Текст книги "Ранний вечер воскресенья"

Ее собеседник рассмеялся:

– Видите: он жив и здоров! Это наверняка какой-нибудь студент, не так ли? Что же он сказал?

Виктория выдохнула:

– Он странно сказал… Сказал, что не хотел вчера мне никакого зла, но что второй, когда вылечится, может быть захочет отомстить.

Григорий некоторое время молчал. Он смотрел куда-то в сторону, немного блуждая глазами, причем Виктории показалось, что он думает совсем не о том, как ей помочь.

– Вы хотите узнать, что, по-моему, вам следует делать?

– Ну, у меня есть некоторые мысли… – потянула наша героиня, чтобы не казаться совсем уж беспомощной, ведь она такой и не была в сущности или, по крайней мере, не желала быть, а тем более – выглядеть.

– Не хотите обратиться в полицию? – уточнил он, едва не рассмеявшись.

– Ну вот вы и сами смеетесь! Вы же понимаете, что если что, то на мне же еще будет превышение самообороны. Или мало ли что… – так она сказала, убеждая себя в истинности подобных причин. Думаю, никто из вас, господа, не поспорит, что они весьма сильны, но не стоит и забывать, что у нее была еще одна, гораздо более весомая. Однако, она не могла рассказать об этом своему новоиспеченному товарищу.

– Да, лучше быть поаккуратнее… А как вы думаете, вы ему сильно глаз прижгли?

– Я не знаю.

Наш герой еще некоторое время молчал, что-то обдумывая. Виктория смотрела на него: у него было ничем вроде бы не примечательное лицо, гладко выбритое и с немного островатым подбородком. Сколько ему было лет? Трудно сказать, но, пожалуй, он не выглядел старше ее, а если вдруг и был, то совсем не намного – на чистую формальность. Он был одет тщательно и упорядоченно причесан.

– Вика, а как они вас выследили? Вы не замечали их за собой?

– Я не оборачивалась. Наверное, пошли от метро.

– Очевидно, что они сначала заметили вас днем там, где вы сегодня встретили этого с листовками, – Григорий помедлил. – Только вот… как они вышли на вас вечером? Как узнали, где вас ждать? Нужно это понять.

– Гриша, вы правы, но я не могу этого понять! – она действительно не понимала.

Наш герой барабанил пальцами по столу.

– А они могли как-то узнать сразу… догадаться о вашем пункте назначения? Ну, по каким-нибудь признакам? – тут он посмотрел ей в глаза так, что ей показалось, будто он понял, в чем дело. – Это, конечно, очень невежливо с моей стороны, но не могли бы вы сказать, куда ходили? Может, это какое-то место, где вас могли видеть ранее?

Девушка внутренне сжалась при этих словах. Она должна была бы сказать правду, но не могла, а потому сообщила полуправду:

– Мне нужно было кое-что забрать у знакомого. Нет, они не должны были никак это знать. Тот, которого я ударила по голове, точно ничего не знает. Он сам мне сегодня сказал, да и он испуган. Как будто.

– Хорошо, – сказал Григорий, вставая, – Вы же не работаете в выходные? Значит, у нас есть два дня на раздумья. У вас есть мой номер телефона – наберите мне сейчас, я запишу ваш. В случае чего, сообщайте сразу же в любое время дня и ночи. Думаю, что в ближайшие дни опасаться точно нечего. Вообще мне кажется, оба злоумышленника испуганы и стоят друг друга.

– Вы уходите? Хорошо, мне нужен был ваш совет. Спасибо вам, Гриша! Заходите… когда захотите или сможете.

– И вы заглядывайте, если пожелаете, – он пожал, так же осторожно, как и днем ранее, протянутую на прощание руку. – Спокойной ночи!

Она снова улыбнулась так, будто и не было разговора о вещах тревожных:

– И вам!

Виктория закрыла дверь и вернулась на кухню. Она села за стол на свое прежнее место и смотрела прямо перед собой, подперев голову руками. Она ощущала причудливую смесь запахов одеколона и табака, а еще – опустошенность, щемящую опустошенность. Так было каждый вечер. Пустота наваливалась будто физическая или, по крайней мере, она приходила вместе с физической пустотой. С физической пустотой и темнотой. Сейчас вот только что здесь был Григорий – едва знакомый ей мужчина, крайне вежливый и какой-то задумчивый, несколько в чем-то может быть странный; кто он? А тем не менее и того было достаточно: он ушел, и стало пусто.

Что могла она делать этими чудовищными вечерами, кроме как смотреть кино и сериалы, читать, курить и пить? Как вообще может человек переживать эту борьбу с ничем, с пустотой, с ледяным вакуумом вокруг и внутри себя? Мне думается, господа, что, если кто из вас когда-либо сталкивался с этим чудовищным чувством, он уже ни с чем его никогда не спутает и уж точно не пожелает кому-либо его испытать на себе. Наша героиня испытывала какой-то страх или просто отсутствие чего-то, что должно было бы быть, будто бы усталость или неспособность что-либо делать. Она не хотела этого, но не могла с этим справиться, да и не знала, как. Она отнесла в комнату книгу, пепельницу, зажигалку и сигареты, вернулась за коньяком и села в кресло читать.

VII

Описание этого дня было бы неполным, если бы мы не рассказали здесь о встрече Павла с Егором, которого он захотел непременно видеть, собираясь ему все рассказать, так как никого более рассудительного среди друзей нашего трудящегося, вероятно, не было, хотя он сам был далек от умозаключений по поводу способностей своих товарищей, а просто предложил Егору встретиться, не задумываясь о том ни на минуту.

Они, как и в прошлый раз, должны были зайти в заведение общественного питания одной всемирно известной компании, но только теперь наш бывший студент ждал нашего другого (пока не бывшего) студента у входа, не слишком как-то желая обедать (или ужинать, хотя время, вообще-то, полдничное). Он не мог стоять на месте: он ходил туда-сюда, мял в руках перчатки, то и дело доставал телефон и смотрел на время. Наконец, радостная физиономия его друга образовалась перед ним:

– Привет! Пойдем? Есть хочу!

– Ну пойдем.

Павел прожевывал провизию очень быстро и не заводил главного разговора, пока и его потенциальный слушатель ел. Они перебрасывались фразами по поводу вещей незначительных вроде закулисных жалоб Егора на его преподавателей, несуразного обновления для одного известного приложения и детских пьяных выходок его необыкновенной обыденной сестры. Наш трудящийся, как вы понимаете, решил, что серьезные вещи не сочетаются с процессом утоления голода, либо же от них может случиться несварение на пустой желудок. Когда же они оба закончили непосредственно трапезу (если то действо можно назвать столь громким словом), трудящийся наконец перешел к делу, о котором его собеседник пока и не подозревал, ибо не был натурой проницательной до такой степени, чтобы по одному только виду напротив сидящего распознавать, что того что-то тревожит, а может просто слишком много внимания обращал на себя, так что за собственным счастьем насыщения плоти не видел товарища.

– Егор, я тебе сейчас кое-что расскажу, – начал Павел. – Ты выслушай сначала, по возможности без остроумных своих замечаний. Я серьезно сейчас.

Егор изменился в лице и как-то вздрогнул:

– Хорошо, я слушаю, – тон его был вполне серьезным.

Павел начал говорить быстро, но фразами очень отрывочными и короткими:

– Я тебе рассказывал на днях, что видел несколько раз одну и ту же женщину в изумрудного цвета пальто. Так вот. С ней случилась неприятная история. Или не с ней?.. В общем, так получилось, что Денис (этот мой сосед непонятно на что живущий) увидел, что я ее заметил. Я ничего не мог сделать, понимаешь? Он пришел на следующий день. И он стал за ней следить. Это было вчера. Не знаю до сих пор, как и что ему удалось, но он написал мне. Написал, чтобы я был на «Маяковской» вечером, около семи. Я и приехал. Я не знаю, зачем, но я же не мог ему позволить одному. Мало ли, что могло быть! Так вот. Она скоро появилась, и мы пошли за ней. Денис еще сказал, что мы только «кое-что проверим» или как-то так. Будто он знал, куда она идет. На Коломенской она под аркой в лестницу зашла. Ты слышишь? – наш герой говорил очень тихо, нагнувшись вперед. – Мы ждали на улице. Потом Денис ее туда втолкнул, когда она выходила. Не было никого рядом, понимаешь? Я не знал, что делать. Он хотел, чтобы она нас… его… или нас… обслужила, чтобы он ее отпустил после этого. И еще сказал, чтобы она нам что-то дала, что… у нее в сумке будто было. У него был нож… Короче!.. Да… Я сбиваюсь! Я хотел сказать, что так получилось, что она его обманула, эта женщина… или девушка. Она как бы согласилась на все и попросила только возможности покурить. И тогда она ему в глаз сигарету воткнула, он заорал и нож выронил. А меня бутылкой пустой по голове ударила, которая там стояла… Не голова, а бутылка. И убежала, слышишь?

Повествователь откинулся на спинку стула, показывая, что рассказ окончен. Егор не смог не рассмеяться, негромко и не слишком весело, но развязка истории товарища его явно позабавила.

– Ну и насильники из вас, клоуны!

– Да какие насильники! – бывший студент был будто на грани истерики. – Я вообще до сих пор не понимаю, что произошло. Я сегодня ее видел и сказал ей, что хочу помочь, и что этот второй – чтобы он провалился! – может захотеть отомстить. И вообще, как это? Он что, знал, куда она идет? О чем он говорил? А она мне сегодня даже и не поверила… Не то что не поверила, но как бы и сама погрозила… Что это все такое, Егор? Куда мне деваться? Я чувствую, что тут что-то криминальное!

– Ты чувствуешь? Вы на человека напали с ножом, а ты чувствуешь! – воскликнул Егор. – Да подожди ты, Паша! Ты говоришь, что он что-то говорил ей про ее сумку?

– Да. Спрашивал как бы, что в сумке, и просил «нам на двоих» или что-то в этом роде. По-моему, говорил еще, что «может себе оставить».

Собеседник кивал головой, он несколько изменился в лице:

– Пойдем на улицу.

Как только они вышли, Егор негромко, будто опасаясь быть услышанным и вмиг всеми понятым, произнес:

– Наркотики. Это были наркотики.

– Что? – испуганно посмотрел на него Павел. – Какие наркотики?

– Паша, ты совсем наивен или прикидываешься? Неужели ты по всему этому не понял, что она ходила в наркопритон или как это назвать – не знаю?! Он тем и шантажировал ее, что знал это. Мне кажется, что сомнений быть не может, – заключил товарищ нашего трудящегося.

– Да нет… Не может быть… Егор, ты с чего взял? Хотя так странно… – бывший студент растерялся не на шутку. Сердце его билось часто, а мысли мелькали как картинки в калейдоскопе: чего только он уже не успел себе представить при слове «наркотики». Так вот с чем и с кем связан его сосед? Нашего героя буквально бросало в дрожь при этой мысли.

– Тебе нужно выбираться из этого, Паша, иначе как бы кое-куда не угодить!.. – заметил Егор то ли серьезно, то ли полушутя, хотя до шуток ли тут было?

– Она не может быть наркоманкой, Егор. Не может! Она работает где-то в центре. Она так одевается и так… как это говорят? Держит себя, что ли.

– Никто же не говорит, что она наркоманка, да и не о том сейчас речь. Речь о том, что тебе нужно порвать с этим Денисом. Он где сейчас?

– Я не знаю. Он пошел сегодня в больницу, потому что глаз у него болит или плохо видит, или что-то там такое. Слезится, может. Он вчера орал как бешеный. Я его с вечера и не видел.

– Тебе нужно… Черт, что же тебе нужно! Нужно переехать, во-первых, – Егор как бы рассуждал вслух и теперь он был совершенно серьезен. – А еще от него надо как-то отвязаться. Но как? Ты сам-то что думаешь?

– Я что думаю? – Павел переспросил тоном растерянным и обидчиво-возмущенным одновременно. – Я не знаю. Мне некуда идти. Но наркотики! Как же я сразу не догадался?.. Она не может быть наркоманкой никак!.. – герой наш, выражавшийся совсем уж путано, выдохнул: – Наркотики…

VIII

Господа, это был кокаин! Утро понедельника после кошмарной ночи она начала с дорожки белого порошка – предательски манящего коварного вещества, решающего сиюминутные проблемы путем порождения ужасов будущих. Как верно предугадывал наш глубокомысленный человечек с листовками, Виктория не была кокаинеткой, да и наркоманкой в принципе, но все же более-менее активно искала средства к спасению в своей полной несуществующих страхов и гротескных пустот будничности. Это был ее первый опыт с кокаином, и ее, конечно, не мог не настораживать такой сдвиг в сторону серьезных наркотиков.

Хотя, что такое «серьезные наркотики», господа? Я вот написал и сам посмеялся в сердце своем. Никотин, например, очень серьезный наркотик в смысле привыкания – так говорят злые (или, наоборот, добрые?) языки, – однако же наркотиком вовсе не считается. Алкоголь – не наркотик? Сейчас я совершу совсем уж страшное и ни в коем случае не допустимое (не повторяйте в домашних условиях – умоляю вас! – опасно для разума и логического мышления в частности) обобщение, но все же: всяческие бесовские гаджеты информационной эры – не наркотик? Знаете, ваш покорный слуга ведь об идеологической стороне вопроса печется, а расплывчатый определения (или их отсутствие) ему в этом, как назло, способствуют.

С другой стороны, дорогие мои, я вовсе не пытаюсь оправдать свою героиню в ваших прогрессивных глазах! Господь с вами, что вы?! Я ведь прекрасно понимаю, какого осуждения со стороны прогрессивной общественности заслуживает уже даже просто курящая женщина, а если она, как было упомянуто, еще и может вечером пригубить несколько коньяку, да тут еще и с утра способна к порошкам сомнительным обратиться, то тут уже сомнений нет – это не только не женщина, но и не слишком-то человек. Совершенно очевидно, что заслуживает она не более чем сострадания с нотками презрения, ибо сострадание общественное обыкновенно лицемерно. Пишу это и корю себя, обращаясь к сердцу своему: как можно? Как можно в век спорта и просвещенно-инстаграмного выжимания штанг и авокадо не только писать о, но и в принципе допускать существование таких героев?! Это есть не что иное, как прямое и злонамеренное оскорбление всего развитого человечества, и автор сего заслуживает суда мысли! Так я в вашей власти, господа, судите!

Поросшие же мхом консервативные читатели задумаются, зачем же Виктория так поступала? Как пришла к никотину и кокаину? И будут эти немногочисленные отщепенцы совершенно правы в своем вопросе, ибо явятся себе и миру весьма проницательными, коль скоро и сама она об этом постоянно думала. Она была в описываемый нами понедельник уже на рабочем месте, где, после того, как эффект от наркотика весь вышел, мысли эти в очередной раз посетили ее, придя волной слабой, но протяжной и безнадежной. Отправляясь на обед, Вика испытывала омерзение, наступающее всякий раз после совершения действия, которое ты как бы и не слишком хочешь делать или без которого как будто бы можно было обойтись, которое ты сам внутренне – на той или иной глубине сознания – осуждаешь, но которое ты, тем не менее, совершил и оказался в состоянии готовности едва ли не плевать в свое же нутро.

Как она должна была держаться днем, чтобы не подавать окружающим виду! Она ведь держалась совершенным таким памятником самой себе, демонстрируя всему миру, что это не он удостаивает ее, а она удостаивает его чести своим в нем нахождении. Она разговаривала с людьми уверенно, мягко и улыбалась, где надо, а где надо – сверкала глазами и на чем-то настаивала с непреодолимым таким, но и не слишком назойливым напором. Как много людей знало, что она лишь носит днем маску? Как много людей носят при солнечном свете маски? А маски ли это?

Кстати нужно уточнить, что на обед и с обеда Виктория ходила конечно одним и тем же маршрутом по Невскому с той лишь разницей, что туда она шла по четной стороне, а обратно – по нечетной. Так происходило всегда до этого дня, а теперь она впервые задумалась, не пойти ли и обратно по другой стороне, потому что она специально обратила внимание и заметила, что костюм мороженого на месте и раздает листовки, хотя внутри мог быть кто угодно, а не только тот, кто удостоен был удара по голове. Наша героиня не знала, нужна ли ей встреча с ним. Будет ли он что-то говорить и что может сказать? А вдруг она напросится на неприятности, повстречав его? А вдруг, наоборот, не встретив?

В конечном итоге девушка шла так же, как и обычно, и грязный пломбир не замедлил к ней обратиться:

– Здравствуйте! – прозвучало из костюма.

– Слушаю тебя, – ответила Вика, не удостаивая Павла пожеланиями каких бы то ни было благ. Она, как обычно в этот момент, курила.

– Послушайте, он вас видел, когда вы шли в том направлении! Он был здесь и только недавно ушел. Вам нужно сегодня по-другому как-то поехать домой.

– Да что ты несешь опять?! – спросила она, внутренне, правда, слегка пугаясь.

– Он… – наш трудящийся начал конфузиться. – Я должен сказать вам… что я очень хочу вам помочь. Он откуда-то узнал ваш маршрут в метро. Или, по крайней мере, часть. Он будет ждать вас на «Гостином дворе». Вы куда-то на красную ветку едете?

– Так я тебе и сообщила!

– Если это так (а он считает так), то езжайте через синюю и заходите в метро на «Невском проспекте». Пожалуйста, прошу вас! Я очень рискую, говоря вам…

Виктория, подобно тому, как и при их прошлом разговоре, выдохнула дым ему в лицо, перебивая:

– Спасибо, не стоило себя утруждать!

– Пожалуйста, послушайте меня! Я не знаю, чего он хочет, но он чего-то хочет!

– С чего я должна тебе верить?

Павел растерялся. До этого разговора он лишь постоянно повторял себе против своей же воли, что она не поверит, но не пытался придумать ничего, что могло быть хоть сколько-нибудь подкрепить его слова.

– Я не знаю… Но посмотрите… на меня. Я тут… Вы… – он начинал фразу и не мог закончить. А почему не мог? Не был уверен в самом факте, который собирался озвучить? Или не был уверен, что его стоит озвучивать? Не знаю точно, господа, ведь может статься, что он был даже несколько обижен тем, что в прошлый раз в него кинули окурок, хотя этот бывший студент без сомнения заслужил такую награду за свое поведение, легко даже отделывался.

Виктория же не могла долее смотреть на ее сомнительного доброжелателя – так он был жалок. Она молча повернулась и пошла, думая, что он еще что-то пролепечет вслед, но тот молчал.

Вечером наша героиня поехала, однако же, действительно другим маршрутом, нежели обычно, но только и не тем, который ей рекомендовал ее сомнительный доброжелатель. Она спустилась на «Невском проспекте», доехала до «Сенной», где пересела на оранжевую ветку, а там уже с «Достоевской» отправилась на красную. Все это время Виктория старалась не казаться слишком уж параноиком, но все-таки смотрела по сторонам, никакого подобия слежки, однако, не обнаружив. Она чувствовала себя всю дорогу в некотором напряжении, сохраняя, однако, рассудок трезво функционирующим, а внимание – способным концентрироваться на обычных занятиях.

Развязка наступила, как только она оказалась дома. И без того чувствуя каждый день по возвращении усталость и непомерное, непонятно, с чего даже возникающее, нервное перенапряжение, девушка теперь, едва скинув пальто и сняв сапоги, опустилась в кресло в совершенном изнеможении.

Она сидела, вытянув даже ноги, одетая, как была днем, в серую юбку и белую, ничем не примечательную блузку, положив совсем будто ослабевшие руки на подлокотники и иногда только слегка перебирая пальцами. Пальцы у нее были длинные, тонкие с тщательно ухоженными ногтями и вся она вообще внешне выглядела, как я уже вскользь упоминал, весьма прилично. Никто не видел нашу героиню в тот момент, но можно ручаться, что выражение ее больших карих глаз могло любого наблюдателя по крайней мере испугать, ибо смотрела она почти неподвижно в точку, которую, разумеется, не видела, и часто, но не глубоко дышала. Да уж, глаза! Такие глаза заслуживали куда лучшей участи, чем та, что теперь выпадала на их долю, ведь могли они, вероятно, игриво хлопать ресницами, обольщая падких на подобное мужчин, могли следить, восторженно, за полетом бабочки или, проникновенно, за движениями чьих-нибудь мыслей и чувств! Созданное для услады взоров лицо ее не выражало ничего, кроме безнадежного отчаяния и вообще демонстрировало полное какое-то отсутствие.

Виктория просидела так долго, хотя и не смогла бы сказать сколько. Она ни о чем все это время не думала, лишь страх, какой-то подлый и будто бы ненастоящий страх наполнял ее. Чего она боялась? Она не знала, но могла бы, почему-то, ручаться, что это не был страх перед теми ее гипотетическими недоброжелателями, готовившимися что-то будто бы предпринять. Ей одновременно и казалось, что это должен быть он, именно этот страх, что угроза вполне реальна, и надо что-то делать для ее устранения, но в то же самое время что-то внутри настойчиво, хотя и тихо, шептало, что страх сий совершенно иной природы, и что никакой физической угрозы, исходящей от какого-то там неизвестного персонажа, подставившего свое лицо в качестве пепельницы, нет вовсе. Иногда еще являлась мысль, что не следовало, конечно, идти и покупать кокаин, что все это очень опасно и для свободы, и для жизни, причем скорее даже и в первую очередь – для свободы в достаточно широком смысле этого слова. Она и так уже давно была несвободна от курения, добавить сюда еще и наркотики означало удвоить темп марша в пропасть. Господи, но как же так?!

Она вышла из оцепенения, подобралась и, удостоверившись в наличии под рукой пепельницы, закурила. Дыхание почти успокоилось, но сердце билось часто. Она вышла на балкон, открыла створку и, выпустив дым, глубоко вдохнула. На улице не было ни дождя, ни даже ветра. Вика вспомнила, что днем, кажется, случались прояснения, и ей вдруг захотелось увидеть звезды. Она взглянула вверх, туда, где должно было быть небо, но все было черно. Внутренне возмутившись и по-детски обидчиво не поверив, что совсем не видно звезд, наша героиня высунулась подальше и посмотрела по сторонам, надеясь, все же уловить свет хотя бы одной самой незначительной звездочки, которая пусть бы мелькнула хотя бы на несколько секунд, но только обязательно должна была она быть. Девушка смотрела на небо с немой мольбой, с которой ребенок иногда выпрашивает что-нибудь, жизненно ему в тот же миг необходимое, а потом может никогда больше и не пригождающееся. Распущенные ее волосы перемешались, и она поправляла их свободной рукой, будто они только и мешали увидеть звезды. Небо, небо должно было обязательно помочь ей в эту минуту, сверкнуть далекими холодными огоньками, которые когда-то представлялись ей черно-белым сломанным калейдоскопом, кем-то рачительно, но не очень надежно сделанным для какого-то ребенка-великана, не слишком к тому же аккуратно с игрушкой обращавшегося. Девушка сделала глубокую затяжку. Она дышала уже полуоткрытым ртом, вдохи были все меньше и чаще, глаза снова стали блестящими и умоляющими. Наконец, она сокрушенно опустила голову и поднесла ладони к лицу, роняя по пути сигарету. Она плакала, тихо всхлипывая и пачкая лицо косметикой. Она хотела увидеть звезды и не увидела ни единой.

Виктория вернулась в комнату и тяжело опустилась в кресло. Она так и сидела, опустив голову на колени и зажав лицо руками. Спина и плечи ее вздрагивали в рыданиях, и пряди волос при этих движениях стекали, извиваясь медленными, ленивыми волнами, вперед, падая на колени. Полутемная комната с зажженным только торшером и одиноко всхлипывающая в ней молодая еще женщина. Как так получается, господа? Как это возможно? Она ведь и не знала даже толком, отчего плакала! Ее терзала будто обида за все или только за что-то минувшее, теперь текущее или даже еще не наступившее, а это ведь и часто так, господа: люди плачут, сами не зная, почему.

Когда наша героиня немного успокоилась, она нашла в себе силы пойти в ванную и умыться. Затем на кухне (такой пустой вот уже третий вечер без гостя сверху) девушка остановилась в нерешительности, но все же, видно, не без глубоко забитого порицания, достала виски и плеснула немного в бокал, чтобы выпить перед едой, да только, выпив его одним глотком, так и осталась сидеть, бессмысленно глядя в стол.

IX

Утром Вика снова с бесконечным к себе омерзением отмеряла кокаин. Она втянула его резким и отрывистым вдохом, решив, правда, не пить еще и кофе довеском. Спала девушка в минувшую ночь не более пяти, а то и даже четырех часов – долго лежала, сначала глядя в потолок, а потом, пытаясь убежать от себя, с «Унесенными ветром», пока чтение не утомило ее, доведя наконец до состояния, когда сон победил. И вот – утро… Да, господа, у нее была квартира и работа с перспективами в будущем, у нее были все внешние признаки благополучия, и она начинала утро вторника с кокаина!

Однако же, героиня наша сделала и кое-что более конструктивное: написала Григорию с вопросом о том, чем он собирается заниматься около шести часов вечера. Дело в том, что она решила сегодня поехать своим обычным маршрутом, дабы выяснить, есть ли слежка, но делать это одна все-таки опасалась, а потому хотела аккуратно попросить его встретить ее с работы. Возможно это было слишком поспешно с ее стороны или даже несколько нагло, ведь они по-прежнему были едва знакомы, но, с другой стороны, она ему все (почти все) рассказала, и он писал ей вечером понедельника, осведомляясь, как дела, на что Виктория теперь и ответила весьма уклончиво, сказав, что «это надо рассказывать». Короче говоря, быстро выяснилось, что у Григория нет никаких планов на вечер, и он, кроме того, понимал уже, очевидно, к чему она клонит, и сразу согласился со всеми просьбами и предложениями. Они условились встретиться у «Дома книги» в десять минут седьмого (вообще-то он предлагал встречать ее прямо у дверей на Большой Конюшенной, но было решено, что так можно ненароком спугнуть потенциальных злопыхателей еще до того, как их удастся обнаружить, а уж на коротком и многолюдном отрезке Невского до канала Грибоедова с ней точно ничего не случится).

Днем шел дождь, и Вика открывала зонт, когда ходила на обед, причем, что интересно, она не встретила человека в костюме пломбира, и не знала весь оставшийся день, что и думать по этому поводу. Должна ли она была насторожиться или его сегодняшнее отсутствие вообще ничего не значило?

Григорий ждал ее, как и условились, возле «Дома книги», прибыв туда еще без пяти минут шесть. Дождь моросил, но мужчина был без зонта, он стоял возле витрины магазина, держа руки в карманах пальто, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая в сторону Конюшенных. Он не видел свою соседку с пятницы, а что-то, видно, произошло с тех пор, раз она попросила его встретить ее с работы, но в тот момент Григорий думал больше не о об этом, а о том, почему она попросила именно его. Героя нашего странные мысли посещали с пятницы уже неоднократно, ведь не всегда бывает такое, что совершенно незнакомая женщина рассказывает тебе историю для нее, конечно, очень важную, но весьма – как бы это сказать? – тонкую, притом что-то явно не договаривая, хотя ему, конечно, было приятно, что за помощью обращаются к нему. Но почему именно к нему? Неужели ей больше не к кому пойти, раз она готова довериться практически первому встречному против других таких же первых встречных (а ведь могла, как оказалось, и сама за себя постоять!)?

Викторию он заметил и узнал издалека. Она шла краем тротуара, держась дальше от проезжей части, под зонтиком в сером с узорами платке, черном подпоясанном пальто с сумочкой через плечо, в сапожках цвета выдержанного красного вина и таких же перчатках, придававших ее рукам легкую элегантность утонченного изящества (и как только наш герой мог все это так быстро приметить и понять?). Григорий шагнул ей навстречу, она улыбнулась:

– Здравствуйте, Гриша! Большое спасибо, что вы пришли!

Он окинул ее взглядом, не скрывающим восхищения:

– Добрый вечер, Вика! Вы прекрасно выглядите! Позвольте ваш зонт? «Гостиный двор»?

– Да.

Они пошли под руку не спеша, но и не слишком медленно.

– Никто не шел за вами до сих пор? – спросил Григорий тоном достаточно деловым.

– Думаю, что нет, но я оборачивалась лишь единожды, – ответила она. – Как вы думаете, нам удастся их заметить?

– Не уверен, что они вообще будут, но да я пока ничего и не знаю из ваших новостей. Вы бы рассказали сразу – надо же быть в курсе дела, раз уж так оно пошло.

Девушка вкратце рассказала ему о событиях понедельника и о том, что сегодня не видела раздающего листовки. Григорий выслушал молча, а в конце прибавил:

– Да, ждать возле метро действительно гораздо удобнее, – они как раз заходили в вестибюль «Гостиного двора» и были оба по умолчанию внимательны, но никого подозрительного, кажется, не наблюдали.

– Вы не заметили никаких знакомых лиц? – спросил он на эскалаторе.

– Нет, – помотала головой девушка.

– Не хотите… рассказать мне о событиях четверга… полностью? – он смотрел ей в глаза, но она отвела взгляд и ответила:

– Я же все рассказала.

Григорий улыбнулся с мягкой настойчивостью:

– Вы знаете, что лукавство иногда бывает излишним? Вика, послушайте, я не хочу вас обидеть или влезть не в свое дело, но вы находитесь в такой странной ситуации, что… – он снова как бы замялся, – Имеет, наверное, смысл договаривать, ведь… Согласитесь, очень уж странно как-то: он или они о вас якобы столько знают!..

– Да я и сама не понимаю, как. Такого, вообще, быть не должно. Я, конечно, могу допустить, что… – тут наша героиня как бы спохватилась: – Ой, что я говорю?! Хорошо. Конечно, я должна была сразу… вернее… Я сейчас вам все расскажу, но не здесь. Там… О, Господи!

– Успокойтесь, Вика, вы чего это? – он взял ее за плечи. Григорий стоял ступенькой ниже и мог так же наблюдать за людьми позади, но сейчас он пытался поймать ее взгляд.

– Да…

– Не волнуйтесь, все хорошо. За нами никого пока нет, сколько я могу судить, – сам он, надо сказать, отнюдь не был в тот момент спокоен, как удав, но не осознавал в полной мере, а лишь подмечал свое волнение. Наша героиня посмотрела на своего спутника и чуть улыбнулась:

– Эскалатор заканчивается.

Дальше они ехали преимущественно молча, изредка перебрасываясь малозначащими фразами или уточняя один у другого, не заметил ли тот кого. Но хвоста не было – то стало очевидно достаточно быстро. От метро же до дома снова шли под руку с зонтом – дождь шел и там, а не только в центре, хотя говорить про такой дождь «шел» слишком громко, ведь он именно моросил, срываясь с направления малейшим ветерком, периодически действительно налетавшим.

– Зайдем ко мне? – спросила Виктория.

– Да, пожалуй.

До дверей дошли молча. Дома она пригласила его раздеться, заметив с улыбкой, что он уже знает, куда повесить пальто. Она сама осталась в том же, в чем ходила на работу – в уже знакомой вам юбке и блузке. Она взяла у него мокрый зонт и раскрыла в комнате. Прошли на кухню.