Текст книги "Кинопародии. Зубастики-6. Убийство для инспектора Вагнера. Слепая любовь"

Нигде вокруг не было видно ни носилок с Дорофеей, ни ее охраны… одни эфэсбэшники, купив на всех одну свечечку, бродили, набожно опустив головы, вокруг Дака.

Подайте, Христа ради, – залепетал рядом с Казариновым румяный жизнерадостный малыш лет шести.

«Бог подаст», – хотел смиренно ответить экс-террорист, но передумал.

– Подам, братец, подам, но только ответь вначале, не видел ли ты красивую девушку с ослепшей головой и на носилках?

– Россию-95? – спросил пацанчик. – Ну, это тебе будет стоить один доллар.

– Ты хотел сказать – один рубль?

– Что хотел, то сказал – уан доллар. А рубль можешь оставить себе. Увидят у меня пацаны рубль – по жизни от позора не отмоешься…

– Ладно, ладно, пошутил… Держи это. Еще круче доллара, – Дак протянул вымогателю октябрятский значок.

Тот повертел его и со смехом бросил на затоптанный пол.

– Эти тупые нировцы меня достали. Такой фокус может только с твоим китайцем пройти. Доллар, или я ухожу.

– Гаденыш мелкий, – проворчал Дак, отпорол подкладку зайцевского пиджака и сунул в розовую лапку зеленую бумажку. – Говори!

– В трапезной они. С отцом Порфирием. На втором этаже. Будь поосторожнее. Лягавых там – как долгов у моего папы.

«Фака! – выругался Дак. – Если каждая свиданка с моей родной мне будет обходится в один бакс, то к свадьбе я сам сяду на паперть!».

Дак пересек внутренний двор и, миновав многотысячную очередь на крещение, поднялся на второй этаж хозяйственного корпуса. Приоткрыл массивную дверь желтого дерева с табличкой – золотом по черному – «Бухгалтерия» и спросил суровую бабищу в черном платье и черном клобуке:

– Мать, мне в столовую пройти надо.

– В столовую, пес некрещеный, будешь у себя на заводе ходить. У нас трапезная. Посторонние обслуживаются прямо по коридору, третья дверь налево.

– Спасибо!

Однако на искомой двери висела табличка «Клоуз». Дак осторожно прислонил к ней ухо, осторожно потому, что ему во время подслушивания не раз размазывали дверьми уши по голове, и затаил дыхание. Ни звона посуды, ни радостного чавканья… Он глянул себе под ноги: к его начищенным ботинкам от Диора текла темно-вишневая струйка…

«Явно не компот…» – пробормотал догадливый Дак и вытащил из-за брючного ремня последнюю модель «Бертоллеты-98» с самозаряжающимся магазином. Калибр у этой дурочки был потрясающим – с пятидесяти метров она разносила вдребезги баллоны от «камаза». Во всяком случае так было написано в ее выходных данных.

Заглянул и увидел: на длинном во всю залу деревянном столе лежал, сложив покойно руки на груди, могучий мужчина в черной рясе. Из груди его торчал огромный кухонный тесак. По углам на сундуках, под перевернутыми лавками лежали мертвецы с мужественными лицами и в зеленых бронежилетах.

«Узнаю, узнаю почерк своих ребятишек», – нехорошо улыбнулся Дак. На дальнейшие улыбки ему не хватило времени. Огромная футбольная бутса звезданула его по подбородку, он сделал сальто и это его спасло от автоматных очередей, взорвавших паркет под его ногами. Трое в черных комбинезонах и масках передергивали затворы, четвертый, футболист чертов, ощерясь, метнул в Дака огромный тесак. Лезвие со свистом астматика разрезало воздух и замерло в стальных пальцах лучшего из лучших. Замерло на долю секунды, в другую долю оно уже торчало в переносице «футболиста». Три раза гулко выстрелила «бертоллета» и бывших коллег буквально пришпилило к стене… их автоматы звякнули об пол, как металлолом на комсомольском субботнике.

Казаринов не стал переводить дух, а бросился в следующую комнату. Впрочем, оттуда он вышел довольно скоро и медленно, подняв руки. Здоровенный детина в маске волочил одной рукой брезентовые носилки с худенькой женщиной в больничном халате и с загипсованной головой, в другой он держал огромный металлический черпак.

– Дернись попробуй, сволота, – прошипел зверь. – Я этой поварешкой размозжу ей голову…

– Тихо, парень, тихо… мы все тебя любим, мы все верим, что ты глупостей не наделаешь, – нежно шептал Дак, отступая.

– А теперь мне нужна машина «джип-черроки», миллион американских долларов и беспрепятственный проезд до «Шереметьева». А эту больную я беру в заложницы.

– Друг! – опешил Казаринов. – Ты что, спятил? Да если бы у меня был миллион баксов и «джип-черроки», какого хрена я бы сидел в Нижнем Новгороде?

– Так ты не из милиции? – недоверчиво переспросил дуболом.

– Милиции? Да из тех ментов, которых я пришил, можно было бы составить батальон специального назначения. И мой тебе совет. Не проси денег у милиции, нет их у нее. Проси у РУОП, проси у президентской охраны, ООН, ЮНЕСКО, французского посольства, но только не у милиции. Ты вообще, какого хрена тут делаешь?

– Рур приказал бабу взять, и я подумал, нас менты обложили…

– Никогда не делай того, что не умеешь! – засмеялся Дак, и словно звездочку ниндзя метнул салатную тарелку со стола точно в горловой хрящ недоумка. Тот брякнулся оземь с невостребованным половником в руках.

– Ю о’кей? – опустился он на колени перед своим сокровищем.

– Да, только вот не вижу… Ху а ю?

– Не бойтесь, я тот, который виновен перед вами больше, чем кто бы то ни был, и я тот, на которого вы теперь можете расчитывать, как ни на кого другого!

– Так вы из «Гермес-Финанс»?

– Почему оттуда?

– Именно они не выплатили мне страховку по поводу моих увечий, и теперь единственно, что у меня осталось, так это ваши акции.

– Нет, я не из «Гермеса», и не из «Русского дома Селенги». Я – Дмитрий Алексеевич Казаринов. Бывший и лучший боец НИРА. Именно из моего карабина с расстояния в две тысячи футов вы получили 35 граммов свинца в свое нежное личико. Да, я тот, из-за кого вы потеряли все лучшее в своей жизни: любовь губернатора, аншлаги, подиумы, месяцы наслаждений в лучших отелях Европы… Я тот самый негодяй, из-за которого вы плачете от боли на серых казенных простынях, и я тот, из-за которого остаток своей изуродованной жизни вы проведете во тьме и одиночестве! И вот вам моя «бертоллета», и вот вам грудь моя, стреляйте, если в вашем сердце нет ко мне ни капли жалости и сострадания!

– Вы – Дак? – приподнялась на носилках Дорофея и слабо прикрылась рукой.

– Да, я – Дак! И нет во мне раскаянья, иначе б, никак бы мне не встретиться с тобой, моей первой и нежной любовью. Я вас люблю, стреляйте же!

– Странно, – тихо молвила Дора, в бессилии опускаясь на брезент. – Совсем иначе я вас представляла: дикий бандит, небритая красная морда, щелочной запах арзамасской водки, в лице ничего человеческого. Вы, мнилось мне, были посланы Сатаной, его грубое ужасное орудие… Дайте мне ваше лицо.

Дак склонился над нею, нежные пальцы девушки побежали по его суровой морде…

– Ближе, ближе, – прошептала она, и ласково поцеловала его в губы.

– Нет, вы – другой, и нет нужды мне в вас стрелять. Господь должен был отвернуться от меня. Бабушка – атеистка, отец и мать – коммунисты, у проклятого дерева и семя проклято… подиумы, менеджеры, консалтинги, метрополи и метродотели… – весь этот высший российский свет был как слепящий ореол вокруг жаркого пламени свечи, а я словно глупый мотылек летела в этот огонь. И твой свинец, который мне вышиб глаза, был предпоследней карой Господа. Последней будет смерть и муки в преисподней.

– Спасибо тебе, мой любимый, посланец Бога, – она вновь приникла к его губам поцелуем, теперь долгим и страстным. – Ты лишил меня радостей земных, чтобы я познала радости духовные и спаслась.

– Не за что, – скромно ответил Дак и отвернулся. По его щекам катились слезы. Последний раз он так плакал в тринадцать лет, когда застрелил своего первого инкассатора.

– Послезавтра Немцов снимет охрану, – сказала она, – поскольку мне уже нечем за нее платить. Нет, он не был моим любовником. Я лишь статистка в том политическом шоу, которое он разыгрывает. Ну, этакая молодая восходящая звезда российской администрации. Самые лучшие дороги, биржи, земля – крестьянам, заводы – рабочим, деньги – капиталистам, и прочая романтика в стиле юного Форда. Борец за светлое капиталистическое будущее. За наш с тобой счет.

– Я жалею, что не попал в него, – жестко отозвался Дак.

– Не надо, милый. Снимут охрану, и мы сможем с тобой видеться так часто, как ты того пожелаешь. Но сейчас мне кажется, тебе лучше уходить.

Даку послышался шорох. Он повел глазами вокруг и увидел своих опекунов из ФСБ. Замаскированные под убитых охранников, они веером лежали вокруг влюбленных и со всей силы старались не дышать. Кто-то из них уже начинал синеть и задыхаться.

– Мне пора, – шепнул Казаринов. – Выздоравливай.

Прыгнул на подоконник, растворил цветные окна трапезной и махнул в толпу родни, ожидающей новоокрещенных. Махнул и исчез, «как тать в нощи», не удержался и добавил в рапорте один эфэсбэшник – из истфиловцев.

В то же самое время в зале ожидания Московского вокзала проходило незаметное для посторонних глаз совещание руководителей НИРА. Никто бы не подумал, что в скрипучих пластиковых креслах сидели не бомжи, нищенки и собиратели пустых бутылок, а бывшие кадровые офицеры ГРУ, КГБ, МВД, ОБХСС, преподаватели вузов и техникумов, ныне возглавляющие различные группы самой мощной боевой организации на территории России. Никто, кроме кучки журналистов центральных и местных газет, приглашенных на последовавшую затем пресс-конференцию.

Дабы полностью исключить прослушивание, участники совещания свои доклады, вопросы и ответы писали на полосках туалетной бумаги.

Выступал Рур:

«Нами проделана чрезвычайно важная работа. Взорвано десять мостов, соединяющих область с остальным миром. Федеральные учреждения в городе взяты под непрерывный контроль и обстрел, и теперь московские власти не в состоянии удерживать обстановку в городе. Нашими людьми из департамента образования проведена школьная реформа – вместо НВП (начальная военная подготовка) будет ВПН (военная подготовка нижегородцев). Терракты в отношении московских чиновников привели к тому, что теперь они даже под страхом лишения персональных пенсий не выезжают к нам…

1993—1999 гг.