Текст книги "Власть подвала"

28

Милиция беседовала со мной два раза и оба раза это были в основном формальности. Обстоятельства смерти были предельно ясны. Мне пришлось показать этим людям записку, адресованную мне, и тетрадь стихов. В его чемодане они нашли дневник. Из дневника было ясно, что усопший страдал периодическими приступами сильной меланхолии и имел суицидальные склонности. Так это называется. Потом меня оставили в покое.

Огромная собака теперь жила со мной. Когда она стояла рядом, мне было не по себе: ее морда была на уровне моего локтя. Ходила и бегала она с грацией крупной лошади. Когда ей что-то нравилось, кончик хвоста загибался вверх. Иногда она лаяла – звук был таким низким, как будто взяли самый нижний аккорд на церковном органе. Звучало это как очень громкое «гу».

Через пару дней я ее сплавил, временно отдал двоюродному племяннику Боре, который был глуповат, жил в деревне и пытался разводить свиней. Большая собака его устраивала.

В последнюю встречу милиционер спросил меня о моей профессии. Он пытался понять какова была связь между мной и мертвым.

– Поэт, – соврал я.

– Вы этим зарабатываете на жизнь?

– Нет, не зарабатываю. Но должен же кто-то двигать культуру.

На этом от меня отстали. Я вышел на балкон и смотрел как удаляется долговязая фигурка человека в штатском, который только что задавал мне вопросы.

Фигурка уходила, но вина оставалась. До сих пор мне казалось, что умерший все время присутствовал, был рядом, – наверное, потому, что все разговоры были о нем. Но сейчас этот молодой служитель порядка уходил в душную муть далекой улицы и вместе с ним уходили вопросы, ответы, все вопросы без ответов и ответы без вопросов – ответы, которые сами приходили на ум. В тот вечер было так жарко, что даже в темноте на раскаленном асфальте дрожали лужицы миражей и отражали автомобильные фары – совсем как настоящая влага. А утром следующего дня ко мне заявилась Элиза, собственной персоной.

Она предлагала мне серьезное дело.

– Нужно найти человека.

– Я помогаю в бизнесе, а не в полицейских авантюрах.

– Это и есть бизнес.

– К тому же, я сейчас не работаю. Технические проблемы.

– Какие еще могут быть проблемы?

– Слишком велика смертность. Выше красной черты. Мои клиенты иногда гибнут, – соврал я, – но я не допускаю больше двух смертей в год. В этом году лимит исчерпан.

– Я не могу ждать до зимы. Мы как-нибудь договоримся.

– Не выйдет. В систему проник вирус и я сейчас не отвечаю за результат.

– Ты используешь компьютер?

– О, еще бы, – соврал я, – у меня все на компьютерах.

– А я не верю.

Я провел ее в спальню и показал ей мою систему спасения. Система внушала уважение.

Она села на кровать так, чтобы показать мне ноги.

– Здесь пахнет женщиной, – заметила она. – Ты меня хочешь?

– Хочу ровно столько, сколько любую другую вмеру симпатичную, вмеру упитанную и в полном расцвете сил. Не больше того. А что касается женщин, то мои друзья здесь иногда устраивают оргии.

– У тебя нет друзей, – тонко заметила она. – Помоги мне, он меня уничтожит.

Он разрушит мой дом.

– Сожжет, – уточнил я. – не разрушит, а сожжет.

– А-аа, – да ты не так прост.

– Что ты о нем знаешь?

– Все. Имя, рост, вес, привычки, цвет глаз. Его слабости.

– Его слабости. Например, женщины? – довольно уверенно предположил я.

– О, нет, нет. Только не женщины. После ранения он стал импотентом. Это так, хотя он это и скрывает. У меня есть его фотографии.

Она сходила за сумочкой и показала мне несколько фотографий Бецкого.

Фотографии были сделаны давно, лет пять или семь назад, не меньше.

– Почему ты его боишься? Поставь охрану.

– Если он тебя нашел, охрана не поможет.

– Он так силен?

– Он силен лишь в своем деле. Он умеет только поджигать, но если он взялся поджечь, то спасения нет.

– Подкупи его.

– Невозможно. Его можно только уничтожить физически. Нам повезло, в первый раз мы вовремя заметили нападение и он ушел. Но он вернется и сделает все, что задумал.

Я еще раз посмотрел на фотографию. Все люди, сами не замечая этого, делятся на породы и виды. Улыбка, смех, нахмуривание бровей, интонации, взгляды на основные вопросы жизни точно так же передаются от матери к ребенку, как и гены. Так же, как множество собачьих пород различаются размером, окраской и формой рыл, так мы отличаемся способом улыбаться, плакать или слушать сказки.

Этот человек быль очень силен и жесток, но он умел улыбаться. Или умел пять лет назад.

– Я не могу тебе помочь. Этот человек сильнее меня.

29

Но, чтобы ни происходило в эти дни, главная проблема оставалась, она висела надо мною как меч, привязанный на волоске: кто-то использовал меня в своих целях, причем он был гораздо сильнее и опытнее чем я. Я не мог воспользоваться контрколдовством, чтобы избавиться от его влияния. Я не мог, например, произнести заклинание вроде такого: «Я больше не буду тебе подчиняться».

Конечно, это было бы совершенно определенным обращением к Кси. Но Кси из всех путей выбирает самый короткий и незапутанный. При таком проивостоянии двух воль, которое есть сейчас, Кси скорее всего, просто убьет меня – и тогда я действительно не буду больше ему подчиняться. Начать заклинание со слов «я больше не буду…» или «я больше никогда…» это все равно, что лечь на рельсы перед идущим поездом.

Поэтому все, что я мог сделать – это перестать работать и понаблюдать за его реакцией. Он должен выдать себя, какие-то новые, необычные или неожиданные вещи должны случиться в моей жизни. И, уже исходя из них, я попробую что-то узнать о нем, узнать кто он, где он, чего он хочет и как с ним бороться. Кси не реагирует на мысль, поэтому думать я мог что угодно и сколько угодно, а вот записывать мне было ничего нельзя – любые записи через посредство Кси могли быть прочитаны на расстоянии сильным магом.

Я привык делать мелкие заклинания здесь и там, вобщем-то на каждом шагу моей жизни. Это сильно упрощало дела. Теперь я чувствовал себя как без рук. Я снова стал обычным человеком, таким как большинство: ничего толком не умеющим, не владеющим течением жизни и времени. Хотя я прожил в таком состоянии три первых десятилетия своей жизни, все же теперь я ходил как больной или инвалид.

Я много гулял. Погода продолжала оставаться жаркой. Но уже начинали дуть ветры, предвестники будущих перемен. Радиопрогнозы обещали шквалы и проливные дожди, но облака гуляли лишь вдоль горизонтов и вечерами со всех сторон сверкали отдаленные молнии. Ветер поднимал пыльные бури и маленькие смерчи, пыль шла плотно, стеной, забивалась под одежду и мешала дышать. Вечерами ветер переходил в ураган, пыль поднималась выше и застилала небо. В свете автомобильных фар она казалась розовой и светящейся. Деревья гнулись и плясали с громким гулом так, будто их вот-вот вырвет из земли, будто они держатся корнями из последних сил. В один из таких вечеров я шел через парк своей привычной дорогой. С одной стороны от меня был закрытый магазин со ставнями на окнах, а с другой полуразобранный скелет другого, давнего магазина: торчали железные ржавые прутья и к этому остову крепились остатки тяжелой дощатой стены. Вдруг порыв ветра сорвал эту стену и бросил ее прямо на меня. Все случилось так быстро, что я не успел сделать ни одного движения, даже самого маленького. Я все так же стоял, ветер мел пыль в лицо и рвал волосы на моей голове, все так же гудели тополя, надутые воздухом как шары, а у моих ног лежала упавшая стена весом не меньше тонны. Это называется на волосок от смерти. Пускай не на волосок – на пол метра.

Это могло быть предупреждением. В принципе, штучки вроде несчастных случаев Кси любит больше всего. Не думаю, что меня действительно пытались прихлопнуть стеной как муху книжкой. В этом случае я бы имел хотя бы маленькую травму. А если так, то скоро предупреждение должно повториться.

Оставаясь предельно осторожным, я стал ждать. Я переходил улицу только на зеленый свет и только если вблизи не было машин. Я не становился на высокие предметы и не гулял по вечерам. И все же, уже на следующий день меня предупредили снова.

На стадионе, где я делал утреннюю пробежку, разбирали старый сарай. Сарай был сделан очень добротно: каменные стены и деревянная крыша, которая лежит на трех толстых бревнах. Работники развалили одну стену и пытались сорвать крышу.

Повозившись, они привели большой трактор и привязали длинный белый канат в два или три пальца толщиной. Трактор поехал вперед и забуксовал. Канат растягивался как резиновый, видимо, сделанный из упругой синтетики. Трактор буксовал, но крыша не двигалась. Это было интересно и я остановился, чтобы посмотреть. Рядом со мной остановилась красная иномарка, довольно дешевая, водитель вышел и пошел давать трактористу советы. В этот момент одно из трех бревен вылетело из крыши, сорванное силой упругого каната и полетело прямо в меня – просто как скобка, пущенная мальчиком из рогатки. Я стоял у старой груши и один конец бревна врезался в ствол; бревно развернуло с воздухе и бросило на иномарку. Автомобиль сжало в гармошку, вылетели стекла. И спустя секунду на меня посыпался дождь сбитых с дерева зеленых груш. Второе предупреждение было похлеще первого.

Но этим день не закончился. Вечером меня чуть было не ужалила змея. В доме отключили воду, как то частенько делают летом в самую жару. Пришлось идти к источнику. У источника было полно народу и я, заняв очередь, отошел подальше, к старому мшистому бревну, сел на него и снял босоножки. Трава была неожиданно влажной. Я отдыхал, как можно отдыхать лишь растворяясь в природе; вечер был тих, свиристели стрижи, дорога прерывалась самодельным мостиком. Еще в недавнем прошлом была возможна река, бегущая куда-то, и дорога, ведущая в неизвестную даль. Сейчас мы мыслим иначе. Сейчас мы живем в гиперпространстве информации, которое стремительно наращивает свои измерения и все наши дороги ведут к определенным населенным пунктам, а реки впадают в совершенно определенные моря.

И все же. И все же по небу плыли сиреневые и ярко-розовые облака, чуть плескалась вода ручья под старыми вербами. Весь этот пейзаж, а особенно вербы вдоль ручья, воскрешали в памяти – даже не в памяти, а в том вечно катящемся гуле навсегда забытого, который служит для памяти фоном и драпировкой – воскрешали неопределенное счастье. Я пошевелил босыми пальцами и заметил, что в траве, как раз между моих ступней лежит гадюка.

Это был небольшой змееныш, сантиметров тридцать длиной. Я медленно отвел одну ступню. Заметив мое движение, змееныш свернулся в плоскую пружинку.

Приготовился напасть. Подождал и снова распрямился. Затем снова свернулся, увидев движение второй ноги. Я сделал два шага в сторону и наклонился над тварью. Змееныш сразу же напрягал и сворачивал свое тело, как только я приближал к нему руку. Стоило мне отодвинуть руку – и он распрямлялся. Поиграв с ним так, я осторожно взял босоножки и отошел.

Эту игру со смертью пора заканчивать.

Подошла женщина и заговорила о погоде. Оказывается, она видела меня раньше.

Наверное, именно здесь, у источника. Как часто я хожу сюда? Ах, нет, совсем редко. Время от времени я смотрел на траву в том месте и силился угадать: уполз змееныш или нет. А если уполз, то в какую сторону? А что, если он снова ползет ко мне? Что ему стоит проползти три метра?

– Что? Нет, я пью только кипяченую. Конечно, неудобно.

– А мы покупаем в машине.

– Я тоже иногда покупаю.

– Не хочется стоять в очереди.

– Здесь тоже очередь.

– Да, но здесь так приятно.

Здесь только что пытались меня убить. Я взял ее за локоть и чуть повернул, мы отошли в сторону и вышли на грунтовую дорогу. Уж здесь-то я увижу его обязательно. Но сюда он и не заползет.

– Что? Да, течет медленно, – согласился я. – Конечно, из-за жары.

30

Итак, эту игру пора было кончать. Я записал на листке слова заклинания, потом сосредоточился и прочел слова вслух. Каждое слово было выверенным и точным. Я мог ошибиться в деталях, но не мог ошибиться в главном: я не хотел никого убивать и не хотел пострадать сам. Оттого заклинание получилось громоздким. Его смысл был прост: я хочу увидеть того, кто меня направляет, и хочу поговорить с ним.

Все же мне казалось, что местом встречи удобно сделать нейтральную территорию. Тот мир. Он наверняка знает тот мир и наверняка обшарил там многие закоулки. Встретиться там намного проще, чем здесь. Хотя бы потому, что не нужно никуда ехать. А еще потому, что не нужно показывать свое настоящее лицо.

Я тщательно проверил прибор спасения, как всегда делал перед погружением, лег на коврик и закрыл глаза.

Спустя несколько секунд я был голубом гимнастическом зале, за стеной которого начиналась нора. Но сейчас зал не был пуст. Метрах в десяти впереди меня стоял деревянный табурет и на нем, спиной ко мне, сидела обнаженная женщина. Она имела острые лопатки, узкие плечи и черные волосы средней длины.

Она заговорила и ее голос был мне не знаком.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Это ты?

– Это я.

– Послушай, чего ты хочешь? – спросил я. – Я не…

– Твоя миссия, – сказала она. – ты должен исполнить ее.

– Во-первых, почему я? Во-вторых, я не знаю вообще в чем эта миссия состоит. В третьих, я отказываюсь убивать, я предпочитаю добро.

– Ах, ты предпочитаешь добро? Может быть, ты и в бога веришь?

А ее голос был спокойным, живым и немного печальным – так говорит любимая женщина, которой когда-то было хорошо с тобой.

– Из альтернативы «добро и зло» я выбираю добро. Этого же хочет от людей и бог, но то, что я согласен с ним, не означает, что я в него верую и его принимаю. Отношения верующего и бога предельно неприличны, – это отношения хозяина и раба. Мои с ним отношения – это отношения единомышленников. И если бы бог вдруг выбрал зло, я бы все равно не изменил своего мнения. Мне можно сесть?

– Стой.

– Стою.

– Мы выбрали тебя, потому что ты не такой как все. Ты лучше.

– А нельзя ли льстить поконкретнее? – съязвил я. Мне хотелось услышать как изменится интонация ее голоса. Голос говорит о человеке больше, чем слова. Интонация не изменилась. Разве что чуть больше грусти.

– Ты стремишься к совершенству во всем.

– Путь совершенства, – возразил я, – привлекателен сам по себе, независимо от того, к какому мастерству от ведет. Иногда мне кажется, что большинство наших утонченнейших достижений – просто веревочные лестницы, свисающие в пустоту неба.

– Ты умен.

– Но не от природы. Только потому, что веду дневник и записываю в него мысли.

– Это не так.

– Записанная мысль прокладывает пару метров шпал, на которые лягут рельсы следующих мыслей. Незаписанная – ложится камнем на дороге. Поэтому совсем несложно стать умнее других, если только ты кладешь свои шпалы не на болоте.

– Ты очень умен.

– Лучше скажем так: достаточно умен, чтобы самостоятельно принять решение.

Зачем ты на меня давишь?

– Человечество должно погибнуть, – заявила она.

– Послушай, – сказал я, – ты мужчина или женщина?

– А ты не видишь?

– Я вижу тело и слышу голос, но я не знаю, кому он принадлежит. Или ты боишься мне показаться?

Она замолчала и продолжала молчать, пока не погас свет. Осталось лишь тусклое желтое окошко за моей спиной.

– Ты сказал, что я боюсь?

– Я только спросил.

– А сейчас ты боишься сам, правда? Ты хочешь меня увидеть? ты хочешь меня почувствовать? Ты хочешь меня понюхать и лизнуть мою кожу?

В этот момент запахло шоколадом и я похолодел. В темноте передо мной шевелился огромный чешуйчатый безглазый червь. Тот самый, что живет в норе.

– Отползи, пожалуйста, – сказал я, – это для меня слишком.

Запах шоколада исчез. Снова прозвучал тот же голос, но с большего расстояния.

– Мы выбрали тебя потому что ты сам пришел к нам. Тебе кажется, что ты нашел Эльдорадо? Может быть, и нашел. Но ничего не бывает бесплатно. Каждый раз мы следили за тобой и каждый раз, уходя отсюда, ты становился иным. Сейчас ты весь принадлежишь нам. Может быть, тебе кажется, что ты остался прежним, но это иллюзия. Осталась лишь память, которую ты считаешь своей, и тело, которое слегка напоминает то, которое ты привык носить. На самом деле мы сменили всю твою память, и сделали это так искусно, что ни ты, ни кто другой не заметит подмены.

– Нельзя ли включить свет? Тут так темно, что даже мои глаза ничего не видят.

– В каком виде ты меня предпочитаешь?

– В том же самом. Ты кое-что смыслишь в красоте.

Она появилась снова, хотя табуретка слегка передвинулась. Теперь ее волосы были рыжими, а голос надтреснутым, с хрипотцой. Тело осталось прежним.

– Человечество должно погибнуть, – повторила она. – Люди исчерпали себя. Ты будешь вестником новой эры.

– Только я один?

– Сначала ты, потом многие.

– А если я откажусь?

– Тогда ты умрешь.

– Я отказываюсь.

– Я преувеличиваю, – спокойно сказала она. – ты слишком хорош, чтобы просто умереть. Если ты откажешься, произойдут случайности, которые заставят тебя согласиться. Ты же знаешь, что такое сила случая.

31

Когда я открыл глаза, первое, что я услышал, было замирающее эхо телефонного звонка. Ничего, перезвонят, если нужно. Я пошел на кухню и стал готовить яичницу с беконом. Минут через десять действительно перезвонили, но звонок сорвался. Я ждал продолжения, но его не последовало. Лишь в час ночи мне позвонили трижды и трижды в трубке было какое-то хрипение и шум. Связь работала отвратительно. Ночные звонки обычно означают неприятности, несчастья или скорое прибытие гостей. Пришлось ждать до утра. Утром ничего не произошло, а днем меня не было дома. Лишь следующим вечером я узнал новости.

Дина, которую я отдал двоюродному племяннику Боре, жившему в деревне, сильно погрызла своего хозяина. Боря в больнице, вчера вечером ему делали операцию, но на операцию нужны деньги, денег не нашлось, поэтому прооперировали как попало. Мне звонили всю ночь, но не дозвонились. Сейчас дело плохо, жизнь висит на волоске.

«Произойдут случайности, которые заставят тебя согласиться», – так сказал этот вонючий червь. Возможно, одна из случайностей уже произошла.

В деревню Власово я добрался автобусом, но больницу не смог найти до утра.

В восемь утра я разбудил сторожа и узнал, что Борю увезли в город. Пришлось возвращаться. Это была вторая травматология. У врачей как раз случилось совещание и мне пришлось прождать часа полтора. Я ходил в холле и кипел от бешенства. Я ничего не мог с собой поделать.

– Пустите меня, – сказал я женщине в белом халате, но неожиданно это прозвучало грубо.

– А вы кто такой? – возмутилась она.

– Я ваш постоянный клиент.

– А кого вы здесь знаете?

– У меня здесь брат.

– У всех здесь брат. Нет, вы видели, у него здесь брат.

Это была вторая случайность, точнее сумма мелких случайностей последних двух дней, которые сейчас толкали меня на скандал. Меня провели по этому лабиринту неудач именно для того, чтобы сейчас я вел себя неправильно. Последние два для мне ужасно не везло, не везло во всем. Как раз это меня и разозлило.

Если я не остановлюсь сейчас, то…

– Вы совершенно правы, – сказал я, отошел и сел в кресло. Совещание продолжалось уже больше двух часов. Я зашел с другой стороны и снова попытал счастья.

– Попробуйте позвонить 004, – сказал милиционер на входе. Он был гнусно прыщав и некоторые из угрей были недавно смазаны йодом. Телефон стоял у него на столе. Я присел на стул и стал набирать 004.

– Не сидите здесь, вы мешаете мне работать, – сказал он и достал бутерброд.

– Я проехал восемьдесят километров и не спал всю ночь.

– А я на работе и не обязан предоставлять вам телефон. Это служебный телефон.

– Человек может умереть.

– Я слышу это каждый день.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы остудить себя до абсолютного нуля.

– Большое спасибо, – сказал я, – вы мне очень помогли.

Вся эта ерунда продолжалась часов до четырех вечера. В холле работало радио и передавало местный прогноз погоды: сейчас в городе плюс тридцать девять, завтра – до сорока. Ветер врывался сквозь открытые окна, ветер был горячим. От всего этого начинала кружиться голова. К счастью во двор въехал передвижной киоск с мороженым и я последовательно съел четыре порции. К четвертой порции я остыл окончательно.

– У вас нет холодной воды, очень холодной?

Мне продали бутылку газировки, в которой плавали продолговатые крючкастые льдинки. Я выпил и почувствовал себя прекрасно. Кажется, дела шли на лад.

Но, когда меня все же впустили в палату, я наступил на что-то скользкое, упал и выбил указательный палец на правой руке. Ничего, переживем. Племянник Боря лежал на койке у дверей. От него отвратительно пахло нечистотой, несвежестью, мазью Вишневского и прочими мало знакомыми мне медикаментами.

Нижняя часть тела накрыта простыней, на простыне большие желтые пятна. Под простыню уходит трубка от капельницы. Глаза открыты.

– О, привет, старик, – прошелестел он. – Ты не ушибся?

Я собрался ответить и понял, что не могу говорить. Обед из мороженного и бутылка со льдом сделали свое дело. Проблемы с голосом у меня начались еще лет двадцать назад, когда я дважды сорвал его на работе. С тех пор сильная боль в горле сразу делала меня немым.

Я прохрипел что-то и показал на свое горло.

– Он у вас немой? – спросила медсестра.

Боря прекрасно знал о моем слабом горле, но он всегда был бестолков, а сейчас оказался бестолковее, чем обычно. Может быть, из-за болезни.

Медсестра дала карандаш, но из-за выбитого пальца я не мог писать правой рукой. Но теперь ничто не могло вывести меня из равновесия. Я разыгрывал ситуацию холодно и точно, как шахматную партию. Меня могут взять только на случайностях, поэтому нужно исключить случайности, даже самые маловероятные.

Я присел на тумбочку и накалякал несколько слов левой рукой. Сестра разобралась.

– Выйдем? – предложила она.

– Положение скорее плохо, чем хорошо. Ближе к критическому. Сепсис, температура под тридцать девять и ничем не сбивается. Конечно, мы колем антибиотики, но результата пока нет. Эта ночь может оказаться критической.

Я сделал пальцами жест, обозначающий деньги.

– Деньги? Нет, только на лекарства. Хотя и это немало.

Я дал ей двадцать долларов и попросил ее звонить мне каждый час и сообщать новости. Звонить даже тогда, когда не будет никаких новостей.