Текст книги "Всё нормально"

Глава 6
Охота и собирательство

В магазине:

– Простите, пожалуйста, у вас нет мяса?

– Вы ошиблись: у нас нет рыбы, а мяса нет в магазине напротив.

СКУДНОСТЬ СОВЕТСКОЙ КУХНИ можно отчасти объяснить сезонностью большей части продуктов. За исключением доступных круглый год картошки, морковки, лука и свёклы, овощи появлялись в магазинах в основном только в период своего созревания и надолго не задерживались. Так же обстояло дело и с фруктами: по большей части их можно было купить только в пору урожая, поздним летом и осенью. Заграничные же фрукты были большой редкостью и появлялись на полках только в больших столичных городах.

Как-то мы с бабушкой ездили на каникулы в деревню под Ленинградом. Старушка, у которой мы снимали комнату, поделилась с нами радостью:

– Представляете, на днях в наше сельпо завезли апельсины! Я купила пару штук. Откусываешь – и такая горечь! Хотя чем дальше кусаешь, тем вроде бы вкусней…

С бананами происходила похожая история. Они были огромной редкостью. Их всегда продавали зелёными, как огурцы, и твёрдыми, как подошва. Когда бабушке удавалось достать эти диковинные плоды, она заворачивала их по одному в газету и припрятывала в выдвижной ящик своей кровати, словно фамильные драгоценности. В последующие недели она регулярно выдвигала ящик и проводила тщательную ревизию: какие из бананов уже дозрели, а какие должны ещё полежать. И только тогда спелые фрукты с социалистической справедливостью делились между Алёшей и мной поровну – по одному в день. Речи о том, чтобы кто-нибудь из взрослых мог взять себе банан, разумеется, не шло.

Однажды, когда мне было лет восемь, я возвращался из школы и проходил мимо магазина на Чернышевского. Вывеска над входом гласила: «ОВОЩИ – ФРУКТЫ», но, поскольку фруктов в нём почти никогда не было, все его называли просто «овощной». Огромная очередь тянулась от дверей магазина вдоль всего дома и даже заворачивала за угол. Я спросил, за чем стоят, и – о чудо! – оказалось, что это бананы. Рубль десять за килограмм, не больше двух кило в одни руки.

Над толпой стоял гул радостного возбуждения. Я встал в очередь, открыл «Робинзона Крузо», которого таскал в портфеле на случай скучных уроков или пионерского собрания, и настроился на долгое ожидание. Граждане СССР с ранних лет учились радоваться отложенному вознаграждению.

Я простоял в очереди часа три или даже больше. Бананы не были расфасованы, и продавец взвешивал два кило для каждого покупателя отдельно, а это занимало много времени. Наконец стоявший передо мной мужчина средних лет в синтетических носках и сандалиях получил свои законные два килограмма, и подошла моя очередь. Вернее, могла бы подойти, поскольку продавец громко объявил: «Всё, кончились бананы!» – и скрылся в подсобке.

Сказать, что я расстроился, значит не сказать ничего. Причём больше всего меня огорчило даже не то, что мне придётся идти домой с пустыми руками. Бананы были редкостью, в очереди передо мной было много страждущих, так что я прекрасно осознавал, что рискую ничего не получить. И дело было даже не в тех трёх часах, что я потратил впустую: стояние в очередях являлось всеобщим повседневным занятием. Обиднее всего было, что продавец даже не предложил посмотреть, не завалялся ли у него где-нибудь банан-другой, чтобы продать его маленькому мальчику. Меня бы устроил один-единственный! Но забота о чувствах клиентов никогда не была сильной стороной советского сервиса. Как и вообще забота о чьих бы то ни было чувствах.

Будь я постарше я, наверное, пошёл бы домой, проклиная нашу собачью жизнь и эту страну, но мне было всего восемь лет – и я просто заревел. Мало-помалу обида и разочарование уступили в моём сердце место злости. Ну почему всё вокруг вот так? – задавался я риторическим вопросом.

Тогда я ещё толком не мог сформулировать, как именно «вот так», но с каждым днём всё более отчётливо понимал, что вот так я жить не хочу. Хотя выбора у меня, конечно, не было: куда ты денешься с подводной лодки?

* * *

В это трудно поверить, но всего тридцать лет назад все рестораны, заводы и магазины самой большой в мире страны принадлежали одному собственнику – «народу» в лице советского государства. При этом советская экономическая модель отказалась от такой морально устаревшей ерунды, как конкуренция. Вместо неё система породила фантом под названием «соцсоревнование», участники которого – заводские рабочие, шахтёры и колхозники – должны были поливать своим потом борозду за скромную получку и вручаемый время от времени нагрудный значок «Ударник социалистического труда».

Что-то дают

Для советской системы слова «прибыль», «эффективность» и «добавленная стоимость» были сугубо теоретическими понятиями. Зарабатывание денег не было целью заводов и фабрик, обратная связь с потребителями отсутствовала, а востребованность продукции покупателем мало беспокоила руководство предприятий.

Если завод «А» производил утюги, которые никто не покупал, это не значило, что их перестанут штамповать. В то же время, если завод «Б» выпускал сковородки отличного качества, которые пользовались огромным спросом, и их было днём с огнём не найти, то это совершенно не вело к тому, что предприятие произведёт хоть на одну сковородку больше, чем было изначально запланировано.

«План» – системообразующее ядро советской экономики. В случае существенного невыполнения ответственного руководителя могли снять с должности или даже исключить из партии. А это уже было серьёзно, так как грозило потерей пенсии и привилегий, в том числе доступа к дефицитным товарам и продуктам питания, а также возможности проводить отпуска в ведомственных и партийных санаториях или лечиться в спецбольницах.

* * *

Нехватка всего подряд сопровождала гражданина СССР на пути от колыбели до могилы. Слово «дефицит» было одним из главных в лексиконе советского человека. Из продуктов питания к дефицитным товарам относилось столько всего, что проще перечислить то, что дефицитом не являлось. Базовые овощи, хлеб, молоко, макароны, соль и рыбные консервы – вот, пожалуй, все продукты, на наличие которых в магазинах всегда можно было рассчитывать, со всем остальным надо было надеяться на удачу.

Вот, например, кофе – наглядный пример дефицита. В СССР существовало два вида кофе: в зёрнах и растворимый. Готовые обжаренные зёрна стоили очень дорого – двадцать рублей за килограмм. Учитывая, что среднестатистический советский гражданин получал немногим больше сотни рублей в месяц, эта сумма была ощутимой. Сырые кофейные зёрна стоили дешевле, и их было чуть проще достать, так что наша семья предпочитала их. Толя собственноручно обжаривал их небольшими партиями на сковородке, на очень медленном огне, постоянно помешивая. Квартира наполнялась жутким кофейным запахом, от которого слезились глаза, и каждый раз после завершения обжарки приходилось открывать все окна, даже если дело происходило зимой.

Более взыскательные кофеманы пользовались растворимым кофе. Естественно, у нас не было международных брендов вроде Nescafe или Maxwell – только единственная советская версия: как пыльца мелкий порошок, продававшийся в высоких металлических банках с золотистым узором в виде стилизованных кофейных зёрен с оригинальной надписью «Кофе натуральный растворимый». Разведённый кипятком, этот порошок образовывал кучу комков.

Разумеется, нельзя было просто так прийти в магазин и купить банку кофе – такое возможно было себе представить разве что в очень светлом, но отдалённом коммунистическом будущем. В семидесятые и восьмидесятые это было сокровище, которое получали в обмен на услугу, доставали благодаря особым связям или добывали через сложную систему спецзаказов. Также банка кофе считалась достойным подарком на любой праздник.

В нашем семейном хозяйстве кофеманов мама и бабушка контролировали свои персональные банки «натурального растворимого». Когда по воскресеньям мы с Алёшей выходили на кухню насладиться дозволенной порцией утреннего кофе, то я зачерпывал свою ложку порошка из бабушкиной банки, а Алёша – из маминой. И это касалось не только кофе. Бабушка и мама хранили все свои продукты в раздельных буфетах и холодильниках, как две недоверчивые соседки по коммунальной квартире. Как и многое другое, такой порядок вещей мне тоже представлялся совершенно нормальным.

* * *

Парадоксально, но в советской действительности пустые магазины магическим образом сочетались с полными закромами многих домохозяйств. Поскольку невозможно было предугадать, когда тот или иной продукт снова появится на прилавках, всё, что хотя бы гипотетически могло пригодиться, покупалось немедленно, при первой возможности и часто без особой нужды, впрок.

В нашем доме буфеты всегда ломились от разнообразных видов муки, круп и бобовых. Каждые пару лет мама с бабушкой проводили ревизию своих съестных припасов и выбрасывали, как правило, бóльшую их часть, потому что в муке и крупах регулярно заводились жучки. Потери стратегических запасов вскоре восполнялись – по случаю закупалась очередная порция. Это был замкнутый круг.

Надо сказать, что насекомые населяли все щели и трещины советского быта. Щедро уставленный неплотно прикрытыми мусорными баками, город Ленинград был подлинным раем для мух. Как только на улице становилось тепло, дворы наполнялись низкочастотным гулом мушиных эскадрилий, которые с радостью залетали и в квартиры. Основным оружием возмездия в войне с летучими террористами служила свёрнутая газета. Истребление мух было настоящим искусством: нельзя было просто так размахивать газетой, в этом деле была важна стратегия. Толя, например, практиковал следующий метод. Он пристально следил за траекторией полёта мухи, осторожно подкрадывался к месту её приземления, терпеливо дожидаясь момента, когда муха начнёт «умываться» – потирать передние лапки. Бдительность её притуплялась, и вот тогда-то и наступал подходящий момент для атаки. Толя бил на поражение. И хотя трупы врагов немедленно ликвидировались, молчаливые свидетельства его побед в виде пятен на обоях ещё долго напоминали о кровопролитных побоищах.

И всё же первое место среди вездесущих вредителей прочно удерживали тараканы – насекомые со «стремительной пластикой маленького гоночного автомобиля». Мы жили в старом здании, и нашу квартиру со всех сторон окружали коммуналки, забитые жильцами под завязку. Естественно, тараканов была тьма. Мало того, наши были ещё и весьма гостеприимными хозяевами, любившими принимать у себя дружественные делегации из соседних квартир. Выйдя ночью на кухню и включив свет, вы рисковали нарушить приватность частной вечеринки с участием нескольких тараканьих семейств, которые при вашем появлении поспешно разбегались по щелям и дырам.

* * *

Ведение хозяйства в условиях советского дефицита требовало постоянной импровизации. Наши родители понятия не имели о таких современных удобствах, как мешки для мусора, влажные салфетки, бумажные полотенца, одноразовые подгузники, гель для бритья, прокладки, тампоны и др. Не было ни солнцезащитных кремов, ни успокаивающих лосьонов после загара.

Первый в истории советский рулон туалетной бумаги торжественно сошёл с конвейера в 1969 году, всего за два года до моего рождения. (Зачем вообще в СССР было нужно это буржуазное излишество, непонятно. Большинство населения с успехом использовало для этих целей газеты, недостатка в которых, к счастью, не было.) До второй половины 1970-х в СССР не существовало и такой вещи, как дезодорант. Только представьте себе час пик в переполненном автобусе летом. Хотя нет, лучше не представляйте.

В СССР существовало всего три вида мыла: туалетное, которым пользовались взрослые, детское, которым мыли младенцев, и хозяйственное. Последнее употребляли для всего остального: от протирания полов и кухонных поверхностей, до стирки одежды и мытья посуды. Хозяйственное мыло имело специфический коричневый цвет и отвратительный запах. Дети во дворе говорили, что его варят на живодёрнях из отловленных бродячих собак и кошек, но это, скорее всего, была легенда.

Ни один дом не мог обходиться без пищевой соды – поистине волшебного порошка. Хотите приготовить пышный омлет или вывести жирное пятно? Есть готовое решение – пищевая сода!

Нужен скраб для лица, шампунь или маска от угрей? Пожалуйста! Пищевая сода! Назрела необходимость отбелить зубы? Вам в помощь пищевая сода! Кровоточат дёсны? Саднит в горле? Болит живот? Потеют ноги? Изжога? Пищевая сода! Пищевая сода! И ещё раз пищевая сода!

Вас уже тошнит от этого списка? Тогда вызовите рвоту при помощи пищевой соды!

* * *

В СССР не производилось ничего одноразового. Запланированная утилизация не входила в планы советской плановой экономики. Все вещи ремонтировались, чинились и штопались, в крайнем случае – пускались на тряпки. Шариковые ручки заправлялись, батарейки перезаряжались, мебель реконструировалась, разбитая посуда склеивалась.

Ни одна вещь не выбрасывалась, будь она даже безнадёжно сломана: всегда оставалась надежда её когда-нибудь починить, куда-нибудь приспособить или, на худой конец, пустить на запчасти. Типичная квартира тех времён выглядела как жилище Плюшкина. Под рухлядь отводились балконы, кладовки, антресоли, а иногда и целые комнаты, доверху заполнявшиеся предметами, которым суждено было долгие годы тщетно собирать пыль в напрасном ожидании новой жизни. Прямые последствия практического применения марксистской теории, наделявшей любой товар ценностью вне зависимости от его качества и потребности в нём.

В начале 1980-х семья моего друга Васи Базанова после многих лет страданий в одной комнате в коммуналке наконец получила новую отдельную двухкомнатную квартиру. И одна из двух драгоценных комнат немедленно превратилась в склад старой мебели, велосипедов, чемоданов, одежды и прочего хлама: у Васиной мамы просто не поднималась рука что-то выбросить.

Наша семья в этом плане тоже не была исключением. Подвал квартиры был заполнен всяким ненужным поломанным барахлом. Мы хранили всё, включая обрывки обёрточной бумаги и полиэтиленовые пакеты.

Из этой параноидальной бережливости выросла целая культура многократного использования и прочего разумного потребления – почище той, что сформировалась на Западе в ходе десятилетий борьбы экологических активистов. Но нас особо не заботила судьба окружающей среды, просто мы были всамделишными нищебродами.

* * *

Поход по продовольственным магазинам в СССР становился бесконечным унижением и испытанием на прочность веры в скорую победу коммунизма.

Большинство магазинов назывались бесхитростно – по наименованию того, что в них продавалось: «Молоко», «Хлеб», «Мясо – Птица», «Рыба». Но если бы их названия отражали реальное, а не желаемое положение дел, то большинство вывесок выглядели бы приблизительно так: «Ничего», «Нет», «И не будет».

Кроме того, существовали большие продовольственные магазины – «номерные» гастрономы: «Гастроном № 1», «Гастроном № 2» и т. д. Покупка еды в таком магазине была архисложным процессом. Допустим, вам понадобилось триста граммов сливочного масла. Предположим даже, что это масло имелось в продаже. Двигаться к заветной цели вы должны были по следующему алгоритму:

Шаг 1. Встать в очередь, предусмотрительно захватив с собой книжку на случай, если придётся долго стоять.

Шаг 2. Когда подойдёт ваша очередь, попросить продавщицу взвесить вам триста граммов масла.

Шаг 3. Если (с вероятностью 99 %) продавщица, отрезав запрашиваемые вами триста граммов, раздражённо спросит: «Двести восемьдесят пять нормально?» – немедленно соглашайтесь, иначе вы рискуете вызвать вспышку гнева у возрастной блондинки с ножом в руке.

Шаг 4. Дождитесь, пока продавщица рассчитает на деревянных счётах стоимость покупки (советский торговый персонал использовал их в отсутствие калькуляторов). Запомните сумму, которую вам объявят – и не сбейтесь: рубль три, а не рубль семь.

Шаг 5. Теперь займите очередь в кассу. И снова не перепутайте. Если вы по ошибке встали в кассу винного отдела, вам придётся стоять очередь заново.

Шаг 6. Теперь сообщите, сколько и за что вы платите: рубль три за сливочное масло! Кассир примет у вас деньги, даст сдачу и выдаст чек в правильный отдел.

Шаг 7. Теперь займите малую очередь для тех, кто «без очереди» – для тех, кто с чеком.

Шаг 8. Получите свои двести восемьдесят пять граммов масла, завёрнутые в вощёную бумагу. Положите масло в авоську, которую вы предусмотрительно захватили с собой. Ни бумажных, ни полиэтиленовых пакетов в советском магазине не выдавали.

Шаг 9. Покиньте магазин с гордым видом победителя.

Шаг 10. Пройдя два светофора, вспомните, что вы должны были купить ещё и сметаны.

Поход в магазин и в обычные-то дни был серьёзным испытанием, а уж когда на прилавок «выбрасывали» какие-нибудь деликатесы, вроде колбасы или сосисок, тут уж начинался подлинный хаос. Очереди бесконечно удлинялись, страсти накалялись, продавцы становились всё более раздражительными, приобретая сходство с Церберами у ворот подземного мира.

Для большинства советских детей поход в магазин за продуктами был одной из первых домашних обязанностей. Меня стали посылать за хлебом, молоком и маслом лет с семи. Больше всего я любил ходить за молоком – из-за эмалированного бидона, который мне с собой выдавали. На обратном пути я непременно делал остановку в нашем дворе и с видом заправского фокусника демонстрировал соседской детворе эффект центрифуги: снимал крышку с полного бидона и раскручивал его над головой.

Ходить за хлебом было не так интересно. В типичной булочной на огромных деревянных поддонах выкладывали рядами свежевыпеченные булки[10]10
  В Москве – батон.


[Закрыть] и буханки. Почти всегда можно было выбрать между несколькими видами хлеба. «Круглый» и «кирпичик» были стандартными, иногда в продаже появлялся «Бородинский», а реже – «Рижский». Также обычно продавались два вида булки – «за двадцать две» и «за двадцать пять копеек». Поскольку хлеб и булка выпекались без консервантов и продавались без упаковки, они начинали черстветь с момента выхода из печи. А к полкам в булочных были подвешены на цепочках огромные вилки, с помощью которых можно было проверить степень чёрствости приглянувшегося вам хлебобулочного изделия.

Я любил ходить в овощной. Чаще всего меня посылали туда за картошкой, которую почему-то мы всегда покупали в огромных количествах, не меньше десяти килограммов за раз. Комки земли существенно добавляли веса, особенно если картошка была мокрая. Мама и бабушка каждый раз предупреждали меня: «Смотри, чтобы тебе много земли не насыпали». Продавец взвешивал картошку на огромных весах с чугунными гирями, стоявших по ту сторону прилавка. Внизу прилавка было отверстие, от которого шёл металлический жёлоб. После взвешивания продавец дёргал за рычаг, и клубни катились по трубопроводу со звуком, похожим на приглушённую пулемётную очередь, в сумку, которую надо было изловчиться вовремя подставить и мастерски удержать.

За мясом детей никогда не посылали. Выслеживание и добыча мясных продуктов – задача, которая оказывалась по плечу не всякому взрослому. В нашей семье это было мамино ноу-хау. «Наведение мостов» – предварительный этап знакомства с продавцом мясного отдела – и умение поддерживать его благосклонность становилось мастерством, которое оттачивалось годами. Мама создала и контролировала сложную сеть контактов с мясниками в нашем районе и далеко за его пределами. Иногда отношения строились на приятельстве и даже флирте, но чаще были сугубо деловыми: продавец откладывал для неё лучшие куски и брал за это доплату. В советском социальном пантеоне нужных людей продавцы мясных магазинов всегда занимали особое место.

Глава 7
Советское – значит отличное

Директор магазина:

– Сапог нет, джинсов нет, дублёнок нет.

Кругом посмотришь – и чего только у нас нет!

КУДА Я ВСЕГДА любил ходить по заданию бабушки или мамы, так это на почту. Через дорогу от нашего дома, в старинном здании на углу Чернышевского и Каляева, располагалось заведение под синей вывеской «Почта. Телефон. Телеграф», где советские люди могли удовлетворить свои потребности в коммуникациях. Меня обычно туда посылали забирать бандероли или посылки, а в конце восьмидесятых, когда у нас из ящика в парадной[11]11
  Как сказали бы в Москве – «в подъезде».


[Закрыть] стали пропадать многочисленные перестроечные подписные журналы, – то и за ними.

Даже по советским меркам, почтовые отделения были заведениями особенной технологической допотопности. Почты в СССР были, наверное, единственным местом в мире, где в 1980-е годы посетители заполняли бланки перьевыми вставочками, которые надо было окунать в стоявшие на столиках чернильницы. (Это делалось потому, что шариковую ручку или карандаш моментально бы подрезали сознательные строители коммунизма, а эти допотопные приспособления мало кого привлекали.) Но поскольку я, в отличие от классиков художественной литературы XVIII–XIX века, не владел искусством письма пером, каждый раз, когда я посылал какое-нибудь отправление или телеграмму, мой бланк выглядел так, как будто я заполнял его левой ногой.

Телеграммы были ближайшими родственниками сегодняшних имейлов и доходили в любую точку СССР за сутки. При этом, по очередной советской странности, стоимость телеграммы не зависела от количества знаков, а только от количества слов – по три копейки за каждое, включая адрес. Поэтому граждане экономили на предлогах и пунктуации, и типичная телеграмма выглядела так: «ЛЮДОЧКУ ПОЗДРАВЛЯЕМ ДНЁМ РОЖДЕНИЯ ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ ЖИЗНИ ЗДОРОВЬЯ ПРИЕЗЖАЕМ ВТОРНИК ВСТРЕЧАЙТЕ ВОКЗАЛЕ ЦЕЛУЕМ БРОССЕ». Такой порядок вещей, в свою очередь, рождал анекдоты про бедного студента, телеграфирующего своим родителям «ДВАДЦАТИПЯТИРУБЛИРУЙТЕ»[12]12
  Неожиданно: ещё одно самое длинное слово в этой книжке – из 22 букв.


[Закрыть].

Физический объект можно было отправить по почте бандеролью и посылкой. Разница заключалась в цене и весе. Максимально допустимый вес бандероли – два килограмма. Зачем существовало такое разделение, для меня остаётся загадкой. Бандероли оборачивали грубой упаковочной бумагой, а посылки либо зашивали в мешковину, либо укладывали в фанерные ящики, которые можно было купить прямо на почте. Мне, тонкому ценителю инструментов и самоделок, всегда очень нравилось приколачивать крышки к этим ящикам маленькими гвоздиками. Для этого каждое почтовое отделение было оснащено столиком с молотком и плоскогубцами, разумеется, на цепочках, чтобы их не спёрли. Время было спокойное, поэтому содержимое посылок почтовые работники не проверяли. На почте всегда пахло расплавленным сургучом. По традиции, дошедшей до третьего тысячелетия, кажется, только в Союзе и в России, этой коричневой вязкой смолевидной пастой опечатывали каждую бандероль, посылку или заказное письмо, предварительно обвязав их суровой бечевой. Когда к нам домой приходили посылки, мы с Алёшей, разумеется, всегда собирали сургуч. Это была ценная вещь. Расплавленный сургуч можно было, например, капать в холодную воду, отчего получались шарики, или заливать его в металлические пробки из-под лимонадных бутылок.

Любопытно, что вне зависимости от расстояния внутри СССР пересылка любого стандартного письма в конверте стоила одинаково. Если вы хотели отправить весточку соседу по дому в Ленинграде или собственной тёте на другую сторону земного шара в полночный Петропавловск-Камчатский, то платили вы одинаково: четыре копейки за обычное письмо и шесть копеек за авиа. Правда, стопроцентной уверенности, что пресловутое «авиа» дойдёт быстрее, не было. Поэтому среднестатистический потребитель почтовых услуг покупал конверт с заранее напечатанной на нём четырёхкопеечной маркой за пятак, принимая как данность и очевидность, что его эпистола найдёт своего адресата примерно через неделю.

Во многих семьях хранился запас пустых конвертов, так как коммуникация посредством писем была широко распространена и необычайно важна в связи с неразвитостью и дороговизной других видов связи. Кроме того, в конвертах было принято передавать деньги, предназначенные для взяток или, например, в счёт оплаты труда репетитора.

Шестизначные почтовые индексы в СССР появились одновременно с моим рождением – в 1971 году. Любопытно, что на конвертах цифры следовало вписывать определённым стандартным образом по трафарету, напечатанному в нижнем правом углу. Говорили, что это позволит автоматическим сортировальным машинам считывать данные и быстрее доставлять почту. Но я практически уверен, что это была всего лишь красивая история.

* * *

С другой стороны того же самого здания, что и почта, но со входом с Каляева находилась наша местная сберкасса. Сберкассы были единственным типом финансового учреждения, с которым сталкивался счастливый советский человек. (В огромном СССР имелось меньше десятка банков, все они, разумеется, были государственными и работали исключительно с предприятиями, тоже государственными.) Помимо продажи лотерейных билетов и приёма квартплаты, основной финансовой услугой, которую предоставляли сберкассы, являлись накопительные счета, в обиходе «сберкнижки». Деньги «на книжке» были далеко не у всех взрослых, и само наличие книжки говорило об общей состоятельности её гордого владельца – у нормальных людей, живших от аванса до зарплаты, их не было вовсе. При этом накопительный счёт давал всего 2 или 3 % годовых, в зависимости от срока депозита. Советское государство рабочих и крестьян не планировало плодить мелкобуржуазных рантье.

Само словосочетание «банковский счёт» несло в себе негативную капиталистическую коннотацию. Обыкновенные люди получали зарплату на работе наличными и хранили её дома под матрасом или в ящике, а когда она заканчивалась – «перехватывали» до получки у друзей. Это было единственным способом пережить финансовые затруднения, так как системы кредитования – карточки, займы, ссуды – не существовало.

В нашей семье, несмотря на Толину профессорскую зарплату, эти «перехваты» были тоже регулярными. Помню, как-то раз мама гордо сообщила нам с Алёшей, что она уже второй месяц не занимает денег ни у Михайловых, ни у Васильевых. Как и в большинстве советских семей, у нас финансовым менеджментом в доме занимались женщины. Бабушка вела свою бухгалтерию, мама – свою. Толя в эти вопросы не влезал. Он просто ежемесячно сдавал маме получку, она же выдавала ему перед уходом на работу по одному рублю в день со словами: «Ни в чём не отказывай себе, дорогой!»

* * *

В Ленинграде существовал один небольшой сектор розничной торговли, который полностью находился вне государственного контроля, – цыганки. В центре они чаще всего попадались на глаза в районе Витебского вокзала и в парке около ТЮЗа, моего любимого театра. Они выделялись цветастыми длинными юбками и блестящими платками на фоне сероватой толпы советских граждан.

Помимо фирменной разводки «дай погадаю, золотой», самым ходовым товаром у них были полиэтиленовые пакеты с иностранными логотипами вроде «Мальборо» по пять рублей за штуку. Это был средний заработок за один рабочий день, но многие соглашались отдать его за а-ля импортный пакет, с которым потом можно было щеголять на публике. Ещё они торговали разноцветными леденцами на палочках – в форме петушков, звёздочек или пистолетиков. Бабушка строго-настрого запрещала мне покупать их.

– Цыгане кладут в эти конфеты бритвенные лезвия! – леденящим душу голосом предупреждала она. – А чтобы леденцы блестели, они дают их облизывать своим собакам! Ни в коем случае не смей даже приближаться к ним! Ты же знаешь, они крадут детей!

Я был ребёнком впечатлительным, и бабушка своими страшилками легко добилась желаемого: всякий раз, завидев издалека стайку цыганок в пёстрых одеждах, я переходил на другую сторону улицы.

* * *

Если жителю Нью-Йорка неожиданно захочется, к примеру, филадельфийского чизстейка[13]13
  Philadelphia cheesesteak – вид американского регионального фастфуда: сэндвич с начинкой из мелко порубленного мяса с растопленным сыром.


[Закрыть], то ему не придётся ехать для этого в Филадельфию. В любую секунду с десяток ресторанов в радиусе пятисот метров предложат ему это незамысловатое блюдо. Капитализм разработал эффективный механизм соединения людей с объектами их желаний – всегда найдётся некто, готовый за деньги исполнить любой ваш каприз. В СССР таких инструментов не было.

Например, если бы ленинградцу вдруг захотелось знаменитого «Киевского» торта, то ему пришлось бы отправиться в город Киев или ждать оказии, когда какой-нибудь сердобольный украинский родственник передаст ему вожделенный объект с проводником скоростного фирменного поезда Киев – Ленинград «Арсеналец».

Культовый советский торт, выпекавшийся на Киевской кондитерской фабрике имени Карла Маркса, пользовался безумной популярностью во всех уголках необъятного Советского Союза. Любой, кто посещал столицу Украины, непременно должен был привезти домой этот сладкий символ города. И наш Толя из каждой своей киевской командировки исправно его привозил. «Киевский» был поистине чудесным дефицитом – он открывал двери практически любых кабинетов. Подношение торта «Киевского» делало чиновников сговорчивыми и внимательными к вашей проблеме. При виде этого десерта советский человек уподоблялся гамельнской крысе, которая вместо заунывных звуков дудочки крысолова внезапно услышала «Триумфальный марш» из «Аиды». В промозглом и продуваемом всеми ветрами Ленинграде недосягаемый легендарный торт был в сто крат вкуснее и желаннее, чем вполне доступная и сопоставимая по качеству продукция ленинградских кондитеров. Такова оборотная сторона дефицита: чем труднее было что-то достать, тем слаще был вкус добычи.

В Ленинграде имелось своё кондитерское производство, по праву считавшееся визитной карточкой города. Оно называлось, и по-прежнему называется, «Север». До революции это была французская булочная «Норд», готовившая одни из лучших пирожных в Петербурге. Со временем интерьер заведения «советизировался»: исчезли витражи, краска на стенах облупилась, а мраморная плитка потрескалась. В итоге «Север» сделался внешне неотличимым от любого другого советского кафе, но торты и пирожные остались такими же вкусными, самыми лучшими в Ленинграде. Неоспоримым хитом была «Картошка» – моё любимое, имитации которого стали позже производить по всему СССР. Также «Север» выпускал вкуснейшие пирожные «Буше», «Ленинградское», «Песочная корзиночка», «Миндальное» и «Трубочка с кремом». Все они стоили по двадцать две копейки.

В то время как большинство товаров в СССР было в дефиците, некоторые, наоборот, выпускались в количествах, значительно превышавших реальную необходимость в них. Объёмы производства устанавливались пятилетними планами – пятилетками – и имели обыкновение неуклонно расти из года в год, не учитывая реальный спрос на тот или иной товар. В результате невостребованная продукция копилась в магазинах, и, чтобы хоть как-то решить проблему этого перепроизводства, в советской торговле была изобретена пресловутая «нагрузка». Этот термин на практике означал принудительное обременение покупки дефицитного товара другим, труднореализуемым продуктом. Например, если вы случайно наткнулись в магазине на мандарины, то запросто могло оказаться, что вам их продадут только при условии одновременной покупки нескольких пылившихся на полках консервных банок бычков в томатном соусе. Так же дело обстояло и с одеждой. Чтобы приобрести дефицитную импортную вещь, покупатель иногда был вынужден платить за какое-нибудь чудо-изделие отечественной промышленности из залежалого ассортимента. И далеко не всегда это были взаимодополняющие товары. Хотите пару румынских туфель? Пожалуйста! Только купите в нагрузку гладильную доску Майкопской фабрики бытовых изделий имени Сакко и Ванцетти!