Текст книги "Вендетта по-русски"

– До свидания, – я торопливо вскочил со стула. – Если что-то новое выяснится…

– Конечно, – деловито кивнул Панченко. – Мы вас поставим в известность.

На его круглом лице было написано при этом, что черта с два он со мной свяжется. Он был счастлив, что я ухожу из кабинета и из этого дела. Панченко привык сам принимать решения, без разных там советчиков со стороны. Что ж, я мог это понять.

Напоследок он все-таки решил поразить меня своей осведомленностью, дававшей ему право пренебрегать моими скромными усилиями.

– Кстати, – почти безразличным голосом произнес он. – Вы в курсе, что Леонов в свое время работал в ФСБ?

Я остановился у двери. Обернулся к Панченко и отрицательно покачал головой.

– Его потом уволили оттуда, – сообщил Панченко, – И он запил.

– И что это меняет?

– Ничего, – Панченко пожал плечами. – Как показывает опыт, пьянство одинаково вредно как для бывших сотрудников ФСБ, так и для простых граждан, – и он со значением посмотрел на меня.

Я прикинулся, что ко мне эта тирада не имеет ровным счетом никакого отношения.

11

На звук открываемой двери из соседнего кабинета выглянул Генрих.

– Ага, – довольным тоном произнес он. – Возвращение блудного попугая.

Я не ответил. Просто толкнул дверь и вошел внутрь. Это крыло некогда процветавшего проектного института теперь сдавалось под офисы. На четвертом этаже было всего две комнаты – одну снимал Генрих, вторую – я.

Генрих повесил на своей двери табличку «Юридическая консультация», моя дверь оставалась девственно чистой.

То есть таблички на ней не было. Обычная дверь. То, что было за ней, Генрих гордо называл «офис». Мне казалось, что это слишком сильный комплимент комнате в двенадцать квадратных метров. Впрочем, помещения отыскал именно Генрих, и, дай ему волю, он бы называл эти две комнатки апартаментами.

У Генриха была самостоятельная юридическая практика, плюс к этому он был соучредителем и юрисконсультом в моем агентстве. Таким образом, в агентстве нас было двое. И каждый сидел в отдельном кабинете. Очень удобно, чтобы не возненавидеть друг друга. Если точнее – чтобы не возненавидеть как можно дольше.

Отличия двух комнат начинались с табличек на двери (вернее – с отсутствия таковой на одной из дверей) и продолжались внутри. Генрих умудрился втиснуть к себе набор австрийской офисной мебели, компьютер, факс и ксерокс. Я как-то намекнул ему, что если прикрутить под потолком стул, то туда вполне можно посадить секретаршу. Будет забираться по лестнице каждое утро. А чтобы раньше времени не сбегала домой, лестницу сразу же убирать. Но Генрих в очередной раз проявил скупость и сэкономил на секретарской зарплате.

В моем, с позволения сказать, «офисе» из мебели был один продавленный кожаный диван, который я самолично стащил в другом крыле института и приволок к себе. На нем можно было сидеть, лежать, вести деловые переговоры, пить пиво, делать гимнастические упражнения, заниматься сексом, спать, читать, смотреть в потолок. Все эти виды развлечений я перепробовал. За одним исключением – гимнастических упражнений я не переваривал.

Само собой разумеется, что, поскольку я мог все делать на диване, другая мебель мне не понадобилась. Телефон я поставил на пол, и если собирался вздремнуть, то легким движением ноги заталкивал его под диван.

Пробудившись, не менее легким и изящным движением я дергал за провод, извлекая пыльный аппарат на свет Божий.

Генрих смотрел на этот диван со смешанным чувством ужаса и презрения.

Мне же иногда приходилось жить на диване сутками. Я к нему привязался.

Поэтому, войдя в свой офис после трехнедельного отсутствия, я первым делом повалился на диван, положил ноги на боковину и блаженно вытянулся.

– Приятно посмотреть, – ехидно проговорил Генрих, заглядывая в комнату.

– И кто же сподобился вернуть тебя к жизни, а? Кто вправил тебе мозги? Лена, не иначе?

Этот человек мог испортить все одним словом. И испортил.

– Чтобы я больше не слышал этого имени в этих стенах, – проинструктировал я Генриха с дивана.

– О-о-о! – Генрих понимающе закатил глаза за стеклами очков в позолоченной оправе. – Трагедия на личном фронте… Но теперь кризис преодолен, Костя? Ты снова приступил к делам?

– Считай, что так, – мрачно кивнул я. – Радуйся, кровосос. Эксплуататор трудового народа.

– Вот список поступивших предложений для трудового народа, – сказал Генрих и неожиданно резко швырнул в меня записной книжкой. Я поймал. – Ознакомься и выбери, чем будешь заниматься. Чем быстрее, тем лучше.

– Быстро только кошки родятся, – пробурчал я, перелистывая страницы.

Предложений было много. Даже слишком много.

– Это какой-то бум, – поднял я глаза на Генриха. – Они все с ума посходили?

– Это не бум, – самодовольно улыбнулся Генрих, от чего ожили его тщательно подбритые усики. – Это правильно организованная рекламная кампания. После истории с захватом заложников на обменном пункте мне гораздо проще стало убеждать клиентов в твоей квалификации.

– Они все – заложники? – уточнил я. – Или терраристы? В любом случае – пошли они к черту. Мне что-нибудь попроще… Я все-таки первый день на работе.

– А где ты был сегодня утром? – осведомился Генрих, – Я тебе звонил, а там только этот автоответчик твой… И дурацкая фраза «А вы уверены, что попали туда, куда надо?» Придумай что-нибудь поостроумнее… Так где тебя носило?

– Я был в милиции, – ответил я и потянулся, с удовольствием наблюдая за тем, как лицо Генриха становится озабоченным.

– И что на этот раз? Куда ты влип? – спросил Генрих, ослабляя узел галстука, словно ему не стало хватать воздуха. – От чего мне тебя отмазывать на этот раз?

– Расслабься, – посоветовал я. – Я чист как стеклышко. Со мной консультировались.

– Они там совсем обалдели, – покачал головой Генрих. – Что уж, больше консультироваться не с кем? Ты уж им наконсультируешь… – Продолжая качать головой, он ушел к себе и пять минут спустя позвонил, хотя вполне мог крикнуть – обе двери были распахнуты.

– Ты не врешь? – с надеждой спросил Генрих. – Ты и вправду никуда не успел влезть?

– Расслабься, – повторил я. – Я консультировал двенадцатое отделение.

Завтра пойду в тринадцатое. Они записались ко мне в очередь на всю неделю.

– Болтун!. – в сердцах сказал Генрих и бросил трубку.

Его рассерженное состояние продолжалось минут пять, потом Генрих поднялся (мне был слышен скрип кожаного кресла) и вышел из своего кабинета.

Он постоял в коридоре, выдерживая необходимую паузу, и только потом просунул в дверь ко мне лысеющую голову.

– Ты выбрал себе дело? – сухо поинтересовался он.

– Номер пять, – ответил я с дивана. Под этой цифрой в списке Генриха значился некий бизнесмен, который с некоторых пор озадачился вопросом: «Что делает жена, когда мужа нет дома?»

– Достойный выбор, – прокомментировал Генрих – Когда собираешься приступать?

– Ближе к вечеру.

– Совсем хорошо, – озабоченные складки у переносицы разошлись, и Генрих даже изобразил нечто вроде улыбки. – Не люблю, когда нарушается режим.

Работа должна делаться постоянно и равномерно.

Я скорчил гримасу, символизирующую мое отношение к этому заявлению юриста. Мне б ближе к сердцу старая поговорка о том, что постоянный и равномерный труд отрицательно сказывается на здоровье коней. Генрих как-то заметил по этому поводу, что у нас существенно различные менталитеты. Я удивленно поднял брови и сказал, что, по-моему, менталитет – это такая болезнь и что я уж наверняка ею не страдаю. Генрих не без злорадства согласился.

– Итак, – продолжал вещать Генрих, стоя в дверях моей комнаты. – Сегодня вечером ты будешь занят по работе. А как насчет того, чтобы в субботу культурно развлечься? Отметить твое возвращение к людям?

– Разве я был в джунглях? – обиженно спросил я, но тут же подумал, что, пожалуй, так оно и есть.

– В субботу в клубе «Ультра» выступает… – Генрих наморщил лоб, вспоминая имя гастролера. – Ну этот, грузин… Не Кикабидзе, другой. Муладзе, что ли?

– Ты собираешься идти в «Ультру»? – ехидно спросил я. – А врач тебе разрешил посещение концерта?

– Все нормально, – отмахнулся Генрих. – Я навел справки. Муладзе не опасен для моего здоровья.

Сложности с посещением ночных клубов возникли у Генриха с пару месяцев назад, когда очередная двадцатилетняя пассия затащила его в «Ультру» на концерт какого-то московского певца, о котором Генрих до того памятного вечера ничего не слышал. Но афиши висели по всему городу, билеты были чертовски дорогими, и Генрих решил что мероприятие достойно его персоны. Он забронирова самый ближний к сцене столик, что едва не закончилось для него трагически. Для Генриха, а не для столика.

Певец, в соответствии с последними тенденциями шоу-бизнесе, оказался сексуально сориентирован совсем другую сторону, нежели большинство мужского населени?

Вдобавок, он оказался чертовски раскрепощенным. И уж во время второй песни, раздевшись по пояс, запрыгнул Генриху на колени, продолжая раскрывать губы и иногда даже попадать в фонограмму. Помимо того, что у юриста не вызвало особой радости само пребывание заезжего певца гомосексуальных радостей на его коленях, гастролер к тому же тянул килограммов на восемьдесят с гаком. И еще от него пахло убийственной смесью женского парфюма и мужского пота. Через минуту такого кайфа Генриху стало плохо с сердцем.

– Я наводил справки, – повторил Генрих. – Этот грузин не прыгает на пожилых юристов, как тигр на антилопу. К тому же я больше не буду садиться так близко к сцене. Одного раза достаточно. Так ты пойдешь? Само собой, с дамами. Я с Полиной, а ты с Лен… – Генрих вспомнил слишком поздно о моем запрете.

Я сделал зверскую рожу и схватился пятерней за левую сторону груди, что одновременно означало сердечную недостаточность от генриховских оговорок и желание вытащить оружие из наплечной кобуры (если бы она была на месте), чтобы как следует шугануть юриста из моей комнаты.

Генрих все понял и махнул рукой на меня и на перспективу совместного проведения субботнего вечера.

Но, как оказалось, ненадолго. Минут через двадцать он позвонил мне из своего офиса и вкрадчиво проговорил:

– Костя, но если ты до субботы помиришься со своей… То тогда давай прошвырнемся в «Ультру», ладно?

Я повесил трубку. Что это еще за слово «помиришься»? Я с ней не ссорился. Мы просто обозвали друг друга всеми мерзкими словами, какие только знали, и разошлись в разные стороны. Я, правда, позже хотел вернуться, потому что вспомнил еще несколько эффектных выражений…

Но вспомнил выражение ее глаз, когда мы последний раз смотрели друг на друга в упор… Нет, спасибо. К таким не возвращаются.

12

В шесть часов вечера я и мой клиент, тот самый ревнивый «номер пять» из списка Генриха, встретились в небольшом кафе в центре Города. Я получил инструкции, фотографию супруги клиента и двести долларов задатка.

Мне надлежало заполучить доказательства супружеской неверности в виде фотографий, аудио, или видеозаписей.

Сам клиент объявил жене, что уехал на две недели в Турцию, но на самом деле засел в одной из городских гостиниц, выжидая моего сигнала, чтобы лично накрыть неверную жену.

– Надеюсь, вы не планируете двойного убийства в состоянии ревности? – сразу спросил я.

– А это посмотрим по обстоятельствам, – мрачно буркнул клиент. На том и договорились.

Час спустя я наблюдал за молодой женщиной, выходящей из косметического салона. Было достаточно заглянуть ей в глаза, чтобы понять – долго работать над этим делом мне не придется. Собственно говоря, одной лишь фотографии этих глаз хватило бы для приступа бешеной ревности у мужа. Просто порнография какая-то, а не глаза. Крутое трехиксовое порно.

Так что в одиннадцать вечера я уже поставил «Оку» у своего подъезда и выключил мотор. Две «полароидовские» кассеты были отщелканы, – а в квартире моего клиента установлены два диктофона – в спальне и в зале. Завтра я собирался поработать видеокамерой, потом отсортировать материал и представить его заказчику. И понаблюдать за его лицом.

Я едва успел войти в квартиру, снять ботинки и убрать в шкаф сумку с фотографиями, как в дверь позвонили.

Я посмотрел в «глазок» и громко сказал:

– Даже и не думай.

Она снова нажала кнопку звонка.

– Возвращайтесь в семью, девушка, – посоветовал я.

Еще один звонок.

– Займитесь чем-нибудь общественно-полезным, в конце концов!

Она снова жмет на кнопку. Наивная, она надеется оказаться более упрямой, чем я?!

– Ну и что тебе нужно? – холодно спросил я, все-таки отворив дверь и глядя на Ленку сверху вниз.

– А войти можно?

Я изобразил на лице глубокое возмущение подобными намерениями.

– Скажи «спасибо», что я открыл тебе дверь!

– Спасибо, – кротко произнесла она, потупив взгляд, и это было словно удар в солнечное сплетение. Весь мой словарный запас, унесло с попутным ветром в Африку.

Я стоял, смотрел и молчал.

Я молчал, когда она прошла в квартиру, включила свет в комнате и уселась в кресле, поджав ноги под себя. Женщины. Иногда просто не хватает слов. Как, например, сейчас.

Ничего, я про себя отсчитал от десяти до одного, глубоко вдохнул и прикрыл дверь. Не защелкивая замок, чтобы в нужный момент моя бывшая подруга могла легко и быстро покинуть квартиру, роняя отнюдь не скупые слезы на линолеум. По крайней мере я надеялся, что все сложится именно так. И чем скорее, тем лучше. В противном случае…

И случай вышел действительно противный. Она взяла инициативу в свои руки.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – прозвучал тихий голосок. Вот тебе и раз. Меня моментально поставили в положение обороняющейся стороны. Далее все могло развиваться по следующему сценарию: «Ты ничего не хочешь мне сказать?» – «А что я должен тебе сказать?».

«А ты не знаешь?» – «Понятия не имею!» – «А мог бы что-нибудь придумать… Или ты уже совсем отупел? Или ты не помнишь, о чем именно мы говорили в последний раз?»

Волей-неволей придется доказывать, что не отупел и не обеспамятел. А доказывать свою невиновность – это уже не в моем стиле. Я предпочитаю презумпцию невиновности: доказывайте мою вину сами. А не сможете…

– Так ты ничего не хочешь мне сказать?

– Ничего? Ха-ха, это гораздо больше, чем ничего, но по преимуществу матом, – выпалил я, надеясь, что фраза убьет ее наповал и заставит выбежать в слезах из квартиры через незапертую дверь.

Но она пропустила мою тяжелую артиллерию мимо ушей. Фу, обычная мужская Грубость. Когда им нечего сказать, они начинают ругаться. Козлы.

– Ты решил? – Это уже был второй вопрос, и увиливать больше я не смог.

Я сел напротив Ленки, уставился на нее в упор и членораздельно произнес:

– Что еще я должен был решить?

– Ты должен ответить на мое предложение.

– О Господи, – вздохнул я. – Ты что, с одного раза не понимаешь?

Она посмотрела мне в глаза, и я отвел свой взгляд первым. В последнее время я многое понял насчет пресловутой «войны полов». Я стал понимать мужчин, которые все споры с женщинами начинают и заканчивают оплеухой.

Причем они очень торопятся влепить женщине оплеуху. Ведь если хотя бы на секунду замешкаться – это конец.

Женщина переговорит, переплачет, переласкает.,. Или просто проведет ноготками вдоль вашего позвоночника. И добьется своего.

Так что единственный способ победить – это оплеуха. На Ленку у меня рука не поднималась. И я проиграл, я был вынужден заново слушать все ее доводы, все ее жалобы, всю эту лирику, которая в совершенно невообразимых количествах произносилась маленькими губками (бледно-розовая помада), принадлежавшими будто и не медсестре, а какой-нибудь сочинительнице любовных романов из южноамериканской жизни.

13

Это началось довольно давно. Года два назад. Я и Ленка оказались соседями по лестничной площадке. Если совсем точно, то соседями были с одной стороны я, а с другой – Ленка и ее муж.

То, что произошло дальше, мне казалось совершенно естественным – достаточно поставить рядом толстенького лысоватого Ленкиного мужа и… Ну, я, конечно, не эталон мужской красоты. Но на лестничной площадке конкурентов у меня не было.

Примерно с год наши отношения развивались вполне нормально, то есть без огласки. Ленкин муж стал часто ездить в командировки, и нас это устраивало.

Веселенькое было время. Если бы не таинственный доброжелатель, настучавший на нас, это время, возможно, длилось бы и до сих пор. Романтика запретных встреч, кайф наставления рогов супругу, адреналин в крови… При воспоминании о тех месяцах мне кажется, что при соприкосновении ладоней – моей и ее – проскакивала электрическая искра, ввергавшая нас в состояние кратковременного помешательства на любовной почве.

Сейчас это кажется сном. Сейчас это кажется несбыточным идеалом, мечтой. Но это было. Что бы в данный момент ни говорили я и она.

С Ленкиным мужем даже пришлось подраться. Я победил, но особенного проку в этом не было. Посрамленный и оттого еще больше полысевший муж перестал ездить в командировки, сидел целыми днями дома и бдил.

Самое печальное, что он действительно любил Ленку. Какие чувства к нему испытывала она, – этого я не знаю. Скорее всего бурных страстей там не было уже давно. И вряд ли они вообще были. Но чем меньше она любила его, тем настойчивее он пытался ее вернуть.

Вскоре он сообразил, что сидеть дома и изображать из себя негатив Отелло – это не выход. Жену надо было возвращать по-другому. Он не мог стать моложе, выше и красивее. Но он мог стать богаче. И Ленкин муж выбрал именно этот путь к сердцу женщины.

Мы с Ленкой не сразу поняли его коварство. Он опять начал пропадать в разъездах, предоставляя нам неограниченное время для развлечений. Мы даже начали забывать о нем, когда наступил сентябрь. А вечером первого сентября Ленкин муж вернулся домой. Вернулся, чтобы сделать заявление.

Он сообщил жене, что за последние месяцы сумел сильно «подняться» в той коммерческой структуре, где трудился. Поднялся до такой степени, что его отправили создавать филиал этой самой структуры в Питере. Повышение по службе сопровождалось подарком от фирмы в виде двухкомнатной квартиры на Васильевском острове и служебной «Волги». Дальнейшая перспектива сулила еще большие материальные блага, которые Ленкин муж весьма красноречиво и подробно расписал. Закончил он тем, что задал вопрос: "Если хочешь поехать со мной в Питер, то ты должна раз и навсегда покончить с походами «налево».

В противном случае ты останешься здесь и больше не получишь от меня ни копейки".

Расчет оказался точным – Ленка крепко задумалась. Ей хотелось поехать в Питер, ей хотелось быть женой преуспевающего бизнесмена… А с другой стороны был я.

В таком задумчивом состоянии она и навестила меня тогда – хмурая, без косметики, с волосами, стянутыми сзади в пучок простой резинкой. Она изложила мне ультиматум своего мужа.

– Что скажешь? – последовал вопрос. Я был слишком легкомысленно настроен в тот вечер. Я улыбался.

– Дело твое, – сказал я. – Хочешь ехать с ним – поезжай, я не обижусь…

– Что? – Тонкие брови удивленно выгнулись дугой. – Ты так легко меня выпроваживаешь?! Мне казалось, у нас были достаточно серьезные отношения! Ты говорил…

– Чего только не скажешь в определенные моменты взаимоотношений с женщинами, – перебил я. – Мне с тобой было хорошо, тебе со мной – тоже неплохо. Но ситуация изменилась – сейчас тебе выгоднее выбрать не меня, а мужа. Питер, квартира, машина – все это на дороге не валяется. Или ты собираешься всю жизнь работать медсестрой? Ведь твое медицинское заочное образование накрылось, кажется, в прошлом году?

– В позапрошлом, – уточнила Ленка.

– Тем более. Лови свой шанс, поезжай с мужем… – напутствовал я ее. – Можешь его не любить, но хотя бы делай вид, что любишь, иначе ваша семейная жизнь превратится в длинный сеанс боев без правил.

– И это все, что ты можешь сказать? – презрительно прищурилась она. – Ты, гад, даже не пытаешься удержать любимую женщину! Ты пальцем не пошевелил, задницу с дивана не приподнял! Я-то, дура, была готова послать мужа к чертовой матери и…

– Ты хотела предложить мне жениться на тебе? – уточнил я. – Мы как-то обсуждали этот вопрос и пришли к выводу, что из меня не может получиться нормальный супруг. С моей работой, с моим образом жизни…

– Хватит болтать! – взорвалась Ленка. – Хватит придумывать отговорки.

Тебе просто наплевать на меня, да?

Да?

– Судя по твоему лицу, – заметил я, – ты очень хочешь, чтобы я ответил «да». Я окажусь полным ублюдком, ты – невинно пострадавшей. Можно будет броситься мужу на шею и оплакивать загубленную любовь. А потом с чистой совестью ехать в Питер. Этого ты хочешь?

– Знаешь, чего я хочу? – она уже почти кричала. – Врезать тебе чем-нибудь тяжелым по башке!

После этого разговор продолжался еще очень недолго, сопровождаясь резкими жестами и движениями с обеих сторон. А потом она заплакала и убежала домой. Я представил, как она рыдает на плече мужа, а тот довольно улыбается и гладит ее по голове, говоря: "Ну вот видишь…

Я же тебе говорил. Тебе нужен только я…" Мне стало противно.

Нервы у меня в тот вечер расходились настолько, что сразу же после ухода Ленки я достал из холодильника начатую, бутылку водки, смешал с томатным соком и выпил.

Это была плохая идея.

Когда я размешивал красную смесь в своем стакане, я успокаивал себя тем, что никакой трагедии не произошло.

На самом деле Ленка сразу решила ехать с мужем в Питер и пришла лишь для того, чтобы выслушать мои просьбы остаться, а потом послать меня к черту. Но просьб не было, и она, обидевшись, устроила обычную бабью истерику. Тоже мне, метод… Реветь два часа кряду, как будто от этого что-то изменится. Вот у мужчин более практический подход – если возникает сложная проблема, выпиваешь водки, забываешь проблему и ложишься спать.

Никакого стресса, никаких истерик. Все чинно и спокойно.

Так я думал, прежде чем выпил свой первый стакан. Потом мне стало тепло и грустно. Я стал думать о том, какая я сволочь. Ленка приходила ко мне в надежде, что ей предложат любовь до гроба и новый штамп в паспорте, а ее жестоко и цинично обломали… Какая же я скотина!

После второго стакана я стал вспоминать наши лучшие дни, проведенные вместе с Ленкой, и чуть позже обнаружил, что глаза у меня наполнились слезами. Мне стало совсем грустно и очень жарко.

Затем я решил, что ехать в Питер с обновившимся мужем будет для Ленки лучше, чем связываться со мной.

Я бы никогда не смог обустроить жизнь этой женщине… И никакой другой женщине тоже. Так я перешел к оплакиванию своей никчемной жизни.

Я оплакивал ее потом шесть дней кряду. Я мог бы заниматься этим и дольше – я знаю людей, которые занимаются этим годы и даже десятилетия.

Настоящие профессионалы.

Но мне помешали. Меня заставили умыться холодной водой, протрезветь и вынести из квартиры пустые бутылки. И заставили меня не Генрих и не Ленка, и даже не капитан Панченко вместе со своим белобрысым компаньоном.

Меня заставил это сделать мертвый Паша Леонов. Павел Александрович. Не знаю, много ли добрых дел он совершил при жизни, но вот фактом своей смерти он уж точно одно доброе дело совершил. Он вытащил меня из пьяного безвременья.

Много недель спустя, уже зная гораздо больше о покойном Павле Леонове, я стал задаваться вопросом: «Если бы Леонов знал, что потом случится, вытащил бы он меня из той драки или бросил бы валяться там на полу, да еще врезал бы пару раз по почкам?»

Не знаю, не знаю… Но уж пить со мной на брудершафт он бы точно не стал. Кстати, я бы тоже не стал с ним пить. По ряду причин, из которых стремление к здоровому образу жизни было отнюдь не главным.

И еще: мне не стоило давать ему тогда свои визитные карточки. Ни шестнадцать, ни пятнадцать… Ни одной.

За окнами сгустилась тьма, которую кое-где пробивали бледные звездочки.

Мы сидели друг напротив друга, и можно было даже ничего не говорить. Мы просто смотрели: я на нее, она на меня. Казалось, что в этом нет никакого смысла, потому что мы знали друг друга целую вечность, но… Но это уже была другая Ленка, не принадлежащая мне. И, наверное, это был уже другой я.

– Этого хочет любая женщина, – говорил я. – Чтобы муж ночевал дома, чтобы в этом доме был достаток… Вряд ли бы ты получила это со мной.

– У меня эта больница уже вот где, – Ленка провела ладонью по горлу. – Может, я буду с мужем в той фирме работать… Или другую работу найду – в Питере ведь возможностей гораздо больше, чем здесь…

– Большой город, большие возможности, – согласился я. – Тебе нужно ехать. Твой муж не дурак, он все сделал правильно…

– Я знаю, – кивнула она. – Это наш шанс – и мой, и мужа…

– Тебе нужно ехать, – повторил я.

– Я знаю… – тяжелый вздох, и ее ладони закрывают лицо. – Только…

– Что?

– Я все равно тебя люблю.

Она отняла руки от лица, и по ее глазам я понял, что и от меня ожидается аналогичное признание.

– Ну, – переведя взгляд на ковер, сказал я. – Ты мне тоже всегда нравилась…

– Мне тяжело уезжать и оставлять тебя здесь. Я уже сейчас скучаю…

– Я тоже, – ответил я, и отчасти это было правдой.

– Может, я буду иногда приезжать? – с надеждой спросила она. – Скажем, на выходные? Вроде как к подруге в гости…

– Муж у тебя не дурак, – напомнил я.

– Придумаю что-нибудь другое, – с неожиданной легкостью сказала Ленка.

– Не хочу тебя терять…

Мы сидели друг напротив друга, а потом внезапно она очутилась у меня на коленях. Вкус ее губ был прежним, и это оказалось гораздо лучше, нежели все, что у нас было в последние недели перед приездом Ленкиного мужа… Потому ли, что теперь к вкусу ее губ примешался горький аромат грядущего прощания?

Потому что это был последний раз? Потому что и я, и она хотели запомнить этот вечер?

Я запомнил. Я очень хорошо все запомнил. Ее ласковые пальцы, ее гладкую кожу, ее горячие бедра… И она заплакала, когда все было завершено.

Потом я долго сидел в кресле, выключив свет в комнате, закрыв глаза и отключив свое восприятие окружающего мира. Темнота, тишина, усталость.

И вроде бы все пришло в норму. Все потихоньку восстанавливалось. Я не пью уже второй день. Я снова взялся за дело. Генрих мною доволен. Мы больше не враги с Ленкой. Вот они, кубики, из которых складывается пирамида моего ежедневного существования. Все пришло в норму.

Все сложилось заново. Можно сидеть, закрыв глаза, и ни о чем не думать.

Через какое-то количество времени я услышал, как надрывался телефон. Я снял трубку. Звонил Гарик. Сказал, что зайдет ко мне в гости. Голос у него был какой-то усталый.

– Много работаешь? – сочувственно спросил я.

– Возможно, – ответил Гарик. – Так я зайду? Ты будешь дома?

– Куда я денусь.

Вот так. Скоро ко мне придет старый приятель. Еще один кубик в пирамиду. Все понемногу налаживается, все возвращается на круги своя. Я не видел Гарика уже месяца два, а тут он вдруг решил ко мне наведаться. И все в один день. Все один к одному – все становится как раньше. Ну, с учетом Ленкиного отъезда, почти как раньше.

Я все еще сидел в кресле и блаженствовал. И не знал, что через несколько минут пирамида, которую я считал заново возведенной и вполне устойчивой, начнет стремительно разваливаться, внося в мою жизнь хаос, боль, отчаяние…

Началось с Гарика.

14

Он вошел ссутулившись чуть больше, чем обычно. Пожаловался на дождь и поставил раскрытый зонт сушиться на кухне.

– Как твои дела? – спросил он тусклым утомленным голосом. – Как работа?

– Все по-прежнему, – не без гордости сказал я. В тот момент я был доволен возвращением к нормальной жизни. Иногда отсутствие перемен – это просто здорово.

– Тебе везет, – отозвался Гарик. – Не то что мне. У меня все меняется семь раз на дню, начальство скучать не дает, жена тоже… Одна отрада – послали в прошлом месяце на курсы в Москву, как на курорт съездил. Знай себе спи на этих самых лекциях… Хоть пришел немного в себя.

– А выглядишь ты все равно не очень, – заметил я.

– Ну так – фыркнул Гарик. – Я уж десять дней как вернулся. Меня тут быстро довели до прежнего состояния! – Он недовольно тряхнул головой. – Ну да черт с ними со всеми! Я к тебе по делу…

– Хорошо, – сказал я.

– Ничего хорошего, – немедленно отозвался Гарик. – Перестань скалиться, дело на самом деле противное. И срочное. А то стал бы я к тебе тащиться по дождю в одиннадцать часов вечера!

– Уже одиннадцать? – Я посмотрел на часы и убедился, что Гарик прав. – Ничего себе! Как быстро время летит…

– Это уж точно, – недовольно пробурчал Гарик. – А я, между прочим, дома еще не был. У нас совещание закончилось в половине девятого, потом кое-какие оперативные материалы просматривал…

– Зашел бы завтра, – любезно предложил я. – Что уж так себя изводить?

Это же не вопрос жизни и смерти, в конце концов…

– Ошибаешься, Костя, – сказал он. – Именно вопрос жизни и смерти.

– Чьей смерти? – недоверчиво улыбнулся я. Общение с Ленкой настроило меня на благодушный лад. Я забыл о существовании такого слова – «смерть».

Гарик любезно восполнил провал в моей памяти.

– Сейчас расскажу, – уклончиво ответил Гарик.

Прежде чем приступить к обещанному рассказу, он с наслаждением стянул с шеи галстук и бросил его на ковер.

– Так-то оно лучше, – пробормотал он, расстегивая пуговицы рубашки. – А то прямо задыхаюсь с этой удавкой…

– Так что там насчет жизни и смерти? – напомнил я.

– С этим, как всегда, большие проблемы, – усмехнулся Гарик. – Не уживаются они друг с другом. Так вот, Костя… Помнишь, был такой деятель – Артур? Торговал наркотиками, нанял нескольких милиционеров в качестве «крыши»…

– Незабываемая личность. Ему осталось не то семь, не то восемь лет исправительных работ.

– Семь, – уточнил Гарик.

– Лучше, если бы восемь. Хотя и это вряд ли его исправит. А с чего ты вдруг вспомнил про него? Снится по ночам?

– Мне уже давно ничего не снится по ночам, – признался Гарик. – Полное отключение. Провал, а через секунду звонит будильник. И так каждую ночь…

– А при чем здесь Артур? – снова напомнил я. – Ты что-то слишком часто сбиваешься, Гарик… Это неспроста.

– Усталость, – вздохнул Гарик. – Так вот, Артуру этому осталось сидеть еще семь лет. Ты его помнишь, и он тебя тоже не забыл.

– Приятно, – сказал я. – Приятно, что человек, получивший от тебя по морде, потом всю жизнь хранит эти воспоминания. Иначе я бы считал, что моя жизнь проходит зря.

– Тогда с Артуром тебе повезло: он помнит все. И кто кому врезал по морде, и кто кого отправил париться на зону…

– А откуда ты знаешь – помнит он или нет? – удивился я. – Ты что, ездил к нему в гости? Отвозил передачку?

– Возможно, придется к нему съездить, – задумчиво проговорил Гарик. – Попробовать поговорить с ним…

Если он захочет. Видишь ли, Костя… Вчера вечером в городское управление внутренних дел пришел факс из того исправительно-трудового учреждения, где содержится наш общий знакомый Артур.

– Жалуются на его поведение? – предположил я.