Текст книги "К возобновлению истины"

Импорт

Ленин не знал, что узловой вопрос о «путях, приемах, средствах, пособиях для перехода докапиталистических отношений к социализму» был уже задан за сорок лет до того. У сфинкса, который его поставил, было женское, польско-русское лицо, а вопрос был адресован лично и непосредственно Карлу Марксу. Речь идёт о Вере Засулич, о её переписке с автором «Капитала», которая случилась в 1881 году. Письмо Маркса и подготовительные черновые наброски к нему были опубликованы впервые только в 1924 году, уже после смерти Ленина.

За три года до обращения к тому, кого все (кроме него самого) считали основоположником «марксизма», Засулич ещё состояла в рядах народовольцев-террористов. Петербургский градоначальник Фёдор Трепов оскорбил достоинство одного из политзаключённых. Вера Засулич явилась на приём к Трепову, но вместо того, чтобы нанести ему в отместку публичное оскорбление словами или действием, предпочла выстрелить в него из револьвера в упор. Для Трепова это было уже третье покушение: террористы дважды пытались его убить во время полицейской службы в Польше, но он уцелел. Проявив изрядную прыть, градоначальник и на сей раз увернулся, пуля пробила ему бок, но не попала в сердце, и он выжил. Вере Засулич повезло, причём не в первый и не в последний раз.

Её дело рассматривал суд присяжных, учреждённый в империи благодаря реформам Александра II. Она была полностью оправдана и освобождена в зале суда. Решение суда власти опротестовали и в установленном порядке отменили, но народоволки тем временем и след простыл. Вскоре она объявилась в Швейцарии, где в том же году примкнула к группе русских марксистов во главе с Плехановым.

Стоит заметить на полях, что название группы «Освобождение труда» было типичным надругательством над буквой и духом философии Маркса, который неоднократно объяснял и на десять ладов разжёвывал мысль: «Современное государство, господство буржуазии, основано на свободе труда… Свобода труда есть конкуренция рабочих между собой… Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить».

Оказавшись в швейцарской ячейке российских социал-демократов, Засулич быстро прозрела, публично отмежевалась от террористических методов борьбы, а спустя три года уже от имени «марксистов» обратилась к Марксу с письмом. Смысл загадки революционной Сфинги очевиден. Засулич сперва числилась в рядах народовольцев, которые на роль революционного класса назначили крестьянство. Несмотря на многолетние героические усилия, расшевелить его так и не удалось. Её новые соратники, исповедующие «марксизм», делегировали революционную миссию новой социальной силе, пролетариату. Беда в том, что в России того времени он практически отсутствовал как класс. Что же делать российским борцам за рабочее дело? Дожидаться, покуда пролетариат возникнет эволюционным путём? И нельзя ли пока как-то утилизировать нераскрытый потенциал прежнего гегемона? Или, напротив, надо всемерно ускорить процесс распада крестьянской общины?

Поле полемики вокруг загадки народнического сфинкса усеяно костями поколений «марксистов».

Для Маркса никакой загадки тут не было. Четыре года назад он уже кратко высказался на этот счёт в письме в редакцию русского журнала «Отечественные записки».

В послесловии ко второму немецкому изданию «Капитала» я говорю о «великом русском ученом и критике» [Н. Г. Чернышевском. Ред.] с высоким уважением, какого он заслуживает. Этот ученый в своих замечательных статьях исследовал вопрос – должна ли Россия, как того хотят ее либеральные экономисты, начать с разрушения сельской общины, чтобы перейти к капиталистическому строю, или же, наоборот, она может, не испытав мук этого строя, завладеть всеми его плодами, развивая свои собственные исторические данные.

… Так как я не люблю оставлять «места для догадок», я выскажусь без обиняков. Чтобы иметь возможность со знанием дела судить об экономическом развитии России, я изучил русский язык и затем в течение долгих лет изучал официальные и другие издания, имеющие отношение к этому предмету. Я пришел к такому выводу. Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя.

Дальше он специально отвечает на типично «марксистскую» попытку трактовать его «Капитал» как универсальную теоретическую модель исторического процесса.

Моему критику… непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, – для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека. Но я прошу у него извинения. Это было бы одновременно и слишком лестно и слишком постыдно для меня.

…События поразительно аналогичные, но происходящие в различной исторической обстановке, привели к совершенно разным результатам. Изучая каждую из этих эволюций в отдельности и затем сопоставляя их, легко найти ключ к пониманию этого явления; но никогда нельзя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности.

Вере Засулич Маркс направил по необходимости краткий ответ.

Исследование, произведенное в «Капитале», не дает доводов ни за, ни против жизненности деревенской общины; но выполненное мною специальное изучение этого вопроса, для которого я брал материалы из первоисточников, привело меня к убеждению, что эта община является точкой опоры социального возрождения в России; но для того, чтобы она могла играть эту роль, нужно было бы сперва устранить пагубные влияния, давящие ее со всех сторон, и затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития.

Итоговый ответ на загадку Сфинкса – на уровне конкретности, уместном для XIX века, дан в Предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста коммунистической партии», за год до смерти Маркса.

Может ли русская община – эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?

Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития.

Но как именно они «дополнят друг друга»? Нет ли привкуса утопии в таком сценарии?

Обдумывая ответ Вере Засулич, Маркс сделал несколько черновых набросков, которые, к счастью, уцелели. К ним ещё не раз предстоит обращаться при решении задач реинжиниринга институтов в странах глобального Юга.

В России, благодаря исключительному стечению обстоятельств, сельская община, еще существующая в национальном масштабе, может постепенно освободиться от своих первобытных черт и развиваться непосредственно как элемент коллективного производства в национальном масштабе. Именно благодаря тому, что она является современницей капиталистического производства, она может усвоить его положительные достижения, не проходя через все его ужасные перипетии. Россия живет не изолированно от современного мира; вместе с тем она не является, подобно Ост-Индии, добычей чужеземного завоевателя.

Если бы русские поклонники капиталистической системы стали отрицать теоретическую возможность подобной эволюции, я спросил бы их: разве для того, чтобы ввести у себя машины, пароходы, железные дороги и т. п., Россия должна была подобно Западу пройти через долгий инкубационный период развития машинного производства? Пусть заодно они объяснят мне, как это им удалось сразу ввести у себя весь механизм обмена (банки, кредитные общества и т. п.), выработка которого потребовала на Западе целых веков?

Другое обстоятельство, благоприятное для сохранения русской общины (путем ее развития), состоит в том, что она не только является современницей капиталистического производства, но перед ней капитализм в состоянии кризиса.

Что стоит за этими беглыми набросками?

Работу над циклом концептуальных схем, конкретизирующих понятие «капитал», Маркс предполагал вести в русле составленного им «Плана шести книг»:

«О капитале»

«Земельная собственность»

«Наемный труд»

«Государство»

«Внешняя торговля»

«Мировой рынок».

В первой книге («О капитале») намечено было четыре отдела: а) Капитал вообще, б) Конкуренция капиталов, в) Кредит, г) Акционерный капитал.

Причём первый её отдел «Капитал вообще» делился ещё на три раздела: 1) Процесс производства капитала, 2) Процесс обращения капитала и 3) Единство того и другого, или капитал и прибыль, процент.

«Марксоведы», пересказывая этот план, не отдают себе отчёт в том, что всё это значит. А вот что.

Материалы, составившие содержание всех четырёх изданных томов «Капитала» (из которых последние три скомпонованы из черновиков и предварительных заметок, отредактированы и опубликованы Энгельсом), в основном относятся к первому из четырёх отделов первой из шести намеченных книг. А именно – к понятию «Капитал вообще».

Иными словами, Маркс в лучшем случае успел выполнить намеченный им план теоретической работы на 1/. Это ничуть не умаляет масштабов его научного подвига, напротив – намечает стратегию и план разработки моделей для институционального инжиниринга. Об этом С. Платонов написал Ю. Андропову.

Для того, чтобы дать строго формализуемый, инженерный ответ на вопросы русского Сфинкса о способах преодоления социального отчуждения, о путях социалистического строительства в странах глобального Юга, Марксу потребовались бы понятия и нормативные модели, которые относятся к заключительным трём из намеченных «шести книг». Учитывая его перфекционизм и неприятие абстрактных суждений, можно понять, почему он не стал конкретизировать свои ответы российским «марксистам».

Но тем, кому ниспосланы благодать и бремя мышления, смысл ответа Маркса понятен. Ничего не зная об этой переписке, Ленин разъяснял сорок лет спустя:

Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование etc. etc. + + = Z = социализм.

В последние годы звание «марксист» в ленинских текстах всё чаще обрастало незримыми, но ощутимыми кавычками, приобретало ироническое созвучие с «проницательным читателем» из романа Чернышевского.

Они все называют себя марксистами, но даже прямые указания Маркса в его переписке они обходят и ходят кругом и около, как кот около горячей каши.

Они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. Им не приходит в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран.

Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция.

Русский Эдип[38]38
  https://www.chernyshev.ru/publications/files/getch/Lenin_i_pustota.doc


[Закрыть], он обратился к двуглавому оракулу Гегелю-Марксу за прорицанием о социализме. Отправил в поиск гонцов. Они отыскали и привезли искомое. Но запоздали.

Ленин искал ответ на загадку народнического сфинкса: чем заполнить многовековую российскую пустоту, зияющую на месте, отведённом ортодоксальными марксистами для институтов капитализма? Он не знал, что ответ был уже дан. И почти угадал его.

Из архаической пустоты, из тёмного чрева России он вызволил дитя её будущего. Одержал победу, неотличимую от поражения. И пал жертвой судьбы – но не предначертанной, а создаваемой сообща, собственными руками.

Экспорт

В критическом очерке писателя Ивана Гончарова «Миллион терзаний», который он посвятил пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума», есть набросок нашей культуры, судьбы, новых людей, воплощённых в образе Чацкого. По Гончарову, роль нашего культурного героя, Эдипа, бросающего вызов судьбе, – быть «первым воином, застрельщиком и всегда жертвой».

Представим себе продвижение фронта, который доходит до реки, служащей ему естественным препятствием. Река преодолевается не сразу – бурный поток, опасно, нужно строить мосты, а на том берегу засел противник. Как происходит обычно преодоление таких рубежей? Отдельное особо лихое подразделение, отчаянные десантники-первопроходцы, переправляются на лодках и плотах и захватывают плацдарм на том берегу. Они держат оборону и ждут, когда придёт подкрепление, подвезут боекомплекты, еду, транспортные средства. В ожидании десант окапывается, окружает себя колючей проволокой, минными заграждениями.

Потом выясняется, что по той или иной причине с родного берега подкрепление не приходит. Похоже, вообще на том берегу фронт передумал воевать, население занимается рыбалкой, пляжным отдыхом, а этот плацдарм никому не нужен, никто не хочет с ним возиться, то ли он вообще забыт, то ли все боятся лезть на тот берег. Ситуация закрепляется, становится долговременной.

Возникает странное поселение из людей, которые когда-то вошли в лихую бригаду маргиналов, десантников, ушкуйников, застрельщиков (назовите как угодно), а теперь им надо как-то устраиваться и дальше жить. Иные рады бы вернуться, но их места на старом берегу давно заняты. И возникает такая скудная, тяжелая, однобокая, странная жизнь.

Когда пришла пора преодолевать преграду между Предысторией и эпохой Социализма, первоначально у «марксистов» были утопические представления, что человечество в организованном порядке подойдет к берегу реки и разом дружно на всем протяжении её форсирует. А потом жизнь и история показали, что всё сложнее. Появляется странная страна, которая считает, что идет в авангарде мировой революции. Эта мировая авангардистка форсирует реку, чтобы создать новое общество, отвоевать у старого плацдарм нового мира. И коли нам выпала роль такого маргинального десанта, то, ясен пень, мы застрельщики, а сейчас за нами все пойдут в атаку, и последует мировая революция в масштабах земного шара. И она действительно начиналась – мировая революция. В Германии была свергнута монархия, Германская империя прекратила свое существование. В Австрии революция – Австро-Венгерская империя распалась. Несколько лет вздымалась «красная волна» в Италии, в других странах Европы. Казалось, что вот-вот кругом победит пролетариат – либо по российскому образцу, либо более-менее мирным путем. Образовался Коминтерн.

А через какое-то время все стихло. Мировая революция не случилась, красная волна потеряла силу либо натолкнулась на встречную чёрную. И надо было как-то жить и что-то с этим делать. Всплыла идея, что на первое время возможно строительство нового общества «в одной отдельно взятой стране». Хотя по этому поводу мыслители разделились на два лагеря, и часть, включая Троцкого, отрицала саму эту возможность.

Плацдарм «советской системы» удержался, уцелел. В полной мере удалось – в соответствии с мыслью Маркса из черновиков ответа Засулич – использовать кризисные обстоятельства великой депрессии на Западе для ускоренной индустриализации на востоке. По завершении мировой войны в 1945 году плацдарм даже несколько прирос, возникали новые анклавы с самоназванием «народные демократии». Но через некоторое время оказалось, что жизнь там не очень комфортно налажена – плоховато с одеждой, едой, питьем, слишком много колючей проволоки, блиндажей и сторожевых вышек, которые остались со времени штурмов.

Тогда околопартийные мыслители придумали и объявили, что в каком-то смысле строительство нового общества в отдельно взятой стране продолжается. Недосоциализм, который строили, но пока так и не построили, был переименован в «реальный социализм». На деле это было прикрытием того обстоятельства, что советские граждане оказались жителями страны-плацдарма, осаждённой, но непобеждённой крепости, которая по своему происхождению никогда и не была рассчитана на спокойную, культурную, сытую, изобильную жизнь. Многие переставали понимать, зачем так жить и что дальше делать.

Новое время Истории № 2 неотвратимо наступает. Но оно, это время, хочет от своих сотворцов, чтобы они его осваивали, присваивали, чтобы действовали сообразно его устройству. Каждое время ждет от подлинных современников вполне определенных действий, а бездействующих и приспособленцев оно смывает. Каждое время – новая загадка сфинкса, и одновременно новый материал, из которого мы можем и должны сложить самих себя и общество, в котором будем жить. Новое время, наступая, поступает с теми, кто не желает ничего менять, безлично, бесчеловечно, как с частью природы – оно их сносит.

Чтобы установить контакт со временем, чтобы как минимум поступить к нему на службу, тем паче вступить с ним в схватку на равных, востребовано новое понимание, новый язык. И время привечает, отмечает только тех, кто является создателем, носителем такого языка. Мировой Дух нами начинает интересоваться, когда и если мы воплощаем во времени его замысел. Из того природного материала, который время нам приносит, мы складываем одухотворённую мозаику.

Но либо мы будем её складывать из новых слов обновлённого языка, либо будет как с мальчиком Каем из анекдота. В Лапландии, в замке Снежной королевы мальчик Кай, попавший в плен, сидит и мучительно складывает какие-то кубики изо льда. Королева, проходя мимо, милостиво изумляется: «Кай, что ты делаешь?». На что Кай отвечает: «Я складываю из ледяных букв слово ВЕЧНОСТЬ» – «А какие буквы есть у тебя, Кай?». «О, П, Ж и А!».

* * *

Центральный вопрос эпохи транзита: как устроен новый социальный уклад, новый способ хозяйственной деятельности, каким будет его главный источник роста производительности, из каких прототипов, где и как конкретно он может выстраиваться?

Идея реинжиниринга институтов и техноэкономических платформ начинает из сферы теории проникать в поле общественного сознания и двигаться от его периферии к центру. Но путь этот неблизкий. Предстоит понять: речь не об очередном поветрии типа «бережливого производства» – о парадигме трансформации общества протяжённостью в целый ряд формаций, каждая масштабом с эпоху. Понимание требует времени, а времени всегда не хватает. Прежде всего – нашей стране, где навык обсуждения значимых социальных идей утрачен, и все попытки такого рода приобретают маргинальные формы, курьёзные, помпезные или скандальные.

Десятилетиями опыт социальной инженерии отсутствовал либо сводился к «реинжинирингу бизнес-процессов», заточенному на снижение производственных издержек частной фирмы во имя «роста продаж». Новый класс трансакций, с которыми имеет дело техноэкономика, – те конкретные способы, какими невидимые руки институтов осуществляют взаимодействие множества собственников между собой. И снятие таких трансакций, передача их функций платформам влечёт не только и не столько рост продаж – избавление от дани, взимаемой посредничающими, крышующими и иными инстанциями. Поэтому реинжиниринг и платформизация институтов невозможны без элементарного взаимопонимания хозяйствующих субъектов и институциональных агентов по поводу новой картины мира.

В стране такое взаимопонимание отсутствует – как по субъективным, так и объективным причинам. У поколений, переживших или заставших «перестройку» и «шоковую терапию», любые реформы, подрывающие привычный уклад, вызывают острую аллергию. А на обладание целостной картиной мира реформаторы 90-х наложили запрет, сгоряча вписанный в конституцию.

С другой стороны, в итоге модернизаций и пертурбаций, прорывов и трагедий минувшего столетия сложилась уникальная институциональная структура России, по уровню многослойности и разнообразия не имеющая аналогов в мире. Но в такой социальной среде каждый локальный ход реформаторов запускает многоходовку реакций, рефлексий, ответных комбинаций, конфликтов и коалиций институтов, которую необходимо предвидеть и упреждать. Здесь даже успешный местный опыт остаётся штучным, невоспроизводимым в смежных регионах и отраслях.

Короче, если и возможно построение техноэкономики «в одной отдельно взятой стране», то точно не в нашей.

* * *

Реинжиниринг институтов – по определению общечеловеческая, глобальная задача, её решение потребует синхронизации, взаимодополнения, сознательного баланса локальных интересов. Что касается первого MVP-поколения техноэкономических платформ – оно обречено быть универсально-примитивным орудием, как каменное рубило или «грозоотметчик» инженера Попова. Это ограничение диктует вполне определённые требования к институциональной среде, в которой их применение могло бы стать не только возможным, но и с первых же шагов производительным.

• Это наличие обширного, многолюдного и по возможности однородного уклада малых предпринимателей, только недавно вовлечённых в производство и продажу массовых простых товаров и услуг повседневного спроса.

• Это определённый уровень социокультурного единства, включая языковую общность или наличие языка межэтнического общения, инфраструктурную связность, административную согласованность и т. п.

• Это сравнительно низкий жизненный уровень, при котором населению в общем нечего терять в процессе реформ.

• Это открытость социума для перемен, восприимчивость к идеям и проектам роста и развития, драйв и приятие риска, связанные с численным преобладанием молодёжи.

• Это глобальные амбиции правящих элит в сочетании с договороспособностью и частичной открытостью для внешних влияний.

Совпадение многих из указанных условий налицо в современной Индии. На место в условном рейтинге пригодности для ранних форм реинжиниринга институтов претендует и Африка: полуторамиллиардное население по численности такое же, как в Индии, правда, с остальными условиями дела обстоят похуже. Есть и другие претенденты – Латинская Америка (660 млн), арабский мир (320 млн), Индокитай (250 млн).

Однако ни в одной из этих зон не успели сформироваться общественные и государственные компетенции и кадры, необходимые для реинжиниринга институтов. Они могут быть привлечены только извне.

Теоретически источником таких компетенций мог бы стать Китай (в своё время он формировал их в опоре на советские и американские ресурсы). Но в ближайшем будущем такой ход событий маловероятен по веским социокультурным и политическим причинам.

* * *

Наша страна действительно непригодна для практического внедрения у себя ранних форм институционального реинжиниринга. Социокультурные препятствия к этому имеют почти запретительный уровень. Верно и то, что мера причастности/непричастности страны к современному институциализму – её пропуск в будущее либо приговор. Здесь Родос, отсюда и прыгать.

Ключевой пункт здесь – формы причастности национального хозяйства к техноэкономике, которые не стоит понимать «в лобовую».

К примеру, начётчики-«марксисты» почитали аксиомой, будто посткапиталистический транзит однозначно начнётся в наиболее развитых странах Европы, притом в радикальных формах, и приписывали эту идею автору «Капитала». Сам же он, открыто отмежевавшись от «марксизма», неоднократно объяснял, что процесс будет иметь глобальный, составной, многоэтапный характер, а зоной прорыва станут именно страны российского типа.

Уже приходилось говорить о том[39]39
  https://leader-id.storage.yandexcloud.net/event_doc/248881Z6197b14d68955817070934.pdf, стр. 381–383.


[Закрыть], что техноэкономический транзит, фактически начавшийся в США и в Китае после 2008 года, неизбежно сталкивается с нарастающим уровнем рисков (в первом случае) и неопределённостей (во втором).

Социально-политические условия для быстрого старта транзита к реинжинирингу институтов и платформизации их функций складываются в странах третьего типа. Но ключевые компетенции и технологии для этого транзита им придётся импортировать.

Россия может стать для них источником идей, компетенций, методов, технологий и кадров институциализма, глобальным центром социального инжиниринга. Необходимые предпосылки для такого развития событий отчасти налицо, отчасти не до конца утрачены. Это накопленная культура и опыт кадрового корпуса российско-советской инженерии. Это многолетняя традиция страноведения и культурологии. Это полувековой опыт мировой экспансии (говоря безоценочно) социально-политических компетенций и моделей, начиная с Коминтерна и кончая послевоенным экспортом советского опыта в третьем мире.

Реформаторский потенциал части образованного слоя, в близком будущем неприменимый внутри страны, может быть канализирован во вполне органичное для нас русло внешней экспансии институциальной инженерии. Оставаясь изнутри вполне консервативным социумом, продолжая жить во многом за счёт экспорта сырья и энергоносителей, страна извне будет шаг за шагом осваивать роль глобального экспортёра моделей и технологий будущего. От экспорта сырья и энергоносителей переходить к экспорту институциональной революции.

Стоило бы под иным углом зрения взглянуть на перспективу перезагрузки российских отношений со странами глобального Юга.

Надо вывести одну или несколько из них в чемпионы мира. Для этого самим предстоит стать тренером чемпионов.

А когда воспитанники оттеснят нынешних лидеров – быть готовыми помочь и другим.