Текст книги "Пожниночь"

– Согласись, проблема не в том, что настоящее счастье или истина труднодостижимы. Проблема в том, что лично у тебя возникли проблемы с принятием факта их общедоступной простоты.

Марина открыла рот, чтобы что-то ответить, но неожиданно зависла. По кухне разлилась многозадачная тишина – впрочем, уже с зачатками благостных вибраций.

– Кому ещё пюре? – спросил я, пока Балладов не завёл речь про симулякры третьего порядка.

Разобравшись с пюре, я оставил гостей и вышел на балкон. У перил стоял некто в мантии цвета чёрного янтаря.

– Здравствуй, Ночной Андрей, – сказал я.

– Привет, Серёжа.

– Как оно?

– Да вот… встретился с друзьями из Швеции. Сказал им, что оформил свой интерьер в шведском стиле.

– А они что?

– Они спросили, что это значит.

– А ты что?

– А я сказал, что поставил туда мебель из «Икеи».

Я посмеялся и спросил:

– Что ж ты шведов с собой не привёл?

– Приводить было нечего, – сказал Андрей. – Эта шутка разорвала их на мелкие кусочки…

Проникаясь ночной тишью, я достал папиросную бумагу, а Ночной Андрей неожиданно спросил:

– Знаешь о Флае?

Вообще-то я знал о Флае, барабанщике таганрогской группы Electric Chinas, но Ночной Андрей произнёс это так, что я сразу понял: чего-то я о Флае не знаю.

– Что с Флаем?

– Выпал с балкона той ночью.

– Да ну…

– Да.

– Сам или помогли?

– Неизвестно.

– Светлая память.

– Светлая память.

Мы помолчали. Когда я бывал на балконе, моё воображение писало разные сценарии будущего. В каких-то из них я возвращался назад в комнату целым и невредимым, в других – камнем летел вниз на крыши соседских машин. С тех пор как Всё Это началось, прошёл уже не один год, и я привык спокойно относиться к таким мыслям. Я позволял им идти мимо, зная, что они мне не принадлежат. И вот Ночной Андрей говорит, что всеми любимый рок-н-ролльщик покинул мир именно таким путём.

– Я в смятении, – говорит он. – Ещё никто из моих близких не умирал.

– Чувствуешь, что Смерть стала на шаг ближе, да?

– Вроде того.

– Она непрерывно приближается. Думаю, нам стоит её полюбить.

– Полюбить Смерть?

– Почему нет.

Я вспомнил, как умер Сократ, и рассказал Ночному Андрею. Сократа обвинили в инакомыслии и приговорили к отравлению «государственным ядом» из семян цикуты. Он считал, что умереть – значит одно из двух: либо перестать быть чем бы то ни было, либо испытать переселение духа в какое-то иное место. Ни один из этих вариантов его не пугал, но вообще он склонялся ко второму, говоря, что как яви можно противопоставить сон, так и жизни можно противопоставить смерть, и он не видит в ней ничего устрашающего. В день казни Сократ был очень спокоен и заранее обмыл своё тело, чтобы не утруждать женщин, которым предписывалось сделать это после его отравления. Когда принесли яд, Сократ выпил чашу до дна, немного походил, пока его ноги не начали отниматься, лёг, чувствуя, как немота пробирается всё выше по телу к его сердцу, сказал одному из друзей свою последнюю фразу, что-то вроде:

«Критон, мы должны Акслепию петуха. Не забудь отдать».

И умер.

– Славная история, – сказал Ночной Андрей.

Тут отворилась дверь, и на балкон вышел Дневной Андрей. У меня чуть ум за разум не зашёл.

– Ребят, хотите сыру? – сказал он.

Вновь обретя дар речи, я вскричал:

– Так вы реально два разных чувака?!

– Мы думали, ты знаешь.

– А я думал, я просто прикалываюсь… – сказал я.

Тут на балкон явились все, кто был в квартире. Да что там в квартире, все в городе, все в мире явились на этот балкон – даже ты, читатель, даже Гумбарг. Какой большой у нас с вами, оказывается, балкон. Бахусевич довольно сказала:

– А! Я поняла! Даже если никто не знает, что вы андеграунд, то вы всё равно андеграунд, пока хотите им быть!..

– Да похуй, – сказали мои друзья.

– Да-да-да! Вам всё похуй, именно поэтому вы и андеграунд!..

– Да похуй, – сказали мои друзья.

Любовь пробирала до костного мозга. Над крышами плыла Ван-Гогова Звёздная Ночь.

19 июля 2017

10. Величайший торговец в истории

Дело было в Агре, той самой, что стала прототипом диснеевской Агробы. Возвышающийся над городом Тадж-Махал привлекает массу странников, поэтому в сфере туризма и продаж занято подавляющее большинство местных жителей.

И вот мы с Алге шагаем по Агре, умудрённые недельным опытом пребывания в Индии. Мы уже знаем, что если кто-то к нам обращается на улице, то довольно велика вероятность, что он хочет нам что-то продать, так как по ошибке принял нас за пару денежных мешков.

Извилистые двухэтажные улочки, дома, выкрашенные бирюзовой и пурпурной красками. Колесят на мопедах старцы, гоняет мяч детвора, праздно разгуливают козы и хряки, по крышам скачут члены обезьяньего синдиката. И тут перед нами возникает этот тип.

Не низок не высок, с умбровой кожей и каноничными чёрными усиками, одет в простую футболку в полоску и джинсы.

– Hello! Россия? – с улыбкой говорит он.

Не останавливаясь, смиренно киваем. Он говорит по-английски:

– Пожалуйста, уделите мне пять минут!

– Спасибо, но мы не хотим ничего покупать, – говорю я.

– Так я ничего и не продаю! Дело в другом!

Мы с Алге переглянулись и остановились.

– Меня зовут Нилам, – сказал он. – А вас?

– Сергей.

– Алге.

Он пожал нам руки.

– Всю свою жизнь, – говорит Нилам по-английски, – я интересуюсь языками. Могли бы вы уделить мне пять минут, чтобы поговорить о вашем языке?

Выстрел был в самое яблочко, однако на какое-то мгновенье я усомнился, что здесь всё чисто. Словно прочитав мои мысли, индиец сказал:

– Я знаю несколько слов по-русски. Например… «ТАРЕЛКА»! Или вот ещё: «ПЕПЕЛЬНИЦА»!

Тут мне стало любопытно. Ну ладно тарелка. Но пепельница с каких бы чертей? Почему из всех 150 000 слов русского языка он произнёс именно «тарелка» и «пепельница»?

– Что скажешь? – спросил я Алге.

– Думаю, это продажа.

– Да брось. Он же сказал, что ничего не продаёт. Давай откроем краны Нирваны!

– Валяй.

– Хорошо, – сказал я Ниламу, – давай поговорим.

– Прошу за мной, – ответил он.

Нилам перевёл нас через дорогу, открыл ключом деревянную застеклённую дверь и жестом пригласил внутрь. В зале царил тёплый полумрак. Вокруг были витрины с каменными украшениями, статуэтками, подсвечниками и другими изделиями, а между ними стоял круглый стол и три мягких кресла. Нилам усадил нас в кресла и спросил:

– Вы курите?

Обычно я не курю сигарет, но у меня с собой была пачка биди (папиросы из необработанного табака, завёрнутого в лист коромандельского чёрного дерева). Эти штуки мало похожи на сигареты и пахнут чуть ли не как благовония. Я позволил себе растянуть одну пачку на время путешествия.

– Да, – ответил я. – Курю.

Нилам сказал:

– Тогда вот вам ПЕПЕЛЬНИЦА!

И поставил на стол пепельницу из чёрного обсидиана. Кое-что встало на свои места.

Я поджёг биди, и струйка дыма поползла вверх по конусу света над столом. Нилам, прохаживаясь у витрин, стал рассказывать о своём магазине и о том, что все изделия, которые мы видим на витринах, сделаны из того же самого камня, что и Тадж-Махал. Мы с Алге видели в музее Тадж-Махала карту с географией его стройматериалов. По ней, их привезли со всех концов света: полупрозрачный белый мрамор – из Макраны, жад – из Китая, бирюзу – из Тибета, сапфиры – со Шри-Ланки, карнеол – из Аравии, малахит – с Урала.

Нилам открыл одну из витрин со словами:

– Я покажу вам кое-что.

Мы с Алге переглянулись.

– Конечно, – сказал я. – Но повторюсь, мы не будем ничего покупать.

– Дело ваше, – ответил он. – Я просто покажу вам кое-что. Если вы, конечно, не против!

Быть против было бы неприлично. Нилам достал пару каменных тарелок и весело сказал по-русски:

– ТАРЕЛКА!

Он положил тарелки на стол перед нами. Затем к ним добавились три подсвечника, две разноцветных шкатулки, резная аромалампа, пять статуэток разных богов и большой нефритовый слон.

– Видите эту тарелку? – говорил Нилам. – Такая же была у Шах-Джахана, владельца Тадж-Махала. При контакте с ядом она тут же распадалась на части!

– Неслабо. А эта так может?

– Кто знает! Я не проверял!

Нилам поведал нам о каждом изделии на столе и о камнях, из которых они сделаны, беспрестанно напоминая, что это – вот прямо те же самые камни, из которых построен Тадж-Махал, а не какие-нибудь там другие. Мы с Алге слушали. Я докурил, затушил биди и прервал Нилама словами:

– Это чудесные вещи. И я не хотел бы показаться грубым, но должен заметить, что то, чем ты сейчас занимаешься, называется не иначе как продажа. А мы, как я уже дважды сказал, не намерены что-либо покупать. Мы мало интересуемся материальным и согласились идти с тобой лишь потому, что ты хотел поговорить о русском языке.

Нилам поглядел на меня с некоторым удивлением и медленно опустил на стол шкатулку, которую держал в руках.

– Я ничего вам не продаю, – уверенно заявил он.

– Слушай, я сам в прошлом торговец, – сказал я. – Зачем эти сказки народов севера?

– Я ничего не продаю, – повторил Нилам. – Мы просто беседуем с вами, как друзья! Вы – мои гости! Нет, конечно, если вы ЗАХОТИТЕ что-нибудь купить, то вы можете купить, почему нет! Если только пожелаете вот эти прекрасные тарелки из мрамора Крема Нова, то вы можете их купить, и уж поверьте, я буду бесконечно счастлив продать их таким прекрасным людям, как вы, дорогие мои друзья! Если вам приглянулся вот этот подсвечник, инкрустированный афганской ляпис-лазурью, то не сомневайтесь: сделать его вашим – для меня дело одной минуты! Только скажите, и я предложу вам его по дружеской цене в триста рупий вместо обычных восьмисот – если вы захотите! Но – если вы не хотите ничего покупать, то не покупайте, это ведь просто дружеская беседа. Взгляните на эту вазу. Если вы захотите её…

За то время, пока Нилам разными словесными оборотами разъяснял мне, что это никакая не продажа, я успел бы выкурить ещё одну или две биди. Он всё говорил, говорил, говорил и не давал мне вставить ни единого словца. В конце концов моё терпение иссякло.

– Ладно, – сказал я, – ладно, я понял. Если ты хотел поговорить о языках, то почему бы нам не начать прямо сейчас?

– Это как раз то, чего я хочу! – сказал Нилам.

Он извлёк откуда-то ультрамариновую общую тетрадь, сел за стол и принялся листать её. Каждый разворот был посвящён одному языку: китайский, французский, итальянский, немецкий и так далее. В конце концов он долистал до русского. Я увидел несколько фраз на английском языке и их русские эквиваленты, написанные разными почерками. Мы с Алге ждали, что будет дальше. Нилам похлопал себя по карманам и спросил нас:

– Вы не одолжите мне ручку?

У меня с собой была фирменная ручка с 13-го Круглого стола Эрмитажа. Я протянул её Ниламу, он поблагодарил меня и начал что-то писать у себя в тетради, а когда закончил, спросил:

– Как это будет на русском языке?

Он повернул тетрадь к нам. Там было написано:

«Which one do you like more?»

Я ответил:

– «Какой вам больше нравится?»

– Можешь написать это?

Я взял ручку и написал в тетради: «Какой вам больше нравится?» Нилам прочитал:

– Ка-кой вам бол-ше нра-ви-тся? Правильно?

– Правильно.

Нилам тотчас поставил перед Алге два подсвечника и спросил её:

– Какой вам больше нравится?

Я рассмеялся. Этот парень бессовестно разбазаривал наше время с неизменной улыбкой на устах. В России с такими навыками продаж он в свои годы уже сидел бы в совете директоров какого-нибудь сотового ритейла. Но если бы я сказал ему, что он торгует, он снова начал бы доказывать обратное, а мне не хотелось лезть в эти дрязги. И он знал, что мне не хотелось лезть в эти дрязги. И я знал, что он знал. И он знал, что я знал, что он знал, и так далее.

– Ну как, – хихикая, спросила Алге, – открылись краны Нирваны? Забили праны фонтаны?

– Валим отсюда, – сказал я.

Мы встали и пошли к выходу.

Сзади раздалось:

– Ваша ручка! Не забудьте ручку!

– Оставь, – сказал я. – Это тебе подарок как величайшему торговцу в истории.

Так фирменная ручка Эрмитажа обрела видного обладателя.

27 июля 2017

11. Там, где нет Демида

С Демидом мы знакомы много лет. В одном вузе учились. И никогда с Демидом ничего не происходило, так что я даже не могу написать про него рассказ. А вот про его отсутствие могу.

Поток у нас был очень дружный, особенно в том, что касалось спиртного: кто выпивал после занятий, кто вместо, кто в обоих случаях. Возле универа в родном моём портовом городе есть сквер со статуей Петра Первого, вот там мы, стало быть, кровью Христовой и причащались. Впрочем, пили чаще не вино, а пиво, а это, если проводить аналогию, уже не кровь Христова, а моча его. Про кольца кальмара в рамках этих аналогий лучше вообще молчать.

Итак, ватажились мы с однокашниками тёпленькой ранней осенью на площади у ног Петра Великого, пили мочу Христову и на гитарах играли прескверно. Исполнительские навыки в нас тогда ещё не окрепли, а высокий градус алкоголя в крови их развитию не способствовал. Зато вокруг первокурсницы вышагивали: слишком молодые и не слишком искушённые музыкально. Так что пили мы, пели, влюблялись, а бывало, что и бились не на жизнь, а на смерть.

Бывало, какой-нибудь насквозь захмелевший средь бела дня энофил расстегнёт ширинку и давай мочиться в стоящую в нескромной близости от нашей компании урну. Налицо конфликт интересов. Начинается конфронтация с бурной полемикой о неписаных гражданских правах. Демагогия о многообразии истины. Конверсивы с россыпями аттической соли. Ну и по щам потом тоже, конечно, получают смутьян и его подоспевшие друзья-матросы.

Но это только если Демида не было. Если Демид был, то ничего этого произойти не могло. Если Демид был с нами, мы просто мирно себе выпивали, пели свой «Наутилус» с «ДДТ» и тщились с девами заиграть, но они для этого зачастую были слишком молодыми, а мы – слишком раскрепощёнными. Цокая, первокурсницы удалялись в другой конец сквера, где были запаркованы посаженные 99-е «Лады» кавказской диаспоры. Горячая кровь, некачественное спиртное, отвратительно пердящие сабвуферы в машинах, непреодолимая пропасть в музыкальных вкусах – ничто культурно не сближало нации. И порой устилали сквер осколки стекла, окроплённые потом и кровью молодых, незрело желавших любви и бившихся за неё целыми народами, ничего ещё не зная о ней и не догадываясь о существовании великой идеи непротивления злу насилием.

Но это только если Демида не было. Если Демид был, то всё было путём. Выпили, познакомились с тёлочками, спели им этих своих «Арию» и «Ногу Свело», в магазин сгоняли ещё разок, убрались до песен Григория Лепса, и вот кому-то повезло. Вот кто-то ещё без бороды, усов и даже бакенбард идёт с молоденькой пневматичной блондинкой исследовать притихшие укрытые сумраком земли. Сейчас он об этом может витиевато говорить, свысока немного, будто это всё само собой разумелось и он в юности изъяснялся как благородный ландграф, странствующий философ и сибарит. Но тогда-то всё было инако. Тогда он и двух слов толком связать не мог, поскольку образован был не вполне, зато сверх всякой меры пьян. По счастью, белокурая его спутница была не более образованной и не менее пьяной, так что свидание ладилось. Впрочем, неизвестный герой наш так был возбуждён в эти моменты, что трезвел от выброшенного в кровь адреналина. «Нас же там человек двенадцать было, – думал он, – а девчонок всего трое. Как же это мне так свезло? Да ещё и та, что покрасивее, досталась…»

А дева-то и правда страсть как хороша, и волосы у неё пышные, как сахарная вата, и шея у неё лебяжья с позолоченной цепочкой и кулоном в форме её имени на случай, если ты, пьянь, забудешь, и грудь у неё не просто есть, а, прямо скажем, заставляет пожухший от пьянок и зубрёжки цветок студенческого воображения распуститься и с небывалой силой затрепетать. Топ её блестит стразовыми литерами неизвестного значения, пуп – твой Гордиев узел, джинсы в облипочку, и носит она их с туфлями на таком высоком каблуке, что ростом тебя немного превосходит. Но легко заметить, что вышагивать на них ей всё сложнее, не в последнюю очередь потому, что она тянет из алюминиевой банки через кислотно-зелёную соломинку уже пятый за вечер «Бластер».

И вот приземляются наши герои на скамью под разбитым фонарём, изрезанную матерными словами и названиями эмо-групп, и, даже не завершив диалог, быстренько начинают целоваться. Ну вы знаете, как целуются молодые пьяные ребята. Молодые пьяные ребята целуются так, будто завтра конец света. Не целуются, а просто ебут друг дружку в рты своими языками. Какой-то оральный рестлинг, а не поцелуй. Губы кровоточат, трескается зубная эмаль, слюна брызжет во все стороны – вот как целуются молодые пьяные ребята. Теперь, пожалуй, можно деву и за перси ухватить, только надо под лифчик этот дурацкий влезть. И вот… вот-вот-вот… вот-вот… зараза, тугой какой… сейчас-сейчас… да что ж такое… Ага! Изловчился ты и ухватил её нежную маковку церкви, и ей это нравится. А тебе это ещё больше нравится. Ты король мира, парень! Только не переставай работать языком у неё в пищеводе, а то ещё, чего доброго, усомнится в искренности твоих страстей. Теперь попробуем второй рукой добраться до…

– Ох ёб твою! – вдруг кричит она, подскочив, скинув с лавки свой «Бластер» и таращась куда-то за твою спину.

Поворачиваешься. На той стороне аллеи, укрываясь под еловой лапой от света затянутого паутиной фонаря, в облаках мошкары стоит горбатенький мужчинка интеллигентно-безумного вида в шляпе набекрень, в распахнутом пальтишке и с длинным, тоненьким, как фломастер, хуем наперевес. Улыбается сладенько так, не показывая зубов. Пузцо у него волосатое, обвислое и слегка квадратное, колени сбиты, на ногах резиновые сланцы. Стоит ли упоминать, что он яростно мастурбирует.

– Олег! – кричишь ты. – Отзынь, ступай домой!

– Это что, твой друг? – с опаской говорит студентка.

– Брат, – отвечаешь. – Наш городской леший, Вещий Олег. Самый безобидный из трёх.

– Пиздец… – молвит красавица.

Вещий Олег ничего не отвечает, но и не мастурбирует больше. Даже не шевелится совсем. Только видать, как хуишко чуть пульсирует во мгле. Мидинетка в смятении, она только месяц назад приехала с Кубани постигать азы экономики и к местным фрикам ещё не привыкла. Зыркает испуганной ланью то на него, то на тебя, пытаясь сформулировать подобающий ситуации вопрос, а вопрос, зараза, не формулируется. Понимаешь ты, что дело труба, встаёшь с лавки и, рыча, быстро топаешь к Вещему Олегу. Он, смекнув, что ты его всё-таки видишь, бросается наутёк, и ты сразу возвращаешься назад, но зазноба целоваться уже не хочет, давай, говорит, уйдём, окончен афинский вечер.

Но это только если Демида нет, потому что он ведь у статуи Петра Первого остался с прочими. Там, где Демид, всё спокойно, даже не сомневайся. Там пацанву, уже перешедшую на самогон или водку и, соответственно, Цоя с Алисой, южная ночь кутает изящным амбре молодого перегара с тончайшими нотками хрена и холодца. Бронзовый Пётр зрит на потомков со скупой гордостью. Хорошо очень, но ничего не происходит. Ничего не происходит, и очень хорошо.

Если бы Демида там сейчас не было, то, что-нибудь произошло бы. Скорее всего, появилась бы милиция (да, тогда ещё милиция), вызванная жителями близлежащего частного сектора для пресекновения шума. Из какого дома позвонили, менты в жизни не признаются, чтобы за его забор, чего доброго, не прилетела назавтра епитимья в виде стеклянной бутыли с мочой. Будут серые у всех документы спрашивать, кто такие, мол, почему не в армии, отчего пьяные в три ночи в общественном месте, четверых посадят в бобик и увезут в отделение, где откуп по 700 рублей с носа, остальных разгонят, а недопитые иерусалимские слёзы предадут сырой земле.

– Ой, а где же мне теперь ночевать? – спросит автостопщица в хайратничке и с немного мужественным от загара лицом. – Мосты-то, поди, разведены…

Какие мосты, дурында? Ты не в Питере, ты в маленьком Питере, в старшем брате Питера большого. Нет здесь никаких мостов, только дороги битые, да ночки лунные, да песни «Чиж и Ко» с «Пилотом», да кодлы студентов, да клубящиеся джигиты, да размашистые краны в порту. Пойдём сядем с тобой на тот склон, будем смотреть, как стальные диплодоки загружают баржу углём. Сосчитаем огоньки Краснодарского края через залив, раз уж звёзд в небе не видать за смогом заводов. Избегая вендиго-гопоты и познавших цену свободы дембелей, спустимся на главную набережную, где стоят на постаменте три толстенных колонны высотой с двухэтажный дом, которые должен был венчать ангел, да бюджет затерялся где-то по пути и так и не материализовался в херувима, и теперь это просто «Трёхчлен». На пляж прибежим, искупаемся голые, мёртвую рыбу минуя, и, презрев кровопийц укусы, трахнемся на волнорезе под звуки далёкой глухой долбёжки прибрежных клубов. А потом забрезжит рассвет, и, смеясь, мы дойдём босиком до ближайшей общаги, где расстанемся с тобою навек, и на первом восьмом трамвае, гремящем как гидропресс, звенящем как бубенец, слушая Papa Roach, покачусь я к себе домой, просыпать грядуще пары.

Но это только если Демида не было.

А Демидом был я.

2 ноября 2017