Текст книги "Аз, воздам!"

– Вы сумасшедший, – хозяйка вмиг разрушила течение его мысли, – но я не хочу вам зла. Развяжите меня и уходите. Я не стану звонить в милицию – я б уже могла сказать Володе, но я даю вам шанс…

– Ты даёшь мне шанс?!.. – миролюбивое настроение мгновенно улетучилось, – это не ты даёшь мне шанс! Это он!.. – Шкет ткнул пальцем в потолок, – он дал мне шанс!.. А ты, сука, идёшь против его воли! Лучше сама отдай мне деньги!

– Да о каких деньгах вы говорите?

– О тех самых! – Шкет вновь вытащил ключ, – что я, не знаю, сколько денег украла ваша партия?! Знаю! Читал в газетах! Они в сейфе!.. И не прикидывайся, что не знаешь!.. Только ключ-то у меня! Отдай мне половину! Я хочу жить по-человечески, понимаешь?!.. Я тоже состоял в вашей партии и платил взносы!..

– У папы не было денег, – хозяйка печально улыбнулась, – он был честным коммунистом.

– Честным?.. – расхохотался Шкет, – не бывает честных, если можно украсть! Где его сейф? Давай, посмотрим!

– Развяжите меня. Я покажу.

– Так бы и давно! – обрадовался Шкет, – только развяжу я тебя потом. Давай, показывай!..

Он помог женщине подняться, но, встав, она стряхнула поддерживавшую её руку и уверенно направилась в другую комнату. Остановилась возле письменного стола.

– Вот, то, что вы искали, – она стукнула ногой по тумбе.

Шкет подумал, как глупо поступил, не осмотрев сначала всю квартиру. Всё ведь элементарно! Отодвинув хозяйку, он присел и дрожащей от волнения рукой сунул ключ в маленькое отверстие. Воображение рисовало, то толстые пачки зелёных денег, то тусклые бруски жёлтого металла, то россыпь, игравших гранями драгоценных камней… Каким прекрасным был этот миг ожидания!.. Наверное, даже приятнее, чем тот, когда он распихает всё это карманам и уйдёт. Тогда начнутся проблемы с хранением и реализацией, а сейчас он просто самый богатый и самый счастливый человек на свете!..

Шкет резко выдвинул ящик и обомлел. На самом дне одиноко лежала толстая потёртая книга, и больше ничего.

– Что это?.. – Шкет обалдело обернулся. Ему показалось, что хозяйка смотрела на него злорадно, наслаждаясь крушением чужой мечты, – что это, чёрт возьми?!.. – заорал он.

– Это Библия.

– Какая, на хрен, Библия?!..

– Она досталась нам ещё от моей прабабушки…

– Мне плевать, откуда она! Где золото?!

– Нет никакого золота. Отец верил в Бога, хоть и был коммунистом…

– Значит, этот сука молился, пока вся страна строила социализм?.. – прошипел Шкет в бессильной ярости.

– Да, – хозяйка кивнула, – он никому об этом не рассказывал… Теперь вы довольны?

– Я?.. Доволен?.. Это не я сумасшедший! Это вы все сумасшедшие!..

Шкет схватился за голову. Оказывается, он уже успел привыкнуть к богатству, которое должно было вот-вот появиться. А что теперь? Опять грязный подвал и мёрзлый хлеб из мусорного контейнера?.. И это виноваты такие, вот, суки со своим лживым Богом!..

Не находя эмоциям другого выхода, Шкет ударил женщину. Защититься она не могла, и из носа хлынула кровь. Это раззадорило Шкета, и он ударил ещё раз.

– Библию они хранили!.. Нашли, что хранить!..

Взглянул на свои окровавленные руки, и это испугало его. Он опрометью бросился к выходу. Распахнув дверь, выскочил на площадку и вдруг снизу услышал голоса.

– Лейтенант, всё это как-то подозрительно. Грохот, крики… а когда тётя Шура из восьмой квартиры сказала, что к ней бомж какой-то пошёл…

– Всё вы, молодой человек, сделали верно, – успокоил другой голос, – сейчас мы проверим.

Шкет увидел неспешно поднимавшихся по лестнице людей в милицейской форме и с ними одного штатского. Страх перед милицией постоянно преследовал Шкета, но сейчас, когда он знал, что сделал, страх этот превратился в панический ужас. Подчиняясь инстинкту, он кинулся наверх, прыгая через ступеньки, и неважно, возможно ли там выбраться на чердак – главное, ощущение свободы. Бежать, просто бежать!.. Но его услышали, и гулко топая, милиционеры бросились в погоню.

Они настигли Шкета на шестом этаже. Он даже не успел узнать, был ли открыт люк, то есть был ли у него шанс… Легко скрутили и поволокли по лестнице, больно заломив руки.

…Но я ведь не убил её!.. – судорожно думал он, даже не пытаясь сопротивляться, – и всё равно, это тюрьма… А там тепло, там кормят… Ткач даже специально сел по второму разу… тем более, я ж не убил её!.. Будущее, которое возникло так неожиданно, взамен несбывшейся мечты, показалось не таким уж зловещим – это ж ничуть не хуже того, что он имеет, и Шкет вмиг успокоился …Главное, чтоб она не померла, иначе, точно, хана!.. А там всегда крыша над головой… Подумаешь, заставляют работать!.. Это даже хорошо…

Шкета втащили обратно в квартиру и бросили на пол. На всякий случай, он съёжился, закрыл руками голову, но его никто и не думал бить – так, пнули пару раз для порядка. Хозяйку уже развязали, и теперь она стояла, опираясь на человека в штатском. Наверное, это и был сосед-Володя. Под носом у неё осталась кровь, губа распухла, но смотрела она так гордо, словно где-то всё-таки было золото, которое ей удалось утаить.

…Обманула ведь, сука!..

– Так, – лейтенант уселся за стол и достал лист бумаги, – фамилия?.. – он поднял на Шкета равнодушный взгляд.

– Подождите, – неожиданно вмешалась хозяйка, и все повернулись к ней, – я не буду ничего заявлять. Отпустите его.

– То есть, как, Вера Степановна? – удивился штатский, – он же чуть не убил вас!

– Гражданочка, – лейтенант отложил ручку, – вор должен сидеть в тюрьме. Знаете такую поговорку? Завтра он опять пойдёт грабить, и тогда уж, точно, кого-нибудь убьёт. И это будет на вашей совести.

– Не пойдёт, – заверила Вера Степановна, – я его прощаю. Бог ему судья…

– Ну, вы даёте!.. – усмехнулся лейтенант, – нет, я, конечно, понимаю… Бог… Творец, там… Но проблемы борьбы с преступностью должны решать мы здесь, а не он, согласитесь.

– Я согласна, – Вера Степановна кивнула, – но он не преступник – он просто заблудившийся в жизни человек.

– Ясно, – лейтенант, в планы которого не входили философские диспуты, захлопнул папку и посмотрел на Шкета, – катись отсюда! Скажи, вот, ей спасибо, иначе б парился ты на нарах годика три. А ещё раз попадёшься на глаза, я тебя так упакую!.. Мало не покажется.

– Возьмите, – Вера Степановна протянула Шкету его ремень, – ступайте с Богом.

Шкет машинально схватил столь необходимую вещь и бросился вон. Выскочив на улицу, остановился. Его никто не преследовал, и, как ни странно, это вызывало чувство жуткого одиночества. Он никому не нужен, даже милиции!..

Смятение, возникшее в душе, перевернуло мир, который и до этого казался Шкету не слишком добрым, а теперь и вовсе отторгнул от себя маленького беспомощного человечка. Никто и не думал его прощать – на него просто наплевали и растёрли! Никто не воспринял всерьёз ни его мечты, ни его поступки. Он никому не нужен – ни плохой, ни хороший!..

Шкет будто впервые увидел серые громады бездушных домов, серые церковные купола, и всё это сливалось с серым небом. Безжизненные остовы деревьев; мёртвые, подёрнутые инеем листья… редкие прохожие не зря отворачивались, зябко кутаясь в воротники – чего смотреть на пустое место?..

…И как я не замечал всего этого раньше?.. Хотя раньше-то была вера… Ох, уж эта вера, неизвестно во что!..

– Какая ж ты сволочь!.. – Шкет поднял глаза к небу, но серые облака не позволили ему услышать ответ. …Да и нет там никакого ответа! Откуда ему взяться?.. Бежать! Бежать, чтоб забиться в уголок и тихо ждать, пока всё закончится!..

И Шкет побежал, не разбирая дороги и стараясь ни о чём больше не думать. Его шикарные ботинки гребли листья; этот звук увядания нескончаемо стоял в ушах. Шкет и не заметил, как закончились большие дома, хотя какое ему до них дело?.. Пробежав по пустой улице, юркнул под знакомую доску, отбросил бутафорский замок и влетел в комнату. Отдышался, затравленно глядя по сторонам. Кого он ожидал увидеть, если он один, брошенный, и никому не нужный?.. С удивлением глянул на свою руку, в которой продолжал сжимать ремень. Возникшая мысль показалась яркой и благостной, совсем не похожей на его собственные. Поднял глаза, и уткнулся взглядом в ржавый крюк от люстры.

– Всё правильно… всё правильно… – пододвинув стул, вскарабкался на него, – всё правильно… – поднявшись на цыпочки, Шкет принялся уверенными движениями привязывать ремень.

2. Надежда

Часы тикали, и стрелки, чётко фиксируясь на каждом делении, продолжали свой монотонный путь. Это было замечательно, потому что Анна Павловна не представляла, как сможет влезть на стул, поменять батарейку, а потом повесить часы обратно – у неё кружилась голова, даже когда она просто лежала в постели, а подняться на такую страшную высоту!..

…Тогда-то жизнь и закончится…Эта мысль давно превратилась в навязчивую идею, с которой она засыпала и просыпалась, но часы шли, то ли всем назло, то ли на радость.

…Так, назло или на радость?.. По значимости это была вторая проблема, занимавшая Анну Павловну. Ей очень хотелось жить, и в то же время, она прекрасно понимала, что, кроме неё, это не нужно никому, даже Надежде. А она ведь специально нарекла её именно так – только, вот, дочь не оправдала высокого предназначения. Надежды не было.

Тогда для чего же ей так хотелось жить? Чтоб раз в три дня спускаться в магазин? Или раз в неделю стирать пыль с комода, и раз в две недели мыться, держась дрожащей рукой за край ванны? Или чтоб смотреть в окно и видеть серое полотно, нарисованное художником со странным именем – катаракта?..

Ещё Анна Павловна слушала радио, где молодые и рьяные кандидаты боролись за право управлять страной, но она не представляла этой страны, и для неё казалось диким, что за власть можно бороться. В той стране, которую она помнила, боролись за повышение производительности труда, за улучшение качества продукции, за мир во всём мире, но за власть?.. Власть всегда являлась уделом избранных, и никто не задумывался, каким образом она переходит от одного полубога к другому.

Но почему же так хотелось жить, если даже не понимаешь, где живёшь? Ясного ответа не было, хотя и имелась одна пустяковая, сугубо личная мыслишка…

Анна Павловна встала с дивана и переместилась к столу, на котором со вчерашнего дня остался раскрытым толстый фотоальбом. В ожидании своей очереди, рядом лежали ещё три, точно таких же. Впрочем, «очередь» – понятие относительное, потому что первый сразу становился последним, едва закрывался его толстый бархатный переплёт.

Жизнь, заключённую в альбомах, Анна Павловна помнила фрагментами, соответствовавшими предусмотрительно сделанным на фотографиях надписям. Благодаря ним, она, например, знала, что замечательные пальмы росли в 1955 году не где-нибудь, а именно в Гурзуфе. Но вот кто эти глупо улыбающиеся люди, картинно устроившиеся на ступенях белого дворца с колоннами, история умалчивала. Лишь улыбающуюся девушку с длинными косами она узнавала безошибочно, потому что это была она сама.

Кажется, именно в Гурзуфе у неё случился роман. Кажется, с лётчиком, и, кажется, звали его Василий. Кажется, вот он – справа от девушки с косами… или нет, вон тот, крайний во втором ряду… Всё кажется, кажется – и с каждым днём уверенности в этом слове становилось всё меньше.

Анна Павловна отвернула пару страниц назад. Контраст с предыдущим снимком оказался разительным – мрачные бараки, за ними бескрайняя степь, и ни одного живого человека вокруг. На обороте значилось – «Чкаловская область. 1941 год». Да, в сорок первом их эвакуировали, только она не записала название самого городка в этой Чкаловской области. Может, этот снимок и не её вовсе – у них же, кажется, не было фотоаппарата. Но бараки, кажется, были, и степь, кажется, была, а, вот, как назывался городок?..

С другой стороны, её давно перестало интересовать, в каком конкретно населённом пункте маленькая девочка Аня разбирала окровавленную красноармейскую форму, приходившую с фронта вагонами, чтоб потом в неё, отстиранную взрослыми женщинами, облачить новые дивизии, просеивая сквозь сито войны оставшееся мужское население.

Задумавшись, Анна Павловна перевела невидящий взгляд в угол, где стоял пакет с большими снимками, не помещавшимися в альбомы. Когда зрение было получше, она рассматривала их часами, но теперь крошечные детские лица, заключённые в замысловатые виньетки, сделались совсем одинаковыми. Она лишь точно помнила, что сделала двадцать шесть выпусков. Примерно, по тридцать пять человек в классе – это ж почти батальон! …Причём тут батальон? Тогда ведь война уже закончилась… Мысли смешались, и Анна Павловна подняла голову к иконке, висевшей на стене. Лик терялся в пелене, клубившейся перед глазами, но прямоугольник оклада подсказывал, что Бог ещё с ней.

– И зачем всё это было?.. – в тысячный раз спросила Анна Павловна, и в тысячный раз не получив ответа, вздохнула. Смотреть альбомы расхотелось, потому что, если бессмысленно само бытие, то воспоминания о нём, бессмысленны вдвойне.

Она отодвинула альбом и на его место положила листок, куда ежедневно записывала текущие дела. Этого можно было и не делать, так как записи повторялись с жутким однообразием и годились на всю оставшуюся жизнь.

«Заканчивается колбаса, – прочитала Анна Павловна, – купить. Купить творог – полезно». Запись она сделала вечером, а, значит, сегодня наступило время реализации намеченного. Всё-таки хорошо, когда есть план – вроде, осуществляется преемственность дня вчерашнего и дня сегодняшнего; вроде, происходит движение к какой-то цели.

Анна Павловна давно не переодевалась, выходя на улицу, потому что разделять на «домашнее» и «выходное» было нечего – просто два относительно приличных платья, через равные промежутки сменяли друг друга. Пока одно было на хозяйке, другое, всегда сохло в ванной – сохло долго, так как отжать его сил уже не хватало.

Анна Павловна надела кофту с неопрятной дыркой на правом локте. Она прекрасно знала, что выходить в таком виде неприлично, но поскольку ничего не могла изменить, старалась об этом и не думать – главное, что она ещё способна самостоятельно добраться до магазина. Это ведь тоже подвиг – спуститься с четвёртого этажа, а потом вернуться обратно!

Заперев дверь, Анна Павловна нащупала перила и осторожно двинулась вниз. Она всегда смотрела под ноги, но сейчас что-то заставило её поднять взгляд, и вместо привычного серого марева, увидела поднимавшуюся навстречу женщину в чёрных одеждах. Расстояние между ними составляло целый лестничный марш, но, к своему ужасу, Анна Павловна отчётливо разглядела лицо – к ужасу, потому что это было её собственное лицо. Она почувствовала, что теряет силы, и, скорее всего, покатится прямо женщине под ноги (как в своё время случилось с её матерью), но человек не хочет верить в неизбежное, и Анна Павловна судорожно вытащила из сумки ключ. Пятясь, упёрлась спиной в дверь. Оставалось вставить ключ в скважину, но для этого требовалось оторвать взгляд от лица женщины, и это оказалось самым сложным. Среди многолетнего сумрака она впервые увидела что-то ясно и отчётливо, совсем как раньше. Как же лишать себя такого счастья?.. Правда, глупое чувство самосохранения говорило, что счастье это мгновенно, что оно последний подарок судьбы, от которого лучше отказаться, и тогда, может быть…

Ключ с первого раза скользнул в скважину и повернулся на удивление легко. Анна Павловна захлопнула за собой дверь и только тут сообразила, что ключ остался снаружи. Хотя, какая разница, если чёрная женщина могла проникать даже сквозь стены (по крайней мере, так рассказывала её прабабка её бабке, бабка – матери, мать – ей, а она – Надежде…) Анна Павловна неожиданно вспомнила про дочь …надо же сообщить ей, иначе придётся лежать в тесном коридорчике, пока соседи не почувствуют трупный запах. И очень правильно, что дверь останется открытой – зачем же потом ломать её?..

Анна Павловна протянула руку к телефону (последний раз она пользовалась им, когда вызывала себе «Скорую»). Подняла трубку и с радостью услышала гудок, мгновенно связавший её с огромным миром – это давало безумный шанс, что чёрная женщина способна заблудиться в нём…

– Кого надо? – спросил мужской голос. Анна Павловна не знала, кому он принадлежит, но не удивилась – они ж и поссорились с Надеждой, двадцать лет назад, как раз из-за того, что голоса эти менялись слишком часто. Правда, тогда они звонили сюда, в их ещё общую квартиру.

– Мне Надю, – сказала Анна Павловна тихо, словно боясь, что её услышит чёрная женщина, уже, наверное, добравшаяся до лестничной площадки.

– Надюх! Тебя! – крикнул голос. Возникла пауза, в которой слышался женский смех.

– Слушаю.

– Надь, – Анна Павловна не узнала голос дочери, но почему-то была уверена, что не ошиблась номером, – это я – твоя мать.

– Твою мать! – со смехом воскликнула трубка, – чего ты хочешь? А то я тут занята.

– Надь, я встретила её. Совсем как твоя бабушка – она поднималась мне навстречу…

– Кого ты встретила?.. Коль, ты кильку-то всю не жри!.. Так, кого ты встретила?

– Чёрную женщину.

– Хватит мозги пудрить! Тебе чего там, скучно?

– Мне не скучно. Я сегодня умру.

– Ну… – голос замолчал. Видимо, слово «умру» внесло диссонанс в застолье, – от меня-то ты чего хочешь? Вызови врача, если тебе плохо. Я ж не врач.

– От тебя я ничего не хочу, – Анна Павловна вздохнула, – мне надо, чтоб ты знала…

– Теперь я знаю, – перебила дочь, – завтра могу заехать, но сегодня, никак. Всё, пока.

Надежда положила трубку и вернулась к столу, на котором стояли пустые бутылки, кастрюля с макаронами, пепельница и банка кильки. Причём в пепельнице содержимого уже было больше, чем в банке.

Ещё в комнате находились двое мужчин. Один из них спал, растянувшись на полу и выставив на всеобщее обозрение огромную дыру в грязном носке. При дыхании его щёки надувались, и на губах появлялись прозрачные пузыри. Звали мужчину Петя, и Надежда ненавидела его. Ненависть эта была тихой и выражалась лишь в том, с каким откровенным равнодушием она ложилась на скрипучий диван, задирала юбку и отворачивала лицо. Впрочем, лицо можно было и не отворачивать, потому что желания целоваться у Пети никогда не возникало. А если б оно вдруг возникло, Надежде всё равно пришлось его исполнять, ведь квартира принадлежала Пете и за неё требовалось платить. Только чем, если самой хватает лишь на макароны?.. Оставалась единственная валюта – та, которую нельзя, ни истратить до конца, ни потерять по пьяни.

А сегодня случился праздник. Во-первых, Коля, молодой и симпатичный (такие мужчины давно уже не обращали на Надежду внимания) сидел и разговаривал с ней!.. Да ещё принёс четыре бутылки вина!.. Прям, добрый волшебник какой-то!..

Во-вторых, Петя скопытился очень быстро, и Надежда чувствовала себя свободной. В её нетрезвом сознании даже возникали сумасшедшие мысли, что этот день – начало чего-то нового и хорошего; того, чего ещё никогда не было в её сорокалетней жизни.

А, в-третьих, этот звонок. Если мать, действительно, умрёт, это будет настоящий подарок, который и должен венчать настоящий праздник! Это будет лучшее, что она способна сделать для дочери, ведь тогда можно уйти от Пети и начать всё заново. …Нет, конечно начать всё, не получится – возраст не тот, да и вообще… но, по крайней мере, никто не станет принуждать меня… разве только, голод, и то не сразу, ведь у матери должны быть сбережения, которых хватит на первое время… Надежда мечтательно улыбнулась.

– Кто это у тебя там заболел? – спросил Коля.

– Да мать, карга старая… Наливай, – Надежда, в сердцах, махнула рукой.

– Наливаю.

Глядя, как щедрая рука наполняет стакан, Надежда вдруг подумала – …всё она врёт! Специально ведь дразнит. Сколько вызывала «Скорую» и говорила, что умирает, а ни разу, тварь, не померла!.. А теперь ещё чёрную женщину приплела… Дуру из меня делает!..

Надежда чувствовала, что должна с кем-то поделиться своими мыслями, иначе они, либо сведут её с ума, либо заставят бросить шикарный стол и нестись на другой конец города, чтоб выяснить, есть у неё теперь собственная квартира или всё ещё нет. А с кем поделиться, как не с самым добрым, самым лучшим человеком?..

– Слышь, Коль, – Надежда присела рядом с гостем, – а ты знаешь, как выглядит смерть?

– Какая смерть? – Колина рука дрогнула, и поток жидкости иссяк, чуть-чуть не поднявшись до заветного рубчика.

– Я чего хочу сказать… только не надо ржать, ладно?.. Говорят, женщины в нашей семье перед смертью видят саму себя, только одетую во всё чёрное…

– Не понял, – Коля отставил бутылку, – ещё раз.

– Чего ты не понял? Идёшь ты, а навстречу – тоже ты, только весь в чёрном. И в тот же день, бах!.. Ты помираешь.

– Скажешь тоже, – Коля испуганно оглянулся, но никого не обнаружив, усмехнулся, – дура ты, Надька. Ты сама подумай, чего несёшь!..

– Тогда плохо, – Надежда вздохнула, – а я уж губы раскатала… Мать сейчас звонила, так сказала, что видела чёрную женщину… ну, себя, короче.

– А ты хочешь, чтоб она умерла? Это ж мать! Ты думаешь, чего говоришь?..

Надежда взяла стакан и по-мужски выдохнув, осушила его до дна. Она знала, что после этого станет сама собой, и будет говорить то, что думает, и делать то, что считает нужным. В такие замечательные мгновения она обычно заявляла Пете, что он – мразь и подонок. Правда, потом приходилось неделю отсиживаться дома, пока не пройдут синяки, но зато он знал, что она о нём думает!

…И Коля пусть знает, что я думаю о матери!..

– Она хотела, чтоб я была такой, как она, – сказала Надежда, закуривая, – пошла в пединститут и всю жизнь объясняла дебилам, что дважды два, четыре! Мне кажется, её трахнули-то всего раз в жизни, и сразу я родилась. Так, ей стыдно даже признаться, кто это! Нет, говорит, у тебя отца, и всё тут! Вроде, дух небесный меня зачал!.. А я красивая была, весёлая… как отец. Я не хотела так жить, и, знаешь, что она делала? Она не давала мне денег! Вообще!..

– И ты стала зарабатывать сама? – догадался Коля.

– А как ты думаешь? Конечно! И неплохо зарабатывала, пока молодая была! Теперь, конечно… – Надежда вздохнула, – так она сейчас живёт в нашей квартире, а я с этим уродом! – она брезгливо посмотрела на ничего не подозревавшего Петю, – это справедливо?..

– Нет, – Коля тоже выпил и его «пробило» на философию, – насилие над личностью запрещено Конституцией, – сказал он, – а не давать денег – это и есть самое главное насилие.

– Так и я о том же, – Надежда кивнула, – налей ещё, а?

– Последняя, – Коля достал из-под стола бутылку.

– Вижу. А ещё возьмёшь? Ну, вроде, за упокой души… Слушай, завтра съездишь со мной? Глянем, как она там…

– На фиг оно мне надо? Я с детства покойников не люблю. За пузырём сгонять, то без вопросов – пока бабки есть, – Коля встал и нетвёрдой походкой направился в коридор.

– Не забудь вернуться! – крикнула Надежда, но в ответ только хлопнула дверь.

Она закрыла глаза, и сразу всё поплыло. Лишь через минуту Надежда сообразила, что память неожиданно подбросила ей картинку не ненавистной Петиной берлоги, а совсем другой квартиры, где она не была много лет. Может, поэтому изображение и получилось таким неясным и расплывчатым, а вовсе не от выпитого вина.

Надежда тщетно пыталась «навести резкость», чтоб вновь обрести чувство дома, и вдруг испугалась, что ничего её там больше нет – ни уютного дивана, заботливо спрятанного за шкафом от яркого света настольной лампы, под которой до поздней ночи проверялись целые стопы тетрадок; ни полки с игрушками и книжками…

…Кстати, а куда эта сволочь дела мою Машку? Неужто выбросила?!.. (Надежде стало безумно жаль тряпичную куклу, которую она всегда укладывала спать вместе с собой) …Я её саму выброшу на помойку, если она тронула Машку!.. Что ещё там моё?.. Чашка и тарелка с медвежатами – это фигня… а теперь там всё моё!.. Мысль была такой уверенной, что не оставляла сомнений в своей истинности, а сладостное ощущение внезапного богатства требовало подтверждения – оно не хотело дожидаться завтрашнего дня!

Надежда поднялась. …Это ж быстро; я успею, пока вернётся Колька… с ним и обмоем… Заглянула в кошелёк, заведомо зная, что он пуст …А, пошёл ты!.. Сунула руку за шкаф, где Петя обычно хранил деньги …Вот, ведь, сука!.. Достала две сотенные бумажки …как я вчера просила похмелиться, так ничего у тебя нет!.. Ну, так и не будет!.. Всё равно я их зарабатываю, а не ты… Сунула деньги в карман, даже не взглянув на спящего сожителя.

В автобусе она дремала, чудом не проехав нужную остановку. Вошла во двор и растерянно остановилась. На месте песочницы, где она когда-то потеряла красный совочек, выросла площадка с качелями и горками; деревья срубили, устроив автостоянку, и вообще, всё сделалось маленьким и тесным… или просто она стала слишком большой?..

Поспешно зашла в подъезд (…хоть тут всё осталось по-прежнему!..) и успокоилась, окунувшись в убожество старой пятиэтажки. …Это, точно, мой подъезд, и я снова буду здесь жить!.. Она даже вспомнила, как звали соседку с третьего этажа.

В скважине торчал ключ …А как иначе? Иначе я просто не попаду домой – за двадцать-то лет эта тварь, небось, сменила замок… Толкнула дверь и ощутила до боли знакомый запах. Остановилась, мгновенно протрезвев, словно ей опять шестнадцать, и она опять вернулась под утро; опять затаилась в коридоре, ожидая, когда из кухни на неё обрушится поток брани… но в тишине лишь тикали часы.

На цыпочках Надежда прошла в комнату. Она не знала, как будет выглядеть её заветная мечта, поэтому вид матери, лежавшей на диване, в первую секунду вызвал жуткое разочарование. Наверное, она надеялась, что та просто исчезнет …а как объясняться с ней, если она ещё жива?.. Или не жива?.. Руки матери были сложены на груди, а восковое лицо смотрело в потолок широко открытыми глазами.

– Ау! – Надежда негромко хлопнула в ладоши, но мать не шевелилась. Подойдя к дивану, заглянула в остекленевшие глаза и наконец-то поверила, что чудо свершилось. Она ждала его долгие годы и дождалась!

Больше тело её не интересовало. С ним она разберётся завтра, а сегодня – праздник! Всем пить, гулять!.. Повернулась к шкафу, помня, что деньги всегда хранились среди книг …ведь что главное для праздника – деньги! Да и не только для праздника – они, вообще, главное!..

Надежда аккуратно вынимала книги, по нескольку раз пролистывая страницы, но на пол сыпались лишь пожелтевшие закладки. Поймав одну из них, Надежда прочла бессмысленную фразу – «образ Онегина», и вдруг поняла, что денег здесь нет.

– Где бабки, сука?.. – она повернулась к телу, – молчишь? Ну, я устрою тебе поминки…

Если денег не было в книгах, значит, они могли находиться в любом месте, а чтоб перетряхнуть всю квартиру, потребуется ни один час. Такого бездарного праздника Надежда не могла себе позволить. …У меня ж есть деньги, – вспомнила она, – на три пузыря хватит, и если ещё Колька принесёт!.. А завтра всё найду и кину Петьке в рожу его две сотни! Пусть подавится!..

Заглянула в холодильник, но обнаружила лишь кастрюльку с несколькими ложками гречневой каши. В качестве закуски она не годилась, и Надежда съела её тут же. Бросила на стол грязную ложку. Всё, больше ей здесь пока делать нечего.

К Пете Надежда ввалилась с тяжёлым пакетом, который аккуратно опустила на пол. Всю дорогу она боялась, что тонкие ручки оборвутся, однако они выдержали …и, значит, праздник продолжается!.. Прислушалась – из комнаты доносился храп, будто никуда она и не уходила, но сама-то она знала, как всё изменилось за последние два часа.

…Жаль, что Коля не вернулся… Но нельзя же праздновать в одиночку!.. Праздником всегда надо делиться, причём, неважно с кем, иначе он теряет смысл…

– Вставай, урод! – Надежда пнула спящего сожителя, – я бухла принесла!

Петя перестал храпеть и повернулся на спину. Видимо, информация с большим трудом проникала в его сознание, потому что только через минуту он открыл глаза, и ещё через минуту стёр слюну, засохшую в уголку рта.

– Чего ты принесла?

– Бухла, – Надежда выставила на стол бутылки.

Петя удивлённо уставился на них, словно впервые видел этикетку «Портвейн № 33».

– Это хорошо, – поднявшись, он стряхнул прилипшие к джинсам крошки, – так, наливай.

– Так, открывай! Штопор-то ты утром сломал!

Пока Петя ковырял ножом пробку, Надежда разглядывала его, стараясь запечатлеть в памяти, чтоб не повторить вдруг прежних ошибок. Ведь завтра она его уже не увидит. Никогда больше не увидит!..

– Слышь, – сказала она, – завтра я сваливаю.

– Сваливай, – Петя кивнул, наполняя стаканы, – только кому ж ты такая нужна?

– А, вот, представь! И не вздумай искать меня!

– Дура ты, Надька, – решив, что этим всё сказано, Петя вернулся к своему главному делу.

Надежду всегда восхищало, как он пьёт – не глотками, а вливая жидкость, вроде, в воронку, легко и плавно. Это стоило видеть!.. Вытряхнув в рот последние капли, Петя перевёл дыхание (вино, определённо, просветляло мозги) и сунув в рот сигарету, спросил:

– Откуда бабки на пойло? Неужто Кольке дала, пока я спал?

– Я б, может, и дала, если б он взял, – благодушно засмеялась Надежда.

– Ты ж вчера ползала тут на коленях… или… – осенённый догадкой, он кинулся к тайнику, долго шарил там и ничего не найдя, зловеще повернулся к сожительнице, – ах, ты, сука! Как ты посмела трогать их своими погаными лапами?!.. Шлюха подзаборная!

Надежда не терпела таких слов даже от родной матери, а уж от какого-то Пети?..

– Что ты сказал? А ну, подойди, тварь!.. – она схватила со стола вилку.

Годами сложившаяся система взаимоотношений нарушилась, и Петя не понимал, отчего это произошло. Он тупо смотрел на нервно дрожавший в руке сожительницы всегда такой безопасный предмет сервировки, и думал… нет, ни о чём он не думал – для того чтоб думать, мозги его ещё недостаточно просветлели, поэтому он взял и второй налитый стакан. Эта наглость Надежду окончательно взбесила.

– Ты, тварь, пропиваешь всё, что я заработаю! А сам принёс хоть копейку?!.. – она шагнула вперёд, неумело выставив вилку, – ну, иди сюда!.. Ты, трус позорный!..

Истеричные крики разрушали благостность, наступавшую, когда вино доходило до самых глубин организма и приносило избавление от всех проблем.

– Заткнись, шлюха подзаборная, – Петя взял нож, которым только что открывал бутылку, – или я заткну тебя… Я убью тебя, поняла?!.. Шлюха подзаборная!..

Надежда помнила Петино довольное лицо, когда, услышав про «тварь и подонка», он мысленно выбирал, то ли засветить ей в глаз, то ли оттаскать за волосы, то ли отвесить пару смачных пинков – то был азарт неограниченной власти, свойственный всем тиранам, а сейчас Петя смотрел с тихой ненавистью. Насколько сильно это чувство Надежда знала, и испугалась. Она поняла, что есть только два выхода, либо ударить первой, либо бежать, пока путь к двери ещё свободен.