Текст книги "Кинопародии. Зубастики-6. Убийство для инспектора Вагнера. Слепая любовь"

Соловьев испуганно попятился:

– Я понимаю, Вагнер, ты немного огорчен и поэтому не способен правильно оценить ситуацию…

– А что её оценивать, – пожал плечами инспектор, наступая. – Я догадался, что ты страстный коллекционер сигаретных коробок и потому похитил вещдок с моего стола…

– А как иначе я получил бы «Мальборо»? Мне на неё никогда не заработать…

– А потом пытался убрать меня, чтобы никто не узнал о твоем увлечении. Свою чистенькую характеристику не хотел портить…

– Сам пойми, шефу скоро на пенсию…

– А из тебя хороший шеф получится, – задумчиво сказал Вагнер. – Только тебе самой малости не хватает.

– Чего?

– Золотых зубов. Для солидности, – и Вагнер коротким боковым снес ему полчелюсти.

Зубастики-6
ужасы

Джон Геннадьевич возвращался с детьми с загородной прогулки.

– Папа, я писать хочу! – канючила маленькая Эля.

Третьеклассник Дон украдкой рассматривал висюльку от хрустальной люстры. Этот подарок ему сделал в лесу странный прохожий, одетый в старую буденовскую шинель, из-под полы которой выглядывал кулацкий обрез. На прощанье он сказал:

– Как только она покраснеет, значит тебе и твоим родным угрожает смертельная опасность.

«Кретин старый, – думал Дон, – кто ж не знает, что хрусталь только желтеет. Но один приятель может за нее с десяток вкладышей от жвачек выложить…»

Пришлось останавливать старенький «запорожец».

– Эля! Далеко не заходи. И быстро!

– Фак ю! – отмахнулась дочурка и побежала в кусты.

– Дон, я с тобой должен поговорить как мужчина с мужчиной.

– Валяй, отец.

– Денег у нас нет, из квартиры выселяют. Мне придется на месяц идти в спекулянты.

– Товар?

– Колготки женские.

– Да, не много ты, па, забашляешь. Лучше бы пошел с нами на бензоколонку машины протирать.

– Нет, Дон, там может выгореть крупная сумма баксов.

– Ну, если баксы… Только размеры большие не берите. Из параллельного класса говорили – туго идут.

– Договорились. Что-то Эли долго нет. Ладно, поехали. Она решила, наверное, напрямик идти.

Никто из них и не заметил, как два мягких грязно-зеленых яйца выкатились из придорожной канавы и с чмоканьем впились в днище машины.

Между тем их двухэтажный дом конца семнадцатого века по улице Большая Покровка тайком от жильцов собирался приватизировать Маклайен – владелец кооперативного туалета на той же улице. Мерзавец хотел снести музейный объект и на его месте выстроить сортиры I класса. Чтобы сидя в кабинке богатый человек мог не только оправиться, но и позавтракать, посмотреть видео… Он подкупил начальника жэка и тот, понуждая жильцов к выселению, то несуразно завышал квартплату, то месяцами не подавал газ и воду. Единственно, чего он не мог – это отключить канализацию. Потому что ее не было.

Джон Геннадьевич отварил картошки в мундире, они с сыном поужинали и теперь смотрели секс-шоу «Мисс Детский сад-93».

А новоявленный господин Маклайен с сыном Бобриком подъехали к дому на роскошной «тойоте», удачно купленной на владивостокской барахолке.

– Я тебе покажу настоящий бизнес, – ухмыльнулся Маклайен.

– Ненавижу твой бизнес, от него всегда пахнет аммиаком, – презрительно отозвался сын. Настоящим сыном он ему не был и приходился троюродным племянником. Его родители сгорели в автокатастрофе, когда перегоняли цистерну спирта в Прибалтику.

– Учись. Когда-нибудь и тебе придется возиться в этом дерьме. Мы должны заплатить жильцам бешеную сумму за переселение, но только в том случае, если переселяться они будут по нашей вине. Я же их заставлю выехать добровольно. Смотри, что у меня есть.

Маклайен взял с заднего сидения «дипломат». Вынул оттуда пачку прекрасно изданных цветных картинок.

– Ананасовый сок. Свежемороженая клубника со сливками. Цыпленок-табака с картошкой, жаренной по-московски. Дымящаяся уха из стерлядок. Заливной поросенок. На этих фото все выглядит как натуральное. А теперь главное – шашлык с дымком! Обрати внимание: куски мяса, истекающие соком, проложены дольками свежих помидоров. Эти картинки я расклею по всему дому! Они не выдержат смотреть на это изобилие, и побегут, как крысы с корабля!

Бобрика передернуло от отвращения.

– Ненавижу тебя!

– То-то! Пойдем, уже стемнело. Возьми из бардачка конторский клей.

А в подвале тем временем бродил с фонариком начальник жэка. Он честно отрабатывал деньги Маклайена и теперь придумывал очередную пакость.

– Что за черт? – Он посветил на подвальное оконце. В нем была дыра, с разбитых стекол тянулись зеленые сопли.

Ему показалось, что позади хихикнули и что-то с топотком покатилось по полу.

– Кто здесь?

Хихикнуло сбоку, он резко повернулся, фонарик вылетел из его рук и последнее, что он увидел, были горящие красные глаза, летящие ему навстречу, и маленькая пасть, полная дьявольских зубов…

– Па, – сказал Дон, вздрогнув от сумасшедшего крика под полом. – Тебе не кажется, что в подвале кричит наш начальник жэка?

– Тебе показалось, сынок, – ответил Джон Геннадьевич, не обращая внимание на душераздирающие вопли, от которых половые доски ходили ходуном. – Смотри, какие ножки у этой милашки. Надо бы познакомиться с ее мамочкой.

Маклайен с Бобриком, крадучись, вошли в подъезд. Навстречу им, тяжело опираясь на костыли, спускалась по грязным заплеванным ступенькам гривастая старуха с огромным цыганским носом. Закутанная в цветное тряпье, она тащила за собой деревянную клетку со здоровенным попугаем, чьи перья были вчистую поедены молью. Попугай, больно стукаясь седой головой о прутья, сонно бормотал:

– Бежать отсюда, бежать!

Старуха вдруг покачнулась и навалилась на Маклайена. Он отодрал ее от себя и швырнул вниз по лестнице, но та успела глянуть на него безумными черными глазами и выкрикнуть:

– Ты последний зайдешь в этот дом и врата его, как двери ада закроются за тобой! И познаешь ты Боль, и познаешь ты Муки, и отдашь свою кровь тварям, и отдашь ты им глаза свои и кости твои перетрутся в их зубах и душа твоя навеки будет погребена под фундаментом!

– Чтоб ты шею сломала! – крикнул ей вдогонку Маклаейн и подмигнул сыну. Тот с увлечением смотрел, как пророчица ломает себе кости, кубарем катясь к входной двери. Но тотчас опомнился, и с отвращением посмотрел на отца.

– Я не люблю тебя, папа!

– Я не люблю тебя тоже, – ответил тот. – И ты никогда не люби больных, детей и стариков. За работу!

И они увлеченно принялись клеить свои дьявольские картинки на обшарпанные стены. До того увлеченно, что не слышали ужасного чавканья, доносившегося с входного тамбура, не слышали, как мимо них вверх по лестнице с глазами, вылупленными от ужаса, промчался лысый старухин попугай, а за ним, мягко подпрыгивая, катились мохнатые шарики величиной с теннисный мяч.

Дону наскучили эти малышки из шоу «Мисс детский сад-93», показывающие свои прелести под строгим родительским присмотром и он направился в свою комнату. В их третьем «в» во время перемен такого насмотришься, что навеки потеряешь всякое любопытство к женскому телу!

Аккуратно, чтоб не заметил отец, вытащил банку пива из холодильника, подумал, вытащил еще пару – после распитой в лесу чекушки, хотелось что-нибудь свеженького… Закрыл дверь и бросился на кровать. Нахлобучил наушники и ватт этак пятьдесят бросил на каждое ухо – «Progigy» его круто заводили.

Как бы ни был увлечен Джон своим любимым шоу, заметив, что сын удалился, прошел в прихожую, выудил из потайного кармана ватника бутылочку «Сормовской», по привычке вывернул карманы курточки Дона и к его ногам упала хрустальная висюлька необычного цвета – кроваво-красного, причем она светилась столь интенсивно, что даже слабые алые всполохи пошли по стенам.

– Факингейм! – присвистнул он, любуясь редкой вещицей. – Где же он ее стащил, маленький негодяй? А, плевать! Снесу-ка я на Лыкову Дамбу в «антиквариат», может там на нее позарятся, – и поворотился назад в комнату. Но не успел он достать из холодильника кубики льда, как в квартиру постучали, громко, резко, точно молотком.

– Кого черт носит по ночам? – удивился Джон Геннадьевич и крикнул сыну. – Дон, иди открой!

Плеснул в широкий бокал «сормовской», бросил туда лед, и взялся за нож, чтобы разрезать лимон, как постучали снова, да так часто, будто попытались выбить барабанную дробь.

– Проклятый мальчишка, заперся у себя и ни черта не слышит!

Вытащил из-под кухонной плиты тряпичный промасленный сверток, развернул его и достал, любуясь, кольт двадцать второго калибра. Переломил пополам, из ячеек засверкали желтыми задницами бронебойно-зажигательные патроны.

– Кем бы ни был тот парень, который ломится в двенадцатом часу в квартиру законопослушных граждан, он об этом здорово пожалеет!

Сняв многочисленные запоры, распахнул дверь и осторожно высунулся – никого! Пахло свежим конторским клеем, вроде с чердака или подвала доносился какой-то мягкий топоток, будто крысы затеяли играть в пятиборье; какое-то хихиканье… да еще снизу, от входного тамбура несло странным сладковатым запахом свежепотрошенного тела и слышался хруст перемалываемых костей – а так ничего такого, чтобы могло насторожить такую хитрую и многоопытную лису, как Джона Геннадьевича.

Но едва, запирая дверь, он щелкнул последним засовом, как немедленно застучали и стук теперь походил на длинную пулеметную очередь!

– Ну, теперь этот шутник получит свое, – свирепо оскалился Джон и, выхватив пушку, нажал на гашетку. Старенький дом содрогнулся от чудовищного грохота – пять дыр, величиной со здоровенный мужской кулак красовались во входной двери!

Джон Геннадьевич, припорошенный древесной пылью, открыл дверь и заорал:

– Ну, что, получили, гады?!

– Да, ты, мужик, охренел! – закричал на него снизу громадный лысый попугай. – Я стучу, стучу! Пусти быстрее, а то нам всем здесь хана будет!

И так больно клюнул негостеприимного хозяина в ногу, что тот отскочил назад. Попугай следом за ним ввалился, хлопнув за собой дверью.

– Так ты говорить умеешь? – изумился Джон Геннадьевич, переводя взгляд с «сормовской» на попугая и обратно.

– А еще я пою, пишу и пляшу! – огрызнулся тот и вскарабкался на стул. – Но сейчас это к делу не относится! Тут такие твари по всему дому расползлись, хозяйку мою, бедную Гиту, зачавкали, – всхлипнул он и вытер дранным крылом скупую слезу. – Хотя и молоденькая была, всего девяносто годков, а погибла, погибла!

– Ну, ты! Не очень то расслабляйся, – прикрикнул Джон, не выносивший слез, кто бы их не проливал – человек или птица. – В чем дело?

– Погибла, погибла. И мы все умрем, все! – закатывал глаза к потолку попугай.

Джон вскинул кольт и бабахнул в потолок. Люстру подбросило и с потолка заструилась известковая пыль. Несносная птица подпрыгнула и в ужасе зажала крыльями уши.

– Ты скажешь в чем дело или мне придется пристрелить тебя?

– Скажу, скажу… они маленькие, мохнатые, глаза у них горят красным, в пасти полно острых зубов, которыми они могут размолоть даже сталь…

– Кто они?

– Зубастики, мужик, зубастики! Ты что, первых пять серий не видел? Ты вообще откуда свалился на мою голову, такой непонятливый? Делай что-нибудь, а то мы все умрем, все!

Маклаены до того увлеклись лепкой своих ядовитых картин на стены, что хотя и слышали пальбу и крики на пятом этаже, но не обращали на это никакого внимания. Вдруг Бобрик побледнел, привалился к стене и сполз на пол.

– Па, мне что-то нехорошо, я, наверное, неплотно поужинал и вот эта картинка на меня подействовала! – он показал на фото утки, фаршированной яблоками.

– Прикидываешь, как она будет действовать на тех, у кого вообще нет денег на ужин! – восхитился Маклаейн. – Посиди, слабачок, я поищу где-нибудь воды…

Бобрик медленно разлепил глаза, но отца рядом уже не было. Где-то наверху прогремел выстрел, тяжелый, как пушечный удар, и он совсем пришел в себя. Далекий как северное сияние, свет единственной на весь подъезд лампочки не давал как следует осмотреть выщербленный цементный пол, на котором он сидел и по которому прыгали какие-то мохнатые клубочки. Снились они ему или нет, но они вроде даже как-то переговаривались между собой, хихикали, шушукались…. и тут один из них, тяжелый, будто сделанный из свинца, прыгнул ему на грудь и оскалил рот, полный острых зубов!

– Папа! – заорал Бобрик, но второй шарик вцепился ему в носок ботинка и махом отгрыз его, третий в момент слизал подошву с другого ботинка, а тот, который навалился на грудь, подпрыгнул высоко, видимо от испуга, а Бобрик вскочил и рванул вверх по лестнице.

Зубастики, визжа и улюлюкая, бросились вслед.

– Заткнись, – прикрикнул на паникера Джон Геннадьевич, вбил патроны в опустошенный зарядник, крутанул барабан и довольно засунул револьвер за пояс. – Это не все, – подмигнул он притихшему попугаю. – Есть еще у старого солдата заначка!

– За мной! – скомандовал он, и, выбравшись в коридор, они приблизились к комнате Дона.

– Сынок, – постучал Джон Геннадьевич, – мы здесь!

В ответ послышался мягкий топоток, кто-то взвизгнул, захихикал…

Отец еще раз стукнул, посильней:

– Еври бари хоум?

И, не дождавшись ответа, распахнул дверь. Ужасное зрелище поразило их воображение: кровать, вздыбившись пружинами, была раздергана на части, пол покрывали кровавые пятна, разорванные страницы книг летали по воздуху…

Потрясенный Джон поднял какие-то проводки с пола, в которых с болью узнал любимые «соняковские» наушники сына.

– Ты сюда посмотри, – весь дрожа, шепотом произнес попугай и показал крылом на зияющий пролом в полу.

Они склонились над ним и увидели квартиру соседки снизу лоточницы Зинаиды. Сама Зинаида сидела в углу за телевизором и с выпученными глазами протягивала им руки.

– Надо ей помочь, может она подскажет, где Дон… Держи, – он протянул птице свое смертельное оружие, – какими бы грозными эти твари не были бы, ни одна из них не выдержит кольтовской пули 22 калибра!

– Но я ни разу не стрелял! – испугался попугай, но старый солдат уже спрыгнул в дыру, проделанную неведомыми чудовищами.

В квартире лоточницы был тот же разгром и беспорядок, будто стая гигантских крыс прошла и тут, уничтожая все на своем пути… Зинаида никак не отреагировал на появления спасателя и все так же безмолвно тянула руки вверх.

– Сейчас милая, – прокряхтел Джон и ухватившись за ледяные руки, дернул их на себя. Лоточница неожиданно легко подалась и легко вылетела из-за телевизора – но лишь ее половина – ноги с поясницей так и остались в углу! Отряхивая с себя ее внутренности, Джон заметил:

– Бедняга, она мне никогда не нравилась из-за своей скаредности! А вот телевизор ей теперь не понадобиться!

Подхватил семнадцатидюймовый «Панасоник» и хотел было развернуться, как увидел на пороге огромную мохнатую тварь, щерящую свой кривой рот в омерзительной улыбке!

– Ну, что там! – с нетерпением крикнул сверху попугай.

– Пшла отсюда! – топнул ногой на зубастика солдат.

Зубастик хихикнул и откуда-то издалека послышался множественный мягкий топоток.

– Раздавлю! – неуверенно пригрозил Джон Геннадьевич, отступая.

Зубастик мигнул обиженно красными глазами, шерсть на его затылке стала дыбиться и то была вовсе не шерсть – а множество толстых игл.

– Фьють! – и одна из них со свистом пронеслась в дюйме от поседелого виска Джона.

– Фьють, фьють! – иглы тучей осыпали телевизор, которым солдат прикрывался. Он выглянул, зубастик совершенным лысым стоял на пороге и как-то беспокойно озирался. Одним махом Джон прыгнул на него и слабые кости пришельца хрустнули под его кирзовым сапогом сорок седьмого размера! Но возликовать не успел, как густой толпой навалились на него собратья поверженного, отрывая от него плоть целыми кусками.

– Стреляй, чучело! – отступая, кричал он попугаю, отбиваясь одной рукой, а другой крепко прижимая к себе «панасоник».

Птица, совершенно одурев, высунулась в проем по пояс и, закрыв глаза, принялась палить. Стены сотрясались от грохота, пороховым газом заволокло всю комнату и, даже когда кончились патроны, попугай все щелкал и щелкал спусковым крючком.

И только когда в комнате наступила гробовая тишина, он осмелился открыть глаза. Дым развеялся и его взору предстала потрясающая картина: невредимые зубастики стояли, остолбенев, с отвиснутыми челюстями, и смотрели на него выпученными от изумления глазами; Джон Геннадьевич, чьи волосы были дыбом, лежал на окровавленном полу, без левой руки, с оторванным ухом и перебитой в нескольких местах ногой. Он лежал и с тоской смотрел на «панасоник», кинескоп которого был разбит вдребезги.

Он приподнялся, и только и смог вымолвить:

– Ну, ты и дурак!

Зубастики завизжали, подпрыгнули, солдат метнул в них остатки телевизора и через секунду уже влез в потолочный пролом. Вдвоем с попугаем они завалили его книжным шкафом и только тогда смогли отдышаться.

– Прости, – потупилась чумовая птица, – я не хотел.

– Фак ю! Ты что, никогда не стрелял из револьвера?

– Нет, как-то не приходилось.

– Что ж ты сразу, сволочь, не сказал?

– Я сказал, но ты уже был внизу.

Они помолчали.

– Ладно, – сказал Джон и уцелевшей рукой потрепал попугая по виновато опущенной лысой голове. – Всяко бывает. Помоги перевязаться.

Бобрик летел по подъездной лестнице выше и выше, и не заметил, как оказался на ржавых поручнях трапа, ведущего на чердак. И лишь, когда захлопнул за собой тяжелую дверь, небрежно оббитую цинковым листом, оглянулся, весь дрожа и шмыгая носом. В чердачной полутьме затрещал под чьими-то настороженными шагами пыльный настил, Бобрик бросился на колени и проворно пополз в самый угол.

– Сынок, это я, не бойся, – услышал он дрожащий отцовский голос. – Ю о кей?

– Иц файн! – неуверенно ответил он.

– Я все видел, ты был героем, я тобой горжусь, просто не мог помочь тебе, так как боялся, что сам попаду к ним в зубы…

– Да все нормально, па.

Они притихли, пережидая бешенную стрельбу, вспыхнувшую на каком-то из этажей.

Глаза Бобрика привыкли к темноте и за сгорбленной фигурой Маклайена он увидел огромный, воняющий медвежатиной шар.

– Па, кто с тобой рядом? Я боюсь…

– Не бойся, это друг, – Маклайен посторонился и сына его совсем парализовало от ужаса – рядом с отцом стоял, мигая огромными, с чайное блюдце, кроваво-красными глазами, зубастик. И какой зубастик! Одним движением рта он мог слопать табуретку.

– Да, да, – торопливо зашептал Маклайен. – Мы теперь друзья, и не просто друзья, а партнеры! Правда от него дурно пахнет, и привычки у них не совсем джентльменские, но бизнес есть бизнес. Ведь они за нас делают то, чего мы и сами добиваемся. Только все гораздо дешевле. Не надо тратиться на типографские расходы – печатать наши картинки. К утру и так здесь никого не останется…

– Па, но ты не понимаешь! Покончив с этим домом, они перейдут на другой дом…

– Замечательно, – торопливо закивал Маклайен, – мы скупим и тот дом, и другой, а через неделю и всю Большую Покровку!

– Но они же не люди! – завопил Бобрик, задыхаясь от отвращения.

– А что, те кто живет в этом доме – люди? Беспомощные, орущие на каждом перекрестке – дай, дай, ничего не могущие изменить в этом мире, нищета, грязь этой земли! Если ты себя прокормить не можешь, если ты в своей жизни ничего не способен изменить, так как ты можешь хотя бы на немножко изменить этот мир в лучшую сторону? Такие люди нужны этому миру?

Зубастик угрожающе хрюкнул, сделал шаг вперед – настил под ним затрещал…

– Папа! Ты подумай о том, что рано или поздно ты сам к ним попадешь в зубы!

– Сынок! Тебе придется сделать твой чойс! Или с нами, или… мне, конечно, тебя будет не хватать, но ничто не должно мешать бизнесу.

– Я ненавижу тебя! – Бобрик вскочил, зубастик нахохлился, шерсть на его круглом жирном затылке угрожающе приподнялась. Он шагнул, и вдруг настил под ним хряснул, из-под ног забил фонтан пыли и он исчез в нем, полетев вниз, в квартиру бедной Гиты!

Бобрик рванул чердачную дверь на себя и прыгнул на подъездную площадку, кишащую тварями. Под ногами мягко затрещали хлипкие косточки пришельцев. Фьють! фьють! – засвистали вокруг иголки, но он уже был на третьем этаже и попал прямо в объятия странной парочки – перевязанного бинтами однорукого мужика и громадного попугая с авиационным пулеметом.

Птица передернула затвор, но Джон остановил:

– Ты, что, чучело, не видишь, кто перед тобой?

Бобрик хотел что-то ответить, но горло его почему одеревенело, он полез рукой за воротник и нащупал иголку, торчащую в его шее.

– Меня убили! – выдохнул он и упал без чувств. Последнее, что он заметил перед тем, как потерять сознание, что глаза мужика округлились и его единственная рука полезла к поясу, на котором болтались металлические кругляшки противопехотных гранат.

Он уже не видел, как лавиной скатывались по лестнице огромные жирные шары, как задергался в крыльях попугая пулемет, выбрасывая расплавленный свинец, как они ввалились в чью-то квартиру и Джон, метнув на прощанье парочку Ф1, захлопнул за собой обшарпанную дверь.

Он очнулся в полной тишине. Рядом сидел усталый попугай, перепачканный оружейной смазкой, и чистил пулемет.

– В мои двести лет бегать с двадцатикилограммовой железякой по заброшенному дому! – сокрушался он. – Воистину, когда Господь к кому-то стоит лицом, к кому-то он стоит задом. Смотрю я на свою жизнь, смотрю и думаю – хотя бы раз увидеть его лицо!

– Не кощунствуй, – скромно заметил Бобрик. – Господь все видит и всем воздаст по заслугам!

Попугай глянул на него, подлетел вверх от ужаса и заорал:

– Джон, оно очнулось!

Подошел однорукий:

– Ты что, людей от пришельцев отличить не можешь, паникер чертов! – и склонился над Бобриком.

– Ю о кей?

– Иц файн, – приподнялся тот.

– А я его узнал, – зловеще прошептала птица, вся дрожа. – Это сын Маклайена. Они сегодня вечером с папашей расклеивали такие картинки, что назавтра отсюда бы выехала половина жильцов! Сдается мне, что это они этих тварей сюда подбросили.

– Это правда? – нахмурился Джон.

– Нет, нет! – заговорил Бобрик и голос его срывался от страха. – Клянусь, мы сами ничего не знали. Отец говорил только о картинках…

– Успокойся, мы тебе верим, сынок! Тем более, что ты приходишься Маклаейну всего лишь троюродным племянником, и я прекрасно знал твоих родителей. Особенно твою маму. В ту ночь, когда они выезжали в Прибалтику, мы были с ней вдвоем. Я умолял ее остаться со мной, но она твердила, что я беден, что никогда не смогу ей дать того, что она заслуживает, что она так мечтает попасть в дом отдыха на Горьковском море, а со мной нет никаких шансов исполнить ее мечту…

– Джон, это уже другая история, – мягко заметил попугай, касаясь его плеча крылом.

– Как я ее любил! Как она любила меня! Перед разлукой я подарил ей лыжную шапочку, чтоб по дороге у нее уши не замерзли.

– Вот эту? – встрепенулся Бобрик и достал из кармана целлофановый сверток. Быстро развернул его и показал рваную черную шерстяную тряпицу, все еще пахнущую гарью.

– Откуда она у тебя, – побледнел Джон Геннадьевич и схватил ее. – Да, это она! Двадцать лет прошло, а помню как сейчас, что отдал за нее на Канавинской барахолке десять рублей, все, что у меня тогда оставалось!

– Перед тем, как скончаться в ожоговом центре на Верхне-Волжской набережной, дом 2 дробь 4, она передала шапочку мне и сказала, что ее подарил мой отец, настоящий отец. И еще она сказала…

– Что, что она сказала? – по обветренным щекам Джона градом катились скупые мужские слезы.

– Еще она сказала, что в минуту настоящей опасности он придет к тебе на помощь.

– Значит, тогда она все-таки не сделала аборта! – вскричал Джон, и, не в силах более сдерживаться, бросился в объятия Бобрика. – Сынок!

– Папа!

– Сынок!

– Папа!

Они уселись рядом и заговорили – а помнишь, а ты, помнишь!..

Впрочем, через минуту выяснилось, что отцу с сыном и вспомнить нечего, поскольку вместе они не жили.

Тут дверь отворилась и в комнату вошел Дон, таща за руку прелестную малышку в ночной рубашке.

– Папа?

– Сынок? Факингейм! Ты куда пропал? Мы уж думали, что зубастики покончили с тобой!

– Зубастики? Что вообще происходит? Мы с Нэнси взяли по кислоте, оторвались… Как обломились, слышим, война идет, стрельба… мы думали, что мой отец перебрал «сормовской», вспомнил Афган, решил поразвлечься…

Тут заговорили все разом – Бобрик, попугай и Джон, и быстро пересказали молодым предыдущие страницы.

– Ху из Нэнси? – вдруг подозрительно спросил Джон Геннадьевич, критически оглядев малышку.

– Знакомься, па – это Нэнси, Нэнси – это па. Она кинула мне на пейджер, что пришла к подруге в наш дом, вот я к ним спустился… Извини, что не предупредил тебя, заставил поволноваться…

– Ладно, потом поговорим об этом. Теперь знакомься ты. Бобрик – это Дон, Дон – это Бобрик. Вы оба мои дети.

Дон пренебрежительно оглядел Бобрика, который в этот момент, с алыми от волнения ушами смотрел на Нэнси.

– Мы что, с этим чистюлей, братья?

– Йес! – подтвердил Джон. – Самые что ни на есть братья, и теперь, когда мы вместе, мы одна команда, и должны действовать сообща.

– Это с ним действовать! – засмеялся Дон. – Да он в руках даже рогатки никогда не держал!

Бобрик потупился.

– Что, правда? – брезгливо спросил Джон.

– Да, – кивнул тот. – Не держал. Правда у меня первое место в области по стрельбе с танкового пулемета…

– Где ж мы его тебе возьмем, – пренебрежительно отмахнулся Джон. – Ладно, теперь ты в надежных руках и твоим воспитанием займусь я. Сейчас надо подумать, как нам пробраться в подвал к небольшому чемоданчику, который семнадцать лет назад мне удалось вывезти с Афгана. Там есть такие штучки, которые, я уверен, не понравятся нашим друзьям-зубастикам.

Дон тайком и больно саданул Бобрика под бок.

– Что вылупился на мою девочку, нравится? Хочешь, подарю?

Бобрик стеснительно кивнул.

– Да!

– Лох ты ливерный, что ты с ней будешь делать! Ты вообще когда-нибудь с девчонками отрывался?

– Нет, – вконец смущенный, ответил Маклайен-младший.

– Ладно, ты мне нравишься! Если срубишь бабки со своего богатенького отчима, свожу я тебя на пару тусовок, только отцу ни слова, промис?

– Промис! А почему?

– Да этот старый козел может с нами увязаться. Девчонки его слабость, и я не удивлюсь, если завтра у меня окажется столько братьев, сколько штыков в пехотном полку.

– О чем это вы? – спросил Джон, помогая попугаю собрать затвор пулемета.

– Так, о своем, о женском, – ответил беспечно Дон. – Так как мы проберемся в этот подвал? Что-то мне тоже захотелось вволю пострелять! Да, кстати, отец, ты не брал хрустальную висюльку, которую подарил мне в лесу один забавный старикан? Он еще сказал, что в минуту опасности она должна светиться красным.

– Да, я случайно нашел ее в коридоре и быть может она завалялась где-то, – и он полез во все свои карманы.

– Случайно, – хмыкнул Дон и шепнул Бобрику. – Ты все самое ценное прячь от него, а лучше мне давай на хранение.

– Вот она! – Джон протянул ладонь, на которой лежал кусочек драгоценного хрусталя. Нестерпимо-алый цвет шел от него с такой силой, что вся комната озарилась багровым светом. И все с безотчетным ужасом, как зачарованные, долго смотрели на волшебное пламя.

– Хватит расслабляться, – сурово сказал попугай и лязгнул прикладом пулемета. – У нас нет времени. К утру эти твари, пережрав всех жильцов, станут громадными пузырями и в их чреве погибнет весь Нижний. Слышите?

Входная дверь уже трещала под напором пришельцев, крючок из медной проволоки вот-вот готов был разогнуться…

– С пожарной стены дома идет вниз лестница, под ней подвальное окно, – сказал Дон.

– А ты откуда знаешь? – спросил удивленно Джон Геннадьевич.

– Еще в первом классе, когда ты запирал меня в квартире, уходя на работу, я спускался туда покурить с пацанами…

– Я не знал об этом, – нахмурился отец.

– Сейчас нет времени на разборки, – прервал их попугай. – Дальше что?

– Мы с Бобриком прикрываем отход, а вы спускаетесь и тащите наверх свое железо.

– Нет, – отрезал Джон, – в подвал пойдете вы! Ты что, сынок, не видишь, что я потерял руку и нога у меня перебита в нескольких местах.

– Да!? – удивился Дон и внимательней глянул на папашу. – Не врешь… Хорошо, говори, где закопал свой сундук?

– Пятый подвальный сарайчик в третьем ряду направо. Шифр кодового замка 985623560938. Затем надо обезвредить мину-ловушку, я уже и сам не помню, что я с ней намудрил… в углу на пятиметровой глубине сейф. Шифр – название какой-то страны в Южной Америке, добавочная буква – третий знак в имени семнадцатого президента США.

– Понятно, – кивнул внимательно слушавший Бобрик, – и что там увидим?

– КИС-813. Экспериментальная взрывчатка. На пешкеках в Афгане пробовали.

– Но там такой народности нет, – сказал начитанный Бобрик.

– Да, теперь нет.

В дверь лупили так, что куски косячной штукатурки летели по коридору.

– Гоу, гоу, гоу! – закричал попугай и подхватил пулемет.

– Ты все запомнил? – спросил Дон нового братца, когда они высаживали раму и перебирались на скользкие от дождя лестничные прутья. – А то у меня с учебой не очень ладится…

– Кажется, все, – не очень уверенно ответил тот. Не уверенно потому, что он никогда не был в Южной Америке и поэтому не знал имени ее семнадцатого президента.

– Не нравится мне твое кажется, – взглянул на него внимательно Дон, но тут они услышали, как выбитая дверь грохнулась и зловещий топот наполнил квартиру, из которой они только что выбрались. – Быстрее! Отцу с одной рукой долго не продержаться, а в этого лысого дурака я не очень верю.

– А вот за лысого ты мне ответишь! – крикнул сверху раздраженный голос попугая.

– Как ты можешь не доверять людям, – упрекнул Бобрик. Грязь с башмаков Дона сыпалась ему на голову, но он терпел, сосредотачиваясь на спуске. Ему было страшно и у него отчаянно кружилась голова.

– Ты, главное, вниз не смотри! – посоветовал Дон и случайно наступил на пальцы Бобрика. Тот вскрикнул и повис на одной руке, болтаясь как сосиска на магазинной вывеске. Машинально посмотрел вниз – лилипутами ходили люди, игрушечными смотрелись палатки торговцев, далекие, сияли огни прекрасной ночной улицы… «Хорошо еще, что движение по Покровке запрещено, а то упал бы и под машину…»

– Ты чего сочиняешь! – засмеялся Дон. – Мы спускаемся с второго этажа. А людям я не доверяю еще с подготовительной группы детского сада, когда из моего шкафчика внаглую сперли любимые сандалии.

– Ты у меня на пальцах стоишь, – скромно напомнил Бобрик, у которого сразу перестала кружиться голова.

– Извини!

Над ними забился в истерике тяжелый пулемет и по всему кварталу стало эхом раздаваться – така-та, така-та, та, та… Впечатление было такое, что на город обрушился гигантский отбойный молоток и заработал в чьих-то довольно умелых руках.

– Пошли работать! – восторженно закричал Дон. – А ну, задайте жару этим гавнюкам!

– А ты – лысый дурак, лысый дурак, – передразнил Бобрик. – Этот лысый дурак работает как профи.