Текст книги "Эрато и Эрот. Поэты о любви: опыты ментального анализа. Часть I"

 
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое. /…/
 
 
А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.
 
 
Налево беру и направо
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой
И все – у ночной тишины.
 

Следовательно, весь вопрос состоит в том, чтобы в этом иногда мутном, кривом отражении, в этом иногда смутном, неясном отзвуке разглядеть и расслышать случайные и закономерные, редкие и типичные, истинные и ложные черты. Мир чрезвычайно изменчив и многообразен. Не менее изменчиво и разнообразно восприятие этого мира человеком. Герман фон Гельмгольц в свое время сделал удивительное открытие: оказывается глазное дно у всех людей неповторимо так же, как и отпечатки пальцев. Индивидуальный набор «колбочек и палочек» уникален у каждого человека. Это означает, что чисто органически (!!!) каждый из нас видит окружающий мир по-своему. Что же говорить про психическое восприятие получаемой человеком информации! Не мудрено, что люди

вообще и поэты в частности с трудом понимают друг друга:

Н.И.Глазков (1919–1979) Советский андеграунд

 
Когда я шел и думал: ИЛИ – ИЛИ,
Глухонемые шли со мною рядом,
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал, я рад или не рад им.
 
 
Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали;
Но, как глухонемой глухонемых,
Я не способен был услышать их.
 

Каждый из творцов видит по-своему материал, каждый из «потребителей» творчества – готовую «продукцию»:

С.Я.Маршак 1941–1964 (1887–1964)

 
К искусству нет готового пути.
Будь небосвод и море только сини, —
Ты мог бы небо с морем в магазине,
Где краски продают, приобрести.
 

Поэтому девизом нашей последующей работы будет замечательное стихотворение одного современного дальневосточного автора:

Иван Шепета (р. 1956)

 
Я думаю, что жизнь сложней
того, что думаем о ней.
Не говорите резких слов
по поводу иных миров.
 
 
Ведь если с кубом жизнь сравнить,
то взглядом может охватить
все грани сразу только бог,
а человек – не больше трех.
 
 
Когда вы видите не так,
не говорите, что дурак
поэт, скитавшийся не здесь:
все, что он видел, тоже есть.
 
 
Для тех, кто любит диалог,
всегда есть повод и предлог,
и крутят куб умы до дыр —
на том и вертится наш мир.
 
 
Но только помните о том,
что полной правды нет в любом
из наших взглядов на предмет:
в числе живущих бога нет.
 

Глава 2
Любовь и поэзия

Любовь есть часть жизни. Следовательно, все сказанное в предыдущей главе о соотношении поэзии и жизни, в полной мере относится также к соотношению поэзии и любви. Однако последний вопрос гораздо важнее для нас. Поэтому рассмотрим его специально. Тема «любовь и поэзия» сложна по причине своей необъятности:

В.Д.Федоров (1918–1984)

 
Вот пишу,
И грустно мне,
Потому – что вызнано:
Про любовь в моей стране
Многое написано.
 
 
Про любовь – разлуку есть,
Про любовь – свидание.
И читать, не перечесть
Строчек назидания.
 

Поэты прошлого «потоптались» на теме любви очень основательно. Пожалуй, можно даже сказать, что это вызвало некий «кризис жанра». Современным авторам не позавидуешь. Сказать что-то новое, да еще и традиционными методами, чрезвычайно трудно. Проще оставить эту тему в покое:

Булат Окуджава 1969 (1924–1997)

 
Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,
зарыться, закружиться, затеряться…
Нам всем знакома та возвышенная страсть,
поэтому нет смысла повторяться.
 

При самом общем взгляде на жизнь и поэзию любой непредвзятый наблюдатель заметит, что любовь (особенно ее наиболее яркие, страстные и красивые формы) в поэзии встречается значительно чаще и занимает гораздо больше места, чем в обычной жизни обычного человека:

Саша Черный 1909 (1880–1932)

 
В книгах жизнь широким пиром
Тешит всех своих гостей,
Окружая их гарниром
Из страданий и страстей:
 
 
Смех, борьба и перемены,
С мясом вырван каждый клок!
А у нас… Углы да стены
И над ними потолок.
 

Это даже позволяет некоторой наименее эмоциональной части человечества полагать, что любовь вообще придумана поэтами:

А.Н.Вертинский 1940 (1889–1957)

 
Это нас обманули поэты,
Утверждая, что есть любовь,
И какие-то рыцари где-то
Умирали и лили кровь…
 

А.А.Ахматова 1917 (1889–1966)

 
И от лености или от скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
 

Действительно, на стихи о любви всегда был повышенный спрос. Поэтому многие «ремесленники» от поэзии делали их своей профессией:

Хуан Мартинес де Хауреги (1583–1641) Испания

(пер. И.М.Чежеговой)

 
В конце концов, любовь – игра,
Хотя никто не верит в это;
Она – фантазия поэта,
Плод шаловливого пера.
 

Джироламо Фонтанелла (ок. 1610–1644) Италия

(пер. Е.М.Солоновича)

 
Я у Амура не был школяром,
Но, словно мне вполне любовь знакома,
Я описать могу любой симптом,
Не испытав ни одного симптома. /…/
 
 
Пишу – и не боюсь впросак попасть:
Я столько слышал о любовной доле,
Что как бы сам изведал эту часть.
 
 
Я не учился у Амура в школе —
Я пел в своих стихах чужую страсть,
Чужие радости, чужие боли.
 

Сладенькие и схематичные стишки на эту тему имели, имеют и будут иметь своего читателя из числа неискушенных и непосвященных:

Генрих Гейне (1797–1856) Германия (пер. Н.А.Добролюбова)

 
Кастраты все бранили
Меня за песнь мою
И жалобно твердили,
Что грубо я пою.
 
 
И нежно все запели:
Их дисканты неслись,
И, как кристаллы, трели
Так тонко в них лились…
И пели о стремленьи
И сладости – любить…
И дамы в умиленьи
Все плакали навзрыд.
 

Проницательный и тонко чувствующий читатель, конечно, легко отличает «поделки» таких «специалистов» от истинной поэзии:

И.М.Губерман (р. 1936)

Не верю я, хоть удави, когда в соплях от сантиментов поет мне песни о любви хор безголосых импотентов. Настоящего читателя на мякине не проведешь. Ему подавай реальные страсти, ибо в жилах его – «кровь, а не водица»:

Никола Буало-Депрео (1636–1711) Франция

 
Кто пишет высоко и чисто о любви,
Не вызывает тот волнения в крови.
 

Многие поэты, по-видимому, не просто сочиняют, а на самом деле отличаются богатством эмоциональной сферы и не страдают дефицитом воображения. Лишь суровые реалисты да гении могут позволить себе писать чистую правду:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
В любви и в слове – правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный.
 
 
Я не хочу хвалить любовь мою, —
Я никому ее не продаю!
 

Опять же: что такое в данном случае – правда? Правда любви в том, чтобы считать ее объект совершенством. Правда поэзии в том, чтобы заявить об этом во всеуслышанье. Возможно, правда даже в том, что любовь, тем более, большая любовь большого поэта, каким-то непостижимым образом изменяет в лучшую сторону сам ее доселе ничем не примечательный объект:

Самойлов Давид (1920–1990)

 
Говорят, Беатриче была горожанка,
Некрасивая, толстая, злая.
Но упала любовь на сурового Данта,
Как на камень серьга золотая.
 
 
Он ее подобрал. И рассматривал долго,
И смотрел, и держал на ладони.
И забрал навсегда. И запел от восторга
О своей некрасивой мадонне.
 
 
А она, несмотря на свою неученость,
Вдруг расслышала в кухонном гаме
Тайный зов. И узнала свою обреченность,
И надела набор с жемчугами.
 
 
И свою обреченность почувствовав скромно,
Хорошела, худела, бледнела,
Обрела розоватую матовость, словно
Мертвый жемчуг близ теплого тела.
 

Фантастика? Может быть, и нет. Скорее, редкость. Чтобы такое случилось, потребны очень большая любовь у поэта и очень большая потенциальная способность к трансформации у его возлюбленной. Обычно в наличии нет ни того, ни другого. Поэтому восторги, расточаемые поэтом в адрес объекта любви, не могут не забавлять знакомых с реальной ситуацией людей, как, впрочем, и самого поэта, когда его любовь благополучно закончится:

Андре Шенье (1762–1794) Франция (пер. М.Д.Яснова)

 
Что прежде были вы? Заносчивость да спесь.
Я сам вас оживил, я был охвачен весь
Любовью, и она вела меня свободно
(душа моя добра, а муза благородна),
сама меня вела, чтобы у ваших ног
вам ладан воскурять чистосердечных строк. /…/
 
 
Вы были немощны и хилы – я такой
Вас плотью наделил, цветущей и живой,
Такою легкостью и талией столь гибкой,
Что у меня в стихах с завистливой улыбкой
Встречали нимфы плод фантазии моей,
Вас лепестками роз осыпав и лилей. /…/
 
 
Доверившись моим словам, мои друзья
Разглядывали вас и, взглядами скользя
По вашему лицу и по хваленым статям,
Шептали про себя: мол, вовсе не понять им,
Неужто это вы? Что сделалось со мной?
Что называю я волшебной красотой?
 
 
– Как, это он и есть, предмет любови пылкой?
Да что с ее лицом? – твердили мне с ухмылкой —
Заплывшие глаза и крашенная прядь…
К ней в спальню следует лишь доктора впускать! /…/
Я со стыда сгорал: они не брали в толк,
Что к вам в объятия влечет меня – нужда иль долг?
 

Разочарование в объекте любви после ее окончания – обычное дело. Нередко поэту становится стыдно за глупые и слащавые стишки, написанные в период его оголтелой влюбленности. Тогда он, негодуя на самого себя, отрекается от романтической поэзии и склоняется к реалистической, а иногда даже и сатирической:

Франсиско де Кеведо (1580–1645) Испания

(пер. М.А.Донского)

 
Чтоб воспеть улыбку милой,
Жемчуг песнопевцу нужен:
Как же он прославит зубки,
Не упомянув жемчужин?
А вот зубы коренные,
Не в пример передним, нищи,
Хоть на них лежит забота
Пережевыванья пищи.
 
 
В мадригалах и сонетах
Непременнейшие гости —
Перламутровые ушки,
Носики слоновой кости.
Чем же провинились локти,
Что о них молчат поэты?
Челюсти, виски и скулы
Тоже вовсе не воспеты. /…/
 
 
Нет, с кораллом целоваться
Было б делом не веселым,
Так же, как лобзать гвоздики
Сладостно лишь разве пчелам.
Очи зарятся на деньги,
А уста подарков просят,
И, однако, виршеплеты
Без конца их превозносят.
 
 
А ведь есть тихони – бедра,
Есть бессребренницы – ляжки,
Коим не присущи зависть
И спесивые замашки.
Вот кому за бескорыстье
Посвящать должны поэты
Оды, стансы и канцоны,
И романсы, и сонеты. /…/
 
 
Глазки, в коих блещет жадность, —
Это язва мировая,
Зубки, рвущие добычу, —
Хищная воронья стая. /…/
Знай: слагая гимны зубкам,
Не вкусишь ты жизни мирной, —
Тощей стервой поперхнешься
Или будешь съеден жирной.
 

Приукрашивать, поэтизировать реальность – одна из функций поэзии. Многие авторы обладают поистине удивительной способностью делать нечто буквально из ничего:

А.Н.Вертинский 1930 (1889–1957)

 
Не нужна мне женщина. Мне нужна лишь тема,
Чтобы в сердце вспыхнувшем зазвучал напев.
Я могу из падали создавать поэмы,
Я могу из горничных делать королев.
 

Поэтому сделать из чего-то что-то, например, из мухи слона – пустяковая задача для квалифицированного профессионала:

К.М.Фофанов 1885 (1862–1911)

 
Не правда ль, все дышало прозой
Когда сходились мы с тобой?
Нам соловьи, пленившись розой,
Не пели гимны в час ночной. /…/
 
 
А посмотри – в какие речи,
В какие краски я облек
И наши будничные встречи,
И наш укромный уголок!..
 
 
В них белоснежные каскады
Шумят, свергаяся с холма;
В них гроты, полные прохлады,
И золотые терема.
 
 
В них ты – блистательная фея;
В них я – восторженный боец —
Тебя спасаю от злодея
И торжествую, наконец.
 

Поэт живет среди нас, общается с теми же людьми. Его возлюбленные или объекты сексуальных желаний – те же, что и у нас, т. е. на первый взгляд не представляющие из себя ничего особенного. Однако на то он и поэт, чтобы находить во всем этом алмазы поэзии, более того, делать из них чудесные бриллианты:

Б.А.Слуцкий 1962–1964 (1919–1986)

 
Женщины, с которыми – ты,
те же, что у гения.
Но ему – чистота их красоты,
чудные мгновения.
Тебе достанутся рост и масть
и ничего особенного.
А гений имеет власть – класть
печать. Своего, особенного.
 
 
Гении ходят с нами в кино,
слушают те же банальности.
Гениям ничего не дано,
кроме их гениальности.
Нет, дано. Женщину ту,
виданную, перевиданную,
люди увидят сквозь мечту,
увидят его видением.
 
 
И вот берется Анна Керн
и добавляется чуть в нее.
Все остается с подлинным верно
и все же – мгновение чудное.
 

Широко распространено мнение, что для поэтов характерен богемный стиль жизни со свободными нравами, обильным и изощренным разгулом и развратом. Ясно, что это мнение имеет под собой некоторое основание, однако, ни о какой прямой связи такого образа жизни с творчеством, конечно, не может быть и речи. Что уж говорить про «обычных» поэтов, если сам Великий магистр Ордена куртуазных маньеристов, весь имидж которого построен на «прожигании жизни», ознаменовал десятилетие Ордена следующими стихами:

В.Ю.Степанцов (р. 1960)

 
В болоте гнилостном распутства
цветут обманные цветы,
но света истинного чувства
в пороке не отыщешь ты.
 
 
Вот потому-то непорочны
мои забавы и досуг,
хоть ослепительны и сочны
толкутся девушки вокруг.
 
 
Могу девчонку я погладить,
по попке шлепну, в нос лизну,
но я не дам ей в душу гадить
и нос совать в мою казну. /…/
 
 
И даже мне не денег жалко —
они плодятся, словно вши —
но в бездну каждая русалка
уносит клок моей души.
 
 
Ну, а душа – она не устрица,
она нежнее в тыщу раз,
и просто так в ней не очутится
жемчужина или алмаз.
 
 
Своей души я запер створки,
чтоб зрел в ней жемчуг пожирней.
Прощайте, девки, ваши норки
не для таких крутых парней.
 

Примерно в этом же смысле высказался и Великий приор Ордена. Как говорится, комментарии излишни:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Я в башне над земным простором
Шлифую камни мудрых слов
И наблюдаю сонным взором
Борьбу нелепую полов.
 

Широко известна теория сублимации: не имеющая выхода сексуальная энергия изливается в творчество:

М.И.Армалинский 1969 (р. 1947)

 
Чуть сыт – уже я не поэт,
Чуть голоден – я гений
И на любой вопрос ответ
Мне мнится эрогенным.
 

Что можно написать в таком состоянии? Разумеется, в основном, – стихи «про ЭТО». В основном, но не обязательно. Есть авторы, которые видят прямую аналогию между созданием стихотворения на любую тему и сексуальной разрядкой:

В.В. Набоков (1899–1977)

 
Вдохновенье – это сладострастье
             человеческого «Я»:
жарко возрастающее счастье, —
             миг небытия.
 
 
Сладострастье – это вдохновенье
             тела, чуткого, как дух:
ты прозрел, ты вспыхнул на мгновенье, —
             в трепете потух.
 
 
Но когда услада грозовая
             пронеслась и ты затих, —
в тайнике возникла жизнь живая:
             сердце или стих…
 

Воздержание стимулирует воображение. А поэт на то и поэт, чтобы творить поэтическую реальность. Активная внешняя жизнь – совсем не обязательное условие для его плодотворной работы, в том числе и в области любовной лирики:

Ольга Эс

 
В гостиных знати и тавернах —
Везде звучал его припев,
Краснели дамы лицемерно,
Терзались души юных дев.
Шептали девы: «Ах, как смело,
Он, верно, лучший кавалер,
Поэт, воспевший трепет тела,
Певец любви, утех, манер.
Он так в поэзии прекрасен!
Великосветский умный франт,
И так изысканно опасен,
Ах, шут, проказник, дуэлянт! /…/
Должно быть, дерзостный бездельник,
Обманщик, милый вертопрах!..
 
 
А в это время, в тесной келье
Слагал стихи седой монах.
 

Если оставить в покое разного рода распутство, и говорить про любовь как таковую, то она у поэтов, действительно, несколько отличается от любви у остальных людей. Человеческую личность можно условно представить как состоящую из интеллектуальной и «сердечной» половинок. Так вот, у поэтов доля второй в среднем существенно больше, чем у обычных людей. Следовательно, и любовь у поэтов случается чаще, протекает в более острой форме и способствует творчеству:

Пьер де Ронсар (1524–1585) Франция (пер. В.А.Потаповой)

 
Я без любви – свинец, я – сущая колода!
Но полюбил – и вновь гармонию обрел,
Окрепла Муза, стал торжественным глагол,
Рассудок, прояснен, и в мыслях нет разброда.
 

Габдулла Тукай 1908 (1886–1913) Татарстан

 
Без дождя поникнет колос и погибнет вешний цвет, —
Как стихи писать, коль рядом вдохновительницы нет?
 

Назрул Ислам (1899–1976) Индия (пер. М.А.Курганцева)

 
О женщина! Твоя любовь,
             дыханье губ, свеченье глаз
дороже золота царей, милей,
             чем жемчуг и алмаз.
 
 
Ты – исцеляющий нектар.
             Я – жажда, я горю в огне.
Нектар и жажда навсегда
             в дитя единое слились.
 
 
О женщина! Слова разлук
             и встреч с тобой живут во мне —
из слов рождаются стихи,
             из звуков песни родились.
 

Н.К.Доризо 1972 (1923–2011)

 
Благополучными
Не могут быть поэты,
И разлюбив,
И снова полюбив.
Стихи
             напоминают взлет ракеты:
Чтобы взлететь
Ракете
             нужен взрыв.
 

В.А.Солоухин (1924–1997)

 
Итак, любовь. Она ли не воспета,
Любви ль в веках не воздано свое!
Влюбленные великие поэты
«Сильна как смерть» твердили про нее.
 
 
К тому добавить можно очень мало,
Но я сказал бы, робость прогоня:
«Когда бы жить любовь не помогала,
Когда б сильней не делала меня,
 
 
Когда б любовь мне солнце с неба стерла,
Чтоб стали дни туманней и мрачней,
Хватило б силы взять ее за горло
И задушить. И не писать о ней!»
 

Разумеется, среди поэтов есть свое «разделение труда». Для многих поэтов любовь – главная, а для некоторых – даже единственная тема. Ни о чем другом они просто не могут писать на хорошем уровне, а если и пытаются, то ничего путного из этого не выходит:

Андре Шенье (1762–1794) Франция (пер. М.Д.Яснова)

 
Венера назвала меня своим поэтом.
Когда, потворствуя твоим, мой друг, советам,
Порою я сдаюсь и в общий хор людской,
Поющий подвиги, вливаю голос мой,
Он в звуках выспренних теряется, не в силах
Соперников своих осилить быстрокрылых,
И устает рука в истерзанных стихах
Мучительный напев нащупывать впотьмах.
Когда же, дань отдав погоням безнадежным,
Вернусь я к пустякам, как ты твердишь, ничтожным,
И начинаю петь любовь мою, взгляни:
Что рифмы нам искать? Ты слышишь – вот они!
Сама любовь – стихи! Они толпой теснятся,
Они в волнах ручья трепещут и искрятся,
Они берут у птиц певучесть их рулад,
И нежные цветы их в лепестках таят. /…/
Сама любовь – стихи! Приходят в беспорядке,
Как речь ее нежны, и, как дыханье, сладки,
И все ее слова, и вид ее, и стать —
Все в строфы просится, все хочет ими стать.
 

У таких поэтов творчество и любовь неразрывно связаны. Как поэты они живы лишь до тех пор, пока могут любить и быть любимыми:

Н.Л.Сельвинский 1920 (1899–1968)

 
Каждая девушка – это чудо,
В каждой легенда какая-то есть.
Я знаю: буду поэтом, покуда
Хоть каплю солнца смогу ей принесть.
 

В творчестве многих других поэтов любовная лирика, наоборот, почти отсутствует. Это, в первую очередь, те авторы, которые, как сейчас принято говорить, политически ангажированы:

Я.В.Смеляков 1961 (1913–1972)

 
Ты мне сказал, небрежен и суров,
что у тебя – отрадное явленье! —
есть о любви четыреста стихов,
а у меня два-три стихотворенья.
 
 
Что свой талант (а у меня он был,
и, судя по рецензиям, не мелкий)
я чуть не весь, к несчастью, загубил
на разные гражданские поделки.
 
 
И выходило – мне резону нет
из этих обличений делать тайну, —
что ты – всепроникающий поэт,
а я – лишь так, ремесленник случайный.
 
 
Ну что ж, ты прав. В альбомах у девиц,
средь милой дребедени и мороки,
в сообществах интимнейших страниц
мои навряд ли попадутся строки. /…/
 
 
Помилуй Бог! – я вовсе не горжусь,
я говорю не без душевной боли,
что, видимо, не очень-то гожусь
для этакой литературной роли.
 
 
Я не могу писать по пустякам,
как словно бы мальчишка желторотый, —
иная есть нелегкая работа,
иное назначение стихам.
 

Что ж, часть поэзии, действительно, несет политическую функцию. Ничего худого в этом, разумеется, нет. Доля гражданской лирики особенно резко возрастает в периоды социальных бедствий и катаклизмов. Ортодоксальные сторонники «чистого искусства» в это время, наоборот, оказываются не востребованными и вызывают раздражение:

Мартин Опиц (1597–1639) Германия

(пер. Л.В.Гинзбурга)

 
Средь множества скорбей, средь подлости и горя,
Когда разбой и мрак вершат свои дела,
Когда цветет обман, а правда умерла,
Когда в почете зло, а доброта – в позоре,
 
 
Когда весь мир под стать Содому и Гоморре, —
Как смею я, глупец, не замечая зла,
Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,
Петь песни о любви, о благосклонном взоре,
 
 
Изяществе манер, пленительности уст?!
Сколь холоден мой стих! Сколь низок он и пуст.
Для изможденных душ – ненужная обуза!
 
 
Так о другом пиши! Пора! А если – нет.
Ты – жалкий рифмоплет. Ты – больше не поэт.
И пусть тебя тогда навек отвергнет муза!
 

Байрам ат-Туниси (1893–1961) Египет

(пер. Р.Ф.Казаковой)

 
Певцы, заткнитесь хоть на миг, ведь нету больше мочи
Терпеть всю эту ерунду про ночи и про очи! /…/
 
 
Здоровый парень, а в глазах – туман, и мокры щеки.
Ах, о любви воркует он, он прямо в нервном шоке!
Ему бы дело по плечу, – веселое такое…
Певцы, заткнитесь хоть на миг, оставьте нас в покое!
 

Сказано сильно. Однако исторически сложилось, что муза чаще отвергает как раз тех поэтов, которые чрезмерно увлеклись политической борьбой. Так называемый поэт-гражданин («больше, чем поэт» по выражению одного из представителей этого направления), на поверку чаще всего оказывается «меньше, чем поэтом». Большинство же Великих и Бессмертных не чуждались любовной темы, более того, многие отдавали ей предпочтение. Справедливости ради следует оговориться, что для больших поэтов это было характерно, в основном, в прошлые века. Напротив, в творчестве многих крупнейших авторов двадцатого века, любовная лирика занимает весьма скромное место:

И.А.Бродский 1972 (1940–1996)

 
Дева тешит до известного предела —
             дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
             ни объятье невозможно, ни измена!
 

Эти авторы ощущают себя отрешенными от толпы обитателями «башни из слоновой кости», которым кажется скучной и бессмысленной половая любовь как характерное проявление ненавистной им суеты. Они выше этого и снисходительно относятся к «певцам любви» как к младшим братьям. Именно так переводится латинское название стихотворения

«Fratres Minores»:

Эзра Паунд (1885–1972) США (пер. М.И.Фрейдкина)

 
Блуждая мыслями вокруг собственных тестикул,
Некоторые поэты у нас и во Франции
До сих пор вздыхают об одном общеизвестном и естественном явлении,
Сущность которого в свое время достаточно полно разъяснил Овидий.
В изысканных и исчерпанных размерах они, завывая, сетуют на то,
Что сладкие судороги трех чревных нервов
Неспособны произвести длительную Нирвану.
 

Если же учесть, что большинство стихов таких авторов вдобавок написаны верлибром (я специально в виде исключения привел один пример), то придется с сожалением констатировать: в дальнейшем у меня не будет возможности широко использовать лучшие образцы современной поэзии. Увы, нам придется довольствоваться великими поэтами прошлого и преимущественно средними поэтами двадцатого века, многие из которых являются классическими «миннезингерами» – певцами любви, наподобие Владимира Ленского:

А.С.Пушкин 1823–1831 (1799–1837)

 
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных.
 

Теперь о другом. Определенное значение имеет для нас простой вопрос: пользуются ли поэты успехом у противоположного пола. Сами поэты полагают, что это звание придает им особый статус, и отказывать Поэту просто неэтично:

Новалис 1800 (1772–1801) Германия

(пер. В.Б.Микушевича)

 
Бог дал поэту разрешенье
Уста прекрасные лобзать,
И для красавиц прегрешенье —
Поэту в этом отказать!
 

Н.И.Глазков 1949 (1919–1979)

 
Эта мысль, хоть других не новее, —
Непреложная самая истина,
Ибо если не станешь моею,
То поэма не будет написана,
 
 
А останется только вступление…
Надо быть исключительной дурой,
Чтоб такое свершить преступление
Пред отечественной литературой!
 

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Едва поэт увидит даму,
Как сразу подбёрется весь
И у него в районе срама
Начнутся жжение и резь.
 
 
Лишь срочное совокупленье
Его спасёт от этих мук.
Его особое строенье —
Загадка для земных наук.
 
 
Оно-то и влечёт поэта
Брать с ходу даму за корму,
И дамы понимают это
И снисходительны к нему.
 
 
Иначе он сердиться станет,
Кричать, как птица дубонос,
Ну а когда кричать устанет,
То разразится ливнем слёз.
 
 
Затем кидается он в драку,
Схватив дубину или плеть,
И коль не сломит задаваку,
То может даже заболеть.
 
 
А он и так ведь от лишений
Похож на собственную тень;
Ведь то, о чём так просит гений,
Мужьям дается каждый день.
 
 
Так пусть же хоть от этой муки
Поэт окажется спасён
И пусть поношенные брюки
Без страха сбрасывает он.
 
 
Пусть даму наслажденья судно
Помчит на алых парусах,
Пусть будет ей светло и чудно,
Как ясной ночью в небесах.
 

Большая часть мужской активности вообще направлена не привлечение и «завоевание» женщин. Поэты – не исключение. Герой привлекает женщин подвигами, интеллектуал – умом, атлет – рельефной мускулатурой, поэт, естественно, – стихами:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Стихи мы пишем дни и ночи.
И цель простая перед нами:
Чтоб женщин ласковые очи
При чтенье полнились слезами.
 
 
Все деньги тратим мы на ручки,
Пеналы, ластики, тетрадки,
Чтоб женщин слабенькие ручки
От чувств тряслись, как в лихорадке.
 
 
Мы над стихом не понарошке
Сто раз слезами обливались,
Чтоб женщин худенькие ножки
Под грузом чувства подгибались.
 
 
Стихи сильнее, чем наркотик,
Лишь если чувство в них клокочет.
И женский выпуклый животик
Тогда о чувстве забормочет.
 
 
Сумели мы накал экстаза
Придать поэмам и поступкам,
И это было видно сразу
По женским пересохшим губкам.
 
 
Поэт сорвёт цветы Венеры
На самых потаённых тропках…
Писать не буду, зная меру,
О гениталиях и попках.
 
 
Но если сладкая тревога
Войдёт и в эти части тела,
Тогда любую недотрогу
Склонить к любви – простое дело.
 

Действительно, история поэзии, вернее, история частной жизни поэтов говорит нам, что они редко были обделены любовью. Поэты для женщин – это все равно, что мед для мух:

А.В.Добрынин 1997 (р. 1957)

 
Для женщин я неотразим,
Они мне все твердят об этом.
Кричит иная: «Сколько зим!» —
Желая сблизиться с поэтом.
 
 
Гляжу я тупо на нее,
Поскольку я ее не знаю,
Но удивление свое
При том никак не проявляю.
 
 
«И что их так ко мне влечет?» —
Я размышляю неотступно,
Но отвергать людской почет
Для сочинителя преступно.
 
 
Не зря нам дамы без затей
Себя подносят, как на блюде,
Ведь мы же пишем для людей,
А женщины, бесспорно, люди.
 

В то же время, интерес женщин к поэтам носит обычно поверхностный характер и сильно напоминает интерес публики к экзотическому зверю в зоопарке или интерес ребенка к новой игрушке. Душа поэта, т. е. его главное отличие от остальных людей, если и привлекает женщин, то обычно лишь как предмет агрессии. Поэтому рассматриваемый нами вопрос часто решается в такой системе понятий, где поэзия символизирует нечто высшее (дух), а любовь – низшее (плоть). Отсюда альтернатива: приподнять любовь до поэзии или опустить поэзию до любви. Естественно, поэт стремится к первому, а потенциальные объекты его любви – ко второму. Поэтому теоретически возможны ситуации, когда озабоченный этой проблемой и утомленный вниманием «плотоядных» поклонниц, поэт избегает их или выбирает наименее опасных:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Много женщин на свете, поэтов же мало,
А влеченье к поэтам у женщин в крови.
«Щас как дам по башке», – говорю я устало
Слишком дерзкой красотке, что хочет любви.
 
 
Я ведь знаю, откуда влечение это —
Помышляют все женщины лишь об одном:
Надругаться над телом большого поэта
И победой своей похваляться потом.
 
 
Плоть желает добиться победы над духом
И принизить его хоть на миг до себя,
Потому-то поэт лишь богатым старухам
Отдается порой, недовольно сопя. /…/
 
 
Я высмеивать буду ее неуклюжесть,
По-хозяйски копаться в ее кошельке.
Плоть должна рефлекторно испытывать ужас,
Стоит духу ключом завозиться в замке. /…/
 
 
Из духовных флюидов я Господом соткан
И я цельность храню моего естества.
«Щас как дам по башке», – говорю я красоткам,
И поверьте, что это отнюдь не слова.
 

Еще один вариант – использование того, кто хотел использовать тебя, в соответствии с известным «законом джунглей»:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
О красивая девушка с подлым лицом,
Для тебя не являюсь я даже самцом.
Должен быть богачом настоящий самец,
Ну а я всего-навсего бедный певец.
 
 
О красивая девушка с подлым лицом,
Ты меня ведь считаешь последним глупцом,
Умный делает денежки так или сяк,
Ну а я стихоплет и почти что босяк. /…/
 
 
О красивая девушка с подлым лицом,
Поначалу я буду с тобой молодцом,
В лад желаньям твоим я сумею попасть
И сумею сыграть африканскую страсть.
 
 
О красивая девушка с подлым лицом,
Знай, что взгляд мой наутро нальется свинцом,
Я столкну тебя с ложа коварно, как зверь,
И в обнимку с одеждою вытолкну в дверь.
 

О красивая девушка с подлым лицом, Я тебя провожу непечатным словцом И окно распахну, сквозняком истребя Запах тленья, оставшийся после тебя. Основная масса поэтов, по-видимому, не настолько измучены поклонницами. К тому же они уверены в своих силах и знают, что их творчество в состоянии «облагородить» любовь, поднять ее объект вместе с субъектом к величию, вечности, небу:

Н.М.Языков 1831 (1803–1846)

 
Поэта пламенных созданий
Не бойся, дева, сила их
Не отучнит твоих желаний
И не понизит дум твоих.
Когда в воздушные соблазны
И безграничные мечты,
В тот мир, всегда разнообразный
И полный свежей красоты,
Тебя, из тягостного мира
Телесных мыслей и забот,
Его пророческая лира
На крыльях звуков унесет,
Ты беззаботно предавайся
Очарованью твоему
Им сладострастно упивайся
И гордо радуйся ему:
В тот час, как ты вполне забылась
Сим творческим, высоким сном,
Ты в божество преобразилась,
Живешь небесным бытием!
 

В случае отказа поведение поэтов, как и остальных людей, конечно, бывает самым разнообразным. Для нас здесь представляют интерес только специфически поэтические формы реакции. Так, некоторые отъявленные злодеи могут прибегнуть к откровенному шантажу:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Учтите: я не выношу
Малейшего пренебреженья!
Возьму и так вас опишу,
Что все умрут от отвращенья.
 
 
Я клеветою вас дойму
В обличье неподкупно-строгом,
И мне поверят – потому,
Что я владею верным слогом.
 
 
Строки стремительный полет,
Ему и годы не помеха!
Я без труда на тыщи лет
Вас сделаю объектом смеха.
 
 
Вам жизнь тем легче отравлю,
Что в благородство не играю,
И церемоний не люблю,
И чистоплюев презираю.
 
 
Я прихожу – и вдруг отказ!
Но вам мой дух не изувечить!
Чтоб это был последний раз,
Как вы осмелились перечить.
 

Благополучные в нравственном отношении поэты ведут себя более прилично. Когда обычные способы обольщения не дают должного результата и одного звания поэта оказывается мало для достижения успеха, им приходится непосредственно демонстрировать свое мастерство, воспевая Человека любимого и объясняясь ему в любви стихами:

А.С.Пушкин 1828 (1799–1837)

 
Увы! Язык любви болтливый,
Язык, неполный и простой,
Своею прозой нерадивой
Тебе докучен, ангел мой.
Но сладок уху милой девы
Честолюбивый Аполлон.
Ей милы мерные напевы,
Ей сладок рифмы гордый звон.
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвешь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтешь.
 

Влюбленные вообще склонны к восторженности и разного рода преувеличениям. Поэты, естественно, не исключение. Они предлагают возлюбленной не только самих себя, но все свое творчество:

Жан де Лаперюз (16-й век) Франция

(пер. В.Г.Дмитриева)

 
Любить тебя одну мне роком суждено,
Тебе, одной тебе понравиться хочу я.
И все, что написал, и все, что напишу я, —
Все будет лишь тебе одной посвящено.
 

При этом немаловажное значение придается тому, в общем-то, бесспорному факту, что ars longa, а vita brevis. Действительно, попадая в хорошие стихи, данная любовь, а, следовательно, и ее объект становятся бессмертными: