Текст книги "Предатели в русской истории. 1000 лет коварства, ренегатства, хитрости, дезертирства, клятвопреступлений и государственных измен…"

За что сложили головы славные казаки?

Напомним, о чем мы уже рассказывали не так давно достаточно подробно: во время Северной войны, в самый решительный момент, когда шведы нацелились идти через Смоленск в центр России, на Москву, малороссийский гетман Иван Мазепа перешел на сторону Карла XII. Перешел не один, не только со своими приближенными: с гетманом на сторону Швеции переметнулась часть реестровых казаков и полковых соединений Войска Запорожского.

Узнав о переходе казаков на сторону шведов вместе с гетманом, Петр I издал «Указ войсковой старшине, ушедшей с Мазепой к Шведам» от 1 ноября 1708 года: «А буде кто по сим нашим, великого государя, указом, забыв страх Божий и присягу свою к нам, великому государю, и целость отчизны своей от него, вора и изменника Мазепы, и от неприятеля нашего не отстанет и к нам, великому государю, не возвратитца во время месяца, то есть декабря по первое число 1708 г., тех объявляем изменников наших и отчизны вашей. И будут их чины и маетности и пожитки их отобраны и розданы верным за службы их. Також жены и дети их взяты и сосланы будут в ссылку. А кто из них пойманы будут, и те, яко изменники, казнены будут смертью без пощады».

Как известно, был совершен обряд проклятия Мазепы, сочиненный, как отмечает историк Николай Костомаров, вероятно, самим Петром I.

«Духовенство пропело над портретом Мазепы, украшенным орденом Андрея Первозванного, трижды анафему его имени. При совершении проклятия палач потащил портрет по улице веревкой и повесил на виселице. На другой день после того совершена была казнь над Чечелом и другими мазепинцами, взятыми в Батурине (столице гетмана. – С. Г.). Духовенство распорядилось, чтобы по всей Малороссии на церковных дверях прибито было объявление, извещавшее, что Мазепа со всеми своими единомышленниками, приставшими ко врагам, отвержен от церкви и проклят», – писал Николай Костомаров в «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей».

Тем казакам, которые были готовы вернуться на русскую службу – они нарушили присягу, исполнив гетманских приказ без ведома о нарушении царской воли, – обещали прощение. И действительно, как отмечает историк Сергей Иванюк, с середины декабря 1708 года из лагеря шведских войск начался отток малороссийского казачества из числа сторонников гетмана Мазепы.

«Предчувствуя крах авантюры, затеянной опальным гетманом, старшина и простые казаки возвращались к царю в поисках прощения… Побеги в русский лагерь были не только одиночными, но и целыми отрядами… Так, компанейский полковник Игнатий Галаган, находившийся среди „мазепинцев“, выбрал удачный случай и с сотней своих казаков ушел в расположение русских войск. По пути они совершили налет на отряд королевских гвардейцев», – отмечает Сергей Иванюк.

Миргородский полковник Данило Апостол, тоже сначала ушедший с Мазепой к шведам, а потом раскаявшийся в содеянном, явился к Петру с предложением от Мазепы послужить царю. Апостол будто бы даже привез от Мазепы предложение доставить в русские руки «известную, главнейшую особу». Вероятно, речь шла о Карле XII. «Неизвестно, точно ли посылал Мазепа такое предложение, быть может, Апостол и сам выдумал это. Вслед за Апостолом и Галаган явился с таким же словесным предложением», – отмечает Николай Костомаров.

Галагана лично представили Петру в Лебедине. Царь грозно спросил: «Как, и ты с Мазепою изменил мне и убежал?» – «Я бы не бежал, – отвечал Галаган, – но виноват тем, что допустил Мазепу обмануть себя. Я по приказанию шел со своим полком, думая, что веду его против неприятеля, и уже в виду неприятельского войска узнал, куда меня ведут. Меня принудили присягнуть на верную службу шведскому королю, но присяга невольная, только на словах: как только неприятель перестал наблюдать над нами, так я и убежал служить своему государю! Твоя воля, прости и дозволь умереть на твоей службе». – «Прощаю, – молвил Петр, – смотри только, не сделай со мной такой шутки, как с Карлом».

«Малорусский народ решительно не поддержал замысел гетмана и не сочувствовал ему, – отмечает Николай Костомаров. – За Мазепой перешли к неприятелям только старшины, но и из тех многие бежали от него, лишь узнали, что надежда на шведского короля плоха и что Карл, если бы даже и хотел, не мог доставить Малороссии независимости…

Только запорожцы составляли исключение, они явились к Карлу в числе 3000 под начальством своего кошевого Кости Гордиенко и с первого же раза поразили шведов своим буйством и дикостью: когда в первый раз они были приглашены в палату Мазепы к обеду, то перепились до безобразия и начали тащить со стола посуду. Кто-то сказал им, что не годится так грабить. Запорожцы за это замечание тотчас же зарезали неловкого нравоучителя».

Так что шведы, по большому счету, и сами были не очень рады от перехода на их сторону такого воинства, каким обладал гетман Мазепа. Его партизанская вольница стала для них лишней головной болью. Тем более что всю зиму 1708 года и весну 1709 года русские войска вели партизанско-диверсионную войну против шведов, и те терпели неудачи. После ожесточенных боевых действий шведам удалось захватить только местечко Веприк и город Ромны, да и то они понесли большие потери.

«Мазепе было не совсем хорошо у шведского короля, – указывал Николай Костомаров, – малорусы вместо того, чтобы встречать шведов как избавителей от московской неволи, на каждом шагу сопротивлялись им, не только казаки, составлявшие военное сословие, но и посполитые люди собирались шайками, нападали на шведские отряды, ловили и представляли царю посланцев, ездивших по краю с возмутительными воззваниями и Карла XII, и Мазепы. Шведы говорили об этом Мазепе, начинали подозревать, что и сам гетман при случае уйдет от них, попытается получить царское прощение».

Часть казаков, что вернулась к Петру в срок, добровольно была помилована царем до разгрома армии Карла XII. К добровольно вернувшемуся казачеству карательные меры не применялись, а представители старшины даже получали обратно свои должности – так называемые «уряды».

Тех казаков, что вернулась к Петру после отведенного амнистией срока, царь помиловал, даровал им жизнь, но сослал в Сибирь. А вот казаков, преимущественно выходцев из старшинных родов, оставшихся верными гетману-изменнику Мазепе и после объявления амнистии, царские войска взяли в плен. По приказанию Петра, подвергли пыткам и допросам.

Происходило это в Лебедине, на Слободской Украине, где какое-то время, с конца ноября по конец декабря 1708 года, находилась штаб-квартира Петра I. Здесь же квартировала и следственная комиссия, искавшая союзников Мазепы. Расправлялись с мазепинцами жестоко. В книге Александра Дзиковицкого «Этнокультурная история казаков» приводится свидетельство современника, который описывал страшные события: «Их находили в домах и отдавали на страшные муки, колесовали, четвертовали, сажали на кол, и уже совсем игрушкой считалась казнь через повешение и отсечение головы».

Правда, историки с давних пор спорят о достоверности и масштабе тех событий (в частности, о числе казненных казаков). Уже не раз упомянутый здесь историк Николай Костомаров подтверждал, что суд и пытки с казнями в Лебедине действительно происходили, причем он опирался на документы из Московского архива Министерства юстиции и архива Министерства иностранных дел. А вот масштабы расправы неизвестны.

«К большому сожалению, – указывал Костомаров, – мы не имеем всех дел, производившихся в Лебедине; может быть, они где-нибудь и сохранились, но ожидают счастливца, которому суждено будет открыть этот клад».

Примерно в те же годы преосвященный Филарет в своем «Историко-статистическом описании Харьковской епархии» сообщал, что в Лебедине действительно существует «особая могила гетманцев», «местами на этой насыпи оказываются провалины, и по временам, во время построек, выкапывались человеческие кости»…

А вот в художественной литературе «лебединские казни» получили яркое толкование. Достаточно лишь назвать роман «Иван Мазепа» эмигрантского украинского историка Ильи Борщака (Баршака) и французского историка Рене Мартеля, изданный в Париже в 1931 году. Баршак был основателем кафедры украиноведения в Национальной школе живых восточных языков в Париже и автором первого во Франции учебника украинского языка.

Мемориал «Казацкая могила» в городе Лебедине – яркий пример того, как могут меняться исторические оценки. Современное фото

Память о лебединских казнях большей частью сохранилась в народной молве, передавалась из уст в уста. Говорили, что казненных казаков похоронили за пределами тогдашнего города. Но и этого мало: на месте погребения «изменников» и «предателей» запретили ставить кресты и повелели свозить туда дохлую скотину.

Позже казацкое место захоронения в народе нарекли «Гетманской могилой». За ней ухаживали местные жители, устраивали здесь панихиды, сажали цветы. До революции там были крест и ограда, в середине 1950-х годов захоронение уничтожили при застройке.

Когда еще во время перестройки на самостийной Украине стали поднимать на щит гетмана Мазепу, вспомнили и об этом, казалось бы, давно уже забытом историческом эпизоде – казни казаков в Лебедине. И если Мазепа – национальный герой, то стало быть, и пострадавшие за него казаки – тоже герои, более того, мученики. Появилось даже и устойчивое число казаков, казненных в Лебедине, – девятьсот.

Еще в 1993 году в Лебедине насыпали символический казацкий курган, на вершине которого установили деревянный крест. В 2009 году благодаря инициативе сумского историка Олега Корниенко, при поддержке Сумского слободского казацкого полка там установили каменный казацкий крест с надписью: «Мазепинцам – рыцарям независимости Украины».

Спустя четыре года казаки Сумского слободского полка во главе со своим атаманом, депутатом местного райсовета, предложили построить мемориал памяти казненных казаков. Как порой звучит – «зверски замученным по приказу Петра I более чем 900 казакам-мазепинцам». Власти поддержали идею.

В итоге в октябре 2013 года в сквере памяти жертв Голодомора торжественно, со всеми воинскими почестями открыт мемориал «Казацкая могила» – с пятиметровым курганом и часовней с образом Божьей Матери. Вот так вот радикально различаются оценки исторических событий. Сегодня подобное явление принято называть «войнами исторической памяти».

Кто приветствовал Наполеона?

Отечественную войну 1812 года мы привыкли воспринимать, прежде всего, по лермонтовским строкам, которые памятны каждому со школьной скамьи. В них все – герои, впрочем, в таком патриотическом произведении, как «Бородино», иначе и быть не могло. А вот в реальной жизни все было несколько иначе. Нет сомнений в том, что война с Наполеоном объединила всех на борьбу с супостатом. Однако, есть нюансы, которые остаются, как говорится, за кадром.

В книге «Сердце России, первопрестольная столица Москва и Московская губерния в Отечественную войну», выпущенной к 100-летию Отечественной войны 1812 года, действительный член Московского отдела Императорского Русского военно-исторического общества Всеволод Апухтин поместил интересный документ, в подлинности которого сомневаться не приходилось. Он взял его из Военно-ученого архива Главного управления Генштаба (ныне – Российский государственный военно-исторический архив). Речь – о письме русских крепостных Наполеону.

В современной транскрипции это послание звучит следующим образом: «Жителей русских губерний к французскому государю Наполеону. Государь!

Бог хотел, чтобы русский народ не был больше крепостной и употребил для этого силы ваши. Этот народ беден, и его обижают благородные люди…

Наши бары продают нас с родителями или по отдельности, обменивают нас, продают нас, как животных, или отдают нас в уплату своих долгов. Выбор нами жен и мест жительства нам не позволен; и в награждение за нашу хорошую службу им нас палкой дерут, а жизнь не отнимают только оттого, что она им нужна.

Поэтому из-за написанного здесь хвалить нас будут, что мы желаем под новое государство идти, которое, пуская нашу веру, может нас защищать.

И так остается нам благодарить Бога, что он нам дал способ Вашему Величеству как защитнику народов объявить, что мы его просим на волю нас отпустить, уверяя его в нашей верности… можете увериться в нашей верности из того, что мы нашим тиранам верны были».

Написано это письмо в городе Руза 30 сентября (12 октября по новому стилю) 1812 года, то есть уже после Бородинской битвы. Ныне это письмо опубликовано на интернет-сайте Краеведческого музея города Рузы. Причем указаны и подписавшие его: их больше десятка человек, в том числе Филипп Никитин, Иван Долов, Григорий Сафонов, Григорий Нестеров, Алексей Астапов и другие.

«То, что это письмо принадлежит жителям Рузы, сомневаться не приходится, – говорится в комментарии сотрудника Рузского краеведческого музея Натальи Ивановой. – Достаточно только посмотреть на фамилии наших земляков. Но можно ли наверняка и достоверно считать, что русские крестьяне и горожане действительно хотели перейти на службу к Наполеону?»

Дело в том, что личность одного из подписавших это письмо, Григория Федоровича Сафонова, местным краеведам хорошо известна. И предателем он никаким не был, так что его причастность к подобному письму весьма и весьма сомнительна. Сафонов прошел в русской армии путь от рядового до старшего вахмистра, в 1812 году служил в Рузе в штатной воинской команде. Когда началась война, он участвовал в обучении ополченцев, а потом, как войска неприятеля уже приближались, командовал их отрядом.

«Сопоставляя факты (соавторство письма к Наполеону и героическую биографию Сафонова), беру на себя смелость предположить, что письмо носит подложный характер, коих в те времена было великое множество. Зачастую их распространяли сами французские офицеры», – отмечает краевед Наталья Иванова.

Увы, говорить, что подобного явления, как коллаборационизм во время войны 1812 года, вовсе не было, все-таки не приходится. Вот лишь один эпизод: 15 октября 1812 года партизанский командир полковник князь Николай Кудашев, зять Кутузова, поймал трех мужиков и направил их к тарусскому городничему со следующим отношением: «Пойманные под городом Подольском три мужика, из коих главный именует себя Абрам Коновалов, – доставляли хлеб и рогатый скот французам. Для поступления с ними как с изменниками я препровождаю их к вам, и вы от себя для примерного наказания представьте их к своему начальству».

В то же время именно крестьяне (те самые, угнетаемые, бесправные, забитые крепостничеством, пораженные «холопским духом» и так далее и тому подобное) зачастую проявляли больше патриотизма и верности Отечеству, чем их хозяева – дворяне. Те нередко бросали свои имения и уезжали в Поволожье и на Урал, чтобы там переждать военные действия, которые, как они полагали, продлятся недолго, но разорения принесут немало.

Накануне войны среди крестьян ходили слухи, которые, подогревались, очевидно, французскими шпионами, что Наполеон отменит крепостное право. Русские помещики боялись, что вступление французов в Россию приведет к новой крестьянской войне. А некоторые и вовсе оставались «на милость победителя», ведь культ Наполеона в те годы был очень велик. Даже шли служить в о́рганы французской администрации, собирали реквизиции в пользу захватчиков.

Крестьяне же понимали проповеди о свободе по-своему. Они не прочь были пограбить брошенные помещиками усадьбы, но вот кормить и обслуживать чужеземные войска совершенно не собирались.

Легендарный командир партизанского отряда Денис Давыдов вспоминал, как в середине сентября 1812 года крестьяне рассказали ему, что двое жителей деревни Городище, Ефим Никифоров и Сергей Мартынов, наводили французских мародеров на богатых поселян, приняли участие в убийстве помещика, разграбили церковь. Давыдов послал казаков захватить предателей: Никифоров бежал, удалось схватить только одного Мартынова.

«Эта добыча была для меня важнее двухсот французов! – вспоминал позднее партизанский командир. – Я немедленно рапортовал о том начальнику ополчения и приготовил примерное наказание». Преступника расстреляли у той же самой церкви, которую он грабил…

Историк Андрей Михайлов отмечает среди наиболее известных эпизодов предательства в войне 1812 года – история с купеческим сыном Михаилом Николаевичем Верещагиным в Москве. Его обвинили в распространении пронаполеоновских текстов. 2 сентября 1812 года, незадолго до оставления русскими войсками Москвы, московский генерал-губернатор Ростопчин натравил на арестованного Верещагина своих адъютантов и толпу. Юношу фактически растерзали. Но считается, что Ростопчин таким образом «разрядил» ситуацию, выпустил людскую злобу от поражений, отступления.

А непосредственно в день вступления в Москву Наполеона (все-таки не все ее покинули, некоторые остались, надеясь на великодушие французской армии) некая московская барыня Загряжская, как отмечает историк Александр Яковлев, с несколькими подругами встретила французского императора на Волхонке и поднесла ему на бархатной подушке ключи. Ключи были от ее амбара, но она представила дело так, будто это ключи от Кремля.

Наполеону было обидно увидеть вместо «московских бояр» нескольких барынь, он надеялся на большее, тем не менее распорядился подарить ей село Кузьминки с загородным домом князя Сергея Михайловича Голицына. Дальнейшее больше похоже на исторический анекдот. Когда после освобождения Москвы Голицын вернулся в свое поместье, ему сообщили: «Здесь живет новая помещица Загряжская». Тот удивился и приказал гнать в шею самозваную хозяйку. Загряжская важно ответила: «Знать не знаю Голицына. Кузьминки мои: мне их сам император Наполеон подарил». Пришлось барыню выдворять из поместья с помощью полицейских чинов…

«Коллаборационизма во время событий 1812 года в чистом виде было мало, но вот попыток использовать ситуацию в своих интересах – много, – считает историк Андрей Михайлов. – Разумеется, на территории Белоруссии и Литвы, среди польской (литовской, отчасти белорусской) шляхты и католического духовенства сторонников Наполеона было предостаточно. Но в какой мере это можно считать коллаборационизмом?

Крестьяне нередко расправлялись с помещиками и руками французов, и руками русских партизан, возводя на „бар“ соответствующие обвинения. Как ни странно, нашлись духовные лица, поспешившие с молитвами во здравие Наполеона. Но тут тоже могло быть и желание защитить паству, храм, церковное имущество».

Знаменитый генерал Алексей Ермолов, в 1812 году – начальник Главного штаба 1-й Западной армии, в своих мемуарах пишет: «Поречье был первый старый русский город на пути нашего отступления, и расположение к нам его жителей было другое. Прежде проходили мы губернии литовские, где дворянство, обольщенное мечтою восстановления Польши, возбуждало против нас умы поселян, или губернии белорусские, где чрезмерная тягостная власть помещиков заставляла местных жителей желать перемен».

Вступление Наполеона в горящую Москву

Зато в Смоленской губернии к отступавшим русским войскам было самое лояльное и отеческое отношение. «Невозможно было изъявлять ни более ненависти к врагам, ни живейшего усердия к преподанию нам всех способов, предлагая содействовать, ни собственности не жалея, ни жизни самой не щадя! – вспоминал Ермолов. – Главнокомандующий приказал издать воззвание к жителям Смоленской губернии, приглашая их противостать неприятелю, когда дерзнет поругаться святыне, в жилища их внесет грабеж, в семейства бесчестие».

После войны 1812 года Святейший Синод с горечью констатировал, что «две трети духовенства по могилевской епархии учинили присягу на верность врагу отечества». Архиепископ Витебский и Могилевский Варлаам повелел тогда всей епархии величать «впредь… в благодарственных ко всевышнему молебствиях вместо императора Александра французского императора и италийского короля великого Наполеона».

Наполеон и его окружение. На заднем плане – по всей видимости, русские подданные, готовые приветствовать Наполеона

Увы, и в Смоленске некоторые духовные отцы города встречали Наполеона с крестом в знак покорности, в Минске епископ служил торжественную обедню в честь завоевателя, а в Подолии и на Волыни священнослужители раздавали прихожанам листки с текстом «Отче наш», где «вместо имени бога было вставлено имя императора французов».

В связи с этим историк Николай Троицкий вообще считал, что Русская православная церковь в Отечественной войне 1812 года скомпрометировала себя. Именно так он обозначил свою позицию в книге «1812. Великий год России», увидевшей свет в конце 1980-х годов. Коллеги по историческому цеху высказали свое возражение, подчеркнув, что поступок Варлаама (Шишацкого) в истории Русской православной церкви был настолько исключительным, что он вошел в историю как «Могилевская церковная смута».

Что же касается листовок с искаженной молитвой, где вписывалось имя Наполеона, то, как отмечает историк Юрий Соловьев, их распространяли не русские православные священнослужители, а польские шляхтичи, которые боготворили Наполеона, связывали с его именем первый опыт возрождения после разделов Польши национального польского государства – в формате Варшавского герцогства.

Даже поэт Адам Мицкевич в 11-й части своей эпической поэмы «Пан Тадеуш», которая так и называется – «Год 1812», написал: «Война! и юноши тотчас же рвутся в битвы, // А женщины творят с надеждою молитвы, // И повторяют все с восторгом умиленным: // „С Наполеоном Бог и мы с Наполеоном!“»

В Минске французов торжественно встречали местные поляки, в костеле даже устроили торжественное богослужение по поводу успехов французских войск и освобождения Минска от «русского владычества».

В выходившей на польском языке «Временной минской газете» сообщалось: «Во время богослужения присутствовали даже греко-российские священники, оставшиеся в нашем городе. После обедни каноник Жилинский, капеллан Минской гимназии, в горячей проповеди побуждал всех быть благодарными Великому Монарху, который послужит предметом удивления настоящего и будущих веков. Костел наполняли войска, обыватели и дамы. Все они с радостным волнением, с прочувствованными слезами повторяли возгласы „да здравствует Великий Наполеон, да здравствует Избавитель и Воскреситель нашей родины“».

Впрочем, тогдашний репортер минской газеты, как отмечает Юрий Соловьев, все-таки выдавал желаемое за действительное, говоря о «греко-российских священниках», приветствовавших Наполеона…