Текст книги "Игра герцога. Вестовые хаоса"

***

Антон Силуанович не сразу нашёл в себе силы, чтобы подняться наверх. Шёл по лестнице, покачиваясь, словно спешил покинуть трюм в сильный шторм. И он не знал, какая неведомая сила, зачем и почему манит его туда. После чтения рукописной книги нестерпимо захотелось посмотреть на картину с изображением золотого крота. Казалось, что вот-вот – и откроется какая-то неведомая тайна, которая перечеркнёт его безрадостную жизнь на «до» и «после».

Тихая зимняя ночь окутала всё вокруг. Быть может потому, что Пантелей так сильно протопил печь, тепло поднялось вверх, и разукрашенные зимними узорами окна оттаяли. Свет луны холодно, безжизненно освещал картину. От этого золотые тона на ней стали бледно-кровавыми, пугающими. И крот – как впервые с точностью показалось – был убитым! И не крот уже это: округлое тело в свете ночной владычицы неба выглядело, как бесконечно глубокая и глухая пещера. Лапы превратились в ответвления шахты, и каждый коготь на лапах стал путями, уводящими в бесконечные подземные катакомбы.

Да что же это, как если не!..

– Это! – Антон Силуанович сделал шаг назад. – Это!

Да, перед ним был не плод воображения художника из далёкой эпохи…

– Сие карта, она хранит тайны путей шахты! – раздался спокойный голос, но в полной тишине он прозвучал, как грохот камней. Звук прошёлся по пустым комнатам, и вернулся эхом назад.

Молодой барин тысячи раз слышал этот голос – это говорил Пантелей. Но, повернул голову, Антон Силуанович вместо привычной фигуры старого приказчика увидел большого серого кота! От слуги, что служил верой и правдой столько лет, остались только рваные бакенбарды. Глаза казались знакомыми, уставшими, но теперь горели тускло-жёлтым светом, напоминая огоньки керосиновых ламп.

– Что… что с тобой? – не сразу обрёл дар речи молодой барин.

– Не волнуйтесь, и не бойтесь. Вы забыли внизу это, а такими драгоценными предметами разбрасываться не стоит! – спокойно сказал кот Пантелей – иначе и назвать его было нельзя. Он промурлыкал что-то невнятное, и протянул в лапе рукописную книгу. Антон Силуанович обратил внимание, как крепко тот сжимал её чёрными когтями. – Всему свой час, как любит повторять мой благородный господин, который наконец-то вернулся к нам, чтобы мы все могли соединиться! – и в животе кота гулко заурчало. – Вы недаром ранее никогда не встречали этой книги, в мои обязанности входило не только следить за вами, но и до времени хранить эту важную реликвию! Я – один из Вестовых Хаоса. Мне долго приходилось скрывать это от вас, живя бок о бок.

Кот подошёл ближе, заслонил собой картину, и свет луны упал на его фигуру. В другой лапе Пантелей сжимал трость. Ступал он бесшумно на мягких лапах, а вот тростью постукивал так, что на каждый удар отзывалось сердце. Мгновение – и он вновь исчез в темноте, а луна продолжила освещать изображение золотого крота.

– Обратите внимание и запомните – вот здесь! – и кот ткнул тростью в золотую точку на голове крота, а затем провёл к брюху, словно разрезал. – Здесь веками хранится то, что по праву должно принадлежать вам, мой милый сударь! Вы прошли столько тягот, честно, не испачкавшись, сумели преодолеть все испытания, и показали не раз, что знаете цену таким вещам, как достоинство, честь, отвага, решимость, верность долгу и друзьям. Не скрою, мне было поручено внимательно проследить за вами, и я без тени сомнения теперь готов доложить моему господину, что вы заслужили добро! И вы его получите!

– Пантелей! – не сразу ответил барин. Он прижался к рядам полок, и несколько книг упали на его голову. Антон Силуанович отмахнулся от них, словно это были летучие мыши. Страх, что в деревенской глуши можно пошатнуться умом, похоже, стал реальностью. – Пантелей, слышишь меня! – выкрикнул он, как будто бы их разделяла пропасть. – Если это всё только не наваждение! Я не имею желания знать, кого ты дерзнул назвать своим хозяином! Странно слышать, что ты, постоянно находясь рядом, на самом деле всё время прислуживал кому-то другому! Как ты мог? Так вот, передай тому, кто послал тебя ко мне, что я вовсе не нуждаюсь в его золоте! Мне ничего и ни от кого не нужно!

– Нет, золото принадлежит именно вам по праву наследования, – спокойно ответил кот со скучной мордой. – По праву, так сказать, рода.

– Нет, нет и нет! У меня есть старший брат!

– Сейчас как раз выясняется также, достоит ли он, – Пантелей потёр когти о мохнатую грудь, посмотрел на них сквозь свечение луны. – Думаю, вряд ли тот пройдёт испытание.

– Это золото должно принадлежать народу!

– Душенька вы моя, барин, о чём вы? Кажется, вы не здоровы? – промурлыкал тот в ответ. – Если вы не поспешите, то золотом и правда, может статься, завладеет ваш отчаянный братец. Тот ещё дуралей! А тот ой как стремится к этому! Уже сейчас, в сию минуту, извольте знать! И если он завладеет такими неслыханными сокровищами, то страшно даже представить, какая катавасия из этого последует! Уж я то знаю, мяу, толк в катавасиях! Как он распорядится таким неслыханным добром? На что употребит? Из истории уже известно, сколько морей крови пролито из-за сладкого сияния этого металла! – и он вновь обернулся к картине. – Вот и Кродо, братец мой милый, чует сердце, уже пал на этой жуткой войне.

«Нет, это снится, это бред! – у Антона Силуановича тряслись руки. Он судорожно схватил себя за щёки и ущипнул. Боли не должно быть! Невольно вскрикнул и посмотрел на ногти – на них была кровь.

– Зачем же истязать себя, совсем неразумно! – покачал головой Пантелей. – Впрочем, ваше право решать, как поступить дальше. А мне пора, милостивый сударь. Прошу меня по великой вашей милости отпустить, более я, к огромному сожалению, уже не смогу служить вам, как делал это все годы. Должен признаться, были то прекрасные годы! Что стоят нищета и забвение, нехватка всего и вся по сравнению с тем, что мне выпало наблюдать становление такой прекрасной личности, как вы! Что может быть лучше? Только долгожданная встреча с нашим великим господином герцогом! – и он вновь с возбуждением посмотрел на луну.

Помолчав, кот добавил:

– Если же вы всё-таки проявите благоразумие, то уже совсем скоро легко сможете нанять хоть тысячу таких же примерных слуг, как я! Да что там, как я! Вам будут рады находиться в услужении молодые и проворные слуги, ммм… девицы даже! Мяю!

И он, низко поклонившись, растаял в темноте, как и не бывал. Антон Силуанович упал, поджав под себя ноги и, прислонившись спиной к книгам и обливаясь холодным потом, смотрел на золотую точку, украшающую голову крота на старой семейной картине.

Глава девятая
«Я весь к вашим услугам…»

Они шли берегом протекающего извилистой змейкой вдоль Лихоозёрска незамерзающего ручья, к нему спускались вытянутые огороды. Пробиваясь по глубокому снегу, Евтихий не раз умолял изменить путь, уверяя, что в столь поздний час можно было просто пройти тёмными улочками, и никто бы им не встретился. Его чёрные длиннополые одежды не были предназначены для столь отчаянных прогулок, но охотник, казалось, и не слышал его реплик. Когда же дьякон стал ныть непрестанно, тот прервал:

– Тише ты! Даже тут могут услышать!

– Да чего там! Мы же не лихие люди какие-нибудь!

– Я одним видом своим могу вызвать вопросы! – ответил Фока.

– А нельзя было одеться как-то скромнее, неприметнее, что ли?

– Ты – дурак, а я – охотник! Лучше под ноги смотри! И так уже по твоей милости всех собак окрестных подняли!

Истошная псиная брехня действительно не смолкала. Евтихий посмотрел в сторону домов, которые виднелись отсюда тёмными неровными контурами крыш. Красноватая, будто вся в кровоподтёках луна покрывала снега бледной синевой. Он обернулся, и посмотрел на свой неровный след. Каждый шаг был отмечен: где тот проваливался и уходил в сугробы по колено. Этот же странный человек с расписным чехлом за плечом вовсе не оставлял следов, а будто плыл над бугристой пеленой.

«Как волк матёрый! – подумал Евтихий. – Хотя и тот ведь наследит!»

И тут на взгорке предстал именно он – волк! Так показалось дьякону. Ощетинившись, с грязной свалявшейся шерстью, зверь осматривал округу, длинную полоску ручья, жадно вдыхал рваными ноздрями, а затем наконец увидел их! Он стремглав рванул вниз, разбрасывая когтистыми лапами снежную пыль.

Всё закончилось также стремительно, как и началось – Фока заслонил собой Евтихия, молча вытянув ладонь. Внезапно поднялся и сипло запел ветер. Казалось, что вокруг руки охотника крутятся, собираясь в огромную сферу, ледяные кристаллики. Серая фигура, оступившись, полетела кубарем, и, оскалив красную пасть, косматый зверь рухнул у их ног:

– Кто это, или что вообще? – едва выдохнул дьяк. – В…в…волк?

– Да какой-там! Чей-то пёс злющий, сорвался с цепи, вон – ошейник на нём весь драный! – Зверолов прислушался – собаки окрест продолжали лаять. – Нужно спешить! Тварей на двух лапах я усыплять не умею!

Евтихий впервые за долгие годы молился по-настоящему, просил небеса, чтобы всё как можно скорее закончилось! Мысленно обещал – если суждено будет вернуться домой невредимым, то будет жечь свечи, кадить ладаном, читать каноны до утра, а с завтрашнего дня начнёт новую жизнь! Станет подлинным христианином, перестанет принимать и тем более требовать подаяний от прихожан. А лучше вообще – соберётся и уйдёт на вечное житьё в самый дальний лесной уголок, найдёт себе место для землянки, и проведёт остаток жизни в строгом посте и молчании. Уж там-то его точно никто больше не побеспокоит! Только бы кончилось всё хорошо, да быстрее…

– Долго ещё? – спросил Фока, глядя на полную луну.

– Аптека почти в самом центре! Где же ей ещё быть?

– Аптека. Почему, какого нечистого ещё… аптека?!

– Только два человека могут отлить пулю – это охотник Гордей, но к нему мы не доберёмся и до утра, если вообще найдём дорогу к заимке в лесу… И аптекарь Залман, инвалид войны с турками, то ли хирургом на ней он был, то ли как раз провизором, я не очень понимаю. Есть у этого господина всё нужное для дела, это я точно знаю. Только это тайна – никому!

– Залман, Залман… Да уж, всем расскажу, кого знаю! – усмехнулся Фока. – Если живы с тобой будем…

Евтихий сглотнул, и указал на покосившийся забор:

– Вот, выходим по нему, я летом от центра здесь путь к церкви срезаю, огородами!

– Ох уж, ходок выискался. Что ж, веди.

Идти вдоль забора стало легче, но скользко – там, видимо, по склону шли к ручью грязные городские стоки, и Фока несколько раз протягивал руку, когда дьякон, взбираясь, терял равновесие.

«И по льду идёт ведь ровно, сущий дьявол!» – подумал Евтихий. Он ещё раз обернулся назад – вдалеке виднелась фигура огромной собаки. Она напоминала болотную кочку, уже слегка припорошённую снегом.

Всё же Лихоозёрск был заштатным худым городишком, хотя и длинным, как змея. Ведь из такого захолустья путники поднялись к самому центру. Они миновали косогор, и вышли к задним дворам двухэтажных зданий. Дьяк зашагал в узкий проём между домами первым, но охотник дёрнул его за рукав, и заставил плотно прижаться спиной к шершавой стене:

– Что! – тот не успел вскрикнуть, ладонь зажала рот. Они посмотрели из проёма на тускло освящённую керосиновыми лампами мостовую. Мгновение – и по ней промчались сани с двумя вооружёнными ездоками:

– Никак! Ой ты, помощник исправника, а с ним – унтер-офицер! – прошептал Евтихий, когда Фока убрал ладонь. – Вот так ночка!

– Да, похоже, крупные птицы вылетели на нашу поимку! – ответил Зверолов. – Учти, схватят нас вместе, и тебе, братец, тогда несдобровать! Так где же эта проклятая аптека?

– Да вон, на углу, только перебежать и осталось!

– Если бы всё так просто! – Фока тревожно втянул воздух, его затрясло. – Ты вот что, готовься оправдываться! Врать-то ты мастак, так что, считай, настал твой заветный час! Отвяжись от них, если сможешь!

– Что? – дьяк ничего не понимал. Он закашлялся, и, выглянув к свету, увидел, что сани остановились.

– Не с места, кто там? – послышался окрик унтер-офицера. – Стрелять буду!

Евтихий осел, взмахнул руками, словно тонул в пучине, но ухватиться было не за что. Не в силах даже сделать вдох, он поднял слипшиеся от страха глаза к небу, где луна летела сквозь дым зимних облаков…

***

Еремей Силуанович с нетерпением потирал ладони, поминутно подходил к окну, теребил бороду. В кабинет нерешительно вошли двое слуг. Хозяин посмотрел на стенные часы с боем – маятник за стеклом в виде солнца ходил из стороны в сторону, а золотые стрелки на циферблате с римскими цифрами сообщали, что прошла всего четверть часа с того момента, как ушёл странный, похожий на толстого ворона гость.

Слуги встали у большого кашпо с заморским деревом, словно хотели спрятаться в его листве, и прижались плечами. Один из них – высокий и рябой, не отводил взгляда от мощного хозяйского стола, где на зелёном сукне лежал развёрнутый свиток, прижатый увесистым мешочком.

– Чего уставился, дурень, а ну докладывай! – барин схватил ценности, и громко зашагал к стоящему у камина сейфу. – Языков нет у вас, что ли? Ну-ну, а ведь и правда не будет, срежу враз, притом обоим!

Но слуги в панике молчали, слушая, как хозяин нервно гремит связкой ключей и лязгает тяжёлой дверцей. Понимая, что слова Еремея Силуановича с делом не расходятся, стали кое-как подбирать фразы, перебивая друг друга:

– Мы вышли за ним сразу, задним двором.

– И он исчез!

– Сразу исчез!

– Как и не бывал!

– Сразу!

– Закройте рты, дурни! – рыкнул барин, и, подойдя, ударил открытой ладонью по столу. Тот с треском прокряхтел, словно глухой старик. – Он что, песчинка, что ли, взять и раствориться?

– Мы шли, – снова начали они наперебой. – И видели, как этот господин в чёрном свернул за угол. Шёл медленно, переваливалась, мы ещё подумали, как такой толстяк вообще может… Словно мешок с сажей.

– Сам ты мешок с сажей! Ну, что дальше? – Еремей Силуанович, потирая кулаки, подошёл к ним вплотную.

– А когда мы тоже свернули за ним за угол, то, это… никого вообще не увидели, пустая улица!

– Разве что, – добавил другой.

– Что? – выкрикнул барин. Оба отпрянули к двери, прижались к ней. Отступать было некуда.

– Ворон разве что только сидел на пожарной каланче, на самом верху, и орал диким голосом. Чёрный весь, аж угольный…

– Сами вы вороны, ишь! – барин ударил высокого слугу по щеке, а меньший получил коленом в пах. – Так бы и прокаркали сразу, что проворонили его!

– Барин, смилуйтесь! – сказал высокорослый, согнувшись в три погибели. – Сколько раз вы посылали вы нас по таким делам, и ни разу вашего доверия мы не потеряли! Всегда старались, как могли! Не хуже собак выслеживали. А тут – промашка вышла. Ей-богу, чертовщина какая-то!

– Да, без неё тут не обошлось! – добавил низкий, держась за глаз. – Я, когда этого ворона увидел, у меня аж нутро всё сжалось.

– Ещё и не так сожмётся! А ну, кыш с глаз моих! Хотя стойте, ироды! – Еремей Силуанович выдохнул. – Так, оба, бегом до исправника! Чтоб быстрее мухи летели! Передайте ему от меня поклон и приглашение как можно срочнее проследовать до меня. Что стоите?!

Слуги, прижавшись друг к другу и не оборачиваясь, ретировались, открыв дверь спинами. Барин вновь стал расхаживать из угла в угол, слово зверь в клетке, и когда часы пробили полдень, ему доложили, что его благородие – начальник уездного управления полиции господин Голенищев изъявили желание прибыть.

«Ещё бы он не изъявил, – подумал хозяин, спускаясь по лестнице встречать. – Никто другой в этом дрянном заштатном городишке так не обласкан и не прикормлен мной, как эта служивая шавка!»

Радушно встретив начальника городской полиции, Еремей Силуанович пригласил его в кабинет, и, предложив то же кресло, где совсем недавно восседал Гвилум, налил коньяка:

– Благодарствую, с морозца как своевременно, как уместно, и, – он не находил больше слов, отдувался, поглаживая пышные, как у гусара, усы и мохнатые бакенбарды.

«Да ты, голубчик, уже с утра не раз причастился в своём участке святых тайн!» – усмехнулся про себя барин, и сказал:

– Извольте угоститься, испить, как говорится, господин исправник, наилучший коньячок, из самой, как её, Франции-Хранции.

– Да уж, господа французы знают толк в коньяках и винах…

– Я оторвал вас от дел, любезный Николай Киприянович, имея до вас самую что ни на есть срочную и нижайшую просьбу.

– Не иначе, не иначе, я так и решил, – исправник крякнул, опрокинув рюмку, и закусил, морщась, ломтиком лимона.

«Как хорошо принял на грудь, аж медальки звякнули!» – подумал хозяин, улыбаясь. Он хотел казаться радушным, но все его мысли читались на лице. Благо, что начальник полиции вовсе не обладал грамотой такого чтения:

– До меня дошли сведения, дорогой Николай Киприянович, что в наш славный город железной дорогой прибыл опаснейший законопреступник, его необходимо разыскать, изловить и по возможности сразу же доставить ко мне!

– Вот как? Откуда же сие ведомо, и почему, извольте полюбопытствовать, к вам, ведь преступники – они сугубо по нашему профилю проходят…

Еремей Силуанович сделал вид, что не услышал:

– Изловить его будет не так легко, есть сообщение, что он весьма изворотлив, плутоват, обладает высокими навыками к скрытности, – барин вспоминал всё то, что на прощание рассказал ему похожий на ворона господин. – Но, с другой стороны, – хозяин вновь наполнил рюмку, и начальник уездной полиции не преминул выпить. – Имеет сей лихоимец яркие приметы: сказывают мои доверенные люди, что одет необычно, вроде как охотник времён давно минувших… Такого ни с кем не спутаешь.

– Любопытно, любопытно, – исправник поглаживал усы. – В чём же он повинен?

– Будем считать, – Еремей Силуанович задумался, находя, как ответить. – Что сей бандит имеет намерение обокрасть меня.

– Только намерение…

Еремей Силуанович взял со стола ключи и, открыв сейф, извлёк пачку ассигнаций. То ли от выпитого, то ли при виде денег щёки главного стража порядка заалели.

– Уверяю, что речь идёт о деле государственной важности. Понимая значение этого, могу ли надеяться на удовлетворение моей просьбы, а также на то, что останется она сугубо между нами?

– Что ж, в таком случае – не извольте сомневаться! – ответил Голенищев, и встал.

– Кстати, для вашей дражайшей супруги имею презент – прекрасную шубку чёрного соболиного меха, какой не сыскать во всей нашей губернии! – и он пожал руку гостю. – Буду рад видеть вас с Марией Филипповной сегодня вечером в гостях. Пригласительный адрес, верно, уже доставлен вам…

– Непременно будем! – и Голенищев откланялся.

– Да, непременно… и буду рад, если прибудете уже с какими-нибудь добрыми новостями.

«Поднимай своих ищеек, пьянчуга!» – подумал Еремей Силуанович, провожая гостя.

– Папа, ты обещал поиграть со мной в паровозик, я давно жду! Мне уже скоро спать! – из детской выбежала, шурша атласным платьицем, дочка.

– Иду, иду, моя куколка! Я не забыл, Аришечка!

И Еремей Силуанович устало вздохнул. Что за день – вот опять всё никак не получается отдохнуть, спустить в пыточную камеру и хоть немного набраться хорошего настроения…

***

Ещё в детстве с ним случались такие моменты – вроде бы находишься здесь и сейчас, а на миг выпадаешь. Тебе и говорят что-то, а не слышишь, не понимаешь. Вот и теперь слова будто пролетели мимо:

– Так это вы-с, отец диакон? И как вы здесь, почему не спится, как всем порядочным гражданам?

Евтихий с трудом собрал мысли, будто вытолкнул себя из холодной пучины. Перед ним стояли полицейские, но путник в лисьей шапке исчез! В ушах пронеслась его последняя фраза: «Как умеешь, но отвертись от них!» Легко сказать, если сердце в пятки ушло, а испуг, видимо, читался на лице, и потому смущал стражей закона:

– Ваше благородие, господин, – он запинался. – Да вот, значит, давеча было уговорено, и я…

Евтихий, конечно, умел врать и изворачиваться, но теперь этот дар, которым он пользовался не раз, почему-то оставил его. И, не находя ничего другого, решил сказать, как есть:

– Иду в сторону господина аптекаря Залмана, нездоровиться мне, знобит.

– А что, говорите, давеча было уговорено?

– Не понимаю, – Евтихий запутался.

– Это заметно, ваше преподобие.

– Что?

– А то, что нездоровиться. Это ж какими околотками вы пробирались до аптеки? – продолжал интересоваться унтер-офицер. Он смотрел на полы одежды дьяка, покрытые белыми пылинками снега с примёршими льдинками.

– Заходил к прихожанину одному, и имел там неосторожность провалиться в сугроб.

– Что ж, бывает… ничего, а точнее, никого странного по пути не встретили-с? – спросил помощник исправника.

– Нет, а что, должен был?

– Да как сказать. Если увидите кого в чудном облачении, вроде как охотника, сошедшего с картинки, извольте немедленно сообщить.

– Какого такого охотника?

– Это только видимость, а на деле речь об очень опасном преступнике, каких свет не видывал! Директива имеется!

Они постояли молча.

– Так что же, идите, ваше преподобие, мы вас не держим-с.

– Куда?

– Вы же направлялись до аптеки…

И они втроём посмотрели в сторону заведения. На пороге сидел мохнатый рыжий пёс:

– Ишь какой, ничего себе! Неужто этот Залман себе такого красавца завёл? – сказал унтер-офицер.

– Зачем это, он же не охотник?

– Да кто ж его поймёт-с. Поди ж хорошую деньгу на своих мазях и порошках заколачивает, да на сале со скипидаром, что там у него продаётся-то ещё-с… вот и бесится…

– Ну да, с жиру.

Помощник исправника неумело посвистел, затем присел, подобрав полы шинели из синего сукна, и поманил пса. Но тот смотрел умными глазами, высунув длинный язык:

– Вот это зверь! Смотри, язык какой! Будто дразнится! Мне бы такого! – не успел договорить унтер-офицер, как послышался крик с дальнего конца улицы:

– Горим, горим! Пожар! На помощь!

– Быстро! – рявкнул старший полицейский, и с подозрением посмотрел сначала на Евтихия, а потом на пса. – Явно рук дело этого пришлого бандита!

Когда сани умчались, дьяк поднял глаза на противоположную сторону улицы. В тени аптечного навеса стоял Фока, скрестив руки на груди:

– И долго мне тебя ждать? – и он, зайдя за угол, достал спрятанный чехол с ружьём, а затем постучал в дверь. – Надеюсь, это, ммм… событие хоть ненадолго отвлечёт ищеек, – Зверолов втянул ноздрями запах дыма.

Однако никто не спешил открывать:

– А вдруг этого Залмана и нет вовсе?

– Он всегда на месте, постоянно, служба обязывает. Одно только может быть…

– Что? – Фока злился, и стучал сильнее.

– Опий.

– Какой ещё такой опий?

– Есть такое лекарство, дюже полезное. Но, правды дела говоря, употребив оное, можно забыться так, что даже пожар не разбудит, – и Евтихий прислушался к шуму голосов вдали.

В большом окне показался свет переносной лампы, дверь скрипнула и открылась. В нос ударил терпкий аптекарский запах – каких-то масел, валерианы и карболки.

– Кто здесь? – послышался тихий голос. Через миг на улицу выглянул аптекарь – точнее, показалась только одна лысая голова, блеснула оправа круглых очков. – Отец диакон, вы? И кто это, простите, с вами?

Фока протолкнул Евтихия в темноту аптеки, и, бегло оглянувшись по сторонам, закрыл дверь изнутри:

– Вот что, уважаемый господин аптекарь! Погасите пока вашу чудную лампаду! И если кто будет стучаться сейчас, и потом, после нашего ухода, не вздумайте открывать и говорить что-либо! Претворитесь кем угодно, пусть даже мёртвым! – Фока посмотрел серьёзно. – Вы же не хотите стать им на самом деле?

– Надо же, – спокойно ответил Залман. – Я до последней минуты, изволите знать, наивно полагал, что нахожусь здесь в роли хозяина. Но, извольте знать, я – инвалид войны! Видел много крови, и поэтому не терплю насилия. И смерть тоже видел не раз. Так что если вы пришли меня погубить или ограбить, поскорее приступайте к сему действу без лишних глаголов, – и он с особым вниманием посмотрел на диакона. Видимо, не мог понять, что же тот делает тут?

– Мы не хотим вас убивать, нам срочно нужна помощь! – сказал Фока, глядя через стекло большого окна, как по улице промчалась повозка с огромной бочкой воды. Возница вцепился в вожжи, а паренёк в лёгкой одежде, что сидел сзади, кричал о пожаре и, дёргая веревку, бил в небольшой колокол.

– Я так понимаю, что этот шум тоже неспроста? – поинтересовался аптекарь. Он зевнул, протирая очки, словно ничто на свете неспособно его удивить. Зверолову показалось, что Залман – горбун, но, приглядевшись, понял – нет, тот выглядит косым и сутулым из-за сильного ранения в плечо:

– Простите, что потревожили, – Евтихий не находил себе места, и решил сказать хоть что-то.

– Хм… Господа, господа, гости вы мои ночные, – аптекарь скривил улыбку. – Даже самый распоследний чернорабочий имеет хоть малые часы отдыха, а порой и праздники, а мне, несчастному аптекарю Залману, приходиться вечно обходиться без оных. Так чем же я могу вам служить?

Зверолов осмотрелся – они стояли в большом зале приёмной, который разделялся прилавком. За ним виднелся массивный стол с весами и набором гирек, стопкой фармацевтических книг, счётами. Едва можно было различить в потёмках силуэты бюро и шкафов с множеством выдвижных ящиков:

– Так что же вам будет угодно? – Залман, как ни в чём не бывало, повязал тёмный передник, одел нарукавники, словно принимал самых обычных посетителей. Даже Фока поразился его спокойствию и какой-то надменности. – Имеются гофманские капли, копайский бальзам, пилюли, пластыри, настои. Нигде за добрые три-четыре сотни вёрст вы не найдёте такого богатого выбора! Также есть мыло, помада, курительные свечи, кофей. Не желаете ли лучший кофей, с плантаций Нового света, такой пивают только в столицах, – и он посмотрел сквозь стёкла очков с иронией.

– Мне необходимо срочно отлить пулю… из серебра! – перебил Фока и достал из-за пазухи пригоршню монет. – Нужно переплавить вот из этого! А за работу плачу золотом.

– Вот как, прелюбопытно! Какая древность, – аптекарь нащупал на столе лупу и, подойдя к окну, с вниманием и даже уважением рассмотрел, провёл несколько раз шершавым пальцем по чёрному аверсу. – Какая старина! Да это же кощунство – пускать такие монеты на столь сомнительное дело! К тому же, извольте спросить, какого волкодлака или иного оборотня вы собираетесь сразить столь странной пулей?

– У нас нет времени на подобные разговоры, – Зверелов смотрел серьёзно. – Вы поможете?

– Как могу – я же аптекарь! Боюсь вас расстроить, но вы пришли не по адресу. Сиропы, порошки, мази, бальзамы…

Фока схватил Залмана за передник, и сорвал лямку с косого плеча:

– Только давайте обойдёмся без грубостей! – аптекарь убрал руки Зверолова, причём сильным и уверенным движением. Посмотрел на Евтихия:

– Я знал, что вам, господин дьякон, нельзя доверять не малейших секретов, тем более таких!

Залман никогда бы и не открыл этому хитроватому и трусливому служителю культа то, что в подвале его аптеки хранится небольшой арсенал оружия, а также имеется и своя пулелитейная мастерская. Это вскрылось случайно. Аптека служила не только источником дохода, но и домом для Залмана. Сам он, хотя и был крещёным, в душе никакой веры не придерживался. Тем более война ясно показала ему, что бог, создавший мир во имя любви – нелепая и даже кощунственная выдумка. Но когда от лихорадки умер его ученик – пригретый и обласканный им трудолюбивый мальчик-сирота, то он вынужден был допустить служителя церкви для отпевания. И вот в ту ночь, когда Евтихий – в то время служивший церковным причётчиком, читал над покойным Псалтырь, из подвала послыгались странные звуки. Оставив скучное занятие – всё равно покойный ничего не слышит и никуда не денется, он спустился вниз… и так открылась тайна Залмана. Застал аптекаря, склонившего лысую голову над пулелейкой с множеством гнёзд. Евтихий тогда обещал никому не рассказывать, но разве теперь, при встрече с этим настойчивым и опасным человеком в лисьей шапке, у него оставался выбор?

Залман отошёл ненадолго, и вернулся со скляночкой. Накапав в ложечку и приняв несколько капель, сказал:

– Раз вам ведомы мои секреты, из-за которых я, видимо, не сегодня-завтра окажусь в темнице, а того хуже – на виселице, не угодно ли вам будет просто получить от меня любой, притом отличнейший боезаряд? Имеются в наличии сферические пули к ударным и кремниевым ружьям, пули Нейсслера, бельгийские пули Петерса, нарезные пули Минье, а также патроны для револьверов систем Адамса, Лефоше…

– Нет, всё не то! – перебил Фока.

– Простите, но как вообще можно удумать такое – пользоваться сильвер-патронами? Оставьте глупости! Ну что же, обойдёмся?

– Нет, – ещё раз, уже с агрессией ответил Фока. Аптекарь уже понял, что человек, одетый столь странно, давно потерял рассудок. Он только не знал, как лучше поступить – невзначай подойти к бюро, достать револьвер, и снести голову этому настойчивому гостю вместе с его чудесной шапкой, то ли выполнить его просьбу? Последнее выглядело разумнее. К чему дальнейшие разбирательства, которые не сулят ничего хорошего? Тем более, раз у странного господина имеются такие чудесные серебряные монеты, кто знает, может, он и на самом деле готов расплатиться золотыми?

– Что ж, не будем терять времени, идёмте, господа! – сказал Залман, и нажал на кнопку. Мгновение – и стёкла большого окна на входе закрылись плотными шторами. – Так и быть, я выполню все ваши просьбы. В том числе и насчёт того, что никому не открою аптеку ни сегодня, ни завтра. А там, кто знает, может быть, и никогда. Теперь можно!

Залман вновь зажёг лампу, и, прежде чем вести гостей в подвал, принял ещё несколько капель из скляночки. Евтихий в свете огонька успел прочесть на этикетке: «Laudatum opium».