Текст книги "Кинопародии. Зубастики-6. Убийство для инспектора Вагнера. Слепая любовь"

Они отступали шаг за шагом – однорукий солдат и старый попугай, уворачиваясь от ядовитых стрел. Дырявые шары зубастиков устилали их путь. В узких коридорах коммуналок стомиллиметровые пули АКСа с чудовищным воем рикошетили от стен и мешали зеленую кровь пришельцев с кирпично-известковым крошевом.

– Не щелкай клювом, не щелкай, – кричал совершенно оглохший Джон Генннадьевич, подавая в замок пулеметную ленту.

– Карамба! – орал попугай, чье правое крыло взмокло от постоянного надавливания на спусковой крючок. – За Родину, за Сталина! Аллах Акбар! Да здравствует Франция!

Джон метнул парочку гранат и они нырнули в последнюю комнату, из которой окно как раз вело на пожарную лестницу. Пламя от взрыва жарко дохнуло на них и после этого наступило некоторое затишье.

– Как думаешь, надолго ребятки притихли?

– Не нравится мне это затишье, – задумчиво проговорил попугай. – Сдается мне, что они фокус какой-то готовят.

– Нам время протянуть надо, чтоб пацаны до сюрприза добрались.

– А доберутся?

– Должны. А что, прикажешь мне в сорок лет платить холостяцкий налог?

– Налоги – это всегда плохо, – подтвердил попугай. – Не заплатишь – не уснешь, заплатишь – спать не на чем будет.

В коридоре раздалось зловещее хихиканье, тяжелый топоток…

– Выглянь, – попросил Джон Геннадьевич, – а то мне свою башку под их пошлые иглы подставлять не хочется.

– Думаешь, мне свою хочется, – проворчал попугай, но не посмел ослушаться. – Эх-ма! – воскликнул он, – там какой-то окровавленный тип ползет к нам. Прикроем?

Джон подумал и тоже выглянул. По отбитым кускам кирпичных стен, припорошенных грязной штукатуркой, полз человек в новехоньком костюме-тройке от «Версачи». Полз быстро, закатав брючины выше колен, чтоб не испачкаться. За ним, медленно переваливаясь, шел зубастик, плотоядно поводя челюстями.

– Откуда у нас новые русские? Может, Люська с пятого этажа подхватила вчера в кабаке?

Он полез за гранатами, но попугай укоризненно щелкнул клювом.

– Это ты так прикрывать собрался, мне что потом спасенного по частям в комнату таскать?

– Сори, – опомнился солдат и с револьвером подполз к порогу. – Мужик! – крикнул он, – приляг! Я стрельну, а ты бегом к нам!

– Хелп ми, хелп ми! – запричитал тот по-бабьи и еще быстрее засеменил на коленях.

– Да хелпану я тебя, хелпану, только задницу свою убери!

– Не могу, – прошептал тот, задыхаясь от непривычного способа передвижения. – Я такие бабки за этот костюм выложил…

– Если ты этого не сделаешь, то бабки, и большие, понадобятся жене на твои похороны, ведь таких как ты за 800 рублей не хоронят.

– О, ноу, – заплакал господинчик, но все ж умудрился так выгнуться в пояснице, что теперь весь зубастик оказался у Джона как на ладони. И первая же пуля выбила половину его роскошных зубов! Пришелец шлепнулся на задницу и обвел коридор налитыми кровью глазами.

– Погоди секунду, – прошептал Джон, задерживая дыхание, – теперь я сделаю так, что тебе больше не понадобиться обращаться за помощью к стоматологу.

И вторым выстрелом выбил у него мозги или то, что у них было вместо мозгов.

Спасенный вскочил и мигом оказался среди осажденных.

– Ху а ю? – спросил, отдуваясь солдат. – Не от Люськи ползешь?

– Кто есть Люська? – переспросил богатенький, но потом вспомнил, что он русский, заговорил нормально: – От какой Люськи? Зашел я случайно в ваш дом, тут какие-то меховые шапки на меня наехали, швейные иголки стали кидать… утомили.

Он отдышался и хитрыми бегающими глазками оглядел обстановку.

– Вас всего двое?

– Да.

– А шуму, как будто батальон спецназа оборону держит.

– Ладно вам, – скромно потупился Джон Геннадьевич, а попугай от смущения повел клювом в сторону.

– А патронов сколько у вас осталось?

– Две ленты по сто штук.

– А гранат?

– Пяток еще наберем.

– И все?

– Все? Зубами потом драться будем.

– Зубами с зубастиками?

– Ничего, скоро пацаны подойдут и такой сюрприз поднесут этим мохнатым скалозубам, что их потом будут год отдирать от стен.

– А что за пацаны?

– Детишки мои. Я в одном месте чемоданчик закопал, даже не думал, что пригодится.

– Впрочем, меня это мало интересует. Вы меня случайно не узнали?

– Такие гуси, как ты, стаями по Покровке ходят.

– Джон, отойдем, поговорить надо, – шепнула птица на ухо солдату. Они перебрались в самый темный угол комнаты к громадному сундуку, в котором хранилась картошка.

– Что-то мне не нравятся его вопросы, – подозрительно прошептал попугай. – Он вынюхивает как крыса, которая задумала стащить мешок с сахаром.

– Ты мне надоел со своей паранойей! К тому же крысе никогда не поднять мешок с сахаром.

– Признаюсь, с мешком я несколько перегнул, но вот…

– Заткнись, парня пристроить к делу надо…

– Не надо меня никуда пристраивать! – вдруг рявкнул над ними веселый насмешливый голос. – Это я вас сейчас пристрою!

Друзья медленно оглянулись. Прямо им в глаза смотрел черной бездонной дыркой ствол оставленного попугаем пулемета.

– Я – Маклайен, будущий владелец всей Покровки, а может и всего города! Поняли, лохи вы ливерные! Ваша жалость вам дорого обойдется!

И он мерзко, не по-человечески захихикал. Джон привстал, издалека послышался тяжелый топот.

– Сидеть, – и предатель передернул затвор. – Иначе вас придется от стен отскребывать, а у меня на это нет времени, – и он захохотал, скаля зубы, почти как зубастик.

Тут ввалились чудовищные шары, от которых несло то ли псиной, то ли медвежатиной. Они разместились вдоль стен, и тогда затрещали половые доски и в комнату вошла, снеся половину косяка, громадная тварь, самая большая, которую они видели в эту кошмарную ночь.

– Где твои пацаны? – проскрипела она, и шерсть на ее затылке стала угрожающе дыбиться.

Пацаны в тот момент склонились над узким подвальным оконцем, из которого несло гнилью и смрадом.

– Может, лучше на дискотеку свалим, или к пацанам на видюшник зайдем, чем лезть в эту помойную яму? – вдруг предложил Дон. – А пахан там как-нибудь справится… Мы не обязаны его работу делать.

– Нет, Дон, теперь это наше дело. Я только что нашел своего отца и не хочу подставлять его, – решительно сказал Бобрик. – Хочешь, вали, сам справлюсь…

– Ладно тебе. Крутой, как вареное яйцо. Пошутил я…

И один за другим они нырнули в подвальный мрак.

Узкий луч фонаря выхватил длинные ряды дощатых сараев, неровный земляной пол в лужах сточной воды и мутно-зеленые покрывала плесени на сырых каменных стенах.

– Никого, – шепнул Бобрик и вдруг споткнулся о чьи-то ноги, лежащие поперек прохода, и упал.

Дон отшвырнул ноги в угол и сказал брезгливо:

– Я же говорил отцу, что в подвале кричит наш начальник жэка! А он – показалось, показалось…

– Как ты его узнал? – простонал Бобрик, которого вывернуло наизнанку.

– По ботинкам. Несколько раз я от него, сволочуги, под зад получал, когда лампочки в подъезде вывертывал. Пошли, неженка!

Они двинулись дальше, озираясь по сторонам.

– Как там – пятый в третьем ряду?

– Да, или третий в пятом, не важно, главное найти…

Но проход все вел и вел, кружа и запутывая, и все так же мрачно смотрели на них черные от сырости доски сараев, и не было никакой возможности разгадать в этом жутком лабиринте, какой по счету они проходят ряд.

– Все, я устал, больше не могу, – шепнул брату Дон и сел, привалившись взмокшей спиной к одной из дверей.

– Я тоже!

Бобрик свалился рядом.

– Фонарь выключи, батареи сожжешь.

– Сожгу, новые купим, – беспечно отмахнулся Бобрик, ковыряя носком ботинка влажную землю.

Вдруг странные щелчки эхом побежали по потолку, засветились нити накаливания висевших повсюду закопченных лампочек и синий мертвящий тусклый свет озарил перепуганные лица ребят. Оглядевшись, они увидели, что сидят в углу огромного теплоканализационного зала. Множество труб, переплетаясь, расходились из его центра в стороны.

– А теперь туда посмотри, – дрожа, подтолкнул брата Дон.

В самом центре сплетения восседал черный живой шевелящийся шар, раздавшийся настолько, что верхушка его упиралась в высокий сводчатый потолок. Под его шерстью волнами перекатывались могучие мышцы. Изредка приоткрывался один его глаз и тогда смельчаков ослеплял красный прожекторный свет.

– Ну и образина! – тихонько воскликнул Дон, забиваясь под горячую трубу отопления.

– Фиг с ним, ты лучше посмотри, что они успели понастроить! – и Бобрик указал мелькающую под зубастиком серую конвейерную ленту, на которую с шипением и паром через равные промежутки времени выбрасывались серо-зеленые яйца!

– С этим как раз все понятно, «Чужих», что-ли, не видел? Матка это и яйца прямиком подаются наверх, там, где для них больше всего пищи.

– А-а, – разочаровано протянул Бобрик, – а я думал, что-то новенькое! Что будем делать?

– Убираться! Заметят – хана! Одни сопли от нас останутся!

– У меня нет насморка, – сухо отозвался Бобрик и вдруг сарайная доска, на которую он опирался, влажно треснула под ним и он полетел куда-то вниз, растопырив руки и отчаянно визжа.

Дон из своего укрытия видел, как откуда-то понакатили зубастики и гурьбой подошли к пролому в сарае. Заглянули вниз, похихикали и разошлись. Трепеща, Дон выбрался и подполз к сараю. Сдвинув обломки досок, он посмотрел, но ничего кроме чернильной темноты не увидел. В нос шибало резким кислокапустным запахом, который напомнил Дону нечто до боли родное…

– Братан, ты в порядке? – крикнул он приглушенно.

– Да, да, да-а-а, – далекое эхо отозвалось ему. – А ты, ты, ты-ы-ы?

– И я в порядке!

Вдруг Дона так осенило, что он чуть было не заорал на весь подвал. Он узнал этот запах! Так всегда пахло от отца, когда он с друзьями спускался в подвал гнать самогонку! Он же закусывал этой капустой!

– Бобрик, ты правильно упал, малыш! Мы нашли наш сарай!

– Я рад, рад-ад, ад, ад..!

– Крепись, брат, – зашептал Дон, вытягивая из кармана прочную, веревочную лестницу. Укрепил ее надежно между двумя гнилыми бревнами и полез вниз, держа в зубах мощный армейский фонарик, который он, между прочим, выудил все из того же кармана.

Добрых полчаса он спускался по лестнице, синий прямоугольник подвального света над ним уменьшался и уменьшался, пока не превратился в крохотную, едва заметную точку.

– Фак май фаве! – выругался Дон. – Пять метров! У него всегда было плохо с глазомером…

– Не ругайся, – раздался рядом приглушенный голос Бобрика. – Мы на месте.

– Ты в порядке? – спросил Дон, спрыгивая на комья раскисшей глины.

– Нормально, только ногу немного сломал – в трех местах с повреждением тазобедренного сустава.

– Ничего, до свадьбы доживет, – подбодрил братца Дон. – У меня приятель был в первом классе. Такой же перелом, подлечился, ездит довольный в своей инвалидной коляске, еду ему подают, игрушками балуют… Кстати, отец говорил что-то о минной ловушке…

Глаза Дона еще не привыкли к темноте, батареи фонаря погасли, еще когда он спускался, сделал шаг, другой… и огромное оранжевое пламя рвануло из-под его ног. Страшенный грохот разорвал им барабанные перепонки, стены колодца качнуло, гнилые бревна сарая вывернуло словно спички и они посыпались на дно шахты…

Казалось, прошла вечность, прежде чем сыновья Джона Геннадьевича пришли в себя.

– Ю о кей? – прокричал Бобрик, выбираясь из-под какого-то металлического шкафа.

– Иц файн, – качая разбитой головой, ответил Дон. – Кажется, у меня тоже тазобедренный сустав накрылся и теперь я левую ногу могу свободно закинуть себе на плечо.

– Выберемся из этой заварушки, подлечат, – успокоил Бобрик, – помнишь, ты что-то говорил насчет своего приятеля в инвалидной коляске?

– Помню, – прокряхтел Дон, с усилием поднимаясь. – Я надеюсь, осталось самое легкое – узнать насчет двадцатого президента Аляски.

– У нас осталось пятнадцать секунд на это.

– Почему?

– Бревна сверху. Они летят сюда. Через десять, максимум пятнадцать секунд они вобьют нас в эту глину так же легко, как молоток сапожника вбивает мелкие гвозди в подметку.

Они оба опасливо вздернули в голову. До их слуха донеся явственно нарастающий гул.

– Тогда нечего стоять, раззявив рот. За дело! – приказал Дон, засучивая рукава. – Где этот паршивый сейф?

Они с трудом перевернули полуторатонный шкаф, отделанный листами легированной стали. Смели землю с поворотной ручки с прорезями для букв.

– Но я ничего не вижу! – шепнул Бобрик.

– Минутку! – Запасливый Дон вынул из кармана свечу, охотничьи спички и соорудил огонек. – Набирай.

– Джексон.

– Что Джексон?

– А что набирай?

– Ты же сказал, что знаешь имя первого президента Америки!

– Линкольн. Авраам Линкольн.

– Так набирай!

– Нам же надо шестнадцатого президента!

– Какая разница, набирай скорее!

Грохот сверху увеличился, уже было слышно, как отдельные бревна, сталкиваясь друг с другой, разлетаются в щепки…

– Лэ… и… кэ…, – пальцы Бобрика дрожали и он с трудом вращал тяжелую неподатливую ручку.

– Камон, камон, – лихорадочно шептал Дон, склонившись рядом и прикрывая обеими руками слабый огонек свечи на тот случай, если все-таки бревна упадут раньше, чем они рассчитали.

– Готово. Теперь добавочная буква.

– А шифр, дурак, шифр! Нам говорили о каком-то шифре!

– Я уже думал над этим, сюда можно ввести только буквы, батя напутал…

– Козел старый, самогонкой все мозги себе залил… Буква А!

Бобрик щелкнул.

– Нет такой буквы!

– Б!

Щелчок.

– Нет такой буквы! Две секунды, у нас две секунды!

– Что, что помнил отец, даже когда бывал сильно пьян? – В волнении забегал по дну шахты Дон. – Что же он говорил, сидя в заблеванном углу?

– Есть! Ура!

– Е… у-уу… – нет, нет таких букв.

– Да не у-уу, дурак, а ы-ы-ы! Букву ы-ы-ы он говорил!

Первыми посыпались на них мелкие комья земля и один из них вдребезги разнес стеариновую головку свечи! Но Бобрик ввел «Ы», в сейфе колокольчиками заиграла мелодия «а нам все равно…», отброшенная пружиной отлетела литая дверца шкафа, братья мгновенно распихали по карманам свинцовые ампулы с ядовито-желтыми наклейками с оттиснутыми на них черепами и надписью „КИС-813“ – средство против насекомых в условиях локальной бактериологической войны. Разработано под руководством академика сельского хозяйства А. Сахарова. Арзамас-16. Контактный телефон 5—13—69, для оптовиков 5—16—69».

Вовремя! Они еще успели саперными лопатками, случайно валявшимися в углу, выкопать боковую нишу, как началось: сотни тонн гнилой древесины с ускорением в 14 g обрушились на крохотный пятачок размером два метра на два! Полуторатонный шкаф из легированной стали расплющило как пустую консервную банку…

– Где твои пацаны? – с тем же скрипом повторил Маклайен и устало хлестнул Джон Геннадьевича по окровавленной рубахе.

– Не знаю, – прохрипел солдат и сплюнул на начищенный ботинок предателя. Тот в ужасе отскочил, торопливо подобрал тряпку и стал оттирать загаженный носок.

– Нехорошо лгать, – прошепелявил попугай. – Тебя разве этому в школе учили?

– А что, прикажешь пацанов заложить?

– Я просто не могу так долго висеть вниз головой, – сказала страдальчески птица. Она действительно болталась вниз головой, с которой облетел даже пух, с подвязанными ржавой цепью крыльями.

– Ты думаешь, мне это нравится? – Джон тоже висел вниз головой, скованный той же цепью. – А что делать? Кто сказал, что будет легко?

– Никто, – подтвердил попугай, – я еще в яйце сидел, а мамаша стучала по скорлупе клювом и каркала, старая ведьма: кто спешит окунуться в земную печаль, выходи!

– А я не помню свою мамашу, – печально признался Джон, – все по детдомам, да по приютам мотался. Лишь в шестнадцать лет узнал ее имя, когда паспорт выдавали. Она была актрисой в нашем оперном театре, полюбила заезжего офицера из роты кремлевских курсантов…

Зубастики подошли ближе, главный из них даже перестал сопеть.

– … они любили друг друга безумно. Каждый день он посылал к ней денщика и тот дарил ей букет скромных полевых цветов. Когда деньги у денщика кончились, он сам, блестящий гвардеец, выпускник саратовского училища внутренних войск, приходил на квартиру, которую она снимала в Дубенках, и целовал ей холеные руки и ноги. Он говорил ей, уедем, у меня есть связи в Большом театре, в театре имени Пушкина, в театре «У Никитских ворот», тебя с твоим талантом ожидает великая всеевропейская слава! Но она говорила ему, нет, у меня на руках больная мама, ее старенькое сердце не переживет разлуки с любимой дочерью. Она открывала кладовку, где на скромной деревянной полке лежала, свернувшись клубочком трогательная старушка – видишь, ну как я брошу ее. Да это же так легко, – отвечал офицер, снимал полку и вместе с мамой выбрасывал из окна. – Но я же так не могу, – отвечала она и просила вернуть маму на место.

Зубастики заполонили всю комнату, наваливались друг на друга, боясь пропустить хоть слово; те кто стоял ближе, плакали и печально шуршали иголками.

– Ничего, что я так подробно? – спросил затуманенный Джон Геннадьевич.

– Продолжай, я тебя умоляю, – воскликнул пернатый друг. Пользуясь тем, что на него никто не смотрит, он потихоньку распутывал цепь, колечко за колечком.

– Продолжение будет недолгим, – сказал Джон и горестно вздохнул. Вся комната наполнилась душераздирающими вздохами, кашлем и сморканием. – Отпуск у него закончился, ему пришлось вернуться на службу. Когда умерла ее мама, моя бабушка, она поехала в Москву, со скромным синим платочком она стояла у Боровицкой башни, вглядываясь в лица всех проходивших и проезжавших мимо нее офицеров. Но они так и не встретились. Шли годы, она стояла у тех же ворот, с застиранным синим платочком, и однажды ей предложили пройти в одно место. Она прошла, вернулась с трешкой и стаканом портвейна. Потом ей предложили другие, затем третьи, и пошло-поехало… потом родился я. Но это будет другая история.

– Хватит нам сказочки рассказывать, – раздраженно крикнул Маклайен и хлестнул солдата еще раз. Зубастики укоризненно посмотрели на него и стали потихоньку расходиться. – Говори, где пацаны?

– Да что ты все заладил, где, где… Будут скоро.

– Хорошо, мы ждем еще пять минут. Если они не придут… – тут в кармане Маклайена запищал сотовый телефон. Он вынул аппарат.

– Да, слушаю. О, хорошая новость. Могу и с вами поделится, – обратился он к друзьям. – Снизу доложили, что один мальчишка сорвался в канализационный колодец. С высоты сто пятьдесят футов!

– Нет! Нет! – закричали попугай и Джон.

– Да, да! Разбился мальчик бедненький, мешочек с косточками сейчас лежит на дне того колодца!

– Ты ответишь за это! – с ненавистью прошептал солдат, не сводя с Маклайена горящего взора.

– За что, за колодец? Так я его не копал! Все претензии к строителям, которые не выставили ограждение, – расхохотался довольный гад.

– Строители тоже, но ты – первый, за то, что смеялся!

Маклайен деловито обмотал вокруг обнаженного торса Джона медные провода и концы их подтащил к розетке; затем быстро зацементировал под ним пол, обложил рядом кирпичей и в получившийся бассейн выплеснул несколько ведер азотной кислоты… потом соорудил на голове солдата шлем из динамитный патронов, подключил взрыватель и установил его на пять минут. Из коробочки взрывателя раздался мелодичный женский голосок:

– Атеншон! Вам осталось пять минут, чтобы покинуть помещение, иначе взрыв разнесет все в окружности десяти метров! Атеншон! Вам осталось четыре минуты пятьдесят девять секунд, чтобы покинуть помещение…

– Глупая баба, как я могу покинуть свою голову, – проворчал несгибаемый солдат, раскачиваясь вверх ногами.

– Сам ты глупая баба! Тебе осталось три минуты сорок девять секунд, чтобы покинуть…

Новоявленный палач тем временем раскладывал перед ним на куске алого бархата страшные хирургические инструменты – щипцы, скальпели со всевозможно изогнутыми лезвиями, иглы…

– Тебе будет больно, Джон, – приговаривал он. – К тебе придет такая боль, о которой ты никогда не слышал! Она проникнет в каждую клеточку твоего тела, ты будешь думать только о ней, она станет твоей близкой подругой на многие часы твоей жизни…

– Да какие часы!? – заорал перепуганный Джон Геннадьевич. – Через три минуты моя голова разлетится на куски и ты никогда не узнаешь о судьбе своего сына!

– Что? Что ты сказал о моем сыне?! – подпрыгнул, как ужаленный Маклайен, случайно наступил на иглу из своего джентльменского набора и подпрыгнул еще выше.

– Сам ты глупая баба, – медленно чеканил взрыватель. – Тебе осталась одна минута пять секунд, чтобы покинуть помещение.

– Да заткнись ты, дура! – заорал предатель и придвинулся к солдату. – Что ты знаешь о моем сыне, где он?

– Сам заткнись! – отозвался женский голос. – Вам всем осталось двадцать секунд, чтобы покинуть помещение… десять, четыре…

– О, срань Господня! – возопил Маклайен. – Да она еще и считать правильно не умеет!

– Перекуси провода, вон тот синенький, – попросил солдат, уже ни на что не надеясь.

– Зеленый, перекусывать надо зеленый, – подскочил к нему с кусачками Маклайен.

– Хоть что перекуси, лишь бы она заткнулась!

– Одна секунда… ноль целых девятьсот девяносто девять тысячных секунды!

Маклайен, перематерившись, сорвал с головы истязуемого весь динамит, оборвал все провода, но неумолимый голосок продолжал твердить:

– … ноль целых восемьсот шестьдесят две тысячных секунды! Атеншон…

– Фак, фак и фак! – он сунул коробочку в карман. – Посчитай в темноте моего кармана, может надоест.

И успокоено повернулся к Джону Геннадьевичу:

– Говори!

– Мне трудно говорить вверх ногами.

– А кто сказал, что будет легко?

– В принципе, да, – подумав, согласился тот. – Ваш сын жив, более того, теперь он не ваш сын.

– А чей же? – иронично спросил Маклайен. – Твой?

– Да. И тебе придется примириться с этим.

– Фигу! – и богач действительно сунул под нос Джону искусно сложенную фигу. – Я его воспитывал с малых лет, я ему прививал ненависть к бедным и любовь к богатым, подлость и лицемерие, и ты думаешь, что он согласился работать на вас? Нет! Просто он попал в трудное положение и в любой удобный момент он предаст вас, как предал я.

– Плохо ты знаешь людей, – улыбнулся Джон. – В этом твоя главная ошибка.

– Твои пять минут кончились, солдат, – проскрипел главарь пришельцев, о котором они в перепалке совсем забыли. – Где твои пацаны, что за сюрприз они нам готовят?

И зубастик помельче торопливо сунул провода в розетку.

– Как ее применить, эту «киску»? – озабоченно вертели братья и так и сяк свинцовые ампулы с «КИС-813». Они только что с трудом выбрались из шахты, наполовину заваленной обломками подвальных сараев и лежали теперь под самым конвейером, который исправно подавал наверх все новые и новые яйца с зубастиками.

– Может там газ? Открутим колпачок и деру, – предложил Дон.

– До улицы добежать не успеешь – резонно возразил Бобрик. – Вот если бы скафандры достать, то мы были бы в безопасности.

– Ну, если бы у моей бабушки были бы усы и борода…

– То она была бы дедушкой, – уныло закончил Бобрик.

От гигантского медвежьего шара, возвышающего рядом с ними, несло такой сильной вонью, что их обоих мутило.

– Они, наверное, никогда в ванной не моются, – сплюнул с отвращением Бобрик, который дышал через носовой платок.

– А что такое ванная? – поинтересовался Дон, перебирая родовые запасы, которые он успел прихватить из тайника на дне шахты: немецкий «шмайсер» с двумя полными рожками, десяток румынских гранат с длинными деревянными ручками, маузер и к нему забитая патронами брезентовая рукавица, штык-ножи, еще кое-что по мелочи…

Братец принял его вопрос за шутку и не ответил.

«Должно же быть какое-то решение. Если в ампулах газ, то его немного, даже если вскроешь, нужно подходить к каждому зубастику и заставлять его дышать этой отравой, что нереально… если яд, то нужно подсыпать в пищу, но у них нет общей столовой, где бы можно было их накормить всех разом… вот эта задачка!» – мучительно размышлял Бобрик.

– А тебе отец никогда не рассказывал, почему вымерли пишкеки в Афганистане?

– Шутил всегда: есть им было нечего, вот с голоду и вымерли, – ответил Дон, пытаясь отвинтить колпачок с ампулы.

– Нечего… нечего…. С голоду…. – размышлял Бобрик. «Думай, пацан, думай… конвейер движется беспрерывно…».

– Нашел! – заорал он так, что резиновая лента перестала двигаться, зубастище открыл глаз и ослепительно красный луч заскользил по всему залу.

– Тише! – еще громче заорал перепуганный Дон и подскочил на месте.

– Ты неправильно понял батю, он говорил не нечего, а нечем. Открывай немедленно ампулу.

– Вдруг шарахнет?

– У нас нет чойса, Дон, – горько усмехнулся Бобрик. – Я уже полчаса слышу страшный крик, который доносится сверху. И я догадываюсь даже, кто кричит.

Дон приложил ладонь к уху и ясно различил ужасные вопли вперемежку с непереносимой матерщиной. Он помрачнел.

– Я тоже знаю, кто так может кричать. Я готов.

– Я тоже.

Затаив дыхание, они склонились над ампулой. Крупный пот катился с их лиц, руки дрожали, мысли путались. Вот сейчас вырвется легкий парок и души их взмоют к небу…

Дон вытащил из кармана плоскогубцы и осторожно стал откручивать колпачок. Бобрик молился.

– Есть!

И на подставленный клочок бумаги выкатились крупные разноцветные горошины.

– Оба на! – воскликнули разочарованные смельчаки.

– Оба на! – скрипуче повторили зубастики, стоявшие за их спинами в большом количестве.

– И что мы будем с ними делать? – спросил Дон, перекатывая их лезвием острооточенного австрийского штыка.

– По-моему, – осторожно сказал Бобрик, оглядываясь по сторонам, – мы уже ничего с ними не успеем сделать. А надо бы накормить этих тварей и тогда дело в шляпе.

– Накормить? – переспросил Дон, хитро прищурившись. – А чего ты шепчешь?

– Оглянись, и тоже голос потеряешь.

– Вижу я, вижу, – с расстановкой ответил Дон, – сейчас я им кое-что скажу, а ты прихвати маузер, пару гранат и отползай, отползай в сторону подвального оконца. Помни, что папа у нас один, другого такого не будет. Другой бы столько орать не выдержал.

– Ты уверен?

– Что я, на стрелках не бывал? – криво усмехнулся брательник. – По поняткам не грузил?

– Дон, чтоб ты ни делал, делай хорошо, о’кей?

– Отползай, я сказал.

Бобрик прихватил боезапас и по-пластунски пополз между зубастиками в сторону слабо светящегося подвального оконца.

Дон встал, космические твари угрожающе хрюкнули и плотней обступили его.

– Полегоньку, полегоньку, – сказал он и подбросил на ладони разноцветные шарики. – Я меня к вам есть деловое предложение.

– Что есть деловое? – прошепелявила одна из тварей.

– Я понимаю, ребята, накатили вы издалека, космос, планеты, перелеты, тоска по родине, вы несколько раздражены, но у меня есть кое-что для вас. Как по вашему дурь называется? Ну, травка, кислота, порошок, ну, чем вы там отрываетесь?

Пришельцы взволнованно переглянулись и шерсть на их затылке стала опадать. Выкатился один из них вперед, нагловато прищурил пылающие глазки:

– Дурь, она в любой галактике дурь.

– О’кей! Смотри сюда, – и Дон точно фокусник стал подкидывать цветные горошины так, что в его руках заиграл разноцветный фонтан. – Это, ребята, самая лучшая земная кислота. Одной штуки хватает, чтобы оторваться на пару дней.

– Что просишь? – заскрипело и захихикало вокруг него.

– Пятьдесят баксов за одну. Оптом скидка до тридцати пяти баксов.

– Что есть баксы? – подумав, проскрипел наглец и со лба его, разогретого тяжелыми умственными усилиями, даже отвалилось несколько иголок.

– Ну, ребят вы даете. Не пришельцы, а лохи ливерные! – поразился Дон. – Баксы, они в любой галактике баксы. Зеленые, капуста, доллары, валюта, штатовские бумажки… Даю вам, пацаны совет, пока бесплатный: чем по коммунальным квартирам шарить, рванули бы по обменным пунктам на Покровке, и при деньгах были бы, и где-нибудь в «Пиковой даме» сейчас отрывались, а не в подвале занюханном.

Из мохнатой толпы вдруг выкатился маленький шарик, чуть выше колен новоявленного коммерсанта, и в крохотных лапках его мелькнули зеленые бумажки.

– Эти? – пропищал он.

Дон присел, взял деньги, провел ногтями по шероховатой бумаге.

– Точно, малыш, они самые, – расчувствовался он. – Только мало, понимаешь, мало. Здесь у тебя двадцатка, а надо полтинник, – и он начертил на земле цифру 50. – За одну горошину, о’кей?

– О’кей! – пропищал малыш и так же стремительно укатился.

И спустя полчаса Дон еле успевал откупоривать «киски» и вталкивать в зубастые рты цветные горошины. Доллары он запихивал в грязную наволочку от подушки, которую ему кто-то услужливо, надеясь на скидку, подсунул из зубастиков. Он вспотел, ругался, ему уже успели всучить куклу – между двух десяток пачка аккуратно нарезанных полосок обойной бумаги, – и граммов сто ушло практически задарма. Уже накатывали на него зубастики незнакомой породы, черные, шерсть клоками, и предлагали защиту в обмен на тридцать процентов выручки.

– И товар потеряешь, – гнусаво скрипели они над ухом, – и самого потом мама с папой не найдут…

– Есть у меня крыша, – зло огрызался Дон, торопливо скручивая колпачки с «кисок». – Если надо добазариться, давай завтра на откосе стрелку к двенадцати забьем. Если вы, конечно, пацаны деловые… а то у нас в Нижнем отморозков не любят.

И те как-то сразу сникли, потерялись, отстали…

Бобрик удостоверившись, что у Дона все в порядке, выбрался к оконцу и вылез наружу.

Ночная прохлада вызвала у него приступ головокружения. Он отдышался, мимо шли развеселые компании, направляясь в театры, казино, ночные клубы, просто наслаждаясь прогулкой по любимому городу, совсем не подозревая, что в двух шагах от них идет тяжелый, неравный бой с чудовищной силой, вторгшейся на крохотную, беззащитную прекрасную голубую планету Земля. Бой, как сказал известный поэт, не ради денег, ради жизни на земле… От исхода сражения зависело, попадут ли эти компании туда, куда они беспечно шагали или сгинут в пасти прожорливых тварей.

«Да, я герой, – просто и буднично подумал о себе Бобрик. – Без громких слов, без мыслей о том, что каждую секунду я совершаю подвиг, я делаю тяжелейшую работу, которую впоследствии потомки назовут героизмом».

– Хватит трепаться, – прокаркали над ним, – ты принес то, за чем вас посылали?

На нижних перекладинах пожарной лестницы сидел попугай и курил «беломорину». На шее его болтался все тот же авиационный пулемет.

– Кеша! – едва не прослезился Бобрик, глазам своим не веря. – Как ты выбрался, с тобой все в порядке, а где отец?

– Сам ты Кеша! – обиделся попугай. – Меня вообще-то зовут Анатолием. Мог бы и раньше поинтересоваться. А с отцом все в порядке, не слышишь, как кричит?

Вопли и девятнадцатиэтажный мат Джона Геннадьевича слышны были, наверное, во всех прилегающих к Покровке кварталах.

– Больной человек разве сможет так кричать?

– Нет, не сможет, – счастливо согласился Бобрик. – Дон пустил в дело «КИС-813». Раз отец еще держится, то надо вытаскивать Дона.

– Надо, так надо, – согласился попугай, затушил папиросу о желтую пятку и мигом слетел с лестницы. – Давай-ка, подпортим шкуры этим космическим бобрам!