Текст книги "Посейдень"

И снова канцлер исчез в осциллограмме. А за ним и весь флот Межгалактической Лиги Развития. Мы с Юлей, Вольдемаром и другими череповчанами вышли из бара «Чрево», посмотрели в ночное небо и увидели лишь жухлые пыльные запутавшиеся в электропроводах большие виноградные гроздья воздушных шаров, а за ними – бесконечный звёздный Космос. Вольдемар закурил и неожиданно спокойно произнёс:

– А вот бы дорасти до звёзд.

А Юля сказала:

– Всё-таки Вселенная совершенна. Пока не победим жестокость в себе, не победим её на планете. Пока не победим её на планете, не сможем летать к звёздам. Ибо больно мы там нужны такие.

И вдруг случилось невероятное. Всем, кто стоял у бара «Чрево», ВСЁ стало ясно. А потом и всем в Череповце. А потом и всем в России. И всем на Земле. А потом Люди в Чёрном всем память стёрли. Такие дела.

15. Верю – не верю

Я верю в Созидание. Атомы сцепились в молекулы, те стали клетками, потом многоклеточными. Закон прост: созидая что-либо, ты действуешь заодно с природой, разрушая – идёшь ей наперекор. Мы можем ещё долго воевать сами с собой, но даже там, где мы засеяли планету гильзами, всходят цветы. Рано или поздно мы обречены понять, что созидание – единственный возможный путь.

Я не верю в религию. Она бывает похожа на цирк Веры. Одни расшибают лбы о пол церкви, полагая, что так найдут Бога. Другие смеются над их ритуалами и Бога рьяно отрицают. Думаю, что и тем, и другим стоило бы понимать религию менее буквально и поискать во всех учениях Мира общее зерно истины.

Я верю в Единство. Люди собрались в селения, племена, города, империи. Как видно, объединение Мира неизбежно, это лишь вопрос времени. Я считаю, что родился не в государстве, а на Земле, считаю себя гражданином Мира. Любая война для меня – гражданская. Любой голод – голод моего народа. Любое достижение – достижение моего вида.

Я не верю в нацизм и прочие -измы. Вне зависимости от цвета кожи и разреза глаз, у всех людей одинаковая психология. Одни архетипы, одно коллективное бессознательное, одни рефлексы и страхи. Издревле в разных концах Мира слагали похожие сказания и легенды. Пока мы собачимся друг с другом, как мы поймём, что нас стравливают?

Я верю в Любовь, причём в наиболее широком смысле этого слова. Мне кажется очень странным, что мы пишем слова «любовь», «мир» и «правда» с маленькой буквы в то время как «Законодательное собрание» и «Государственная Дума» – с большой.

Я не верю в страх, поскольку он существует только для тех, кто в него верит. Можно даже себя запугать до седых волос, не говоря уже о других людях, но к чему? Страх по своей природе иллюзорен, но если ты очень постараешься, то всегда сможешь убедить себя, что он реален.

Я верю в Свободу. Делай всё, что хочешь, если это никому не приносит вреда. Даже представить себе не могу что-то проще и яснее этого.

Я не верю в совпадения. Хаос детерминирован, какие уж тут совпадения.

Я верю в Слова и Музыку. Бродский сказал, что если и есть для него Бог, то это язык. И у меня нет причины не доверять Бродскому. Люди говорят, что Рок-н-ролл мёртв, но умалчивают, что он воскрес. Впрочем, те, кто твердит, что недоговаривать – это всё равно что лгать, тоже кое-чего недоговаривают.

Я не верю в небытие. По крайней мере, как ни стараюсь, не могу себе его представить. А вы?

16. Звёздная грязь

Мы с Алисой как звери трахались в её мансарде в то утро, когда на город упал метеорит. Она стояла на коленях и яростно дрочила мне, глядя через прорези заячьей маски, а я готовился кончить на её большую пирсингованную грудь, когда вдруг к ебеням вылетели все стёкла, в комнату упал мёртвый голубь, взревели сигнализации, заорали люди. Алиса вздрогнула, но продолжила. Я кончил, она тщательно облизала мой член, я помог ей подняться, мы бросили одеяло на усеянный битым стеклом пол и подошли к окну. Улица вдоль до перекрёстка была вспахана дымящимся астероидом размером со взрослый БелАз.

– Что за говно? – сказала Алиса, сняв маску.

Мы познакомились минувшей ночью на какой-то вампирской тусе. Там все были в плащах, с пластиковыми клыками, скипетрами и прочей хернёй. Я пришёл в своей обычной одежде, Алиса – в красном латексном платье и заячьей маске.

– Ты не выглядишь как вампир, – сказала она.

– Тем и жив, – ответил я. – Когда выглядишь как вампир, хуй ты попьёшь чьей-то крови. Поэтому ни один нормальный вампир не выглядит как вампир. Что насчёт тебя?

– Что насчёт меня?

– Ты выглядишь, будто шла на звериный БДСМ и ошиблась дверью.

– Я не ошиблась. Я в костюме жертвы.

– Как тебя зовут?

– Алиса.

Я протянул ей руку.

– Венедикт.

Когда мы увидели метеорит, в дверь позвонили. Алиса натянула длинный тёмно-синий свитер и пошла открывать.

– Кто там? – раздался её голос из прихожей.

– Это я, Булат, – ответил серьёзный бас.

– Вы ошиблись!

Алиса вернулась в спальню.

– Кто приходил?

– Булат.

– Ты его знаешь?

– Нет.

– Лгунья. Почему не открыла?

– Он убьёт тебя, если увидит здесь.

– На каком основании?

– Я его бывшая.

– Если бы все убивали тех, кто спит с их бывшими, на Земле остались бы одни импотенты.

– Объяснишь это ему?

Снова звонок. Алиса пошла и открыла дверь, я посмотрел в окно. Глубокую дымящуюся воронку окружили люди. Из прихожей раздалось:

– Ты знаешь меня! Я твой бывший!

– Чёрт возьми, да, конечно, знаю! Чего тебе надо?

– Я пришёл к тебе.

– Это я поняла. Зачем?

– Потому что люблю тебя!

– Ладно. Дальше что?

– Позволь мне войти.

– Дудки!

Алиса захлопнула дверь и вернулась.

– Что происходит? – спросил я.

– Не спрашивай. Как там метеор?

– Он тут всего пару минут, а уже популярнее, чем средний поэт.

Пожарные, скорая, полиция. В толпе выделялась оранжевая группа экзальтированных кришнаитов. В арке бездомные чокалась пластиковыми стаканчиками. Снова звонок в дверь. Алиса сделала шаг к прихожей, но я остановил её.

– Я сам открою.

– Он повесит тебя на твоём собственном кишечнике!

– Почему ты так сказала? Он это уже делал?

– Не думаю.

– Он говорил, что способен на это?

– Да. Он жестокий и ревнивый.

– Ты его женщина?

– Бывшая.

– Тогда волноваться не о чем.

Опять звонок. Я натянул штаны, открыл дверь и увидел крупного мужчину, начисто лишённого бороды. Из-под кусочков пластыря на его бритом черепе виднелись порезы. Он недобро смотрел на меня, сжав в руках снятую куртку.

– Ты ещё кто, на хуй, такой? – сказал он.

– Венедикт. А ты?

– Я Булат. Пришёл к Алисе.

– Послушай, Булат. Если женщина отказывает единожды, это, конечно, ничего не значит. Но если дважды, то стоит задуматься. Она тебе не рада.

– Ты спал с ней? – спросил Булат.

– Считаешь этот вопрос уместным?

– Уместным! Честно отвечай! Обманешь – пеняй на себя!

– Что значит «пенять»?

– Что?

– Объясни значение слова «пенять».

– Отвечай!

– Ты не знаешь, о чём говоришь.

Я закрыл дверь и вернулся в спальню.

– Что там, Алиса?

– Телевизионщики приехали.

– Ещё бы. Не каждый день астероиды сыплются в центр города. Это метеорит-сноб. Твой бывший не на нём прилетел?

– Не знаю, на чём он прилетел, но я о нём слышать больше не хочу!

Снова звонок.

– Мне надоело, – сказала Алиса, натягивая юбку. – Идём трогать метеор!

Мы оделись. Алиса открыла дверь, проскочила мимо Булата и крикнула, летя вниз по ступеням:

– Идём трогать метеор-р-р!

Булат выразительно посмотрел на меня и пошёл вниз. Я за ним. Алиса выбежала на улицу и устремилась к воронке. Булат топал следом, распихивая всех на своём пути. Я использовал его как людокол, следуя по образовавшейся бреши. Вскоре мы втроём упёрлись в полицейский кордон, охранявший столб дыма.

– Поразительно, – сказала Алиса. – Миллионы лет он вращался с тысячами себе подобных между орбит Юпитера и Марса. Потом сменил траекторию, преодолел более 360 000 000 километров и упал именно сюда, именно в то утро, когда мой бывший явился сказать, что любит меня.

– Вот именно! – отозвался Булат. – Я подскочил в 7 утра, хотя вчера бухал до 4-х, и понял, что должен увидеть тебя немедленно! Этот метеорит – знак!

– Круто будет, если окажется, что на нём ваши имена написаны. – сказал я.

– Эй, бес! – рыкнул Булат. – Я не к тебе обращаюсь!

– Не говори так с Веней, – сказала Алиса. – Ворвался в наше утро как эта глыба в Землю, а ещё хамишь.

– Значит, ты с ней спал? – посуровел Булат.

– Проклятье, – сказал я. – Неужели ты считаешь, что нам сейчас больше нечего обсудить?

Алиса обратилась к полицейскому:

– Мы хотим трогать метеор! Пропустите!

– Если б я мог вас пропустить, меня б сюда не поставили.

– Почему нет? Он упал на нашу улицу!

– Ну это… может быть опасно. Вдруг там зомби-вирус.

– Сам ты зомби-вирус! Пусти!

Алиса хотела проскользнуть между полицейскими, но те не позволили.

– Эй! – крикнул Булат. – Не трогайте её!

– Так уводи её! Не на что смотреть!

– Вот именно! – закивал Булат. – Милая, давай лучше поговорим!

– Да не хочу я говорить! Хочу метеор!

– Послушайте, дамочка, – вмешался коп постарше. – Я бы вас такую видную пропустил, но не прощу себе, что вы изжаритесь. Метеорит раскалён.

– А когда остынет?

– Не знаю. Скоро учёные приедут и рассчитают.

– Идём в «Лавразию», – сказала нам Алиса. – Оттуда будет видно, когда учёные приедут.

– Идём! – оживился Булат. – Там и поговорим.

Мы шли в суши-бар «Лавразия». Я заметил, что виноград в фруктовой палатке был каким-то излишне зелёным, и груши имели необычайно яркий окрас. Невдалеке распевались кришнаиты. К нам подошёл бездомный.

– Добрые люди! Поспособствуйте материально выпить за упокой нации, коль скоро конец света!

Я думал было выделить мелочи на этот проект, но Булат среагировал быстрее:

– Ну-ка иди на хуй отсюда! Пшёл, кому говорю!..

– Булат их не любит, – шепнула Алиса. – А я их зову «Уважаемые».

– Так кто ты такой, уважаемый? – спросил меня Булат, когда мы сели в «Лавразии».

– Я же сказал. Венедикт.

– Ты с ней спал?

Снова здорово. Официантка принесла меню.

– Здравствуйте, меня зовут Талия, как будете готовы, вызывайте, – она кивнула на кнопку на столе.

Мы изучали меню, и Булат сказал:

– Ты с ней спал?

Алиса цокнула языком и бросила меню на стол. И у метеоритов бывает чувство такта, но некоторые его напрочь лишены. Скрывать нам с Алисой было нечего, и ни в чём мы ни перед кем не были виноваты. Если человек так яро настаивает, не унижаться же до лжи.

– Булат, – сказал я. – Мы познакомились вчера на вампирской тусе. Поговорили, выпили и решили трахаться как звери, пока на город не рухнет астероид. Так и поступили.

– И ты вот так мне об этом говоришь?!

– Я знал, что тебе будет неприятно, поэтому трижды давал возможность отказаться от этого вопроса. Ты ей не воспользовался.

– Я хочу убить тебя.

– Допустим, ты отправишь меня на новый круг Сансары, избавив от дальнейших страданий в этой инкарнации. Но самому тебе от этого легче не станет. Резонное чувство вины, тяжкое раскаяние, уголовная ответственность – врагу не пожелаю. А ты мне даже не враг.

– К тому же, – сказала Алиса. – Если убьёшь Веню, то и без того мизерный шанс, что мы с тобой будем вместе, нивелируется. Подумай.

И нажала на кнопку. Из кухни раздался звук электрического разряда и вскрик.

– Ебать мой хуй! – возопил Булат. – Ну и речи у вас! Псевдоумные!

С нервной улыбкой возникла Талия.

– Салат из чукки, – сказала Алиса.

– Роллы с огурцом, – сказал я.

– Стакан водки, – сказал Булат, – и большой нож.

– Насколько большой? – уточнила официантка.

– Он шутит, – сказала Алиса. – Это всё, спасибо.

За бронированным окном бара крепла суета. Вокруг ямы строили заграждение из рифлёных жестяных листов. Алиса сказала:

– В поясе астероидов их свыше 300 000. Они уже 4,5 миллиарда лет делят орбиту, почти не мешая друг другу. Раз собратья его вытеснили, и он прилетел сюда, тому должна быть экстраординарная причина. Как с метеоритом, уничтожившим динозавров.

– Думаешь, он их неслучайно уничтожил?

Алиса посмотрела на меня, как на дитя, и сказала:

– Динозавры были формой жизни, которая возобладала над прочими грубой физической силой. Они не позволили бы другим видам развиваться, если бы не астероид – кнопка перезагрузки. Вселенная не даст грубой силе довлеть, так она устроена.

– А человечество не грубая сила? Мы тоже не оставляем другим видам шанса на развитие.

– Динозавры жили лишь инстинктами, у человека иной уровень сознания. Достаточно ли он высок – время покажет. Грохнись сюда Церера, в живых никого бы не осталось. Так что кто знает, может, этот камешек – лишь предупреждение.

– Чьё предупреждение?

– Сам знаешь.

– Ах. Ты. Дрянь.

– Я уверена, у человечества есть шанс.

– Откуда уверенность? Мы насилуем экологию, истребляем зверей и выращиваем их, чтобы убивать. Плодимся как кролики, получая деньги за деторождение. Убиваем друг друга, когда большие дяди борются за территорию своих так называемых государств. Ненавидим ближнего своего, поддавшись уловкам пропаганды. Заслуживаем ли мы шанса?

– Учись замечать хорошее. Культура мира зреет – медленно, но верно. Богачи жертвуют свои миллионы, чтобы спасти жизни африканских детей. Формируются общества защиты природы. Растет число вегетарианцев. Люди хранят память об ужасах войн, чтобы не допустить новой. Люди танцуют, поют, рассказывают истории, любят друг друга. Учатся любить по-настоящему. Учения Христа и Будды живут, хотя и в несколько… измененном виде. И даже если мы не победим, будет новый шанс.

– Какой же?

– Церера всё перезагрузит.

Принесли еду и водку. Выпив последнюю, Булат изрёк:

– Вы двое ещё хуже Пруста.

– Я бы не сравнивал, – сказал я. – Но чем тебе Пруст не угодил?

– Да хуета! Десять страниц осилил и бросил на хуй.

– А какой писатель тебе нравится?

Булат подумал секунд пять и сказал:

– Толстой, – и добавил. – Ладно. Пора разобраться с этой ситуёвинкой.

– Нет никакой ситуёвинки, – сказала Алиса. – Я свободная женщина, сплю с кем хочу.

– Я ненавижу, – сказал Булат.

– Кого? Меня? Веню? Пруста?

– Человечество. Надо поссать. А потом разберёмся с ситуёвинкой.

Булат удалился.

– Не сердись, – сказала Алиса. – Он просто ребёнок.

– Все мы дети. Только кто-то себя воспитывает, а кто-то до конца дней мухам крылья отрывает. Не увлекайся его оправданием. Лучше обсудим название этого суши-бара. Знаешь, что такое Лавразия?

– Гондвана и Лавразия – две части сверхконтинента Пангеи.

– А знаешь, что было до Пангеи?

– Что?

– Есть теория, что изначально на Земле был единственный континент Родиния, омываемый океаном Мировия. Затем он распался на два, а после на шесть континентов.

– Это же Вавилонская башня!

– Разделившая человечество ещё до его появления.

– Кажется, учёные, – Алиса кивнула за окно. – Идём!

Из автобусов выходили бородачи с рюкзаками. Я спросил:

– А Булат?

– Можешь подождать его, а я пошла.

– Нет уж, я с тобой.

Мы вышли на улицу. Заграждение уже достроили и покрыли колючей проволокой.

– Похоже, метеор уже не потрогать, – расстроилась Алиса. – Это несправедливо! Я имею на это не меньше прав, чем учёные мужи!

И тут в одном из мужей я узнал своего однокашника с факультета геофизики.

– Равиль!

Мы обнялись, я расспросил его о годах, что мы не виделись, и поинтересовался:

– Что тут происходит?

– Нечто важное. Может, обнаружим новые формы жизни или хотя бы элементы неземной химии.

– Да ну заливать!

– Всякое бывает. Однажды внутри маленького астероида, упавшего в Подмосковье, мы нашли вещество, по химсоставу почти идентичное грибному крем-супу. А коллега писал, что они в Амуре выловили тело русалки…

– Можно нам потрогать метеор? – перебила Алиса.

– Конечно, нет!

– Ну пожааалуйста!..

Поскольку я не сплю с женщинами, которым учёный может отказать дважды, через пять минут мы уже спускались в воронку. Мы с Равилем брели за оголтелой нашей в густом белом дыму, надев респираторы.

– Ты где её такую взял? – спросил Рав.

– На вампирской тусе.

– Это антинаучно!

– Это ты у нас учёный. А я могу стерпеть антинаучность шикарной женщины. И вампир тут я. Алиса – жертва.

– Ты вампир? Давно ли?

– С тех пор, как из института вышибли. Приходится как-то выживать без высшего образования.

Мы с Равилем смеялись, учёные наверху готовили аппаратуру, Алиса спускалась всё глубже. Стало жарко.

– Рав, ты уверен, что он уже достаточно остыл, чтобы его трогать?

– Он будет стыть ещё минимум сутки! Она сама вот-вот поймёт.

Но Алиса не понимала.

– Алиса! – крикнул я. – Уже не смешно! Идём назад! Ты и сырая вполне аппетитна!

Будто не слыша меня, она шла дальше. Я догнал её. Воздух тёк в лёгкие расплавленным оловом. Я схватил Алису за руку, но она выскользнула и метнулась вперёд. Совершив нечеловеческий прыжок, она двумя руками вцепилась в раскалённую породу. На секунду её тело засветилось таким ярким жёлто-зелёным светом, что все его изгибы стали видны сквозь одежду. Нейлоновый свитер прогорел, сплавился в липкую чёрную массу и стал стекать по её пробитым раскалёнными добела украшениями грудям и атлетичным мышцам пресса. Синтетическая юбка полыхнула и обнажила термоядерный изгиб предельно напряжённых ног. Алиса посмотрела на нас.

Наэлектризованные волосы парили вокруг зашедшегося эйфорическим безумием лица. Глазные яблоки затянула пелена мелких чёрных гексагонов. Она сорвала тлеющие остатки респиратора языком, ставшим заметно длиннее, чем ночью.

– Какой долгий был сон… – простонала она и засмеялась. – Я в сознании!

Алиса зверем кинулась на Равиля, повалила его на спину и скользнула языком ему в глотку. Она жадно и с наслаждением осушила его за каких-то пять секунд, вытащила пульсирующий язык из его обескровленных губ и миленько посмотрела на меня. Она достигла меня одним прыжком, обхватила каменными мускулами ног и заломала мне руки за спину с такой легкостью, будто они у меня пластилиновые.

– Ни хуя себе, – только и сказал я, упав на землю.

Можете порицать меня за мат, но я бы, блять, послушал, что бы вы сказали на моём месте.

– Не бойся, я теперь сыта. – улыбнулась Алиса. – Мы займемся любовью. Каждый раз, когда я буду кончать, а с тобой я кончу далеко не единожды, наружу будут вырываться 4 096 яйцеклеток. Когда ты кончишь, они расхватают все твои сперматозоиды и заставят оплодотворить себя. Питаясь энергией метеорита, они вызреют и обретут сознание вне моего чрева всего за 6 земных часов. Через неделю падёт бывшая Лавразия, а через 10 дней – весь мир! И всё благодаря тебе, красавчик.

Это был второй раз в моей жизни, когда я возненавидел себя за то, что у меня встал.

– Знаешь, Алиса…

– Зови меня Церера!

– Знаешь, Церера, я тут подумал, что у нас с тобой нет будущего. И твой бывший, похоже, любит тебя. Может, вернёшься к нему? Вы так похожи.

– Ну уж нет, – Церера провела языком по моей шее. – Он пропитан злобой. Во мне же её нет ни капли. Злоба лишает сил.

– Ни капли злобы? Ды ты выпила моего однокашника, словно ёбаный молочный коктейль!

– Я лишь следовала моей природе. И мои детишки беззлобно уничтожат человечество.

Церера чуть ослабила хватку и расстегнула мне ширинку.

– Значит не вернёшься к нему? – сказал я.

– Он мне неинтересен.

– Я ещё раз настоятельно рекомендую тебе это сделать.

– Заткнись и трахни меня!

– Мне жаль. Сделал всё, что мог, – сказал я Булату, стоящему за спиной Цереры с огромным ножом для суши.

– Сдохни, ебливая космическая мразь! – заорал он, пронзая её горло. – Всю жизнь мне сломала! А я тебя любил!..

Церера скатилась с меня. Гексагоны в её глазах перебивались белым шумом. Булат отпрянул и закрыл лицо руками. К нам бежали учёные и полиция. Слышалось пение кришнаитов. Я застегнул ширинку и склонился над Церерой.

– А мне так понравилось на Земле, – выдавила она.

– Быть может, там, куда ты отправляешься, не хуже.

– Может. Но тело земной женщины – это нечто.

– Не спорю.

Церера провела руками по окровавленной груди и низу живота. Она попыталась было ласкать себя, но уже не смогла и сказала:

– А я что-то знаю про тебя.

– Что же?

– Никакой ты, на хуй, не Венедикт.

Я улыбнулся.

– Спасибо за эту историю.

– Напишешь очередной похабный рассказец, да?

– Безусловно.

– Как назовёшь? – на последнем издыхании спросила Церера.

А я ответил:

– «Звёздная грязь».

17. Поэты, которые тебя прикончат

Безвыходные ситуации тем хороши, что выбор уже сделан. Подожди немного и узнаешь, какой. Я этих четверых сразу узнал. Вот они выходят из стены ливня. Вот мы с ними говорим, а вот я уже в каком-то подъезде на верхнем этаже. И они поднимаются. Когда я вижу их, сильнее всякого страха становится моё удивление. Они, все четверо, поднимаются босые и обувь держат в руках. Для чего? Чтобы не шуметь в подъезде? Или чтобы незаметнее ко мне подкрасться? Не знаю. Но это последнее, что я запомнил, прежде чем эти четверо приблизились и…

Хотя не с того я начал. Был день поэта. Точнее, утро поэта. Точнее, утро прозаика в день поэта. Я вышел из дому и вижу, у моих ворот трутся двое с такими маленькими пластиковыми скейтбордами. Один лысый в кепке, у другого волосы собраны в хвост. Один бородат, другой – так.

– Ты Сергей? – интересуется бородатый кепконосец.

– Я, а кто спрашивает?

– Пётр Сычёв и Валентин Буженинников, – молвит гладколицый хвостоимец.

– А как понять, кто из вас кто?

– Пётр Сычёв бородат, а Валентин Буженинников – так, – говорит кепковерхий мохнолиц.

– А почему вы о себе в третьем лице говорите?

– Так проще запомнить Петра Сычёва и Валентина Буженинникова, – отвечает власохвостый кожебрей.

– А зачем мне запоминать Петра Сычёва и Валентина Буженинникова?

– А затем, что Пётр Сычёв и Валентин Буженинников – поэты, которые тебя прикончат, – говорит лохмощёкий кепколюб.

Валентин Буженинников снимает на айфон, как Пётр Сычёв встаёт рядом со мной и, глядя в объектив, декламирует:

 
Над рифмами смеётся он,
Не ценит ямб и дактиль.
Но сокрушу его апломб,
Как ламу птеродактиль.
 

Валентин Буженинников завершает съёмку и говорит:

– Теперь публикуем с хэштегом #ЗавалиПрозаика. Фобос будет доволен.

– Пётр Сычёв и Валентин Буженинников поклоняются древнегреческим богам?

– Ты что, своё имя не гуглишь?

– Я – нет.

– Твои проблемы. Ариведерчи.

– И это всё? Просто выложите этот жалкий видос?

– Поправка… Уже выложили!

Поэты вскакивают на свои крохотные доски и укатываются из поля моего зрения. Что за олухи.

В честь дня поэта волонтеры движения «Бессмертие Поэта» раздают у станций метро листовки со стихами. Мне попадаются стихи Амалии Шумиловой, неугомонного акселерата. В свои 21 она автор книги «Совершеннолето» и ещё, кажется, тридцати других, а также идеолог движения «Бессмертие Поэта». Стихотворение называется «Согрей иней».

 
Порастет моё тело кораллами,
Чтобы от ловцов жемчуга скрыться,
Джунгли будущего хлопают подвалами,
В морозилке синеет птица.
 
 
Ты возьми её, согрей иней,
Упокой душу этой куропатки или перепёлки,
Пока мои сны снимает Феллини
На девятимиллиметровую киноплёнку.
 

Какие у нас всё-таки стихи пишут, думаю я. Еду в студию. Там открываю ноут и отдаюсь шквальному потоку информации: скайп, телеграм, фейсбук, почта…

«Привет, друг! Зацени сайт, где голодные дамы ищут секс-приключений!..» Удалить.

«Вас приветствует сайт Доколе. оrg! Мы собрали 500 000 подписей под петицией об игнорировании петиций, но депутаты её проигнорировали! Подпишем новую петицию в поддержку той петиции! Покажем кузькину мать!..» Удалить. Нет, вообще-то я люблю Доколе. org и всегда подписываю те петиции, которые считаю не безумными. Но эта в их число не вошла.

«Здравствуйте! Вы отправляли заявку на публикацию Вашей аудиокниги в нашем сообществе „Бесплатные аудиокниги“. Вот наш прайс-лист…» Сжечь.

«Сергей, доброго дня! Напоминаю о нашей сегодняшней встрече. Жду Вас в нашем офисе по адресу набережная Чёрной Речки, 8. С уважением, руководитель экскурсионного бюро „Мираж“, Камилла Шёлковая»

Как я мог забыть. Они звонили на той неделе, жаждут заказать серию аудиотуров по Махачкале. Времени мало. Выдвигаюсь.

У метро вновь получаю листовку, на этот раз со стихотворением талантливого громилы Ермака Каменева. Вам наверняка знакомы его книги «Апокрифма», «Мрак на горе», «Траур по светилу». Эскалатор тащит меня в недра Земли, а я читаю Каменева.

 
Приближаешь крах, искупаешь грех,
Не осилишь взмах, не возьмёшь разбег,
 
 
Разрубить узлы, разлюбить со зла,
Убежать от мглы карта не легла.
 
 
Провались сквозь лёд, множь себя на ноль,
Вскрикнет алый рот, и утихнет боль.
 
 
И отпрянет быль, растворится явь,
Воцарится штиль, не спасёшься вплавь.
 
 
В эту щёку – хлоп! В эту щёку – хлоп!
Эту кожу – вдрызг! В этот мир – потоп!
 
 
В эту руку – гвоздь! В эту руку – гвоздь!
За спиною – крест! Ты… длинноволос.
 

Когда я спускался в метро, было солнечно. Однако на Чёрной Речке царит антрацитовый полумрак. Вместо небес громоздятся, проблёскивая кобальтовыми жилами, гигантские танталовые клубы. Нисходит ливень.

По указанному адресу нет никакого турагентства «Мираж». Телефон их не отвечает. Я вымок до нитки и замёрз. Лучше вернуться в студию. Сворачиваю в переулок, ведущий к набережной. Навстречу мне из стены ливня выходят четверо. Ермак Каменев, Пётр Сычёв, Валентин Буженинников… минуточку, а это кто?

Поэты останавливаются в пяти шагах от меня. Четвёртая фигура откидывает капюшон мантии. Маленькая голова обрита наголо. Глаза истекают тёмно-синей тушью.

– Здравствуй, Сергей.

Я уже слышал этот голос на прошлой неделе. Вот кто представился Камиллой Шёлковой.

– Амалия Шумилова собственной персоной. Может, хоть ты мне объяснишь, что здесь творится?

– Ты что, – говорит Амалия, – не вводил своё имя в гугл?

– Не вводил, – встревает Пётр Сычёв.

– Ой не вводил, – подтверждает Валентин Буженинников.

– Цыц! – восклицает Амалия.

Посредственные поэты умолкают. Я говорю:

– Что я нашёл бы, если б ввёл?

– Рецензию Фобоса на твою «Эру Рюкзаков».

– Подробнее. Кто такой этот Фобос Грунт?

– Гордей Фобос. Тёмная звезда блогосферы. Ночной кошмар любого автора. Лидер кибергвардии Интерчернь.

– Допустим. А вы-то, поэты, тут при чём?

– Ты знаешь, я не желаю тебе зла, – отвечает Амалия. – И даже совсем наоборот. Но тебя уже не спасти. А спасти «Бессмертие Поэта» мы обязаны. Мы сделаем, как велит Гордей.

– И что вы сделаете? Выложите ещё один дурацкий видос?

– Сыч и Буженина скормили это видео читателям «Бессмертия», чтоб ты решил, что всё это не всерьёз, и позволил заманить себя подальше от центра города. А теперь прости, но мы прикончим тебя по-настоящему.

Поэты вынимают из карманов раскладные ножи, шила, цепи и приближаются ко мне. Я разминаю пальцы, хрущу шеей, принимаю боевую стойку Вин Чун, делаю резкий выпад и, пользуясь замешательством поэтов, убегаю. К чёрту это дерьмо. Я бы сладил с Бужениной и Сычём, а потом и Амалии бы как следует дал ремня. Но если Ермак всё это время будет душить меня цепью, то, согласитесь, шансов маловато.

В кроссовках хлюпает вода. Рассекая холодные струи, мчусь в подворотню, перепрыгиваю опрокинутые мусорные баки, распугиваю крыс. Поэты загоняют меня в тупиковый двор. Забегаю в единственный подъезд, на последний этаж, дальше бежать некуда. Эти четверо поднимаются за мной. Когда я вижу их, сильнее всякого страха становится моё удивление. Они, все четверо, поднимаются босые и обувь держат в руках. Для чего? Чтобы не шуметь в подъезде? Или чтобы незаметнее ко мне подкрасться? Не знаю. Но это последнее, что я запомнил, прежде чем эти четверо приблизились и…

За моей спиной распахивается дверь. Меня влекут чьи-то тёплые руки. Дверь хлопает перед носами поэтов. Я в старой квартире. Оглушительно тикают часы. В запах табачного дыма вплетаются ароматы гвоздики и сандала. Молодая женщина – слева рыжие волосы, справа чёрные. Взгляд её стремится откуда-то из прошлой жизни в будущую. Она закрывает дверь на три замка и жестом приглашает меня на кухню.

На плите греется чайник. Тусклый свет разъединственной лампы освещает царство неровных поверхностей и отслаивающейся краски, покрытое мозаикой сотен деталей: горшки, окурки, радио, дуршлаг, евангелие, йод, фартук, отвёртка, багет, опал, спички, пепельница, книги, свечи, значки, карандаши, ёлочные игрушки, глиняный Будда, шишки, прищепки, носорог на картине из бисера, пчёлы на открытках, радуга на фото, топографические карты, игральные карты, игральные кости, восьмой бильярдный шар, нотная тетрадь, вязальные спицы, вскрытые конверты, велосипедная цепь…

– Когда всё зафиксируешь, садись на табурет, – говорит хозяйка.

Я всё фиксирую и сажусь. Она становится у окна, долго смотрит на меня, а затем произносит:

– Меня зовут Ульяна Горечь.

– Я Сергей.

– Я знаю.

С полминуты молчим. Ульяна спрашивает:

– Интересуешься Истиной?

– Скажем так, убиваюсь по Вечному.

– Замечал, что слово «краткий» более лаконично, нежели «лаконичный»?

– Так же верно, как то, что слово «чем» более кратко, нежели «нежели».

Снова молчим.

– Что предпримешь? – спрашивает Ульяна.

– Поэты обезумели и хотят меня убить. Что тут предпримешь?

– Бывает, – отвечает Ульяна, закурив. – С Гордеем шутки плохи.

– Знаешь его?

– Многие полегли от его рецензий.

– Он что, критик?

– Известный блогер, ушедший на тёмную сторону, – жутко сверкнув глазами, молвит Ульяна. – Его рецензии будто начертаны чистой антиматерией.

– Ну и пусть рецензирует сколько влезет, – говорю. – Мне-то что?

– Ты не понимаешь. На каждую фразу Гордея тысячу комментариев оставляет кибергвардия Интерчернь.

– Что за Интерчернь?

– Его подписчики. Полумиллионный выводок прихвостней-комментаторов с вырезанными без анестезии собственными мнениями. Они разносят мнение Гордея по всему Интернету, выдавая его за своё, и уничтожают доброе имя автора – даже самые преданные читатели от него отворачиваются. Если после этого автор и может что-то писать, то он на всю жизнь остаётся моральным калекой, не способным связать и двух слов. Если Гордей сломит твою волю, ты и сам пополнишь ряды кибергвардии Интерчернь.

– Но я не читал никаких рецензий и комментариев.

– Может, поэтому он послал за тобой поэтов?

– Что-то не пойму, при чём тут поэты?

– Очевидно, Фобос грозит уничтожить их драгоценное «Бессмертие поэта».

– Интерчерни и оно по зубам?

– Интерчернь уже поглотила «Пишущих Хиппи», «Авторов с Клёвыми Татуировками» и «Вселенную Метропокалипсиса Глухарского». Либо поэты уничтожат тебя, либо им придётся всё начинать заново. Неудивительно, что они выбрали менее хлопотный вариант. Я бы тоже его выбрала.

Нехорошая догадка проносится в моей голове. Ульяна словно читает мои мысли.

– Думаешь, не поэт ли я? Может, и так. Но я давно уже не пишу, – она выключает газ под вскипевшим чайником. – Вот так. Киберзлодей выходит в реальный мир, и ты его первая жертва.

– Но почему, чёрт подери, из всех прозаиков в мире он выбрал именно меня?

– Ты что, не гуглил своё имя?

– Ох. Просто скажи.

– В рецензии на «Эру Рюкзаков» сказано, что ему не нравится твоя борода.

– Что не так с моей бородой?

– С ней как раз всё в порядке. Но бороду нетрудно использовать против её носителя, разве непонятно?