Текст книги "Михаил Задорнов. Шеф, гуру, незвезда…"

Глава про первый блин

Я был счастлив! Я узнал, что такое седьмое небо… Но, положа руку на сердце, было довольно страшновато. «Совместный» дебютный концерт состоялся в подмосковном Серпухове (между прочим, четырнадцатого ноября… Всё, больше про эту цифру не упоминаю, поскольку и так уже всё понятно даже выпускнику РГОТУПСа).

Был там и Макс Галкин. Я волновался, как перед вторым в жизни визитом к стоматологу (перед первым ещё не волнуешься…).

Вы представьте – в афише нас не было, потому что для афиши мы тогда ничего не давали, нас никто не знал. Публика приходила исключительно на Задорнова, и публика была непростая. Он всегда входил в когорту лучших артистов страны, поэтому посетить концерт Михаила Николаевича для многих было ещё и делом престижа. Публика была разная, в основном, конечно, интеллигенция, люди высокообразованные, но встречались и депутаты…

Когда Задорнов только появился из-за кулис на сцене в Серпухове, после грома аплодисментов вдруг раздался крик:

– Мишаня, давай!

…Не думаю, что кричал представитель интеллектуальной элиты. В зале кто-то засмеялся (очевидно, соратники по IQ), но большинство замерло, ожидая реакции мэтра. В том числе и мы за кулисами.

И вот тебе, друг мой, который идёт следом по тревожной тропе разговорного жанра, одно из золотых правил существования на сцене: забудь о себе. Забудь, кто ты есть, забудь о своих эмоциях, выходя под обстрел огней рампы. Сейчас ты для кого-то просто артист, для другого – кумир, для третьего – предмет вожделения…

Тебя все хотят, но хотят по-разному. Кто-то хочет тебя слышать, другой просто хочет…. А кто-то хочет убить. Не обольщайся, ты не пряник. Но ты и не Ольга Бузова, чтоб всем не нравиться. Всё, брат, Рубикон перейдён, мосты сожжены, ты уже назвался груздём, а значит, ты уже в кузове.

Наш концерт – это всегда прогулка по минному полю. Ты никогда не знаешь, кто в зале. Какой уровень воспитания и образования этой конкретной публики. Запоминать бесполезно, потому что завтра всё будет другое и ты опять начнёшь с белого листа. Но ты должен всегда оставаться «в жанре». И умение импровизировать – это как для пианиста правильная постановка кисти.

Недаром в названии КВН буква «Н», символизирующая «находчивость», такая же по высоте, как и «В» – «весёлость»… Да ты и сам никогда не пожалеешь об этой своей привычке «не класть палец в рот»: ни одна заготовленная реприза не сравнится по эмоциям с тем, что рождается у зрителей на глазах.

Это пуля – дура. Публика далеко не дура, она гораздо умнее тебя, она всё видит, как рентген, и читает между строк, как следователь. Ты имеешь дело с общим интеллектом в несколько сотен, а порой и тысяч голов. То, что не понял один, поймёт другой. То, что для одного за гранью добра и зла, для другого – норма. Но ты зачем-то вышел на сцену, а значит, будь добр, имей там успех.

Так вот, после крика «Мишаня, давай!» Задорнов, который на дух не переносил подобные откровенные объяснения в любви, хладнокровно и таинственно ответил:

– Такое чувство, что он меня знает…

Дальше можно было ничего не говорить, публика была его до конца, включая самых отъявленных скептиков, пришедших только потому, что «жене пойти не с кем»…

Так вот ты какое, всевидящее око

Глава про второй блин

Но потом начиналось самое интересное, по крайней мере для вашего покорного слуги… Мой выход. Но сначала ещё одно лирическое отступление.

Мне рассказывали такую историю, не знаю, правда или нет. Когда Женя Белоусов был на пике славы, у него было три песни в репертуаре. А собрать он мог уже несколько тысяч поклонников синеглазой девочки по вызову, ожидающей ночное такси… (Ой, надо было запятую поставить после слова «девочка»…)

Ушлые прокатчики придумали такой ход. Народ собирался на стадионе, начинался сборный концерт, где каждый артист исполнял пару номеров, в самом конце на вертолёте, аки Фредди Меркьюри, прилетал Евгений, выбегал на поле, исполнял те самые три песни, одаривал счастливцев воздушным поцелуем и прыгал обратно в вертолёт…

И из города в город повторялась одна и та же картина: народ на стадионе хмуро вставал и, глядя вслед улетающему Карлсону, дружно скандировал: «Об-ма-ну-ли!», только нецензурную версию…

Этот крик у нас в крови, это передаётся генетически. А как иначе, ну не можем мы никогда полностью расслабиться, менталитет не тот, мы как на пороховой бочке, всё время ждём, вот-вот сейчас рванёт…

Поэтому и появление в программе Задорнова двух неизвестных персонажей вроде нас с Максом поначалу воспринималось аудиторией… Ну не так восторженно, как хотелось бы… Нет, тепло, доброжелательно, но как-то с подозрением, что ли. То ли они все были на тех концертах Жени Белоусова, не знаю…

Но как же правильно и тактично нас представлял Михаил Николаевич! Он выходил первым, работал минут сорок, «разогревал» зал, после чего говорил:

– А сейчас я выпущу на вас своего друга, очень талантливого артиста. Если вы думаете, что я решил схалтурить, вы ошибаетесь. Во время его выступления я буду сидеть на сцене. И если кому-то его выступление не понравится, подойдите и плюньте мне в лицо!

Публика смеялась, и Задорнов парировал:

– Смотри-ка, понравилась перспектива…

После этого выходил я, исполнял свои номера минут двадцать. Задорнов, как и обещал, всё время сидел за столиком и каждый раз делал вид, что он слышит всё это впервые…

Порой он так органично хохотал над моими репризами, которые знал уже, наверное, наизусть, что даже мне казалось, будто я читаю это впервые. Это, безусловно, играло на мой успех.

Точь-в-точь как на концертах, где присутствует президент или какой-нибудь крупный начальник: всё окружение постоянно «косит лиловым глазом» на его реакцию и старается вести себя соответствующе, ну чтобы не вызывать лишних вопросов…

Вот так и публика Задорнова, косвенно отслеживая поведение своего любимца, невольно проникалась сначала доверием, а потом и уважением к нам.

Я «прошёл», как говорят коллеги, отлично. Зал устроил овацию, и я сдуру решил ещё всех поблагодарить:

– Спасибо большое за потрясающий приём, дорогие друзья, и вам огромное спасибо за доверие, Михаил Михайлович…

Как я мог перепутать Задорнова со Жванецким?! Ну, видимо, сам не ведал, что творил в тот момент…

«Михаил Михайлович» грохнул вместе со всем залом, после чего выдал:

– Ну хорошо хоть не Регина Игоревна…

Галкин выходил во втором отделении, его «выпускали» точно так же, после чего зал всегда был разорван в клочья…

Помимо безбрежного таланта и такого же обаяния, Макс в отличие от нас всех ещё представлял совершенно иной жанр – пародии.

И вот вам, будущие смехачи, ещё одна мудрость на заметку. Вкрапления чужого жанра в программу не просто её украшают, они ей необходимы. Когда певец вдруг читает какой-то лирический монолог, когда юморист вдруг начинает петь, а танцор показывает фокусы – это усиливает общий успех многократно, поэтому никогда не бойтесь выходить за свои рамки, а лучше пусть их у вас не будет вообще, как у космоса.

После выступления Галкина Задорнов, стоя на пепелище, даже с некоторых пор начал со вздохом причитать: «Да, нелегко мне дальше придётся».

Это было правдой. И дело, конечно, не только в смене жанра…

«Михаил, Велта и…

Незнакомец, стоящий спиной…

Это любовный треугольник?!

Подробности после рекламы, оставайтесь с нами!»

А. Малахов

Глава про успех

Я всегда буду благодарен Михаилу Николаевичу за эту концертную школу. Ведь выучить эстрадного артиста только теоретически невозможно. Да, тебя могут научить правильно говорить, двигаться, петь, танцевать и так далее. Но разговорный жанр – тут ещё надо быть и психологом в какой-то степени.

Как я уже сказал, приём на концертах всё время разный, и это совсем не связано с географией, а ведь многие думают, что у нас на севере народ, скажем так, более скуп на эмоции, чем, к примеру, в Ростове или Краснодаре. Ничего подобного, и на севере, бывает, падают люстры от хохота, и на юге бывает ощущение, что выступаешь либо на девять дней, либо на сорок…

Ребята, есть столько нюансов, изначально влияющих на успех!.. Вы и представить всего не можете. Предусмотреть всё невозможно. В праздники – один приём, в будни – другой. Когда приходят только по билетам – это одна история, когда для зрителей вход по пригласительным – совершенно другая. Молодёжь в зале – это раскрепощённая аудитория, когда больше пожилых – тут приходится иногда костьми лечь… Даже погода влияет на успех! И это ещё не всё.

Вот, к примеру, город Новокузнецк. Есть там такой Дворец культуры «Алюминщик», а совсем недалеко от него, в пешей доступности, драматический театр. Я никак не мог понять: почему мои концерты в «Алюминщике» проходили всегда так тяжело? После выступления просто хотелось реветь белугой. Меня утешал местный звукооператор:

– Сергей, вы не один такой. Недавно Лариса Долина была, тоже потом кричала – больше никогда!

Я понимаю, ничто так не исцеляет артиста, как новость, что кому-то из коллег хреново, но…. Я привык всегда искать причину в себе, ну значит, решил я для себя, просто не мой город, просто мы на разной волне с этой публикой.

Ну как же на разной, чёрт побери, если через пару лет, но уже на сцене драматического театра всё было по-другому! Абсолютно всё! Было легко с первых мгновений, был кураж… А ведь один и тот же город, две концертные площадки рядом друг с другом, да и зрители практически те же…

И тут выясняется – «Алюминщик» построен на месте бывшего городского кладбища… Ну вот как не верить после этого в какие-то потусторонние силы, тем более пример этот не единственный. Просто он был первым в моей гастрольной жизни, потому и запомнился.

Задорнов не любил выступать в Кремлёвском дворце. Но иногда выступал, мотивируя это весьма иронично:

– Я должен бороться с нуждой…

В Кремле разговорнику (простите, стэндапёру) особенно неуютно из-за акустики. Зал глухой. Ты не слышишь реакцию публики, а значит, полноценного диалога «шутка – смех» часто не получается.

Михаилу Николаевичу однажды рассказали легенду, почему это так. Изначально дворец планировался только для проведения съездов партии, и, по слухам, акустику специально сделали такой, чтобы до президиума на сцене не долетало то, что происходит в зале. Только «бурные, продолжительные аплодисменты»… Чтобы генеральный секретарь, не дай бог, не услышал приветственный вопль: «Мишаня, давай!»…

Когда Стинг впервые приехал в Москву с сольным концертом, выступление должно было проходить в Кремле. Команда его звукооператоров всегда прибывает на день раньше, приезжает на концертную площадку со своими датчиками, исследует акустику и после это уже выстраивает звук.

…Целый день несчастные британцы ползали по Кремлю. Антенны уже у многих торчали из ушей. К вечеру они выучили одно русское слово. Слово это очень созвучно с одним северным животным. Животное это – песец.

Сейчас, конечно, в Кремлёвском дворце всё по-другому, и акустика, и аппаратура, но благодаря Задорнову я ещё успел застать ту самую атмосферу, когда артист и публика сливались «в едином порыве», реагировали «решительно и единогласно», а главное, расходились каждый «с чувством глубокого удовлетворения»…

На концертный приём влияют даже кресла в зале! Мягкие бархатные кресла, которые у нас сейчас любят ставить в кинотеатрах, ничего хорошего юмористу не сулят. Народ садится, утопает, многие приходят, не выспавшись… Раскачать такой зал непросто. Задорнов эти кресла терпеть не мог и обычно говорил в начале вечера:

– Давайте я вам сразу колыбельную спою, чтобы ненужных отсеять. Правда, если я спою, вы потом точно не уснёте…

Во время нашего с ним сотрудничества он довольно плотно общался с Евгением Вагановичем. Они любили иногда у Петросяна дома поспорить о жанре, покопаться в терминологии… Если я присутствовал, то сидел мышкой и впитывал как губка всё, что слышал. Я вёл себя так тихо, что Задорнов, сидя напротив, мог в какой-то момент спросить у меня:

– Ты не знаешь, Дроботенко здесь или ушёл?..

Так вот, во время таких посиделок Евгений Ваганович как-то признался, что для него идеал концертных сидений – это скамейки на летней эстраде. Я тогда не понял. А сейчас знаю – а ведь прав старик!

Ну а вообще… Неча на зеркало пенять… Выступал я однажды на день города, публика встретила стоя и проводила стоя! Вот так, ребята, играть надо уметь… Просто дело было в парке, там сидений не было…

У каждого комика есть свои приёмчики, своя тактика, каким образом максимально быстро растопить тяжёлую аудиторию и, наоборот, как сделать так, чтобы лёгкий зал раньше времени не «пересмеялся» и не сдулся. Научиться этому заочно невозможно, это возможно только на живых концертах, спотыкаясь и набивая шишки…

Ну как, вы всё ещё хотите в этот жанр, который почему-то называют «лёгким»? Тогда мы идём к вам!

Посиделки дома у Ваганыча, или Мозговой штурм Кремля

Глава, проливающая свет на национальность Задорнова

Во время совместных гастролей я очень любил смотреть выступления Задорнова из-за кулис. Вскоре уже мог повторить по памяти все тексты, и мне было ужасно интересно наблюдать, как он на ходу меняет программу в зависимости от того, какая сегодня публика, какая акустика, какие кресла… Наблюдать, как «накатывается» новый номер, а ведь это сродни искусству скульптора. В песне композитор напишет музыку, поэт слова, певец споёт, а там уж пойдёт в народ или нет – это как повезёт. А в разговорном жанре мы как будто советуемся со зрителем, интересна ему та или иная шутка, тот или иной сюжет, после чего что-то добавляем, что-то убираем в зависимости от реакции зрителей.

Вот этому я и учился у нашего «Церетели юмора». Ну и, конечно, сама подача… Ребята, как же это важно! Знакомо ли вам имя такой певицы – Долли Партон? Нет? А вот в Америке её любят. Правда, тоже не все. У нас же вспомнят единицы. А ведь это та самая, которая написала и исполнила легендарную I Will Always Love You.

Да, песня имела успех в Штатах, и неплохой, но… Когда спустя два десятка лет её исполнила Уитни Хьюстон, это стало Песней! Мир содрогнулся. А всё почему? Подача, ребята! Совершенно другая, мощная и в то же время необыкновенно искренняя.

Вот именно это и выделяло Задорнова среди других авторов-исполнителей. В его голосе слышалась музыка! Прочитай кто-нибудь другой «Два девятых вагона», возможно, монолог прошёл бы незамеченным. Но эти вкрадчивые паузы – «в это время… проводница второго девятого вагона…». Эти голосовые перекаты по диапазону от пронзительных верхних нот до бархатных нижних обертонов…

Задорнов сам любил посмеяться над своими голосовыми трюками:

– Когда я ухожу в нижний регистр, то кожей чувствую, как женщины в зале мысленно считают себя разведёнными…

Это потом уже в его подаче появились фирменные трюки: «Я не знаю, что сейчас с вами будет… Готовы?.. Наберите воздуху побольше…» Он жонглировал эмоциями публики как хотел, и в этом ему действительно не было равных.

Михаил Николаевич для меня в этом плане больше, чем учитель. Ведь на гастролях артисты общаются не только во время концертов. Это ещё и совместные переезды, обеды-ужины, гостиницы… Я узнал очень много нового и увлекательного как в плане литературы, истории, так и по части театральных постановок…

Я узнал, что такое настоящий здоровый образ жизни, и удивился, как я ещё жив до сих пор…

– Серёжа, запомни: дыню надо есть отдельно. Она не сочетается ни с одним из продуктов. Не веришь, ну тогда как-нибудь перед своим концертом закуси дынькой после борща… Пять антрактов придётся делать.

– Михаил Николаевич, а почему же итальянцы пармскую ветчину подают обязательно с ломтиками дыни?

– Это для туристов, чтоб больше не приезжали…

Да всего и не перечесть. Поэтому Задорнов для меня – это не просто учитель. Это гуру. Гуру, у которого можно постичь не только тайны профессионального мастерства, но и чуть ближе прикоснуться к пониманию смысла своего существования в этой странной Вселенной…

Я ему как-то в порыве вдохновения так прямо и выдал:

– Михаил Николаевич, вы – гуру.

Задорнов пожал плечами и сказал:

– Нет, я русский.

…И посмотрел вдаль повелитель, и стал Крым наш…

Глава дружеская

У меня любимой цитатой от Задорнова всегда была эта: «Возраст человека делится на три части: детство, юность и «Вы прекрасно выглядите». Есть, правда, ещё и четвёртая: «Вы прекрасно держитесь», но хотелось бы подольше остаться в третьей…».

Вот именно на третью, цветущую часть и пришёлся период моего сотрудничества с ним. О своей юности Михаил Николаевич рассказывал редко, когда пробивало на ностальгию. К понятию «дружба» он относился крайне щепетильно. И меня к этому приучил, я тоже считаю, что друзей не может быть много по определению, иначе они превращаются в «группу товарищей».

Чаще всего звучали имена Леонида Филатова и Владимира Качана. Эту дружбу они пронесли и через юность, и через «вы прекрасно выглядите». Задорнов как-то сказал:

– Если бы ты знал, сколько я с ними выпил за свою жизнь, ты бы мне руки не подал.

Я его, кстати, потом на гастролях разыграл по этому поводу. Утром в гостинице встречаемся на завтраке, Задорнов, наливая кофе, приветствует:

– Дроботенко, доброе утро!

И руку протягивает. А я с каменным лицом прохожу мимо… Я не видел выражения лица самого Задорнова, но думаю, что там было намешано много чувств, близких к изумлению. Выждав паузу, я медленно обернулся, окинул гуру презрительным взглядом и сказал:

– Пить надо меньше!

…Только спустя годы до меня дошло, как я тогда рисковал! А если бы Задорнов не вспомнил ту самую фразу, «сколько он выпил за всю жизнь»? Представляете, в каком бы я идиотском положении оказался? Думаю, тогда бы мне не довелось рассказать вам те истории, что ждут впереди…

Но я не зря начал книгу с того, что назвал память Михаила Николаевича «феноменальной». Он, конечно же, вспомнил, расхохотался, пролил кофе на свитер и пустился в воспоминания:

– Мы как-то выпивали во дворе на мусорном баке. Мне почему-то всегда доверяли самое ответственное – разлить водку по стаканам. И я знаю почему. Я разливал абсолютно одинаково всем. Больше так никто не мог. Качан всё время норовил себе больше плеснуть, а Филатова это бесило. А я разливал на слух – по булькам. Ты знаешь, у меня музыкального слуха нет, но если бы в музыке надо было играть по булькам, – я был бы величайшим музыкантом…

А в это время Лёня и Володя делили на троих сырок «Дружба».

И вдруг из подъезда выходит сумасшедшая девчонка – фигура, причёска, одета как на подиуме… Ну такая красавица, до которой нам с нашими плавлеными сырками было так же далеко, как хряку до нейрохирурга. Высотные ноги, коротенькое кожаное пальто, в талии это пальто сковывал кожаный поясок, отчего фигура девушки была похожа на песочные часы. Откуда она такая нарисовалась в этом дворике памяти крепостного права? Она словно пропарила над нами. Да и чего ей было разглядывать там внизу – плавленые сырки по 14 копеек и такие же плавленые лица?..

Мы засмотрелись, я даже Качану лишние два булька налил… И тут Лёня своим хриплым голоском говорит: «Успокойся, она ведь тоже кому-то осточертела».

На похмелье всегда хотелось шутить. Помню, Вовка как-то хмурым утром налил себе стакан кефира. А кефир, если кто не в курсе, это кавалер ордена «Почётный ликвидатор головной боли» второй степени. Первая степень у рассола. Качан сидел на стуле, предвкушая скорое исцеление, держа стакан с волшебным снадобьем, когда на его беду проснулся Лёня…

Филатов провёл ночь не в лучших традициях императорского двора, а именно на напольном матрасе, тем не менее на живости ума это нисколько не отразилось. Он заметил, что Качан держит стакан правой рукой и часы у него тоже на правой… Тут же прозвучал потрясающе убедительный по своей органике невинный вопрос:

– Вовка, который час?

И Качан посмотрел на часы, не угадав ещё своим помутневшим разумом, в чём подкол… Он повернул руку, кефир вылился на брюки… Смеялись все. Кроме Качана.

Позже в своих многочисленных путешествиях мне приходилось пробовать анашу. Ну а как было её не попробовать на высоте четыре тысячи метров в горах Тибета? До появления европейцев местные жители вообще не подозревали, что курить её безнравственно. Писатель должен всё проверять на себе. В отличие от хирурга…

Вывод, который я сделал после нескольких затяжек, оказался даже для меня удивительным – «Жигулёвское» лучше!

Ещё Михаил Николаевич как-то рассказал одну хулиганскую историю. Они с Филатовым бродили по морозному городу. Замёрзли, как немцы под Москвой, в кармане денег 20 копеек. И решили согреться в Музее современного искусства, да и билет стоил как раз 10 копеек. В тот день они были единственными посетителями выставки «Дары Каракалпакии». Задорнов потом шутил, что слово «Каракалпакия» – это лакмусовая бумажка поверки на трезвость. Пока ты это слово выговариваешь – пить можно…

Нельзя сказать, что дары Каракалпакии потрясли двух молодых людей. Вряд ли у них возникло желание тут же поменять шумную, но скупую Москву на тихую, но щедрую Каракалпакию… Тем не менее они честно рассмотрели все дары, прочитали все сопроводительные пояснения… Просто замёрзли ребята очень.

Смотрительница музея так умилилась, что предложила им написать что-то в книге отзывов… Могла ли она вообразить, кого она об этом попросила!..

Краткость – сестра таланта. Ребята свято чтили этот чеховский постулат и остались верны ему и тогда. По диагонали во всю страницу они написали всего одно слово. Нецензурное. По смыслу близкое к «ерунда». И расписались…

А я ещё думаю: почему мы с Михаилом Николаевичем ни разу в Каракалпакию с гастролями не приехали?..

Хеопс Николаевич