Текст книги "Лоханка"

– Понимаешь, Кобланды, – отвечаю, – я хороший механик, но в бою мне нельзя без командира. Моё внимание сосредоточено на работе мотора и том, где пройдут гусеницы. Смотреть вокруг, высматривая опасность, некогда. А ты всё видишь и подсказываешь, как правильно повернуться, откуда подъехать и когда пора отступить. Я тебя слушаю – и у нас всё получается.

Почему возник этот разговор? Из-за старшины. Пока мы ездили вдвоём – никаких проблем не было. Я управлял машиной, мой товарищ вел наблюдение и подсказывал. Сыгранность возникла сама собой и не требовала отношений начальник-подчинённый. Но вот в кабине оказался командир и сразу «не понял», кто тут главный. Поэтому первым делом попытался возложить на меня и всю полноту ответственности и бремя ведения с ним дорожной беседы.

Ага-ага. Это притом, что обзор у меня мизерный, потому что приникать глазами к оставленной в деревянной «броне» щели и работать рычагами очень сложно. Зато смотреть по сторонам прекрасно получается у другого члена экипажа – он и руководит мною, вращая свою импровизированную пулемётную башню и разглядывая всё вокруг относительно беспрепятственно. Если думаете, что нам мешает шум в «салоне», так не очень. Мотор впереди за перегородкой, а гусеницы прикрыты щитками. Внутри кабина «отделана» деревом – так что переговариваться можно, хотя и далеко не шёпотом.

Старшина наш – дядька с понятием. Он уже всё сообразил. Единственное, что его смущает – то, что товарищ мой не вполне крепок в русском. Вернее, всё понимает, но говорит с погрешностями.

Собственно, добрались мы без приключений, всего-то разок и клюнула пуля по металлу корпуса, но, думаю, не пробила. Научился уже определять такие вещи по звуку. Ну а потом на петлицах Кобланды появились треугольнички – знаки различия помощника командира отделения. Мне кажется – это правильно. Парень хоть и юнец совсем – с четырнадцатого года, – но башка у него варит. С машиной, кстати, отлично освоился. Она работает без склонений и спряжений, поэтому я ему всё очень толково объяснил и научил как следует. Иногда мы в дороге меняемся местами – он вполне прилично стал водить, а мне и передохнуть иной раз не вредно, любуясь окрестностями из-за пулемётного щитка.

* * *

– Красноармец Беспамятный, – комполка посмотрел на меня странным взглядом и протянул бумаги, – вот приказ о вашей демобилизации. А эти товарищи сопроводят вас, куда им предписано. Так что, собирайтесь, прощайтесь и – в добрый путь.

Сказать, что я удивлён, всё равно, что промолчать. Крепкие молодые парни в военной форме с малиновыми петлицами – по три треугольника на каждой – не выкручивают мне руки и не отнимают висящий на боку маузер в деревянной кобуре. Вежливо кивнули и сказали, что станут меня повсюду сопровождать. Только добавили, что хотели бы поторопиться. Не, ну я-то знаю, что это серьёзные парни из плечистого ведомства, которое через пять лет покажет всем вокруг, кто у нас в стране главнее, да только тут не грозность от них исходит, озабоченная тактичность. Как-то даже неудобно перед их руководителем, возглавляющим в это непросто время ОГПУ. Хотя, как этого человека зовут – ума не приложу. Ни по памяти из будущего, ни по разговорам этого времени.

Я-то ведь теперь знаю, что ГПУ – те самые очень серьёзные люди, встречаться с которыми в это время никто не стремится. Так что, сколь ни любезными они кажутся, раздражать их и мне нисколько не охота. Доложился старшине, с мужиками нашими обозными поручкался, а с Кобланды мы даже парой слов перекинулись – так – ни о чем. Я его просил за вкладышами присмотреть, а он мне отдал оплетённый кувшинчик с залитой чем-то затычкой. У него всегда водилось что-нибудь этакое… например, я видел, как он доставал из карманов патроны для крупняка… пяток там, десяток. И добавлял в магазин. А откуда они у него – не ведаю. И спрашивать не хотелось.

Ещё поглядел на наш транспортёр. Поклёвок на нём больше, чем заплаток – редкая пуля, пущенная издали, прошибёт шесть миллиметров довольно вязкой судовой стали, но внешний вид портят все. Закрашиваем мы их зелёной краской – другую в армии нынче достать мудрено. Поверх черной, которая теперь скромно проглядывает между клякс, нанесённых торопливо нашими с товарищем руками. Старшина спервоначалу рявкнул было, что, мол, за зёбра!? Явно хотел заставить выкрасить всё разом для равномерности. А нам натурально лень – вот и двинул я тезис о камуфляжной раскраске, а потом развил его до понятия слияния с местностью. В этот момент надо было поспешать за грузом и препираться старшине оказалось некогда.

– Валяйте, – махнул он рукой, – сливайтесь.

* * *

На том и уехал я из полка. Одежду мою гражданскую мне никто не вернул – не до её сохранения было в условиях военного времени. Поэтому – красноармейцем следовал… не знаю куда. Тоже не спрашивал провожатых. Ехали мы всё железной дорогой в опустевшей теплушке, бегая на станциях за кипятком или дровишками для буржуйки – незаметно подкралась осень и по ночам становилось холодно.

В Сталинграде пересели на пассажирский поезд, с которого через несколько часов и сошли на станции Ахтуба, где встречал нас Дмитрий Иванович Агеев и его шофёр Пётр – оба в форме и с малиновыми петлицами. Обменялись с провожатыми какими-то бумагами, распрощались да и пошли к машине.

– Изрядные дела начались тут без тебя, – рассказывал мне по дороге наш здешний ГПУшник. – Прислали мне ориентировку на поиск производителя некоторых, скажем, изделий. Гляжу – на одном изображении ты, собственной персоной, со своим вездеходом. Ну и доложил, как положено. Хотя удивился, почему машину эту называют бранзулеткой?

Комиссию от военных прислали и всё производство этих лоханок сосчитали, а потом устроили дознание: сколько сделали и куда отправили. Думаю, сейчас порождения твоего мрачного гения срочно мобилизуют и передают в войска. А заводу спустили план…

– Какой завод? – спрашиваю. – Мастерские у нас.

– А вот и завод. Помнишь же, что с весны начинали реконструкцию да новые корпуса строили? Так что переименовали мастерские в завод и даже бранзулеточный участок на нём организовали. Дядю Васю Маркелова поставили над ним начальником, а он сразу затребовал тебя срочно отыскать и к нему доставить. Вопрос сейчас стоит на контроле в ОГПУ – я курирую дело от местных органов, а от военных интендантская служба прислала представителя – завтра, как на работу выйдешь, познакомишься с начальником приёмки. Ещё инженера из Москвы вытребовали из НАТИ. Тоже где-то на этих днях должен подъехать. В общем, Иван Сергеевич, заварил ты кашу…

– Да я-то чего?! Делал, что велят. Хорошо, кстати, делал, – сказал я с обидой в голосе и рукой махнул для достоверности образа.

Мне не в чем себя упрекнуть. Не стыдно за содеянное потому, что с душой подходил. А то, что получился не верх совершенства – так время такое нынче – ни материалов особо продвинутых, ни технологий двадцать первого века – ничего подобного пока нет. Армия, и та, почти вся на конной тяге, да и в мирной жизни лошадки не на последнем месте. Вон впереди пылит коляска – явно везёт кого-то от станции. Думаю – извозчик. Их не много в наших краях. И к поезду, а приходит он дважды в сутки – туда и обратно – съезжаются все. Пока мы с бумагами разбирались, народ и разъехался от станции.

Глава 3
Новые лоханки

Доставили меня прямиком к дому. И это правильно. Поскольку от своих молчаливых попутчиков испытывал я всю дорогу самое тревожное состояние. Измотался, одним словом. Корректные, конечно, ребята, но глаз с меня не спускали ни на минуту – хоть один, но обязательно рядом и не спит. А Агеев с Петром, хоть и в той же форме, но люди, всё-таки свои, знакомые. И на маузер мой никакого внимания не обратили.

Почему маузер? Потому что с карабином в нашей коробчонке не развернуться, а наган не так хорош при стрельбе по дальним целям. Из маузера же вполне неплохо получается и по ближним кустам шмальнуть, и по дальним. Да, баловали в полку нас с Кобланды, хотя откуда он принёс этот пистолет, я уверенно сказать не могу. Он вообще умудрялся добывать массу нужных вещей как будто из ниоткуда.

Так вот: захожу я к себе на подворье и здороваюсь с соседкой, что справа:

– Доброго здоровьичка, – говорю, – Павла Никитична!

– Ох! – отвечает она. – Иван Сергеевич! Хорошо хоть ты с войны возвернулся. А у Анны-то мужа убили. Только она второго сына родила – тут и известие пришло из армии, что Никодим её голову сложил где-то около Тихорецкой, – и плачет тихими слезами.

Анна – моя соседка через заднюю изгородь – мы с ней ещё грешили у меня в мастерской. То есть не чужой, как ни посмотри, человек. Хотя с мужем её знакомства я и не водил, но знаю, что относилась она к нему вовсе даже неплохо и связь нашу с ней прятала ото всех, словно в шпионском фильме с использованием тайного хода из сарая в сарай. Так что стою я, не зная, что делать, а Никитична продолжает причитать:

– Только всё у них наладилось! Поверишь ли? Пока не поселился ты здесь – не давал им господь деток. А тут буквально года не прошло – и первый, а через пару лет и второй появился. А то Анна-то так убивалась, так кручинилась. Боялась, что бесплодная совсем. Ох-охонюшки, горе-то какое!

Слушаю я соседку, а сам глазами по участку шарю. Вижу – картошка выкопана, да и остальные овощи убраны, причём – все чин-чинарём культурно так.

– А что, соседка? – спрашиваю. – Пока меня не было – кто тут хозяевал?

– Так мы с Никишей, с супругом моим. Как не помочь соседу, пока он на войне воюет, да и Анна нам не чужая – племянница она мне.

Вот так и получил я подряд два указания на то, зачем молодая соседка ко мне бегала, и кто её надоумил, каким образом порадовать детками любимого, но неплодовитого мужа. Так что похлопотал я по хозяйству, себя в порядок привёл, переоделся в штатское, да уж под вечер отправился к Анне разговор разговаривать. Не через дырку, а по-людски, обойдя половину квартала, чтобы с нашей улицы попасть на соседнюю.

Чинно постучался и вошел:

– Здравствуй, – говорю, – соседка. Извини, если не вовремя. Коли велишь – уйду, или в другой раз наведаюсь. А только вот вино принёс, помянуть Никодима.

Обычно-то Анна всегда белым платком была замотана, а тут черный на ней, и так же накручен, что только щель для глаз оставлена. Посмотрела на меня, указала рукой на стул, а сама вышла в соседнюю комнату – там за занавеской явно малой загукал, да басовито так. Чуть погодя она вернулась, быстро собрала на стол и две рюмки поставила. А я как раз с пробкой на кувшине справился и набулькал нам по глотку. Вот тут, считай, и увидел впервые лицо своей любовницы – она, чтобы пригубить, платок размотала, и так мне увиденное понравилось, что я едва не поперхнулся – вот уж где красота, так красота!

Посидели мы пристойно безо всяких особенных разговоров, по три рюмки сухого вина выпили, поминая покойного добрыми словами, да и ушёл я домой, хотя старший сынок между нами крутился, на руки лез и что-то лопотал. Не скажу, что был сильно тронут его непосредственностью и неуёмной энергией, но понравился мне парнишка. А потом гадал – придёт ко мне Анна или не придёт. Не пришла.

А я как раз засиделся немного – писал Кобланды письмо крупными печатными буквами – адрес свой сообщал и что у меня всё нормально.

* * *

Утро на заводе началось для меня со скандала. У заднего борта собранного корпуса лоханки газорезчик настраивал свою шарманку, готовясь пробуровить лаз в сплошном стальном листе. Хорошо хоть знакомый парень – сразу остановился, едва я на него цыкнул. Зато откуда ни возьмись выскочил военный со «шпалой» в зелёной петлице – явно интендант, присматривающий за ходом сборки «бранзулеток».

Сначала он в мой адрес выразился непечатно, а потом «разъяснил» в вопросительном ключе:

– А как прикажешь ящики в кузов подавать? Через борт руками имать?

– А с дверкой в корме потонет машина, потому как не загерметизируешь ты дверь такого размера настолько, чтобы вода совсем не проходила, – отвечаю.

– Так дверь нужно делать не плоской деталью, – подскочил незнакомец в штатском, – а профильную, выпуклую наружу, чтобы она за счёт формы держала жёсткость.

– И откуда я вам такую возьму? – вмешался дядя Вася Маркелов. – Здрав будь, Иван, – это он мне.

– Так и что? – развёл руками незнакомец. – Делают же моряки крышки люков на своих кораблях, если и не герметичными, то очень даже плотными по поверхности прилегания.

– Ну, так там кромка проёма не простая плоскость, а специальным манером сделана, чтобы крышка к ней прилегла. Вон, старая миноноска с Каспия в ремонт пришла – сходите да посмотрите.

Так и встретился в первый раз наш четыреумвират… мы, как начали со спора, так потом и общались всегда в этой манере. Шучу – нормально мы сработались. Сначала, конечно, наладили выпуск уже стоящей на производстве «модели» – не так уж она была изначально плоха. То есть те доработки, что в своё время нам с Кобланды пришлось делать «на ходу», внесли в конструкцию сразу. И обшивку деревом внутренних поверхностей кабины, и пулемётную башню под крупнокалиберный пулемёт – отыскали их у нас в Стране Советов. Это оказался ДК – Дегтярёв крупнокалиберный. Он уже прошёл испытания, был принят на вооружение, но на серийное производство пока не поставлен. А наши заявки это дело подтолкнули. Что же касается неудобства питания от дискового магазина – так магазины-то не на руках таскаются, а возятся, поэтому для вооружения бранзулетки сей вариант оказался вполне приемлемым.

Корпус, ещё недавно делавшийся исключительно сваркой, переадаптировали на клёпку – оборудование для неё у нас в мастерских было вполне на уровне, и обученных людей достаточно. А тут еще вспомнили, что корабельный лист-шестёрку вполне неплохо можно сгибать по достаточно малому радиусу – и сразу несколько «швов» удалось сэкономить – борта и днище просто формировали в виде перевёрнутой буквы «П». Ну а больше не меняли ничего – надо было гнать план. С нас требовали по двадцать машин каждый месяц – а это, знаете ли, немало. Так что заниматься мелкими усовершенствованиями было не с руки.

* * *

Анну я окликнул через лаз в стене, когда она заглянула в дровяник:

– Здравствуй, – только и сказал.

Она кивнула в ответ и, не молвив ни слова, принялась набирать поленья.

– Тётя Паша дала мне понять, что детки-то у тебя – наши, – продолжил я заранее заготовленную речь и увидел, как недобро блеснули её глаза в узкой щели плотно намотанного на голову платка. Но снова ничего не услышал в ответ. – Знаю, что пока не пройдёт срок траура, и подкатывать к тебе со сватовством не стоит, однако, раз уж деток делали вместе, то позволь мне хоть как-то поучаствовать и в дальнейшей их жизни. Возьми пока денег, нужны ведь они. Ну а про остальное… – я замялся. – Ну, не научился я с женщинами правильно обходиться. Может, потому, что и не старался особо, или не понимаю чего. Так что, прости, коли не так сказал.

И опять она мне ничего не ответила. Подошла, забрала деньги и благодарно кивнула.

* * *

Приехавший из Москвы инженер Федотов оказался тем ещё кадром. Он, как дважды два, доказал мне, что вездеход наш сделан совершенно неправильно и вообще ни на что не годится. Что всё нужно переделать… Маркелов, начальник участка, ответил на это в смысле: «рисуй, как правильно», а представитель интендантской службы Кузьмин чуть с кулаками на него не бросился:

– Ты понимаешь, что говоришь?! Наши войска по всем необъятным просторам великой страны задыхаются без подвоза довольствия потому, что не имеют достаточного количества бранзулеток. Посмотри, сколько заявок на транспортные машины поступает от полков, занимающих позиции в местах, где мало дорог! Чем ещё можно подвезти продукты через болота и бесчисленные речки?

Это у нас такая утренняя разминка, после которой мы, собственно, и приступаем к работе. К какой? Военных не устраивает низкая грузоподъёмность вездеходов – я больше чем восемьсот килограммов писать в технических данных отказываюсь, что и подтверждаю расчётами – прутки из пружинной стали, из которых делаются торсионы на такой длине рычага при повороте на угол… инженер Федотов согласен, но он считает необходимым применить более толстые прутки.

– А ты их найди! – в один голос вопят Маркелов и Кузьмин.

– Это не моя забота – пусть работают снабженцы.

– Я – снабженец! Военный снабженец, – осаживает «критика» интендант. – Но не могу заставить завод, работающий в интересах железнодорожного ведомства, изменить техпроцесс, заточенный на выпуск стандартного для стальных магистралей комплектующего.

– Тогда нужно менять саму систему подвески, – упирается Федотов.

Вот тут-то я и объясняю ему, как он неправ, потому что сразу ухудшится плавность хода, возрастут механические нагрузки и моторы начнут выходить из строя, раз за разом, исключительно из-за тряски.

И тут же начинается проработка вопроса об увеличении количества независимых опорных катков и, как следствие уменьшении их диаметра, что как раз напрямую и ведёт к росту грузоподъёмности. Я с облегчением вздыхаю, потому что ни об увеличении скорости, ни об усилении бронирования никто из присутствующих даже не заикается. Иначе мы бы мигом влетели в давно известный логический парадокс, сильно осложнивший жизнь конструкторам танков, на решения которых сильное воздействие оказывали военные. Так вот – наш военный озабочен транспортными возможностями машины, среди которых грузоподъёмность и проходимость полагает главнейшими. Правда, на третьем месте для него – удобство погрузки-разгрузки, но это уже не так страшно – ищут наши снабженцы верфь, на которой штампуют крышки судовых люков.

Я же прежде всего думаю о ремонтопригодности – таковы издержки моей основной профессии. Дядя Вася Маркелов печётся о технологичности – он у нас самый что ни на есть производственник. Инженер Федотов – мечтатель, желающий создать верх совершенства. И ещё он неплохо осведомлён о том, на каких заводах сейчас что делают. Все мы вынуждены выяснять, можно ли изгибать по малым радиусам броневую сталь толщиной шесть миллиметров, и выдержит ли она винтовочную пулю, с какого расстояния, а бронебойную, то есть с твёрдым сердечником?

Я так подробно рассказываю об этих тонкостях потому, что в тот период они меня самым серьёзным образом занимали, потому, что знаю – все технические долгожители появились на свет в результате мучительного выбора компромиссов и после кропотливой доводки. А делать тяп-ляп не люблю – не радуют меня плохо сделанные вещи. Кроме того, увеличение количества опорных катков с уменьшением их диаметра заставляет волноваться о возможности натяжения гусеницы без натяжного катка и без поддерживающих, из-за которых полетит целый ряд удобных компоновочных моментов, а вместо «Дегтярёва» крупнокалиберного нам настойчиво предлагают «Дегтярёвы» танковые обычного винтовочного калибра. Зато со Сталинградского Тракторного можно брать облегченные гусеничные траки и перспективные тракторные двигатели. Те же пятьдесят с небольшим лошадок, но заметно менее требовательные к топливу и более экономичные. Опять же трансмиссия у них подходящая под наши нагрузки. В общем – есть и хорошие новости. Однако машину мы делаем заново – слишком большой задел усовершенствований накопили для того, чтобы держаться за старый конструктив.

* * *

Сегодня был хороший день – снабженцы приволокли крышки корабельных люков двух размеров. Маленькие, для пролезания через палубные поверхности головой вперёд, и другие – размером с обычную дверь. Выполнены они из стального листа штамповкой, дающей достаточно жесткий выпуклый профиль, чтобы обеспечить плотное прижатие к плоскости крыши или кормы нашей машины. Есть над чем покумекать, потому что поставки этих «узлов» нам обещаны.

И тут влетает младший сынишка соседки моей, Павлы Никитичны, или тёти Паши, и сообщает:

– Дядя Ваня! А к вам военный в гости приехал. С дамой.

Конечно, я тут же сорвался и помчался. Кто бы, вы думали, осчастливил меня визитом? Кобланды – кто же ещё? И женщина с ним держится уверенно, будто жена.

– Познакомься с Софико, – сказал мне старый товарищ, сияя от гордости.

– Беспамятный, – смутился я, протягивая руку.

– Кобландыева, – улыбнулась красавица, непринуждённо подавая мне свою тонкую ладошку.

Сразу видно, что из благородных. Из «бывших», как сейчас говорят. Не зевает, однако, мой друг. Да и в петлице у него уже не треугольник, а квадратик – их ещё кубарями зовут. Всего-то несколько месяцев прошло, как мы расстались, а уже два повышения в звании, причём он теперь не младший командир, а средний. Комвзвода – это примерно лейтенант.

Пока мы с гостем радостно смотрели друг на друга, его супруга продолжала «докладывать»:

– Нас послали в Москву на курсы читать лекции о тактике применения бранзуколонны для доставки довольствия и питания в действующие войска в сложных дорожных условиях. Но он такой хитрый! Хочет воспользоваться случаем и ходатайствовать о направлении его на учёбу. Поэтому ему надо где-то оставить меня на время, пока он всё это уладит, и ещё попросить вас посмотреть тексты докладов и схемы маневрирования. И таблицы проверить, – и взглянула на меня просительно.

– Так ты, Софья, к Анне на квартиру просись – ей лишние деньги нынче не помешают, – встряла Павла Никитична. – А мужики пока в Ивановой халупе с этими… докладами, поразбираются. У Анны-то чистота и порядок – так что пошли, провожу тебя.

Ну да, не в моей мазанке такую «принцессу» принимать – этот намёк я понял. А с Кобланды взял обещание сходить со мной на завод и поговорить с людьми – он у нас самый искушённый эксплуатационник, поэтому встретиться с ним людям будет интересно. Тем более пользуется он нашей техникой.

* * *

Вообще-то, деньги для Анны я оставлял в её дровянике в бумажном конверте. Она забирала, отписывала в ответ благодарное слово, но встречаться нам больше не случалось. Видно, о моём таком участии в своей жизни она тётке не рассказывала – похоже, грех, что между нами был, тяготил её. Возможно, возникло у женщины чувство вины после потери дорогого человека. Сильно она своего Никодима любила – даже прелюбодействовала со мной, считай, ради него. Поэтому я старался не мельтешить у неё перед глазами.

А с другом мы просидели над его бумагами довольно долго. Было видно, что они переписаны грамотной рукой Софико, но та не вполне владела технической терминологией. Кобланды тоже не каждое слово применял правильно. Поэтому вмешиваться мне пришлось во многое. Ну и не обошлось без теоретического спора.

– Слушай, зачем ты обязательно хочешь ставить крупнокалиберный пулемёт? – возмущался товарищ. – Мы на наши машины ставили и «Максимка», и «Дегтяря» пехотного – помогает отбиваться от обстрел и засада. Хотя, конечно, крупняк лучше, – добавлял он смущённо.

– А потому, голова твоя светлая, что в грузовом отсеке можно вместо груза разместить целое стрелковое отделение – красные командиры обязательно до этого додумаются. И станут посылать бранзулетки прямо на поле боя, где в них винтовочным огнём сразу сделают много-много дырок. Значит, в зону поражения лёгким стрелковым оружием входить нельзя, а для этого стрелять придётся с полутора-двух километров. То есть из крупняка.

– Ай, Ваня, зачем стрелять? Привезли людей, высадили и поехали назад.

– Ага-ага! Так командир и отпустит назад машину, вооружённую пулемётом и защищённую хоть каким-то железом в то время, когда его подразделения идут в атаку на зарывшегося в землю неприятеля. Надо ведь чем-то давить пулемёты, – продолжаю я втолковывать упёртому азиату.

– Против пулемётов полагается применять пушки, – стоит он на своём.

– Мало ли что полагается. Но они – то ли есть, то ли нет. А приказ атаковать уже получен.

Так вот мы и теоретизировали о разных случаях, проводили расчёты, прикидывали всяческие подходы – от этого доклад моего товарища распух и сильно переструктурировался.

Оказывается, вскоре после того, как меня демобилизовали, в наш полк привезли ещё четыре гусеничных транспортера, когда-то сделанных у нас в мастерских для уважаемых людей и спешно мобилизованных для армейских надобностей. Командовать этой колонной поставили моего товарища, отчего он и в звании быстро подрос, и заработал репутацию расторопного и распорядительного командира – давалось ему дело военное.

На завод он заглянул, поблагодарил рабочих за нужные машины, поглядел на наши наброски, на фанерный макет, воздвигаемый на козлах в углу сборочного участка, и вывалил целую кучу мелких замечаний. И как пробку топливного бака защитить, и куда лопату прикрепить, по составу ЗИПа прошёлся и напомнил о необходимости «приблизить» землю к водителю спереди – а то не видно, что творится прямо перед машиной.

Потом он уехал, а недели через три и супруга за ним последовала. В этот вечер, после того, как я отвёз Софико на станцию и посадил на поезд до Сталинграда, ко мне пришла Анна. Началось у нас всё, как обычно, в сарайчике на верстаке. Она в этот раз лица не прятала и выражение его мне понравилось – видно, что не напрасно стараюсь, хотя и темновато тут. А потом она меня сильно озадачила:

– Знаешь, Ваня, – сказала она теплым голосом, – не сватайся ко мне – не пойду я за тебя. Ты, конечно, хорошо зарабатываешь, не злой и грешить с тобой сладко, а только нет в тебе душевного тепла – одни железки на уме.

И опять в жизни моей наступил период тишины и приятных хлопот – мы как раз завершили макет новой машины в дереве и принялись за воплощение её в металле. Так уж вышло, что она сильно напоминала МТ-ЛБ, с которыми я был неплохо знаком, только уменьшенный – четыре метра в длину и метр семьдесят в ширину. Метр семьдесят – это по днищу, да плюс гусеницы по тридцать сантиметров на каждую сторону, но над ними не крыло, а тоже герметичный корпус – мы умудрились так согнуть лист, что образовали пазухи, нависающие над ходовой частью – дополнительный запас плавучести. Этот прием нам не стоил даже добавки массы, только трудов на листогибке. Корма прямо обрублена и в ней две герметичные двери – тут крышки палубных люков – только-только протиснуться человеку ползком. Ну и снарядный ящик проходит, если не самый большой. Зато наверху над грузовым отсеком тоже два люка – на этот раз продолговатых, размером с обычную дверь. Если их приоткрыть, то вполне можно отстреливаться из пистолета.

Водительская башенка слева совсем низкая – исключительно, чтобы можно было поднести глаза к смотровым щелям, направленным сразу на восемь сторон. Она не поворотная и без люка, но с хорошим обзором. Пулемётная же повыше, поворотная, и тоже без люка. Лаз для экипажа находится на крыше по центру – ему как раз между башенками хватило места – он такой же, как в корме. Тут ведь у нас ширина два тридцать – вполне просторно.

Двигатель из самого переда нам пришлось сместить назад, и он теперь между грузовым отсеком и кабиной – иначе машина бы слишком «клевала» носом в воде. Теперь «кабина» управления находится в самом носу, поскольку всё равно остаётся довольно много пустого места рядом с частями трансмиссии. Водомёты – те же насосы с электроприводом от генератора постоянного тока. Их можно переводить и на осушение «салона», если возникнет течь.

Скорость, поскольку двигатель не стал мощнее, те же десять-двенадцать километров в час. Ну, можно разогнаться и до пятнадцати, но так насиловать мотор не рекомендуется. По воде получается вытягивать пару километров. Зато нагрузить можно аж полторы тонны, хотя для себя, мы проверили до двух – везёт и даже по воде плывёт.

А потом начались испытания, устранение косяков, технологические отступления – обычный набор проблем рождения новой техники. Только летом тридцать третьего года мы со спокойной совестью сменили предыдущую модель «бранзулетки» новой. Если кто-то интересуется мнением госкомиссии, то её не было. Как и на первой модели. Просто комбат Кузьмин вылез из-за рычагов, проконтролировал взвешивание груза, с которым «катался» по Волжской пойме, хранящей следы недавнего половодья. Потом придирчиво осмотрел машину и махнул рукой: «Давайте делать такие. Подписываюсь».

* * *

Сборочный участок невелик. Да и людей у нас далеко не в избытке – поэтому держать темп выпуска получается с трудом. Ставим на тележки заготовки корпусов – согнутые из листов днища с бортами, и начинается приклёпывание кормы, крыши, носовых деталей. Потом – подвеска. Это набор поперечных труб над самым днищем, торсионы, рычаги… прорва работы. Пневмоклёпка у нас давно в ходу, поэтому магистрали со сжатым воздухом по цеху проброшены, так что я быстро вспомнил про пневмогайковёрты и шлифмашинки – нарисовал, инструментальщики сделали. Сразу веселее дело пошло.

Шаблоны чуть не на каждую операцию, кондукторы – я прекрасно знаю, насколько важны в любой конструкции точность и верная последовательность сборки – и дядя Вася Маркелов все мои начинания решительнейшим образом обеспечивал административным ресурсом. Хотя у него была масса хлопот по снабжению – мы ведь почти все детали получали с других заводов – преимущественно с СТЗ от находящегося пока в стадии разработки тягача. Связи Федотова в НАТИ сработали. А скольких хлопот стоило обрезинивание опорных катков! В саму Москву от нас ездил «толкач».

Вот тут приходит ко мне вечером Анна да и говорит:

– Беда, Ваня. Я снова непраздна! А траур-то по Никодиму ещё не закончился. Как же я людям в глаза посмотрю? Ещё немного, и всё станет заметно.

– Так, – говорю, – уехать тебе нужно. А, когда родишь, тогда и вернёшься, причём не вдовой, а мужатой бабой. Всё и будет пристойно.

– Родить не проблема, а вот с мужем как мне быть?

– А я на что? – спрашиваю. – Тем более – детки-то все мои.

– А-а-а, – отвечает. – Так ты не передумал, стало быть. Ну, тогда деваться мне некуда. А куда ехать?

– Что, нет у тебя нигде дальней родни?

– Такой, про какую знаю, нет. Все в этих местах.

Призадумался я – у меня-то с родственниками положение ещё хуже. Те, кого я помню, вообще ещё не родились. Разве что Кобланды в Москве на командирских курсах. Единственный человек, с которым тут у меня состоялась дружба. Да и Софико у него, кажется, не вредная, и с Анной они уживались без скрежета.

Ладно, говорю. Скажешь, что в столицу тебя приглашают в прислуги в дом красного командира, да собирайся. За домом мы с тётей Пашей присмотрим. Отвезу вас, да и распишемся там.

– Обвенчаться бы… – глянула просительно Анна.

– Хочешь венчаться – ради бога. Мне не трудно.

Посмотрела она на меня незнакомым взглядом, да и говорит:

– Ты не как человек, а будто паровоз на рельсах. Ох, и намучаюсь я с тобой.

– Ага, – отвечаю. – Намучаешься.

На том и порешили.