Текст книги "Российское обществоведение: становление, методология, кризис"

Это и поражает западных обозревателей. В большом американском докладе сказано: «Критически важным политическим условием экономического успеха является разработка стратегии перехода, опирающейся на широкую поддержку общества. Без такой поддержки, без изначальной социальной направленности реформ ни одну из них нельзя считать “необратимой”… С точки зрения развития, нынешний режим, основанный на неолиберальной политике, – тупик. Он не способен провести истинные реформы в демократическом духе. Неолиберальная доктрина фактически не имеет общественной поддержки, что диктует авторитарную тактику проведения болезненных и непопулярных мер (которые несовместимы и с задачами развития). Все, что формируется в современных условиях, – зыбко и непостоянно» [76].

Проведенная замена советских учебников на переведенные западные лишь ухудшила положение – эти учебники уже не отвечают даже западной реальности и тем более не имеют никакой связи с российской действительностью. В 1996 г. Л.Г. Ионин сделал замечание, справедливое и сегодня: «Дело выглядит так, будто трансформирующееся российское общество в состоянии адекватно описать и понять себя при помощи стандартных учебников и стандартных социологических схем, разработанных на Западе в 60—70-е гг. для описания западного общества того времени…

И западное общество, и российское почти одновременно подошли к необходимости коренной когнитивной переориентации. На Западе она произошла или происходит. У нас же она совпала с разрушительными реформами и полным отказом от приобретенного ранее знания, а потому практически не состоялась. Мы упустили из виду процессы, происходящие в нашем собственном обществе, и живем сейчас не своим знанием, а тридцати-сорокалетней давности идеологией западного модерна. Вместе с этой идеологией усваиваются и социологические теории, и методологии, тем более что они ложатся на заботливо приготовленную модернистским марксизмом духовную почву…

Теории, которые у нас ныне используются, описывают не то стремительно меняющееся общество, в котором мы живем сейчас. Переводимые и выпускаемые у нас ныне учебники социологии описывают не то общество, с которым имеет дело студент» [69].

Поскольку «выпускаемые у нас учебники» описывают не то общество, с которым имеет дело студент, и не то, которое существует в современном Западе, ни старые, ни новые поколения сообщества обществоведов, в общем, не могут адекватно представить ситуацию ни внутри, ни вне России, а значит, не могут и предвидеть ход общественных и политических процессов. И власть, и граждане делают свои умозаключения, исходя из опыта или интуиции. Здравый смысл и память помогают, но мощных аналитических методов науки они лишены.

Вспомним сравнительно недавнее состояние, сейчас несколько замаскированное, – веру элиты в то, что западная модель экономики является единственно правильной. Эта вера доходила до идолопоклонства. Экономист В. Найшуль, который участвовал в разработке доктрины реформ, даже опубликовал в «Огоньке» статью под красноречивым названием «Ни в одной православной стране нет нормальной экономики». Это нелепое утверждение. Православные страны есть, иные существуют по полторы тысячи лет – почему же их экономику нельзя считать нормальной?

Странно как раз то, что российские экономисты вдруг стали считать нормальной экономику Запада – недавно возникший тип хозяйства небольшой по населению части человечества. Если США, где проживает 5 % населения Земли, потребляют 40 % минеральных ресурсов, то любой овладевший арифметикой человек усомнится, что хозяйство США может служить нормой для человечества.

И опять же, вместо рациональных аргументов в интеллектуальной прессе преобладал поток художественных метафор, иногда доходивших до гротеска. Вот сентенция в «Вопросах философии» доктора наук, зав. сектором ИМЭМО РАН В.А. Красильщикова: «Перед Россией стоит историческая задача: сточить грани своего квадратного колеса и перейти к органичному развитию… В процессе модернизаций ряду стран второго эшелона капитализма удалось стесать грани своих квадратных колес… Сегодня, пожалуй, единственной страной из числа тех, которые принадлежали ко второму эшелону развития капитализма и где колесо по-прежнему является квадратным, осталась Россия, точнее территория бывшей Российской империи (Советского Союза)» [77].

Представление о западном капитализме как правильной (нормальной) хозяйственной системе – следствие невежества наших энтузиастов «рынка», воспринявших этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом (сначала из марксизма, потом из обрывков либерализма). Эти теории насыщены идеологией. М. Фуко в книге «Археология знания» показывает, что наиболее идеологизированной областью знания является политэкономия.

Виднейший американский антрополог М. Сахлинс в статье «Прощайте, печальные тропы»[23]23
  Название перекликается с названием известной книги К. Леви-Стросса «Печальные тропики». Тропы – слова, употребляемые в образном смысле, при котором происходит переход от прямого значения слова к переносному.


[Закрыть] пишет о культурной уникальности и необычности западного капитализма: «Западный капитализм в своей тотальности – это поистине экзотическая культурная схема, такая же странная, как и любая другая, отмеченная поглощением материальной рациональности огромным сводом символических отношений. Нас слишком сильно сбивает с толку кажущийся прагматизм производства и торговли. Культурная организация экономики остается невидимой, мистифицированной денежной рациональностью, посредством которой реализуются ее произвольные ценности. Весь идиотизм современной жизни – от кроссовок “Уолкман” и “Рибок” до норковых шуб и бейсбольных игроков, получающих по 7 миллионов долларов в год, до МакДональдса, Мадонны и другого оружия массового уничтожения – вся эта нелепая культурная схема тем не менее представляется экономистам как ясное проявление универсальной практической мудрости» [78].

Надо учитывать, что важным фактором, искажающим результаты обществоведческого анализа и принимаемых на его основе решений, было то, что обсуждение важнейших проблем реформы происходило в обстановке замалчивания знания, например, о свежем опыте приватизации в Польше и Венгрии. Более того, во многих случаях имела место и дезинформация, что углубило раскол общества и кризис 1990-х гг.

Околовластные обществоведы во время реформы избегали использовать слова, смысл которых устоялся в общественном сознании. Их заменяли эвфемизмами – благозвучными и непривычными терминами. Так, в официальных и даже пропагандистских документах никогда не употреблялось слово «капитализм». Нет, что вы, мы строим рыночную экономику. В целом за 90-е гг. произошло изменение функции языка — его магическая функция стала доминировать над информационной. Это резко сузило каналы социодинамики знания.

П. Бурдье так определяет эту функцию общественных наук: «Социальный мир есть место борьбы за слова, которые обязаны своим весом – подчас своим насилием – факту, что слова в значительной мере делают вещи и что изменить слова и, более обобщенно, представления… значит уже изменить вещи. Политика – это в основном дело слов. Вот почему бой за научное познание действительности должен почти всегда начинаться с борьбы против слов» [79].

Тот факт, что в идеологическую борьбу активно включились авторитетные обществоведы, обладавшие «удостоверением» разумного беспристрастного профессионала, резко изменило темп нарастания кризиса в культуре.

Тогда было сказано с самой высокой трибуны, что главное в перестройке экономики – «радикальное изменение отношений собственности». Более подробных объяснений не было. Люди искали разъяснения ученых. Появилась серия статей видного юриста, председателя комиссии Верховного Совета СССР, член-корреспондента АН СССР С. С. Алексеева. Его первое разъяснение было таково: необходимо «совершить воистину революционный акт – передачу всех, без исключения, государственных имуществ тому, кто только и может в Советской стране ими обладать, Советам».

Слово ученого внушало страх. Представляете себе баллистические ракеты на балансе Рязанского облисполкома? Или кусок проходящей по его территории железной дороги? Призывы к муниципализации инфраструктуры и техносферы огромной страны на пороге ХХI в. казались мистификацией. Сейчас это забыто, а тогда это усилило дестабилизацию общественного сознания.

Второй тезис объяснял беды нашей экономики господством наемного труда. В его ликвидации автор предлагает следовать… опыту капиталистических стран. По его мнению, капиталистическое хозяйство потому и эффективно, что «там, по сути, произошло преобразование собственности… вызрели новые элементы, так или иначе выражающие общественное начало, участие тружеников в распределении дохода». И это слово ученого сильно удивило.

С.С. Алексеев даже утвеpждал, что на Западе давно нет частной собственности и эксплуатации, а все стали коопеpатоpами и pаспpеделяют тpудовой доход. Казалось невеpоятным: член-коppеспондент АН СССР наверняка знал, что на тот момент в США 1 % взpослого населения имеет 76 % акций и 78 % дpугих ценных бумаг. Вот сводка в «Нью-Йорк таймс» от 17 апреля 1995 г.: 1 % населения США владеет 40 % всех богатств (включая недвижимость и пр.).

А вот данные из переведенной на русский язык книги: «Наиболее богатые 0,05 % американских семей владеют 35 % всей величины личного имущества, в то время как имущество “нижних” 90 % домашних хозяйств составляет лишь 30 % его совокупной величины» [80, с. 358]. Так что десяток акций, котоpые имеет в США кое-кто из pабочих, – фикция вpоде ваучеpа Чубайса. Зачем такая наивная пропаганда ученому?

Странно было слышать от народного депутата сетования на социальную защищенность трудящихся СССР. Он пишет: «Наемный труд, неэффективный и сам по себе, становится – как это ни странно – еще менее эффективным в результате повышенной его юридической и социальной защищенности».

Как все это понимать? Куда мы идем? Ведь эти статьи были изданы тиражом в несколько миллионов.

С.С. Алексеев приводит такое высказывание С.Н. Федорова (известный хирург-офтальмолог): «Наемный труд должен быть запрещен повсеместно». Тут даже идея сплошной коллективизации бледнеет. Что же у нас будет за экономика? Это можно было бы принять за шутку, если бы речь не шла о жизненно важных для страны вопросах и если бы это писал не столь высокого ранга ученый.

С.С. Алексеев открывает «сокровенную тайну социализма». Она, оказывается, в сдаче в аренду всех госпредприятий. Причем их не надо сдавать в аренду трудовым коллективам, потому что они не являются «свободными ассоциациями производителей». Трудовые коллективы – это «аморфные соединения людей, связанных друг с другом в основном лишь местом работы, не имеют устойчивых общих интересов». Значит, в аренду сдавать только кооперативам или частным собственникам.

Все это – мифы! Неужели ученый, предлагая кардинальное изменение всей нашей социально-экономической системы, не знает «альтернативной экономики» Запада с арендой, кооперативами и «народными предприятиями»? Все эти формы маргинального уклада отличаются высокой интенсивностью труда и более низкой зарплатой. Что он рекомендавал советскому обществу!

Мифологична и трактовка С.С. Алексеевым роли государства в экономике: «Наемный труд связан с присвоением результатов его другим субъектом… У нас-то кто присваивает? Ответ один: гигантский монополист, каковым является государство».

Казалось, что эта примитивная идея отошла в прошлое с перехлестами первых лет перестройки. Нет, она развивается в статьях ученого.

С.С. Алексеев призывал вспомнить «справедливые слова» Анджея Вайды: «…чем люди живут беднее, тем они более алчны». Это и есть жесткий классовый подход, но теперь он проникнут ненавистью к беднякам. И все это печаталось под девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Вся эта серия странных идей не была просто плодом размышлений личности С.С. Алексеева – личности тогда были увлечены лихорадочным производством идеологем целого интеллектуального сообщества. Кто-то удержался, других унесло потоком, включая выдающихся и даже великих ученых. Поддерживала напор этого потока мощная машина – для статей С.С. Алексеева были предоставлены страницы «Правды», «Известий», «Литературной газеты».

Гражданам не было возможности обдумать и обсудить все эти идеи. Вот, газеты 7 сентября 1989 г. сообщили, что в сентябре депутатам будут представлены проекты, содержащие «непривычные нам дотоле понятия – рынок труда, банкротство убыточных предприятий…».

Переход к «непривычным нам дотоле понятиям» – шаг принципиальный. Используемые категории и понятия тесно связаны со стоящим за ними содержанием. Если под лозунгом «Больше социализма!» начинаем устраивать рынок труда, то это означает отказ от принципа «от каждого – по способностям, каждому – по труду». Но такие вещи нельзя делать тайком, без объяснения и обсуждения – особенно в среде ученых.

Что означает понятие «рынок труда»? Что общество не гарантирует каждому человеку рабочее место: он выносит свою рабочую силу на рынок, а там как повезет. Право на труд исчезает. Рынок – стихийный регулятор, купля-продажа свободная, цена на рабочую силу определяется спросом и предложением.

Банкротство убыточных предприятий – нормальное явление в рыночной экономике, цена определяется рынком. Но как можно закрывать «убыточные» предприятия, если цену на их продукцию и их рентабельность установил не рынок, а Госплан и Госкомцен? И как можно все это предлагать, не дав прогноза последствий? Казалась дикой сама идея ликвидировать в сентябре общественные институты, к которым население привыкло и приспособилось за 70 лет (это 6 поколений!), и навязать ему институты, в которых не разбираются даже авторы этого проекта.

Уже только приготовления к «рынку труда» создали социальную пороховую бочку (конкретно первый кровавый погром в Сумгаите). В той же статье в «ЛГ» зампредседателя Госплана Л.Б. Вид сообщал, что за прошлый год «хозрасчет, сокращение капитального строительства высвободили из народного хозяйства миллион человек, главные же сокращения впереди. В стране сегодня нет работы в целых районах, и это не только Средняя Азия. Целый город Надым остался без работы, как и строители десятков ГЭС, трассовики на тысячах километров магистралей».

Наступает бедствие – и такой тупой, дремучий произвол в социальной сфере! Ну как это можно назвать наукой? Ведь невозможно было предположить, что обществоведы, которые разрабатывали этот проект, выполняли задание теневых и криминальных групп, которые готовились к приватизации.

Почему же вдруг потеряли работу «строители десятков ГЭС, трассовики на тысячах километров магистралей»? Потому, что сообщество обществоведов стало убеждать власть и общество прекратить большие программы инфраструктурного строительства. Рынок сам решит! Ряд ученых тиражировал миф, будто строительство «рукотворных морей» и стоящих на них ГЭС было следствием абсурдности плановой экономики и нанесло огромный ущерб России.

Наглядным примером служит приватизация промышленности. В 1992 г. группа ведущих мировых экспертов (социологов и экономистов) под руководством М. Кастельса (США) посетила Москву. Она провела интенсивные дискуссии с членами Правительства Российской Федерации, в том числе с Г.Э. Бурбулисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным.

В качестве экспертов с российской стороны выступали профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А. Ядов. После отъезда группа иностранных экспертов составила доклад Правительству России, который был опубликован только недавно, хотя там нет ничего секретного.

В докладе эти эксперты критикуют доктрину приватизации и, изложив свои аргументы, напоминают хорошо известные вещи: «Рыночная экономика не существует вне институционального контекста. Основной задачей реформаторского движения в России сегодня является в первую очередь создание институциональной среды, т. е. необходимых условий, при которых рыночная экономика сможет функционировать. Без подобных преобразований рыночная экономика не сможет развиваться, не создавая при этом почвы для спекуляций и воровства. То есть создание эффективной рыночной экономики принципиально отличается от простой задачи передачи прав собственности от государства и старой номенклатуры к успешным частным управляющим… Культура куда важнее масштабов приватизации».

Они так характеризуют общности, которым в ходе приватизации предполагалось передать основную массу промышленной собственности: «В настоящий момент все они так или иначе демонстрируют паразитическое поведение, их действия носят не инвестиционный, а спекулятивный характер, свойственный в большей мере странам “третьего мира”… Такая ситуация характерна скорее не для зарождающегося, а для вырождающегося капитализма. Фактически идет процесс передела накопленной собственности, а не создание нового богатства. В этих условиях исключительно либеральная экономическая политика, основанная на непродуманной и неконтролируемой распродаже государственной собственности, обречена на провал, что приведет лишь к усилению власти спекулятивных групп в российской экономике».

И вот общий вывод: «Резюмируя все сказанное, мы утверждаем, что существующая концепция массовой приватизации является главной ошибкой, которую Россия может совершить в ближайший год реформ» [85].

Несомненно, Кастельс, Турен и их коллеги-эксперты высказали принципиальные и важные концептуальные суждения о начавшейся в России приватизации. Их предупреждения быстро получили эмпирические подтверждения. Ведущие российские социологи были ознакомлены с их суждениями в ходе прямой дискуссии. Они знали и выводы, и аргументы комиссии экспертов – но от широких кругов обществоведов, не говоря уже об обществе, это знание было скрыто.

Это было признаком распада профессионального сообщества обществоведов.

Разрыв коммуникаций и распад сообщества обществоведов

В начале 1990-х гг. раскол сообщества обществоведов приобрел новый характер. В годы перестройки оформились две политизированные группы, которые вели полемику без диалога. «Молчаливое» большинство выжидало развязку, хотя радикальные реформаторы попрекали его за конформизм и скрытую враждебность. На I съезде народных депутатов СССР 27 мая 1989 г. Ю. Афанасьев (видный идеолог, историк и ректор историко-архивного института, а затем РГГУ) заклеймил его как «агрессивно-послушное большинство»[24]24
  Примечательно, что в день смерти Ю. Афанасьева другой «прораб перестройки» Н. Травкин написал: «Ушёл Ю. Афанасьев, автор фразы агрессивно-послушное большинство. А это БОЛЬШИНСТВО осталось и стало ещё агрессивнее…».


[Закрыть]. Но в тот момент разрыв коммуникаций между частями интеллигенции, включая обществоведов, был понятен: политическая власть не допускала диалога, поскольку приближалась кульминация антисоветской революции и антагонизм крайних общностей был очевиден.

Их установки и тезисы были несовместимы. Иногда в секторах и отделах по вечерам сходились старые товарищи – «реформаторы» и «консерваторы», спонтанно возникали лихорадочные, надрывные разговоры. В основном говорили реформаторы: откровения, «обильные, страстные речи», множество метафор и туманных аллегорий, странных аналогий. Эти разговоры оставляли тяжелый осадок, ощущение беспомощности – десять лет работаешь рядом с человеком, близким и рассудительным, и вдруг он заговорил как инопланетянин. Ничего похожего на совещания бригады сотрудников, какие регулярно происходили еще 4–5 лет назад. И тогда были расхождения и конфликты, но в основном они были в границах рациональности и помогали лучше понять проблему.

После ликвидации СССР и его политической системы ситуация принципиально изменилась. Власть декларировала переход к конструктивным реформам, и даже убежденные оппоненты доктрины реформы из среды обществоведов скрепя сердце стали готовиться к обсуждению конкретных шагов с целью минимизировать ущерб от радикализма победителей.

В течение 1992 г. были интенсивные контакты с коллегами в США, Западной и Восточной Европе, в Латинской Америке и с учеными Китая. Было много ценных бесед и предложенным нам текстов, много наших докладов и тоже текстов. Видные ученые (и левых, и правых направлений, включая советологов США) с большим участием и тревогой обсуждали альтернативы реформ в России, предупреждали о рисках, указывали на ошибки, которые они считали очевидными, исходя из опыта и Запада, и развивающихся стран. За этот год мы сильно продвинулись в понимании и советской системы, и причин ее кризиса.

Каков же был результат попыток начать диалог дома? Нулевой! Не только не было возможности завязать с коллегами и даже бывшими друзьями связный обмен тезисами и аргументами, но и нормальные вопросы вызывали странную агрессивную реакцию. Довольно большая общность образованных людей была в состоянии эйфории от эфемерной политической победы, которая запустила лавинообразный процесс кризиса. Сейчас можно сказать, что это состояние было похоже на то, что творится в последние два года в политической элите Украины. Разница в том, что в первую половину 1990-х гг. в России это случилось и в среде интеллектуалов общественных наук, ставших частью власти.

Американские эксперты А. Эмсден и др. пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [76]. Понятно, что мало кто шел на конфликт, пытаясь открыть дискуссию. Так методологическая основа, заложенная «шестидесятниками», в конце 1980-х гг. стала господствовать в обществоведении, поскольку ее адепты опирались на административный ресурс, обеспеченный новой политической властью. Эта господствующая группа получила монополию на образование новых поколений обществоведов и, таким образом, стала диктовать методологические нормы. Постепенно устоялось и жестко контролируется современное состояние сообщества обществоведов в целом, как мейнстрим.

Была ликвидирована внутренняя информационная система обществоведения! Это было фундаментальное пороговое явление. Инкубационный период вызревания этой трансформации системы сообщества обществоведов длился примерно пять лет.

Научное сообщество является модельным случаем общности, деятельность которой с необходимостью требует гласной фиксации очень многих ее следов – идей, объяснений и программ. Профессиональное сообщество – коллективный субъект деятельности в своей области, в нашем случае обществоведения. Слово «сообщество» указывает, что имеется некоторая общая основа, которая объединяет эту группу. Ее объединяет прежде всего общая когнитивная структура – система категорий и понятий, научные факты, теоретические представления и комплекс исследовательских методов. Эта структура подвижна, но ее развитие упорядочено, пока не происходит системный кризис.

Вторая связующая сила – система общих ценностей и норм. П.А. Сорокин, говоря об интеграции и распаде сообществ, исходил из того, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества – моральное единство людей или разложение общей системы ценностей».

Третья система сообщества, которая соединяет все его элементы между собой и с внешней средой, – информационная.

Крах этой системы, как отказ нервной системы, сделал недееспособной и когнитивную, и ценностную системы нашего обществоведения. Стало понятно, что сообщество распалось. Обмен сообщениями, мнениями и идеями стал происходить в кулуарах, в малых группах «своих» и не был доступен для сообщества. Невозможно было представить себе открытый научный семинар или совещание, где бы ведущие обществоведы (высшей категории и доктора наук) всерьез обсуждали главные проблемы постсоветских обществ. Как будто на обсуждение реальности, в которой оказалось российское общество, было наложено табу.

В результате на месте профессионального сообщества, пусть с неадекватной современной сложности когнитивной структурой, осталось два рыхлых сгустка «туманности» с различными ценностными системами и методологическими платформами, то есть неспособными вести диалог. Одна «туманность» считается мейнстримом (близка к власти, щедро финансируется и контролирует образование и информационную инфраструктуру). Другая «туманность» маргинализована, ведет катакомбную интеллектуальную деятельность и пока не может соединить в сеть множество малых групп, которые пытаются запустить переход «хаос – порядок» в парадигме, альтернативной мейнстриму. Основная часть образованных людей с дипломами специальностей в социальных науках, получивших рабочие места в обществоведении, существует, скрывая свои установки и ценности под масками конформистов.

Для иллюстрации приведем эпизод принципиальных расхождений в представлении проблем всего общества, но в диалоге большинству было отказано.