Текст книги "Возвращение «Конька-Горбунка»"

1836

Вяземская уже понимала, что кто-то из друзей Ершова подарил ему эту книгу перед возвращением Петра Павловича из Санкт-Петербурга в Тобольск. Она несколько раз закрывала и вновь открывала бесценную находку, все не могла унять легкую дрожь волнения, да и поделиться охватившей ее радостью не могла; что ответить на вопрос: а откуда у вас, Татьяна Виленовна, сей драгоценный раритет?

Но вскоре, справившись с волнением, она отворила, иначе и не скажешь, следующую страницу…

И узрела уже знакомый ершовский почерк. Так и есть – дневник. Не знакомый всем «Памятник Веры», хранившийся в музее Тобольска по сию пору, – этот церковный календарь с собственноручными пометками Ершова на свободных страницах о событиях его семейной жизни, а личный дневник Петра Павловича, о котором, как поняла Вяземская, никто не знал и который в воспоминаниях родственников и потомков как возможная фамильная редкость не значился и даже не упоминался.

Итак, дневник:

Июль, 10. Мы выехали засветло, и видно, что матушка заметно успокоилась. Дай-то Бог доехать до Тобольска без приключений. Вчера полночи размышлял, как всерьез займусь изучением Сибири. Как только представлю себе эти горы и реки, аж дух захватывает. Северная Пальмира, при всем величестве ее дворцов и мостов, на их фоне не более чем будка городового при въезде в столицу. А леса… не говоря уже о народных преданиях, которыми думаю всерьез заняться сразу же по приезде домой. Искренне надеюсь, что это скрасит и осадок горечи от поспешного и неясного все еще для меня расставания с друзьями и Санкт-Петербургом…

Вяземская пролистала пару страниц…

Июль, 13. Вчера видел сон, как мы переправляемся через Волгу… И вот туманная пелена разверзлась, и перед нами появился тот самый кит из нашей сказки. Все словно оцепенели, смиренно и безвольно смотрели, как вплываем в его огромную пасть… К чему бы это напоминание из моего детства? Не совершаю ли я роковой ошибки, покидая Санкт-Петербург? Видит Бог, при первой же возможности следует вернуться…

Вяземская сделала запись в своем блокноте: Узнать об этом странном воспоминании из детства Ершова. Что за встреча с китом?

Еще через пару страниц…

Июль, 20. Третий день сплошные степи… Скучно. Куда едем, зачем так спешим? Или же матушка воистину ведает что-то, и теперь боится «этого», как огня гиенского. Или кто-то посулил ей грядущий потоп во граде Петра посреди лета. И не иначе как искренне верует, что только Сибирь – этот новый Ноев ковчег – нас спасет, оградит от бесовских происков… Ведает же, что меня никогда не интересовала тема демонической одержимости в творчестве, а уж тем паче сомнамбулизм или спиритизм, коими сегодня Северная Пальмира воистину одержима. Нет, братья, повторюсь, что обаявший вас рок и судьба – всего лишь благой Помысел или, как сказывал наш друг Пушкин: ваш слепой случай есть лишь мгновенное проявление воли Божьей, побеждающей всевластие жестоких роковых сил… И я с ним в этом полностью согласен.

Вяземская закрыла дневник и посмотрела на часы. Была глубокая ночь, а завтра у нее были запланированы лекции.

Утром, уже в Тюмени, позволив себе легкий завтрак, она отправилась в университет. Сегодня была встреча с курсом, который она не видела почти две недели.

За несколько минут до звонка на перемену она обратилась к студентам:

– Насколько мне не изменяет память, к нашей встрече вы должны были подготовить небольшие сочинения на тему «Добро и зло, свет и тьма в сказке Петра Павловича Ершова “Конек-Горбунок”»…

Все полезли в свои рюкзаки.

– То, что вы все зашуршали тетрадками, дает мне возможность предположить, что вы попытались выполнить данную работу, а теперь я хочу предложить вам нечто иное. Пусть каждый из вас, как будущий педагог и воспитатель, опираясь на собственные выводы, выступит с неким заявлением…

– Типа суда над писателем? – задал вопрос один из студентов.

– Тогда уж над сказкой, – поддержала его мысль молодая девушка.

– Как вам угодно… Если это будет в русле задания, – откликнулась доцент Вяземская, – но задача такого диалога в том, что каждому из вас, уже в своей личной преподавательской практике, все равно придется ответить на эти вопросы: сначала для себя лично и уже потом своим ученикам… Итак: добро и зло, свет и тьма… Кто хочет начать диалог?

Первой подняла руку та самая студентка, что уже откликнулась на предложение Вяземской.

– Попробуйте, Князева…

– В опубликованной в 1999 году статье Лациса «Верните лошадь» впервые вводится предположение о том, что автором сказки «Конек-Горбунок» мог быть сам Пушкин, доказательством тому служит политическая подоплека сказки «Конек-Горбунок». Но я хотела сказать вот о чем: в царской России времен николаевской эпохи и Бенкендорфа дворяне, в общем-то довольно состоятельные люди, вышли на Сенатскую площадь с единственным желанием помочь своей стране и были арестованы, частично казнены, а в большинстве своем сосланы в ссылку… Разве это же самое не происходит и сегодня, уже в наше время? Такие же люди, так же не самые богатые, но и не бедные, как оказалось, не меньше декабристов обеспокоенные судьбой страны, вышли на Болотную площадь… И снова против них брошена полиция. Теперь становится понятным, что истинное зло, которое всегда было, есть и продолжает оставаться, – сама наша власть…

– Понятно… Князева, к сожалению, вы не ответили на мой вопрос. Садитесь!

– Почему?! – мгновенно отреагировал студент, который первым задал свой вопрос.

– Платов, мы с вами не на политическом митинге и не на обсуждении актуального сетевого блога Навального. Тема нашей беседы – творчество Ершова, его конкретного произведения «Конек-Горбунок». У вас есть что добавить по теме?

– Есть!

– Тогда слушаем вас…

– Разве Князева не открыла нам всем сегодня глаза на новые, я бы даже сказал, сенсационные разоблачения Ершова в литературоведении? А мы все твердим прописные истины… Народная сказка. Если она народная, то борьба с властью испокон веков всегда была уделом народа…

– Грустно, что приходится разочаровываться в своих лучших учениках в преддверии выпуска. Садитесь, Платов.

– Да вы просто помешались на своем Ершове! – мгновенно вспылил студент.

– Может быть, и помешалась… – спокойно отреагировала на выпад студента Вяземская. – Все так считают?

– Разрешите мне, – подняла руку одна из студенток курса.

– Прянишникова?.. Дерзай!

– Мне, – начала Прянишникова, – уже который год не дает покоя ответ на вопрос: кто же в этой сказке бес, кто та нечистая искусительная сила, которая подчиняет себе всех.

Вдруг приходит дьявол сам,

С бородою, и с усам;

Рожа словно как у кошки,

А глаза-то – что те плошки!

Вот и стал тот черт скакать

И зерно хвостом сбивать…

Я не о царском спальнике, то зло зримое, возможно, что оно даже заложено в каждом из нас, – я о скрытом, невидимом зле, которое в какое-то мгновение подчиняет себе даже Ивана…

– Потому, что Иван – дурак! – произнес с галерки студент Сергей Кирсанов.

По рядам пробежался легкий смех.

– Кто же с этим спорит, он и сам о себе не скрываясь так говорит… – произнесла Вяземская. – А вот вопрос, поднятый Надей Прянишниковой, и мне все эти годы не дает покоя…

– Да там все перевертыши… – снова огласил аудиторию голос Кирсанова.

– Как и каждый из нас? – неожиданно парировала Прянишникова.

– Пожалуй, что Надежда снова права… – поддержала студентку Татьяна Виленовна.

И зал разразился аплодисментами сокурсников.

Вяземская продолжала:

– Судите сами… Конек-Горбунок предупреждает Ивана о возможной беде, возьми он перо Жар-птицы. Иван не слушает конька и берет перо, обрекая себя на новые испытания…

– Но он же их и проходит! – вступил в диалог студент Гасов.

– Да, Дима, действительно проходит, но не сам, а лишь с помощью Конька-Горбунка, как и каждое последующее испытание.

– Ну да… – согласно промолвил студент, – но тогда почему же, если предположить, что Конек-Горбунок и есть олицетворение добра и света… Что же оно такое ущербное?

– А может быть, Конек-Горбунок это – заколдованный принц? – вдруг раздался голос романтичной студентки Беловой.

– Ну да, конечно, как же мы все до этого не додумались… – мгновенно подхватил друг Гасова студент Андрей Бирюлин. – Ивану нужно было Конька-Горбунка просто поцеловать… И жил бы он потом с принцем вместе долго и счастливо…

Аудитория буквально взорвалась от смеха.

– Бирюлин, за афористичность хорошо, а за тему неуд… – дождавшись тишины, сказала Вяземская. – Садитесь… У кого есть иные соображения?

Руку подняла еще одна студентка.

– Слушаем вас, Аня.

– Я вот тут подумала по поводу изображения Конька-Горбунка, – начала девушка. – И мне вспомнились слова моей мамы, сказанные в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать лет… – начала Анна Смелова.

– Как это трогательно… – пробубнил на всю аудиторию Платов. – Не занятия в вузе, а кружок любителей воспоминаний…

– Платов, еще одно слово… И получишь в лоб, – чуть повысив голос, произнес Сергей Сединин, сидевший рядом с Анной.

– Рыцарь Ланцелот решил вступиться за даму своего сердца… Как это благородно! Да пусть поговорит… Вы тут, как я посмотрю, все помешанные, – сказал Платов, поднимаясь. – Я лучше вообще уйду…

– Это будет самое умное, что ты сегодня сделаешь, – негромко, но решительно подытожил Сединин.

Когда Платов под любопытными взглядами товарищей вышел из аудитории, Анна продолжила…

– «Обрати внимание на бабочек, – сказала она мне тогда. – Одна необычайно красивая и переливающаяся цветовой гаммой своих крыльев чарует всех, а вторая обычная, серенькая и невзрачная. Правда, красавица-бабочка в первый же день своей жизни попала сначала в сачок любопытного натуралиста, а затем была пришпилена им же, и уже намертво, булавкой к стене, зато вторая, та, что была проста и скромна в своем одеянии, прожила долго и дала жизнь новым поколениям»…

– Красивая версия… И не лишена доли истины, – поддержала студентку Вяземская. – Есть другие соображения?

– Святые, например, часто являлись в черных плащах и с балахонами на головах… – подал голос с места студент Власов.

– И инквизиторы тоже… – не удержавшись, произнес Гасов.

– Да и старушка из сказки Пушкина про семь богатырей, когда принесла отравленное яблочко их сестре, тоже была в черном-пречерном, – поддерживая друга, сказал Андрей Бирюлин.

– Угомонитесь, любители сказок… – остановила друзей Вяземская, – ищите все же образ, а не детали, думаю, что так будет точнее.

Но раздавшийся звонок прервал сей диалог.

– Все свободны. Складывайте свои работы на край моего стола. А когда вернетесь, может быть, сообща и найдем крупицы истины…

Студенты начали выходить, и лишь тогда Вяземская увидела на галерке Ершова, как ни в чем не бывало сидевшего за последним столом.

Он спустился, подошел к Татьяне и вытащил из-за спины крохотный букет ландышей.

– Как давно вас не было… – сказала Вяземская, принимая подарок.

– Так и вы не звали… – тихо ответил Ершов.

– Вы правы… – согласно молвила Татьяна.

– Так подсказать им насчет добра и зла? – уже с улыбкой спросил Ершов.

– Тогда не будет смысла в моей работе… Я должна их самих научить сначала думать, потом формулировать, а уже затем и отстаивать свои взгляды…

– Они дети иного поколения… – негромко начал Ершов. – Их информированность, чтобы вы знали, в тысячи раз превосходит вашу, а уж про меня и говорить не приходится… Но все это им не на пользу…

– Почему же вы так считаете?

– Любая информация должна пропускаться через сердце человека, то есть сначала через сердце, а уже потом достигать мозга, уже как личного хранилища…

– А если наоборот… – снова спросила Татьяна.

– Тогда это будет лишь забитый до отказа всякой рухлядью, захламленный… чердак.

– Выходит, что сердце – это своего рода фильтр? – спросила Вяземская и улыбнулась.

– Это хорошо, что вы улыбаетесь, – сказал ей в ответ Петруша. – Вы, я смотрю, снова входите во вкус. Этот поиск для вас становится уже больше чем творческой игрой или просто добротно сделанной работой… Он становится смыслом всей вашей жизни. И вы не хотите подсказок, от кого бы они ни исходили…

– Наверное, вы правы, не хочу… – твердо, словно отрезала, произнесла Вяземская.

– Тогда вам осталось лишь еще научиться не бояться публично признавать… свои ошибки. Тогда и некому будет вас в них уличать…

– Как-то вы сегодня воинственно настроены… – подметила Вяземская.

– Это все Марс, – начал Ершов, – и моя изначальная предрасположенность к воинской службе, согласно звездам и потаенному желанию родителя… Но не сложилось. Так и с вашей нынешней молодежью…

– И что же у них-то не сложилось? – спросила Вяземская.

– А у них, почти у всех, есть один серьезный недостаток – сердечная составляющая отсутствует… И причем во всем, даже в сексе… Вся получаемая ими информация, по умолчанию, минуя сердце, как некий катализатор, пересылается сразу в мозг… И все последующие поступки человека проходят как бы уже на автопилоте… То есть без осознания данности: добро это или зло… Их напичканный чаще бесполезной информацией мозг со временем, как вы догадываетесь, залипает, и тогда человек, как и компьютер, просто зависает… Вот с этого момента и начинается коллективная стагнация…

– Какие вы слова, оказывается, знаете… – произнесла Вяземская.

– С каким поколением поведешься, от того и наберешься, – парировал, улыбаясь, Петруша.

– А мне нравится наша молодежь… Так хочется верить в их светлое будущее… Вот так! И никак иначе!

– Вы мечом-то своим словесным особенно не размахивайте, – тихо сказал Ершов. – Я ведь вам не враг… Да и себя так ненароком поранить можно…

И исчез, оставив Вяземскую наедине с кипой исписанных листков бумаги тех, кто в недалеком будущем намерен сеять разумное, доброе и вечное, а сегодня пытается рассуждать о добре и зле…

Придя домой, Вяземская отложила стопку сочинений в сторону. В этот вечер у нее был магнит более притягательный – дневник Ершова…

«И как это я не додумалась спросить его о подлинности дневника, о том, чьи стихи в посвящении…» – подумала Татьяна, прибирая стол, да так, чтобы ни единой крошки не осталось, а затем постелила на стол новую скатерть и только после этого положила на нее дневник и раскрыла его…

Июль, 22. Почему-то под вечер вспомнился Императорский театр, куда мы с друзьями были допущены до просмотра репетиции гоголевского «Ревизора»… Театр, как же мне его уже не хватает. Эти золотом убранные ложи, напоминающие янтарные пчелиные соты, гудению пчел подобен и сам зал за несколько минут до начала чарующего действа… Но вот приподнимается занавеса. Взгляды и слух всех мгновенно устремляются к сцене… Начавшееся действие мгновенно завораживает и вбирает тебя целиком. И вот ты уже не есть сам, а представляешь единое целое с труппой и остальными зрителями. Мы вместе дышим, одновременно вздыхаем и рыдаем или же взрываемся радостным возгласом и даже криком, потрясенные искусством преображения того или иного актера, участвующего в этом занимательном таинстве.

Но записать хотелось вот по какой причине: поставить бы «Ревизора» в Сибири. Как-то простой народ поймет это удивительное произведение широко известного ныне писателя Николая Васильевича Гоголя?

Июль, 24. Идут дожди, и каждый день радуга стоит над нами. Возницы погоняют, пытаясь пройти под ней… А она все одно всегда впереди и снова манит… Матушка говорит, что это доброе предзнаменование, а по мне так ловушка… Господи, прости за сии слова. Куда едем, зачем?

Июль, 28. На берегу реки во время короткого отдыха солдатик, искупавшись, нашел в песке татарскую саблю. Слегка очистил и дал мне поупражняться… Вспомнились наши мечи…

Ах уж эти мечи-кладенцы… Он и у Пушкина в «Руслане и Людмиле»: «Я в черных книгах отыскал, что за восточными горами, на тихих моря берегах, в глухом подвале, под замками… хранится меч… Сей грозный меч накажет вора…»

Украсть ведь, как известно, можно не только дом, жену, но и власть…

Или у англичан… Когда-то в стародавние времена в центре Лондона появился громадный камень с замурованным в нем старинным мечом. Золотая надпись на мече гласила, что королем Англии станет тот, кто вытащит этот заколдованный меч, доказав тем самым свою особую силу и право на власть…

Но меч-то в результате дается не сильному, а всего лишь 11-летнему подростку по имени Артур, ставшему в будущем великим королем.

Это ли не знак Провидения, когда Отец сызмлада ведет Свое творение…

Вспоминаю, равно как и в моей ранней и по каким-то техническим причинам в Санкт-Петербурге не поставленной опере под названием «Страшный меч», чародей Громвал также пытается завладеть магическим мечом князя Ратмира…

Меч обоюдоострый… или меч двуязычный… Использовать этот меч – означает исповедовать само Слово Божие, вслух, с любовью и с верой… А владеющий Словом овладеет и всем миром…

На этих словах Вяземская отложила дневник, и какое-то время сидела в задумчивости.

Однако ей нужно было проверять сочинения своих студентов… Сверху лежала работа Ивана Крамольского, с нее и начала…

«Я думаю, что не стоит искать в Коньке-Горбунке какую-то подоплеку или связь с высшими силами, – писал студент. – Он типичный фэнтезийный персонаж, который выгодно выделяется своим внешним видом от многообразия других персонажей схожего плана. В этом его фишка! Как в мультипликационном “Шрэке”, например! Там говорящий ослик, а здесь Конек-Горбунок, который идеально подходит под стать своего напарника Иванушки-дурачка. Да, он не Пегас с крыльями и белоснежной гривой, он маленький и горбатый, но ведь и сам Иван тоже не принц датский, обычный недалекий крестьянский парень. Но, объединившись, они, эти два вовсе не выдающихся, я бы даже сказал, чудаковатых персонажа, как это ни странно, смогли совершить великие дела. По-моему, это прикольно!»

Вяземская отложила прочитанное сочинение и вновь погрузилась уже в иные суждения. Казалось бы, на ее курсе собрались не самые глупые ребята. Вот и у Ивана слог хороший, память феноменальная, сравнение всегда точное, но вот сути так и не уловил, исключил духовную доминанту напрочь. И невольно ценит произведение уже с точки зрения его кассовой реализации. Вот это принципиально и отличает современную молодежь от их предшественников. Для многих из них вдохновенный труд был не ради снискания аплодисментов и выгоды, а для того, чтобы более полно реализовать творческое начало в самом себе и, как следствие, наслаждаясь результатом дела рук своих, сделать соучастником созидания и тех, кто рядом…

Просидев за проверкой сочинений еще часа три, Вяземская прошла в ванную комнату. И когда с кремовой маской на лице вернулась, то от неожиданности вздрогнула, так как увидела посреди гостиной с удивлением разглядывавшего ее Ершова.

– Сударь, мы так не договаривались… – взволнованно начала Татьяна. – И прошу, ради Бога, оставьте мне хотя бы немного личного времени… У меня и так от ваших визитов голова кругом до сих пор идет…

– Простите. Смотрю, что вы еще не ложитесь, вот и захотел пожелать вам доброй ночи…

– Благодарю!

– Более докучать не смею. Еще раз извините, доброй вам ночи…

И снова пропал.

«Ведь, действительно, дура, – подумала про себя Вяземская. – Выходит, что права Александра, от людей уже шарахаюсь, могла бы и спокойно поговорить с человеком…»

И уже в постели переключила все мысли на китайское постельное белье, которое помогла купить сестра. Положила руки сверху и на какое-то время блаженно закрыла глаза, словно погружаясь в сладостную нирвану…

Прошла неделя, Вяземская выкраивала по нескольку десятков минут в день, продолжая с интересом перелистывать страницы дневника Ершова. Она вроде бы даже как и специально растягивала во времени удовольствие общения с ним.

Июль, 30. Слава Богу, приехали! Тобольск! Сколько же лет я тебя не видел. Остановились во флигеле дома моего родственника по матушкиной линии на Захарьевской улице. Немного огляжусь и непременно отправлюсь путешествовать, вот и погода позволяет. А пока распаковываем багаж, достаем и расставляем книги, часть из которых я привез для библиотеки Тобольской гимназии.

Август, 1. После церковной службы и благодарственного молебна по случаю благополучного завершения пути пошли с матушкой на рынок. Вот уж где веселие-то. В Санкт-Петербурге на рынках не торгуются, не ведают они этой воскресной радости, когда можно уступить немного в одном, но сторговаться с выгодой в другом. Или лясы поточить с продавцом, бросая взгляд на тот же товар, но у его соседа… На рынках и говор иной, сценки бывают просто феерические, а уж сольные партии зазывал такие, что невольно пойдешь на сей звук. Заодно и на товар хоть одним глазком да взглянешь, а там и до покупки рукой подать…

Август, 2. С утра снова на службе. Ильин день, грех было не пойти. «Во плоти Ангел, пророков основание, вторый Предтеча пришествия Христова, Илия славный, свыше пославый Елисееви благодать недуги отгоняти и прокаженныя очищати, темже и почитающим его точит исцеления».

Матушка после службы пошла по родным, не иначе как место мне хлопотать… А мне надо бы и в Ишим, на родину, съездить. Вслед тому уж и планы строить… Хотя, какие могут быть здесь планы… Если только поездить, Сибирь внимательнейшим образом изучить, да с этим багажом обратно в Санкт-Петербург…

Август, 4. Матушке сказали, что мест для меня в гимназии нет. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Все места заняты-с! И Санкт-Петербургский университетский диплом не помог… А может быть, это и к лучшему… легче будет уехать. Матушка, даст Бог, немного обживется, родственными связями укрепится да любимым огородом займется, а там, глядишь, и вновь отпустит!

«Петруша, Петруша… Дорогой и любимый ты наш человек, – отложив дневник, размышляла Вяземская. – Ведал ли ты, когда писал эти сроки, что даже поездки по Сибири чуть позже станут для тебя лишь инспекторскими. Что даже в родной Ишим ты попадешь не скоро, так закрутит тебя вступление в должность учителя латинского языка, а вскоре и старшего учителя логики и русской словесности плюс обязанности должности библиотекаря фундаментальной библиотеки при Тобольской гимназии. Да и в Санкт-Петербурге окажешься лишь по служебной надобности… И это при твоем-то усердии… У нас ведь испокон веков: кто везет – на том и ездят…»

И ведь воистину так: педагогическая деятельность Ершова-учителя сменилась на должность инспектора, а затем и на директора не только Тобольской гимназии, но и всех училищ Тобольской губернии…

Утром следующего дня Вяземской предстояла новая встреча со своим курсом… Необходимо было поставить точку в обозначенном семинаре.

Она внимательно смотрела на студентов… Это был ее последний семинар с ними, затем экзамен, и она, по крайней мере с большинством из них, распрощается, возможно, что и навсегда. Ей очень хотелось, чтобы именно сегодня они были искренни в своих суждениях.

– Я просмотрела ваши работы. Свои оценки, надеюсь, вы видите сами. Не могу сказать, что я довольна результатами. Поэтому сегодня мы должны поставить точку, вернее, многоточие… в этой теме. И еще! Сегодня отметок уже не будет, сегодня я хочу услышать ваши сердца, помыслы, пусть даже ошибочные, но искренние суждения… А начнем мы наш семинар с того, что попросим Владимира Лушникова в общих словах, и уже для всех, высказать то, что он написал в своем сочинении… Можно с места…

– Да что я там, Татьяна Виленовна, такого особенного написал, – недоуменно проговорил студент, поднимаясь. – Просто сказку «Конек-Горбунок» действительно помню с детства. А сегодня вновь взглянул на нее, но уже с высоты студенческой скамьи и с учетом какого-то полученного мною жизненного опыта, если так можно сказать. Но, если кратко, то я бы выделил в этой сказке два основных момента, что называется, извечно русских. Первый – это получить все на халяву…

По аудитории пронесся смешок.

Владимир продолжал.

– Второй – это всеобъемлющая и всепроникающая зависть, также свойственная нашему народу, к успеху другого человека. А Конек-Горбунок – это, как бы я сказал, этакий бог халявы…

Тут аудитория просто взорвалась от смеха.

– А что? Он руку протянул Ванечке-дурачку, а тот за нее с радостью и ухватился.

– Странный какой-то твой бог халявы… – съязвил Платов.

– Да нет! Он соответствует конкретным надеждам конкретного человека. В данном случае – Ивана. У него уровень требований не такой высокий, как у тебя, Платов… Он и хлеб выращивает, и лошадей пасет. Такое «нечто» для него более узнаваемо… Ведь для такого человека халява может ассоциироваться и с хорошим конем, например, и с богатым урожаем.

– Так что же он тогда не взял хорошего коня?.. – вступил в начавшуюся дискуссию Сергей Кирсанов. – Оседлать саму белую кобылицу… Это все равно что поймать золотую рыбку…

– Молодец, Сережа! – заметила Вяземская. – Очень точное сравнение.

– Это для Ивана не важно, – парировал в ответ Лушников. – Та или иная… Все равно в результате был заключен договор о все той же халяве… Помните, там еще момент такой есть, очень точный, когда он вскакивает на лошадь и уже понимает, что она его не скинет. Это все равно, что он бога за яйца в тот момент ухватил… И все сразу получил…

– Володя!.. Ну что это такое… – не выдержала Вяземская.

– А что, разве не так? И потом, это известное образное, я бы даже сказал, крылатое, народное выражение…

– Володя… – вновь прозвучал голос Вяземской, – не заставляй меня раскаиваться в том, что я дала тебе слово…

– Да и вообще все сказки об этом же, – настаивал студент Лушников. – Возьмите хотя бы сборники Афанасьева… Ну хорошо, извините…

– Тебе еще есть что добавить?.. – уточнила Вяземская у своего студента.

– Да! Я думаю, что понимаю, в чем заключен повальный интерес к этой сказке. Народ, который ее с детства слушал, для себя уяснил удивительную историю про простого мужика, который ни сном ни духом, просто усердно работая, даже подчас с неохотой, может найти свой кувшин с золотом. Или такое же счастье, какое свалилось на Ивана.

– Разумеется, – вновь воспользовался паузой Платов, – народ, работающий из-под палки, не только балдеет от этой истории, но и часто представляет себя на месте Ивана… Каждый уже думает, как бы он лично распорядился таким богатством, понимая, что Иван все не так сделал, потому как… просто дурак!

– Ты свой монолог закончил? – спросил Лушников товарища по курсу. – И еще… Конечно же, в чем-то Платов прав. Действительно, а чем мы лучше братьев Ивана, которые воруют, по сути, у своего же. Ничем! Или те крестьяне, которые сегодня поголовно воруют и продают лес. Ни они, ни мы, sorry! Сегодня это особенно актуально, потому что во главе всех отношений встали опять-таки… бабки. Но при всем этом элемент добра, сказочности, заложенные Ершовым, его любовь… делают это произведение на удивление запоминающимся. Оно ложится на сердце, которое, я бы даже сказал, оттаивает. По крайней мере, это я о себе. Об этом и сказка. Она доказывает, что человек может культивировать в себе добро. И сохранить в себе такие черты характера, как милосердие, любовь и жертвенность, в той или иной степени… И, конечно же, веру. Хотя религиозный аспект в сказке, прочитанной мною в детстве и изданной в редакции «Детгиз», практически отсутствовал. Но в этом случае тема борьбы добра и зла выявлена достаточно точно. И эта борьба идет, я бы даже сказал, внутри каждого из нас.

По аудитории мгновенно пронесся «шелест» оценочных суждений сокурсников.

– И последнее, – заканчивая выступление, произнес Владимир Лушников. – Более всего мне, например, понравился образ царя. Очень уж он показался мне актуальным. У него позиция такая: он и ни вашим, и ни нашим. И если копать глубоко, то это уже говорит о гнилостной сущности всего государственного аппарата и политической системы. Она в этой сказке, я бы сказал, этакая проституирующая субстанция…

Аудитория взрывается аплодисментами, и Володя раскланивается.

– Все, Володя… Видит Бог, достаточно.

– А я и сам уже закончил… Я и не Емеля, и не Иванушка-дурачок… Я пока на своей печи полежу… Глядишь, что-нибудь и мне обломится…

И снова аудитория зашлась в смехе.

– Прошу тишины, – начала Вяземская. – Теперь будем во всем этом разбираться уже вместе… Итак, что же все-таки написал Ершов…

– Сказку… – пробурчал Андрей Бирюлин.

– Действительно? Кто бы мог подумать… – раздался уже вопросительный глас его друга Димы Гасова, чем вызвал живую реакцию сокурсников.

– Я, например, – дождавшись тишины, начала Вяземская, – всегда воспринимала это произведение не как сказку. В принципе это и не сказка. Это – изложение сути русской души. И своего рода даже отеческий патерик. До поры до времени русский человек может дремать, воспринимая окружающий мир таким, каков он есть. Потом наступает момент, когда он как бы рождается заново, но не просыпается, а именно рождается… И не просыпается потому, что не спал. Иначе как бы он мог воспринимать окружающую его действительность? И, кстати сказать, был ею почти всегда доволен. Но в какой-то момент жизни человек начинает понимать, что этого ему мало. Более того, это не то, что ему нужно. Должно быть еще нечто, и более важное… И что для этого ему нужен поводырь.

– Как слепцу? – раздался с верхнего ряда голос студента Власова.

– Примерно так! – ответила Вяземская.

– Тогда… ему нужна собака! – едко бросила Князева. – Как всем вам… слепцам, очарованным Ершовым.

Несколько мгновений в аудитории стояла полная тишина.

– Мне выйти? – спросила, поднимаясь из-за стола, студентка.

– Это тебе самой решать. А то, что касается собаки как поводыря… Ну если бы мы говорили о том, как дойти до магазина или сберкассы, то хватило бы и собаки… – и уже не обращая внимания на продолжавшую стоять студентку, Вяземская обратилась ко всей аудитории: – Так кто мне ответит: кто является поводырем для всех нас?

– Господь? – не столько произнес, сколько спросил студент Дима Гасов.

– Верно, Дима! Вот и Иван, как и ты, задался этим же недоуменным вопросом. И с этого момента у него начинается уже осмысленное восприятие жизни. А каждый из нас вместе с ним начинает осмысливать и саму сказку, и хранящуюся в ней информацию. Причем мы не знаем, как ее воспринимают дети, но то, что в ней заложено, я думаю, они, безусловно, понимают. Как ни странно, но именно «Конек-Горбунок» живет со всеми нами до конца дней. Мы все храним в себе заложенную в нем информацию. Пусть не каждый пытается ее расшифровать, но хранит и передает из поколения в поколение – это безусловно…

– Но что именно мы должны были расшифровать? – снова раздался бас Димы Гасова.

– Смысл сказки… Я искала его в ваших сочинениях… – ответила ему Татьяна Виленовна, – к сожалению, так и не нашла.

– Так может быть, и нечего там расшифровывать? – поддержал друга Андрей Бирюлин…