судно. В лунной дорожке мертвенно блеснули ошметки грязных парусов, придавая паруснику зловещие очертания «Летучего Голландца». Вахтенный, вспомнив, как старина Пит не далее как вчера трепался о жутком корабле мертвых, испуганно икнул. Зловещая тень всё приближалась и приближалась. Пятясь к кормовой надстройке, матрос протер глаза, присмотрелся и презрительно сплюнул: привидится же! То, что еще минуту назад казалось кораблем-призраком, оказалось всего лишь бригантиной «Мэри», и, судя по тому, как парусник рыскал в разные стороны, можно было предположить, что рулевой, да и остальная команда изрядно приняли на грудь. Спустя десяток минут и пяток криворуко исполненных маневров «Мэри» с трудом притерлась к борту канонерки. К этому моменту на верхней палубе стационера во главе с дежурным офицером собралась практически вся вахта. Все четыре человека.

– Эй, служивый! – кто-то, едва различимый в темноте, выполз из-за планширя и, с трудом удерживая равновесие, вцепился в леера. – Давай зови своего таможенного инспектора!

– Иди проспись, морда! – обрадованно заржал матрос, кивком призывая товарищей разделить его веселье. – Это ж до каких чертей нужно напиться, чтоб таможенную лайбу с военным кораблем перепутать?

– Не таможн-я-я-я? – удивленно икнул забулдыга и опасно перегнулся через планширь, пытаясь рассмотреть что-то, понятное лишь ему одному. – Счас я капитана позову, сам ему и объяснишь, – моряк на борту «Мэри», едва не брякнувшись за борт, лихо крутнулся вокруг своей оси и, покосившись через плечо, назидательно потряс в воздухе пальцем, – только вы эта… никуда не уплывайте…

Рыбак в очередной раз пошатнулся и с истинно пьяной решимостью, исчезая из поля зрения военных, шагнул в сторону рубки. Судя по грохоту, божбе и чертыханиям, он обо что-то запнулся и, шмякнувшись о палубу, дальнейший путь проделывал уже на карачках.

– Прикажете привести их в божеский вид, сэр? – предчувствуя, что явление капитана бригантины будет мало чем отличаться от визита своего матроса, вахтенный повернулся к дежурному энсину.

– Успеется, – отмахнулся офицер, внутренне радуясь возможности разнообразить скучное дежурство. – Когда еще и кто нас здесь бесплатно позабавит?

Через несколько минут ожидания подле планширя бригантины вновь замаячили тени, но уже в количестве трех штук и почему-то укутанные в голландские непромокаемые плащи. Вахтенный с канонерки недоуменно подивился, зачем в жару таскать непромокашки, как тени, двигаясь резко и четко, почти одновременно перемахнули на палубу «Алджерина» и слаженно взмахнули руками. Англичанин успел заметить, как ночную тьму рассек серебристый просверк, и что-то острое и холодное вонзилось в его горло. Хрипя и заливая палубу кровью, вахтенный рухнул на палубу, и перед тем, как смерть закрыла ему глаза, увидел, как тела энсина и подвахтенных, пронзенные чужими клинками, валятся вслед за ним.

– Таки добро пожаловать! – крикнула голосом Корено одна из теней, присев в шутливом реверансе. – Таможня даёт добро!

Не дожидаясь, пока десантники из абордажной партии запрудят верхнюю палубу, одессит скинул плащ и, откинув квадратную крышку люка, скользнул в машинное отделение: нужно было выяснить, захотят ли кочегары и машинист сыграть в героев. К счастью для англичан, никто из дежурной троицы не горел желанием почить за Королеву и Империю: все трое, дружно задрав руки, выбрались на верхнюю палубу и уселись на кнехты под присмотром угрюмого бура. Пока первые пленные вольготно устраивались на обдуваемом легким бризом пятачке возле кормового орудия, абордажники резво пронеслись по узким коридорам внутренних помещений, нещадно вытряхивая полусонную команду из подвесных коек. Как и предполагалось, оказать сопротивление никто не решился. Выстрела в потолок, пары зуботычин да наводящих ужас перекошенных бородатых рож десантников экипажу хватило за глаза, и матросы, задирая руки как можно выше, гуськом потянулись на палубу. Оба ночевавших на борту канонерки офицера тоже моментально сообразили, что, при раскладе четыре пустых руки против шести револьверных стволов, смерть будет не героическая, а очень быстрая и глупая, и предпочли достойно сдаться. А поднявшись наверх и увидев залитые кровью трупы дежурной вахты, и вовсе сникли и от мыслей о сопротивлении отказались напрочь. Вот только, глядя, как, спускаясь, беззвучно скользит по флагштоку британский флаг, старший офицер закрыл лицо руками и заплакал.

Арсенин, кинув косой взгляд на офицера, чуть виновато качнул головой, но, вспомнив о болтающемся на рейде Дурбана «Одиссее» и своей команде, буркнул вполголоса: «Не загоняйте мышку в угол. Вэ Эс Кочетков. Избранные сентенции. Том первый», – и продолжил расставлять у орудий десантников, хоть что-то смыслящих в артиллерии. В то, что канониры-пехотинцы, наводя пушки с качающейся палубы, смогут хоть куда-нибудь попасть, он не верил ни на йоту, скорее, рассчитывал, что грохот дружественных стволов сильно поспособствует поднятию боевого духа десанта.

А немного погодя, когда в ответ на белые сигнальные ракеты, запущенные с борта канонерки, с береговых батарей взлетели не снаряды пристрелочных залпов, а сполохи красных ракет, говорящих, что люди Ван Брика достойно выполнили поставленную перед ними задачу: береговые батареи в их руках и пока все идет по плану, Всеслав устало привалился к переборке и смахнул ладонью нервный пот. Половина дела сделана – гавань контролировалась бурами, и город прикрывал только гарнизон форта. Вот только его солдаты пока не знали, что им нужно защищаться. И, дай Бог, не узнают.

Еще одна серия ракет, и в гавань, словно рвущиеся к добыче стервятники, потянулись хищные силуэты американских шхун.

Впрочем, на суше всё прошло без особых осложнений. Барт на пару с двумя людьми Ван Брика, встретив десантников, провел их через сонный Уолфиш-Бей к форту. Подойдя к укреплениям практически вплотную, буры, готовясь к штурму, развернули боевые порядки. Вот только все приготовления оказались излишними: разведчики, по-змеиному заползши в форт, вернулись мало того что в полный рост, так ещё и подгоняя пинками десятка полтора испуганных солдат. Как оказалось, из всего караула бодрствовали лишь трое, да и то потому, что играли в карты. Дальше всё оказалось проще простого. Войдя в форт, люди Ван Дамма без всяких помех захватили оружейные комнаты, орудийные и пулемётные площадки и, взяв казармы в полукольцо, принялись азартно палить в воздух. Полусонных и ничего не понимающих англичан бюргеры перехватывали на входе и отправляли по цепочке в подвалы гарнизонной гауптвахты, а когда та оказалась забита под завязку, решили использовать в качестве временной тюрьмы помещение вещевого склада. Благо там стены и ворота толстые, а на окнах решетки в руку толщиной.

Среди гражданского населения тоже каких-либо волнений не замечалось. Роб Беркли, местный водовоз, заметив с утра пораньше, что вместо привычного «Юнион Джека» в небе полощется четырехцветное знамя Трансвааля, удивленно почесал затылок и поспешил в паб Джоя Линстока поделиться новостью. Остальные же обыватели отнеслись к смене власти совершенно философски: немного посудачили на кухнях и принялись за привычный ежедневный труд. Подумаешь, власть сменилась, эка невидаль… Пятнадцать лет назад эти земли принадлежали португальской короне, теперь здесь хозяева буры… И чего? Не грабят и не насилуют – и слава Богу, а ещё, говорят, у буров налоги маленькие…

Единственная неприятная неожиданность произошла в порту, да и с той быстро разобрались.

Халк Клиффорд, начальник местной полиции, слыл мужчиной тяжёлым во всех отношениях. Шестифутовый здоровяк весил сто восемьдесят фунтов и, будучи ветераном чуть ли не всех африканских войн, имел вздорный характер. Так случилось, что именно в ночь высадки буров Клиффорд решил напомнить подчинённым, что пятница тринадцатое недаром слывет чёрной, и устроил всем без исключения полицейским ночные учения. Маневры проходили на дальнем полигоне, и о ночной кутерьме в городе констебли не имели ни малейшего понятия. А когда утром Неистовый Халк погнал свое утомлённое воинство в портовый участок, то первыми, на кого наткнулись служители закона, были американские китобои, шустро потрошившие портовые склады… Не случись эта встреча, всё могло пойти по-другому: тридцать видавших виды вооружённых мужиков под руководством умелого командира могут натворить немало бед… Но судьба распорядилась иначе.

Увидев мародёров, полицейские справедливо решили, что им представился неплохой шанс не только защитить лелеемый ими закон, но и выместить на американцах всю злобу на командира за неурочные учения. В свою очередь американцы, увидев ораву несущихся к ним полицейских, моментально припомнили как реальные, так и надуманные претензии к служителям Фемиды и решили отыграться… К несчастью английской команды, численный перевес был на стороне американцев. В эпической схватке, длившейся почти час, отделение британской полиции понесло сокрушительное поражение, поверженных врагов заперли в пустующем складе, а американцы, словно трудолюбивые пчелы, принялись вновь таскать награбленное на причал. И к тому времени, когда Арсенин покинул канонерку, пристань Уолфиш-Бей напоминала какую-нибудь Картахену века семнадцатого после набега на неё пиратов Моргана.

– Мистер Штольц! – капитан Хайд, с видимым сожалением оторвавшись от созерцания груды трофеев, протянул Арсенину руку. – Вы зря не сказали, что вы и ваши люди – русские. Ей-же-ей, мы бы вполне обошлись без морд… проверки.

– Так мистер Пшесинский прямо назвал меня москалем, – небрежно пожал плечами Всеслав. – Вот я и счёл уточнения излишними. А откуда такое глубокое познание наших национальных способностей?

– О-о-о! – восхищенно протянул Хайд. – Как я могу не знать, чего вы стóите, если боцманом на моей посудине ходит русский.

– Русский? – недоверчиво прищурился Арсенин. – Любопытно было бы познакомиться.

– Нет ничего проще, – американец сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Откуда-то из-за пакгауза, блистая обритым налысо черепом, высунулась бородатая физиономия.

– Мэтт! – заорал Хайд. – Мэтт! Чубака! Иди сюда, тут с тобой господин капитан пообщаться желает.

Физиономия тяжко вздохнула, но возражать не решилась, и через секунду из-за пакгауза выполз небольшого росточка худенький мужичок, обряженный в кожаные штаны и кожаную же безрукавку. Судя по всему, несмотря на замухрышистую внешность, мужичок пользовался авторитетом, так как встречные матросы заискивающе ему улыбались, а некоторые даже неуклюже кланялись.

– Итак, – прикурил папиросу Арсенин, с любопытством разглядывая подошедшего боцмана, – тебя зовут Мэтт Чубака. Ты боцман и ты русский?

– Как есть, вашбродь, – привычно вытянулся мужичок, – русский. Матвей Чубакин, матрос парохода «Помор» флота рассейского. А Мэттом да Чубакой меня неруси навеличивают. Вишь ли, имя моё с фами-лием трудно им произнесть. Ужо и увещевал я их, и бил – без толку. Некоторые и вовсе даже не Чубакой – Чуи кличут…

– А как ты, матрос флоту рассейского, – Арсенин присел на ближайший к нему ящик, – к американцам-то попал?

– Как, как… – покаянно вздохнул Чубакин, – пять годов тому пришли мы во Фриско, вот и загулял я там. По-черному. Неделю пил без просыху, а пароход-то мой и ушел. Но ничё. Я деньжат ещё поднакоплю, билет куплю и вернусь в Рассею…

– Так ты ж уже пять лет как на китобое ходишь? – удивленно вздернул бровь Арсенин, сдвигая шляпу на затылок. – Платят мало, билет дорог или?..

– Или… – вновь вздохнул боцман, уныло шмыгая носом, – пью я много…

Поговорив с полчаса, земляки пришли к единому мнению, что каждому из них будет лучше добираться до Отчизны самостоятельно, на чём и расстались крайне довольные друг другом. Всеслав справедливо полагал, что крепкий, но пьющий подчинённый вряд ли станет украшением команды, а Чубакин пришёл к мнению, что суровый капитан не только до Рассеи-то его доставит, но и с алкоголем заставит расстаться. А такая цена для него непомерна.

13 апреля 1900 года. Уолфиш-Бей.

Когда Всеслав, замотанный докладами, совещаниями и портовыми работами едва ли не больше, чем ночными событиями, перешагнул порог «Пеликаньего берега», лицо Глэдис озарилось счастливой улыбкой. Но увидев, что за один стол с Арсениным, гремя амуницией и почесывая окладистые бороды, садятся Ван Брик и Ван Дамм, женщина моментально нахмурилась и деловито поспешила навстречу гостям.

– Прости, милый, что лезу не в своё дело, – нагнувшись к уху Ар-сенина, торопливо зашептала Глэдис, – но в это время ко мне обычно приходят завтракать господа офицеры из форта, а твои новые знакомые очень похожи на буров. Может быть, ты проводишь их на время наверх?

– Спасибо за заботу, – приветливо улыбнувшись женщине, Всес-лав галантно поцеловал ей ручку. – Но именно сегодня в этом нет необходимости. Господа офицеры в полном составе обживают гауптвахту и вряд ли в ближайшие дни сменят жилье и кухню.

Видя, что Глэдис в замешательстве, словно ища ответ, недоумённо смотрит по сторонам, Арсенин легонько приобнял её за плечи и вывел на улицу.

– Теперь тебе всё ясно? – довольно улыбаясь, капитан указал женщине на флагшток с трансваальским флагом. – Если нет – поясняю. Ночью буры взяли город штурмом, и теперь эта земля принадлежит Республике Трансвааль.

– Но мы ничего не слышали… – растерянно пробормотала Глэдис, переводя взгляд с Арсенина на флаг и обратно.

– Буры – народ скромный, – с наивной улыбкой развёл руками Всеслав. – Я, в общем-то, тоже. Мы не стремились к излишней популярности, и поэтому штурм прошёл тихо. По-домашнему, так сказать.

– Твоих рук дело… – утверждающе вздохнула Глэдис и с тоской посмотрела в глаза Арсенину. – Значит, всё же ты не купец, а наёмник?

– Можно сказать и так, – отводя глаза в сторону, пробормотал Ар-сенин. – Вот только служу я не за деньги. Цена моей работы – жизнь и судьба моей семьи.

– Семьи! – огорошено охнула Глэдис, прикрывая ладонью рвущийся из груди крик. – Конечно же, семьи… Ну я и дурра-а-а…

– Успокойся! – чуть повысив голос, резко цыкнул капитан. – Когда я говорю о семье, я имею в виду свой пребывающий в заложниках экипаж! И другой семьи у меня нет! Точнее, не было… Пока тебя не встретил…

– Прости, – еле сдерживая слёзы, виновато потупилась Глэдис. – Просто я испугалась, что вновь останусь одна… Прости… – женщина прижалась к груди Всеслава и отрывисто зашептала, заглядывая ему в глаза: – Буры держат твоих людей в заложниках? Может быть, получится их выкупить? Я продала гостиницу, деньги есть…

– Успокойся, родная, – гладя женщину по волосам, мягко улыбнулся Арсенин. – За предложение спасибо. Но деньгами тут ничего не добьешься. Мой экипаж в заложниках у англичан. И значит, мне придется воевать, покуда мы не победим, – Всеслав, вспоминая причины, заставившие его взяться за оружие, зло скрипнул зубами, – или покуда не сдохну.

– Ты не имеешь права погибать! – внезапно разозлившись, Глэдис стукнула кулачком по груди Всеслава. – Ты обещал мне алые паруса! И вообще…

– Да не помру я, не помру, – растерянно забормотал Арсенин, пытаясь утихомирить женщину. – Ну если хочешь, вот тебе моё честное слово – будем жить! Только вот что, буквально через несколько дней я уеду, и надолго, так что и ты не задерживайся. Буры здесь долго не продержатся, а местные… они, конечно, добрые христиане, но зачем вводить их в искус доносительства? Вот и ты киваешь – не стоит. Значит – уезжай.

– Хорошо, – покладисто кивнула женщина, забавно шмыгая носом. – Только знаешь, Генрих… А как тебя зовут на самом деле?

– Всеслав, – немного помявшись, как можно чётче произнес капитан. – Меня зовут Всеслав Романович Арсенин.

Как-то само собой получилось, что сначала буры, а вслед за ними и местные посчитали Всеслава старшим в творящемся бардаке, и ему поневоле пришлось взвалить на себя обязанности коменданта захваченного города. Последующие несколько дней в памяти Арсенина остались в виде сплошной кутерьмы. Он устанавливал темп и сроки портовых работ и рассылал фуражирские команды по округе, совместно с фон Нойманном рассчитывал график проходимости ожидаемого груза и людей через германские земли и мимоходом улаживал бытовые конфликты и мелкие неурядицы. Когда остро встал вопрос о недостатке финансов – волевым решением секвестировал городскую казну и половину всех средств с личных счетов чиновников портового управления. Последнее – с нескрываемым удовольствием. Когда капитаны китобоев, польстившись на легкость, а главное, доходность грабежей, явились к нему с планом последовательного и поэтапного ограбления Уолфиш-Бея, Арсенин недолго думая подписал с каждым из пятерых каперское соглашение и с нескрываемым облегчением выпроводил на морские просторы. За последующие три дня новоявленные корсары пригнали в порт четыре английских транспорта с трюмами, забитыми колониальными товарами, и Арсенину пришлось экстренно налаживать контакты с германскими оптовыми покупателями. И если бы не активное вмешательство Троцкого, мобилизовавшего лопатинские торговые навыки, ушлые немецкие купцы нагрели бы замотанного проблемами коменданта процентов на двести, а может, и того больше. А еще через день на рейд вошли два громадных парохода, и проблем прибавилось в разы. «Принцесса Елизавета» привезла в своих бездонных трюмах тысячи тонн военных грузов, а «Принцесса Вильгемина» – почти четыре тысячи волонтеров… И как ни напрягался сам Всеслав и не напрягал всех вокруг, всю эту массу вещей и людей двинуть в путь удалось только через пять дней. А на шестой от громадного бурского контингента в городке остались лишь две дюжины людей Ван Брика с наказом покинуть город, едва на горизонте покажется британский флот, внешне невозмутимый торговец-финн, ушлый настолько, что от его пронырливости стонали все окрестные торговцы-евреи, с наказом вести дела так, чтоб и для корсаров оставалась хоть какая-то выгода, сами корсары с наказом грабить не всех подряд, пустой форт да государственный флаг.

11 мая 1900 года. Претория. Резиденция президента Республики

Трансвааль.

– Боже мой! – с искренним удивлением всплеснул руками Кочетков при виде запыленного и пошатывающегося от регулярного недосыпа Арсенина. – Всеслав Романович! Да на вас же лица нет!

– Да? – ответно удивился Арсенин, ощупывая лицо. – И в самом деле нет. Странно, а позавчера, когда брился, было. Точно помню. Или то было третьего дня?

– Ну если вы находите силы шутить, – добродушно улыбнулся генштабист, проворно наполняя бокалы коньяком, – значит, всё не так уж и плохо и на вас можно смело взваливать очередное поручение, – взглянув на ошарашенное лицо Арсенина, подполковник заливисто рассмеялся и успокаивающе похлопал Всеслава по плечу. – Да шучу я, шучу. Никто не собирается лишать вас законного права на отдых. Ближайшие два дня – точно, – и, сменив тон, сочувственно заглянул в глаза капитану. – Трудно пришлось?

– Не то слово, – устало откинулся на спинку кресла Арсенин, – ни за что больше не соглашусь вести такую прорву народа из точки А в точку Б. Нет, пока через германские колонии по железной дороге ехали, всё ещё более или менее пристойно обстояло, а вот когда от Мокавено до Мафекинга ножками топать пришлось, вот тут хлебнул я горя… И как Моисей сорок лет евреев по пустыне водил? Не представляю… Пророку, я думаю, всё же легче пришлось. Ведь у него кто под рукой был? Евреи. Тихие, милые, богобоязненные и дисциплинированные люди, не чета моему табору. Мне представлялось, что с туземцами хлопот будет немерено. Ан нет! Обмишулился! – Всеслав с чувством хлопнул себя по колену, выбив из штанины мутное облако пыли. – Кафры, зулусы и прочие бушмены – милейшие люди! Есть кусок лепешки и глоток воды, и они счастливы! А вот белые-е-е… – Арсенин, сдерживая накопившиеся за время странствий эмоции, покачал головой и с ожесточение выдохнул: – вот те – сущие дикари. Вода несве-е-ежая, – явно передразнивая кого-то, проблеял Всеслав, – пыль жёсткая, солнце жгучее, день светлый, ночь тёмная… Французские волонтеры волком смотрят на немецких, те шипят на австрийских и итальянских. Поляков всего трое, но бедламу от них! Думал хоть от наших, россиян, головной боли поменьше будет, куда там! Шутить изволите, батенька! Каждый, кто в прожектах не генерал, так устроитель земли Русской! Не поверите, Владимир Станиславович, речами о необходимости создания в России Думы уши настолько прожужжали, что мне сон приснился, как Александр Иванович, – этот… как его… Гучков! – тот, что у Де Ла Рея геройствует, с трибуны выступает… А эти? Сво-бод-ная прес-са, – Арсенин, передернувшись, брезгливо сплюнул на пол и тут же виновато покосился на Кочеткова. Подполковник сделал вид, что ничего не заметил и, ожидая продолжения, ободряюще кивнул головой. Арсенин не заставил себя уговаривать:

– Журналисты, точнее журналюшки, как с цепи посрывались, и каждый с претензиями. Акулы пера, якорь им в зубы! Особенно этот, как его… А. В. Хангри, и интервью ему с каждым, в кого он пальцем ткнет, отдельное, и экипаж с тентом, и боя с опахалом и прохладительными напитками… И всё это под пафосные завывания о свободе личности. Не-на-ви-жу! Нет, сударь мой, рубите мне голову, но больше я в такие вояжи не ходок…