Текст книги "Рубеж (сборник)"

– А, черт! – выругался он, машинально прикрывая лицо и голову.

Нестеров, не останавливаясь, бежал вперед, к стенам дома. С чердака по толпе бил пулемет. Шарыгин стоял около танка, подталкивая бегущих женщин и прикрывая их собой. Внезапно пулеметная трескотня стихла – или у душмана кончились боеприпасы, или он начал отходить вслед за бандой. Всего минуту спустя опять громыхнул взрыв. Чердак дома срезало как ножом, разбитые вдребезги перегородки, оконные рамы, балки взлетели в воздух. Дом загорелся. Кажется, «духи» подорвали свой бастион.

Нестеров забежал в узкую улочку за горящим домом, остановился и оглянулся. Следом за ним, сильно прихрамывая, бежал Воблин. «Откуда он здесь?» – с безразличием подумал Нестеров, прислонился к дувалу спиной, коснулся затылком бугристой глины и посмотрел на небо. Грязные, полные влаги тучи зависли над кишлаком. Ниже, почти над дувалами, плыли клубы черного дыма. Вокруг продолжал грохотать бой. Нестеров отчетливо различал отрывистые команды Воблина, голоса солдат, топот сапог, клацанье затворов. «Только бы не сойти с ума», – вдруг подумал Нестеров, чувствуя страшную усталость и апатию ко всему тому, что происходило вокруг.

Его толкнул Шарыгин с пулеметом в руках, глядя в лицо, заорал:

– Что с вами, товарищ лейтенант? Что с вами?

– Что со мной… Фуй его знает, что со мной…

– У вас кровь на лице! Они уходят в горы, товарищ лейтенант!

– Кто уходит?

– «Духи»! Вон, смотрите!

– Скатертью дорога! Не вздумай их преследовать! У нас много раненых, Шарыгин?

– До фига! И, по-моему, двое убитых…

– Кто?

– Не знаю… Кириенко вроде…

Скалистые горы, поднимающиеся почти отвесной стеной на противоположной стороне кишлака, были похожи на муравейник. По красному гранитному уступу быстро, почти прыжками, поднимались люди. По обе его стороны водоворотом кружились боевые машины пехоты, пушки их были максимально подняты вверх, но не настолько, чтобы достать огнем банду.

Прихрамывая и морщась, к Нестерову подошел Воблин. В одной руке он держал автомат, в другой – двухкассетник «Шарп». Трофей. Под мышками болтались оборванные тесемки бронежилета.

– Жив? – Воблин мельком посмотрел на Нестерова и вновь перевел взгляд на скалу. – Назначай пять человек в группу прикрытия. Ты будешь преследовать банду по уступу, а группа прикроет вас сверху… Левее, в двух километрах отсюда, есть ущелье – вот по нему группа и пойдет.

– Может, вызвать «вертушки»? Они и добьют банду.

– Пока вызовем, пока прилетят – банда уйдет. Надо торопиться. К тому же какая там банда? Громко сказано. Пара недобитых калек.

– У меня люди измотаны.

– Все измотаны, Нестеров! Все! Выполняй приказ! – Воблин, вдруг увидев Шарыгина, добавил: – Вот давай назначай старшим группы этого сержанта. Толковый парень. Мне он нравится…

Нестеров сплюнул, с интересом взглянул на «Шарп».

– Пять человек – это мало. Они сами могут нарваться на «духов». Кто им тогда поможет? Пусть Ашот со своим взводом меня прикроет… И зачем так сильно отрывать группу от нас, гнать ее на вершину горы? «Духи» идут кучно, на хера нужны сейчас широкие маневры?

Воблин, морщась, как от зубной боли, промолчал, стал рассматривать скалы в бинокль.

* * *

Под прикрытием брони солдат-фельдшер перевязывал Воблину глубокую ссадину на ноге. Тот хмурился, кряхтел. Лицо начальника штаба было бледным и злым. Рядом переодевался Звягин. Он с трудом стянул с себя грязный и промокший маскхалат, кинул его в люк БМП, надел сверху бронежилета солдатский сухой бушлат и шапку-ушанку. Вартанян лежал на броне, сунув руки под голову, и курил, глядя в небо.

– Нестеров! – позвал Воблин. – Ты отправил группу?

Нестеров не успел ничего ответить. За считаные секунды отделение Шарыгина выстроилось у боевой машины. Сержант подошел к лейтенанту и громко, чтобы все слышали, доложил:

– Отделение готово к выполнению боевой задачи!

– Какой задачи? Ты хоть знаешь, куда должен идти и что делать?

– Знает! – За сержанта ответил Воблин. – Я ему поставил задачу.

– Так вы теперь вместо меня командуете моим взводом?

– Ох, бля, как мне надоели эти умники. Эй, эй, поосторожнее, не корову перевязываешь!

– Извините, – пробормотал фельдшер. – Надо потуже перетянуть, чтобы грязь не попала.

Нестеров пожал плечами и пошел к взводу. Если Воблин, минуя его, сам поставил задачу Шарыгину – пусть Воблин несет ответственность за то, что может случиться с группой.

Шарыгин догнал лейтенанта и тронул его за руку.

– Товарищ лейтенант, – тихо сказал он. – Мне Воблин приказал обогнать вас, закрепиться на вершине и организовать засаду. Когда вы погоните банду на нас, мы должны открыть огонь и уничтожить всех до единого. Пленных брать не разрешено…

– Приказал – так выполняй. Что ты от меня хочешь? Ты теперь, как я понял, подчиняешься лично начальнику штаба. Вы теперь дружбаны. У вас одна цель – нагадить мне…

– Товарищ лейтенант… – с возмущением произнес Шарыгин.

– Да ладно! – отмахнулся Нестеров. Он повернулся, но сержант вновь остановил его.

– Это еще не все. Воблин мне так тихо… наедине… сказал, чтобы я до подхода вашей группы обыскал все трупы «духов», собрал деньги и отдал ему. За это Воблин обещал отправить меня на дембель с первой партией.

– Ну что ж – повезло так повезло. Поедешь с первой партией. Поздравляю.

– Я не буду отдавать деньги Воблину.

– Мне это не интересно, Шарыгин. Это ваши личные дела с начальником штаба.

– И оружие я не буду ему отдавать. Это ваш трофей… Воблин хочет, чтобы я ему передал все «духовское» оружие, будто это он им завладел. Он себе орден зарабатывает. Но это нечестно. Это будет ваш трофей, ваш боевой результат.

– Красивые слова, Шарыгин. А на войне нужен только мат. Только грязная ругань… Кстати, как тебе медсестра? Понравилась?

Шарыгин остановился, раскрыл рот. Не оборачиваясь, Нестеров шел дальше, к взводу. «Прорвало меня все-таки, – думал он. – Я полный идиот. Я высказал то, о чем боялся признаться самому себе. Я ненавижу Шарыгина потому, что ревную. А ревную потому, что как мальчишка влюбился в Ирину. Вот вся правда. Все очень просто. Мне наставил рога мой лучший сержант. Он меня предал. И я мучаюсь, злюсь и, наверное, выгляжу со стороны очень смешным».

Через несколько минут рота начала восхождение.

* * *

Дождь не только лил на головы бойцов, он стекал грязными плоскими струями по отвесной скале, и люди, сбившиеся в кучу на узкой тропе, прижимались к этим подтекам и телом, и лицами, и оттого живое и неживое стало одноцветным – серым. Люди двигались, обнимая скалу, словно хотели схватить ее и оторвать от земли. Когда они на мгновение замирали, то сразу же сливались с общим фоном, и трудно было различить, где кто и что делает. По ним стреляли сверху. Люди на скале отрывисто кричали, куда-то показывали друг другу, поднимали над головой черные в сгибах ладони. Радиостанции и сержанты не смолкали ни на мгновение.

– Нестеров, если увидишь внизу «зеленых», то передай – пусть идут под балконами…

– Цепляйся, цепляйся ногой за выступ!.. Вот же салабон!

– Ашот, пробивайся выше, прикроешь роту!..

– Где пулеметчики, товарищ капитан, где пулеметчики?..

– Сынки, не ссать! Кто сорвется – не орать! Падать беззвучно!

– Там, наверху, мой радист остался. Лежит и головы поднять не может… – Нестеров, ты лезь выше и левее, пробивайся на площадку…

– У наблюдателей Вартаняна глаза на жопе…

– Ашот лежит вон за тем валуном. Он думает, что его «духи» окружили…

Крупные булыжники обрывались под ногами людей, с гулким стуком катились вниз. Рота стояла над пропастью. Узкая тропа не давала возможности маневрировать. Поднимаясь выше в горы, «духи» оставили в каменных щелях своих стрелков. Не видимые снизу, они не давали роте сойти с тропы. Начинало темнеть.

Разбивая до крови руки об острые камни, Нестеров поднялся метров на десять выше тропы. Он подтянулся и лег всем телом на узкую ровную площадку. Солдаты ползли следом за офицером. По рукам передавали наверх тяжелые пулеметы, минометные плиты, стволы.

Несколько секунд Нестеров лежал, не поднимая головы. Справа от него грязевым потоком стекал сель, а за ним высился пирамидальный утес. Нестеров прикинул: десять шагов прыжками – и он за надежным укрытием. Кивнул солдатам:

– За мной!

Но только он успел встать на ноги, как «духи» открыли огонь. Солдаты упали, не успев сделать ни одного шага, а Нестеров, обозлившись на собственное бессилие, изо всей силы прыгнул в темную массу селя. В ту же секунду он почувствовал, как его ноги крепко увязли в липкой массе.

Он сыпался с мокрым гравием вниз, а пирамидальный утес, который мог бы уберечь его от огня, уходил все дальше.

Волна страха и отчаяния обожгла ему сердце. Нестеров попытался сделать несколько шагов в сторону, но не смог. Он вдохнул в грудь воздуха, чтобы крикнуть… Страшной силы удар в грудь вдруг свалил его на спину, головой вниз. Машинально сжимая оружие, Нестеров попытался схватиться за что-нибудь, но руки быстро тяжелели.

Он ударился затылком о камень. Ноги поднялись над головой. Нестеров сделал мучительно болезненный кувырок через голову и тяжело упал на живот у крупного валуна. «Я еще жив. Я еще жив», – металось в его сознании. Он с трудом провел языком по губам и почувствовал соленый привкус крови. Красная струйка стекала по подбородку на мокрый камень. «Наверное, мне пробило легкое», – отрешенно подумал Нестеров и лег щекой на булыжник.

Откуда-то донесся крик, показавшийся Нестерову страшно далеким. Собрав все силы, он приподнял голову, но не смог ничего различить: скалы, фигуры людей двоились в глазах, обволакивались желтой пеленой. Нестеров попытался позвать на помощь, но лишь с трудом выдавил из себя булькающее «ы-ы-ы».

Он не видел, как Звягин упал на ленту оползня и покатился кубарем вниз. В метрах двадцати встал на ноги, едва удерживаясь в потоке, и стал стрелять длинными очередями. Рядом с ним кружили хоровод султанчики грязи, разлетался в сторону щебень. Звягин прыжком выбрался на сухое место, припал к земле и съехал на животе к валуну, за которым лежал Нестеров.

– Где болит? – шептал Звягин скороговоркой, разрывая прорезиненную оболочку перевязочного пакета… – Сейчас перевяжу.

Он выстрелил еще несколько раз по скалам, нависшим сверху, отложил автомат в сторону и стал осторожно снимать с Нестерова одежду. Под голову сунул шапку и нахмурился, услышав частое хриплое дыхание лейтенанта. Звягин снял с Нестерова бушлат, безрукавку с магазинами и сигнальными ракетами, задрал к плечам свитер, оголив необычно белую, с пятнами крови грудь…

Воблин не оценил силу и отчаянную дерзость «духов». Те успели закрепиться на склоне и жестоким огнем терзали роту уже несколько часов подряд. Артиллерия ничем не могла помочь. Вертолеты пытались пробиться к роте, но ведущий «Ми-8» был сбит «Стингером», и звено, скинув бомбы в километре от позиций «духов», ушло на базу. Звягин приказал роте отходить, и вместе с Нестеровым спускался в ложбину, где можно было укрыться от пуль и осколков. Оба тяжело дышали и ничего не слышали, кроме грохота боя и глухих ударов своих сердец. Нестеров стонал, на свитере проступила кровь – видимо, сползла повязка. Но Звягин уже не останавливался. «Потерпи еще немного, потерпи», – просил он.

Неожиданно откуда-то слева, из-за ломаной гряды скал, взлетела в небо красная ракета, и в ту же секунду раздались звуки частой стрельбы.

– Подожди, остановись! – из последних сил крикнул Нестеров. Морщась, приподнялся на локте и прислушался.

Звягин крепко взял его за руку и потянул вниз. Они съехали несколько метров по мокрым камням, но Нестеров вдруг мучительно скривился, закрыв глаза, и с трудом выдавил:

– Это Шарыгин… Ты слышишь?.. Надо пробиваться ему на помощь… Там всего пятеро…

Звягин сделал вид, что не услышал слов лейтенанта. Он обхватил его одной рукой и, не поднимаясь, стал отталкиваться от камней.

А снизу навстречу им быстро поднималась цепочка «зеленых» – афганских солдат, которые на всех боевых операциях всегда шли за спинами наших ребят. «Сарбозы» свистели, что-то кричали и размахивали руками…

* * *

В свете прожекторов БМП Нестеров видел солдат, которые, словно призраки, брели к технике и падали, обессилевшие, у грязных катков боевых машин; они не снимали с себя оружие, вещевые мешки, радиостанции, не выпускали из рук минометные плиты; они падали в лужи, не находя сухого места; ложились друг на друга, прижимаясь к выпачканным бушлатам и бронежилетам, как к подушкам, и напоминали мокрые, только что изваянные скульптуры из глины. Между ними, едва отрывая от земли ноги, ходил Воблин, без оружия, в расстегнутом бушлате, без шапки. Мокрые от дождя волосы прилипли ко лбу. Одной рукой начальник штаба тер черную щетину, другой трогал солдат, словно не мог поверить, что перед ним живые люди. На трансмиссии боевой машины сидел Вартанян. Он сжал в кулаке седой чуб и качался взад-вперед; с его крупного, потемневшего от пороховой гари носа, дрожа, отрывались одна за другой капли. Звягин сел рядом с Нестеровым, зачем-то положил ладонь ему на лоб и, с трудом ворочая языком, спросил:

– Пить хочешь?

Его скулы обострились, лицо стало грубым, с резкими чертами, словно высеченным из камня. На подбородке чернел запекшийся рубец.

Нестеров не ответил на вопрос, облизнул пересохшие губы.

– Шарыгин вернулся, командир? Группа Шарыгина вернулась?

Ротный стиснул зубы и, глядя куда-то в сторону, произнес:

– Нет больше Шарыгина…

Глава 7

Покачиваясь, командир роты Звягин пошел вдоль колонны. Нестеров попытался приподняться с земли, вытянул шею, глядя ротному вслед.

– Что ты сказал, Сергей? – прохрипел он. – Я не понял, что ты сказал…

Кто-то стиснул его ладонь. Рядом на коленях стоял Вартанян. Он втянул голову в плечи и мелко дрожал, сдувая с кончика носа мутные капли.

– Он… Он… подорвал себя… Последним… Всю группу перебили, он был последним… Побоялся попасть в плен… Положил «эфку» на живот…

Вартанян больше не смог говорить, затряс головой и опустил ее на колени.

Нестеров закрыл глаза и мучительно простонал сквозь зубы, словно ему наступили на рану.

Звягин тормошил спящих солдат:

– Подъем! Выезжаем! Бойцы, подъем!

Трое солдат подняли Нестерова на руки. Воблин крикнул ему издалека:

– Нестеров, ты ничего не пиши родителям Шарыгина! Я сам. Я напишу все, как было, слышишь?

– Только про трофейные «афошки» не забудь… – процедил Нестеров.

– Что? Ты что там вякнул, лейтенант? Ты на что намекаешь, Нестеров?

Внутри бронетранспортера, пока тот со страшной скоростью мчался по дороге, Нестеров задыхался, шарил в темноте рукой, вскрикивал от боли, когда БТР подскакивал на воронках. В сознании его хаотично метались мысли, кричащие фразы сыпались как проливной дождь: «Зачем пацаны погибли? Ради чего? Ради выродка Воблина? Ради вонючих денег?.. Или я виноват в его смерти? Я не остановил, не запретил. Мне хотелось удовлетворения. Вот, мол, пусть сходит, понюхает пороха, выполнит сложную задачу – это не бабу трахнуть… Разве я так думал? Я так думал? Нет же! Неправда! Я так не думал! Я не мог отменить приказ Воблина. Это армия. Это война. Здесь иногда думать и поступать по совести – преступление… Какая несправедливость! Шарыгина и его бойцов больше нет. Их больше нигде нет, и никогда больше не будет. Ужас. Ужас…»

* * *

В приемном отделении госпиталя толпились врачи, только прибывшие из Союза. Их еще не успели переодеть – они были в брюках навыпуск и в рубашках с галстуками. Когда в коридор внесли Нестерова на носилках, медики, толкаясь, расступились в стороны, освобождая проход. Глядя на небритого, бледного человека в грязном, темном от крови свитере, приумолкли. Кто-то поддержал носилки, кто-то распахнул настежь двери перевязочной.

Его опустили на пол. Нестеров попытался приподняться, стыдясь своего вида, но не удержался на руках и рухнул на пол.

– Воды! – крикнул молоденький лейтенант и сам побежал к рукомойнику.

Нестерову совали под нос нашатырь. Он был в сознании, морщился и отворачивался.

Солдат-фельдшер, стоящий в дверях, громко сказал:

– Обширное осколочное ранение…

«Это у меня? – не понял Нестеров. – Какое, на фиг, обширное осколочное? Не может быть!»

Стало тихо. Врачи отступили к стене, освобождая проход. Гремя ботинками, солдаты внесли в отделение носилки.

«Нет, это не про меня. Это о Шарыгине», – понял Нестеров.

Голова и плечи сержанта были накрыты курткой с зелеными лычками. Открытыми были только ноги. К черным ботинкам прилипли комочки рыжей глины. Тело покачивалось в такт носилкам. Все было забрызгано бурой кровью – брюки, бушлат, даже носилки.

Как много было у Шарыгина крови!

«Он – мертвый? – леденея, подумал Нестеров. – А вдруг ошибка? Может быть, еще можно его спасти? Сейчас медики чудеса делают. Надо только им рассказать, какой это хороший парень. Попросить, чтобы очень постарались. Трансплантацию сердца, пересадку кожи – все, что угодно, но только оживить!.. Потому что мне не жить с мыслью, что я виноват… Мне не выдержать этот груз. До старости еще долго. Всю жизнь носить этот крест на себе – это невозможно…»

Носилки не занесли в перевязочную. Два санитара, гремя сапогами, прошли в глубь коридора, в темноту.

«Почему его понесли туда? Что там – морг? А может быть, реанимация? – лихорадочно думал Нестеров. – Все врачи здесь, почему его понесли туда?..»

Фельдшер склонился над Нестеровым.

– Потерпите немного, не волнуйтесь, – сочувствующе сказал он. – Сейчас вас подготовят к операции… Все будет хорошо…

– Слушай, братишка, – прошептал Нестеров. – Ты соображаешь в медицине? Надо помочь Шарыгину.

Фельдшер заморгал глазами.

– Какому Шарыгину?

– Ну вот, только что сержанта на носилках понесли. Ранило его сильно…

Фельдшер, глядя на Нестерова широко раскрытыми глазами, силился что-то ответить.

Молчание фельдшера Нестеров понял по-своему.

– Я тебя очень прошу, помоги. Все, что нужно, я сделаю все! Денег хочешь? Двести чеков? Триста… Пятьсот дам! Ты только скажи, что надо, я все сделаю!

– Он умер, – едва слышно произнес солдат. – Ничего нельзя уже сделать… Ему разворотило гранатой живот…

– Ну, прошу тебя, – умолял Нестеров. – Ну, осмотри его сам, вытащи осколки, сделай искусственное дыхание, переливание крови… Если бы я умел, то не просил бы… Не слушай врачей, попробуй сделать что-нибудь. Пусть один шанс из тысячи… Прошу тебя!

– Вносите следующего! – крикнули из перевязочной.

Фельдшер присел у носилок и с состраданием посмотрел на плачущего офицера:

– Он умер, поймите… На животе разорвалась граната… У него порваны все внутренности. Все можно было бы сделать, но у сержанта нет сердца…

Нестерова подняли на руки, внесли в перевязочную, раздели, положили на холодный жесткий стол. Фельдшер прикрыл голое белое тело офицера простыней.

Врачи обступили стол. Женщина в очках срезала ножницами грязный, пропитанный кровью бинт. У окна, спиной к Нестерову, сидела медсестра и заполняла формуляр:

– Звание?

Нестерову подали стакан с водой:

– Выпейте!

– Спирта бы…

Его не поняли.

– Звание?

– Лейтенант.

Он склонил голову набок и увидел себя в зеркале. Черное лицо и прозрачное тело. Посреди груди – дырочка. Всего одна крохотная дырочка. А у Шарыгина нет сердца…

– Должность?

– Командир взвода.

Его знобило. Холодные, чистые руки врачей коснулись груди. Фельдшер низко склонился:

– Вам плохо?

– Когда же я наконец умру?..

– Фамилия?

– Нестеров…

Врач крепко сжимал его запястье, прощупывая пульс.

Фельдшер приложил к ране тампон.

– Срочно на операцию. Срочно, – сказал негромко один из врачей.

Офицеры расступились, и Нестеров увидел Ирину. Она молча смотрела на него, и в глазах ее застыло недоумение.

«Чистенькая, накрахмаленная, – вдруг с отвращением подумал Нестеров. – Музыка, танцы… Как это все гадко! И ты тоже виновата, что Шарыгина уже нет…»

– Тебе больно? – спросила девушка.

«Почему она здесь? Что она спрашивает? Шарыгина унесли туда, а она здесь. Хоть бы заплакала, что ли?»

– Ты не узнал меня? – одними губами прошептала Ирина и вымученно улыбнулась.

– Ненавижу, – с трудом выдавил из себя Нестеров.

Все поплыло перед его глазами, замелькала заслонившая собой мир цветастая мозаика, закружились, как грампластинка, замысловатые геометрические фигуры – они переплетались, наслаивались друг на друга, стекали тягучими цветными слоями с острых граней белоснежных гор, дробились на радужные брызги, и Нестеров падал и падал в бесконечную пропасть все глубже, все дальше…

* * *

Палата. Ослепительный белый свет. Настолько ослепительный, что лицо следователя из военной прокуратуры кажется присыпанным мукой.

– Я к вам вот, собственно говоря, по какому вопросу. Нас интересуют подробности гибели группы сержанта Шарыгина. Вы, как свидетель, могли бы многое рассказать.

– Свидетелем я не был, – медленно ответил Нестеров, не сводя глаз с лица следователя. – А все, что знал, уже написал в рапорте начальнику штаба.

Следователь закивал головой:

– Все верно… Но меня интересуют еще кое– какие сведения. Я хочу понять, почему группа Шарыгина оказалась так далеко от основных сил роты.

– Вы спрашивали об этом Воблина?

– Спрашивал. Он сказал, что вы за что-то недолюбливали сержанта и часто ставили ему слишком рискованные задачи.

– Подонок…

– Аккуратнее с выражениями, лейтенант!

– Задачу сержанту ставил не я, а Воблин… – сказал Нестеров.

– Воблин? – усмехнулся следователь. – Начальник штаба батальона обычно командует батальоном, а не отделением. Ответственность за действия своих подчиненных несете вы, а не начальник штаба.

– И все же Шарыгину приказывал Воблин.

– Хорошо, допустим. Но кто это может подтвердить?

– Сейчас уже никто.

– В каком смысле?

– Бойцы, которые получали от Воблина задачу, погибли вместе с Шарыгиным.

– То есть живых свидетелей нет?

– Нет.

– И вы по-прежнему утверждаете, что группа Шарыгина оказалась в отрыве от роты по вине Воблина?

– Да, по вине этого подонка.

Следователь резко поднял голову. Ручка замерла в его пальцах.

– А откуда вы знаете, что конкретно поручил Воблин Шарыгину?

– Воблин поставил меня в известность.

– Вы не пытались ему возразить?

– Приказы не обсуждаются. А невыполнение приказа в боевой обстановке грозит судом военного трибунала.

– А за что вы недолюбливали сержанта? Я собрал на него характеристики – от командира роты, от секретаря комсомольской организации, поговорил с сослуживцами. Все характеристики безупречны. Шарыгин – прекрасный товарищ, смелый и мужественный боец. Что вы с ним не поделили?

«Знает?» – думал Нестеров, вглядываясь в пытливые глаза следователя.

– Что вы от меня хотите? – спросил он.

– Выявить меру ответственности каждого офицера батальона за неоправданно высокие потери.

– Да, – ответил Нестеров. – Я виноват. Виноват в том, что не застрелил Воблина. Виноват, что разрешил Шарыгину оторваться от роты. Виноват, что не развернул свой взвод на сто восемьдесят и не повел его домой, на родину.

– Это все патетика, Нестеров! – строго заметил следователь. – Мы выполняем в Демократической Республике Афганистан интернациональный долг. Вы офицер, который присягал своей Родине…

– Это тоже патетика.

– Ну, хорошо, – после недолгой паузы произнес следователь. Он склонился над блокнотом и что-то пометил в нем ручкой. – Давайте вернемся к операции. Вы вели переговоры с группой Шарыгина?

– Нет, это было невозможно – особенности рельефа.

Следователь искренне удивился:

– Как же? Выходит, группа была отпущена на произвол судьбы? И вы, командир взвода, даже не контролировали передвижение ваших подчиненных? Даже не организовали взаимодействие?

– Я ничего не мог сделать. Я сам был отпущен на произвол судьбы.

– То есть в боевой обстановке вы не смогли хладнокровно и правильно оценить ситуацию и принять правильное решение?

– Можно вопрос: а вы когда-нибудь на войне были?

– У меня другие обязанности, лейтенант! – вдруг резко повысил голос следователь. – Не надо корчить из себя героя! Вы не герой, вы преступник! По вашей вине, из-за вашей трусости погибли люди!

Нестеров нервно глотнул и закрыл глаза.

– Я понимаю, – несколько смягчился следователь. – Это тяжело осознавать. Потому я данной мне властью хочу разобраться во всех деталях и точно определить меру вины каждого офицера. Не беспокойтесь, и Воблин, и Звягин, и Вартанян ответят за все свои ошибки и промахи. Все ответят. Все…

* * *

Потом Нестеров увидел Ашота.

– Тебя скоро выписывают, а выглядишь ты неважно, – озабоченно сказал Вартанян и присел на краешек койки.

– Ашот, – тихо сказал Нестеров. – Как ты думаешь, я виновен в смерти Шарыгина?

– Что?! – возопил Вартанян, вскакивая на ноги. – Тебя ненароком не в голову ранило?

– А вот убеди меня в том, что я не виновен.

– Нестеров, голубчик! Что с тобой происходит? Откуда такие дикие мысли?

– Сам не знаю, – ответил Нестеров, отворачиваясь в сторону. – Я просто так спросил… Собственно, я сам все знаю…

Вартанян дырявил баночки с соком кончиком пули, сопел, кряхтел, искоса поглядывая на Нестерова.

– Не нравишься ты мне в последнее время, – буркнул он. – Ирину за что обидел? Я как начну о тебе спрашивать, так она сразу в слезы.

– Я не хочу о ней говорить, Ашот.

Вартанян покачал головой, прошелся по комнате, перекидывая из руки в руку пустую баночку.

– Я догадываюсь, почему не хочешь.

– Ну и догадывайся себе в одиночестве. А меня оставь в покое.

– Ты, дружище, все-таки выкинь дурные мысли из головы. И почаще оглядывайся, чтобы увидеть тех, кто стоит рядом с тобой. А то ненароком можно локтем толкнуть. Рядом с нами ведь близкие нам люди стоят. Те, кто нуждается в нашем тепле, нашей защите. Но мы их зачастую не замечаем. Смотрим только вперед…

Он нахлобучил на себя шапку и подошел к двери. Там остановился, повернулся:

– Ирина – очень хорошая девушка. Чудо, а не девушка. У нее добрая душа. И мне кажется, что она тебя любит.

– Что? – вскрикнул Нестеров и так дернулся на койке, что едва не вырвал торчащую в руке иглу капельницы. – Любит меня? Да она спала с Шарыгиным накануне выезда! Я сам видел ее с ним!

– Не сходи с ума…

– В женском модуле, в ее комнате!

– Да врешь…

– Она – почти голая, обнимала сержанта! У меня на глазах!

– Да не верю!

– Не веришь, тогда пошел вон!

Нестеров рухнул на подушку и закрыл глаза.

Вартанян молча вышел.

Не прошло и минуты, как дверь палаты с треском распахнулась и вбежала Ирина. Она замерла рядом с койкой Нестерова. Глаза ее были полны слез.

– Дурак! – сказала она. – Кретин. Тупица… Что ты видел? Ну что ты видел?! Шарыгина видел в моей комнате?! Да, все верно! Это я попросила его, чтобы он разбудил меня, если вас поднимут по тревоге. Я очень боялась, что ты уедешь на войну, не простившись со мной. А мне надо было успеть сказать тебе… сказать тебе, что я…

Ирина прижала ладонь к губам, покачала головой. Ее глаза были полны слез.

– И Шарыгин пришел ко мне. Да! Я дала ему с собой в дорогу шоколадных конфет. Мы несколько минут говорили о тебе. Если бы ты слышал, как тепло он отзывался о тебе! Он называл тебя своим кумиром, образцом для подражания. Он боготворил тебя! Он так хотел быть на тебя похожим… И я тоже сказала сержанту, что… очень хорошо к тебе отношусь, что… В этом мы с ним оказались единомышленниками, друзьями. И я попросила Шарыгина, чтобы он берег тебя. И он пообещал, он поклялся…

Ирина вдруг разрыдалась и выбежала из палаты.