Текст книги "Сыр в мышеловке. Минипамфлеты, рассказы, очерки"

Дашка

Оккупанты

Отец Даши пришел с работы немного позже обычного.

– Вася, ты чего сегодня припозднился? – Марина вопросительно посмотрела на мужа, она жарила котлеты, которые очень любила Даша.

– У тебя стопроцентная женская память, сегодня же десятое число, сегодня ваш папка с капусткой пришел! – в своей излюбленной шутливой манере поведал Василий.

– С какой капусткой? – оторвалась от телека Даша.

– С самой что ни есть хрустящей! – Василий сел за стол и принялся дегустировать котлеты жены.

– Послушай, Вась, они совсем уже обнаглели, вычетов больше, чем получки! Кормим, кормим кого-то, а кого, не знаем.

Марина внимательно разглядывала жировку и хмурилась.

– Ладно тебе ворчать! Учителям надо? Надо! Врачам, армия там, ну, и этим лоботрясам из разных министерств, им, конечно, необязательно, но они, как узаконенный рэкет, нагнули нас и любят.

Василий с семьей жил на юго-востоке Эстонии, работал на шахте и, в общем-то, был, как говорится, потомственный шахтер. После Второй Мировой отец Василия по комсомольскому призыву поехал восстанавливать и строить новые шахты, создавать сланцевую отрасль Эстонской ССР, потому как был отличным шахтером-проходчиком в шахтерском городке Горловка, в знаменитом Донбассе. Да так и остался жить на новом месте, получил квартиру, женился и продлил свой род появлением на свет Васьки.

Обычная история из жизни советских людей, которые миллионами перемещались по стране в зависимости от того, как развивалась многоотраслевая промышленность Советского Союза.

К моменту распада великого многонационального государства Михаил, так звали отца Василия, заработал льготную пенсию и уехал в Горловку, где жила его старушка-мать, а Василий, прошедший весь путь становления личности в теперь ставшей ему родной Эстонии, остался и продолжал дело отца. После окончания горнодобывающего техникума работал на той же шахте и дослужился до мастера смены.

Уже в зрелом возрасте у Василия родилась дочка, в которой он души не чаял, в 2012 году Дашке исполнилось пять лет.

Это была славная, любознательная девочка, она ходила в детсад с языковым погружением, где часть детей были русские, часть – эстонцы и общение с воспитателями также было частично на русском, частично на эстонском. Такие детсады, пожалуй, лучшее из экспериментов по интеграции русскоговорящих в эстонское общество.

– Папочка, – присев на колени к отцу, начала свой регулярный опрос Даша, – скажи, а кто такие оккупанты?

Василий удивленно посмотрел на Дашку.

– А кто тебе такое слово сказал, а? Доча, давай выкладывай.

– Это Мартин. Я первая села на лошадку, а он стал меня стягивать.

– Ну, и стянул?

– Нет, я крепко держалась, а он тогда сказал, что мы оккупанты и должны ехать в свою Россию и там командовать.

– Да ты не слушай его, он сам не понимает, что говорит. Он еще, как ты, маленький и глупый и говорит всякую глупую всячину.

Дашу удовлетворил ответ отца, и она побежала в свою комнату играть в куклы. Мартин жил в доме напротив, года два назад его семья приехала в Йыхви откуда-то с юга Эстонии, отец его был чиновник, работал в отделе культуры городской управы, состоял в национально-патриотической партии и редактировал пару газет, выходящих на двух языках. Как-то раз в субботний погожий денёк Мартин с отцом вышли в город, отец пообещал его сводить на аттракционы в большом торговом центре. Проходя мимо остановки, Мартин увидел толпившихся мужчин, одетых непразднично, как его отец, лица у них были по большей части невеселые, и говорили они на чужом для Мартина языке. На Мартина они произвели какое-то гнетущее впечатление. Подъехал старенький автобус, и толпа исчезла внутри него. Мартин не знал, что шахты работают круглосуточно, и вахтовые автобусы каждый день, без выходных, забирают рабочих на смены.

– Кто эти люди? – поинтересовался он у отца.

– Оккупанты. – не раздумывая, ответил отец.

– А кто это оккупанты? – переспросил малыш.

– Это русские, сынок, вот подрастешь, тогда все точно и узнаешь.

С тех пор у Мартина четко отложилось в его детской головке, что русские – это оккупанты.

Юхан, отец Мартина, подумал и еще раз утвердительно повторил:

– Да, оккупанты…

В его памяти всплыли воспоминания из жизни семьи в Красноярском крае, куда они были депортированы после Второй мировой. Жили они там не совсем уж плохо, потому как эстонцы – трудолюбивый, основательный народ и по прибытию на место назначения не опустили руки от потрясения, а наоборот, засучили рукава и привели в порядок то немногое, что им выделили.

Русские приняли чужаков настороженно и враждебно, как-никак врагов народа привезли, но позже сибиряки стали относиться к ним более дружелюбно, так как могли отличить заблудшие души от продавших свои безвозвратно, также специфика севера, где суровые условия сближают людей и делают их космополитами, повлияла на дружелюбие.

Депортация – это явление, которое можно понять, осознать только при способности перевоплотиться и представить себе четко, как к тебе приходят в дом чужие люди с оружием и дают тебе время 24 часа на сборы. Как тебя конвоируют вместе с такими же, как ты, сажают в «товарняк» и везут в неизвестном направлении. Везут неделю, а то и две, без каких-либо условий, а потом привозят в дикие края, почти на пустое место. Если бы это наказание касалось только конкретного виновного, человек переваривает такие катаклизмы, но, если наказывают безвинных детей, жен, стариков-родителей, процесс приобретает совершенно другой смысл и становится чуждым нашей природе. Именно в это время рождается ненависть, именно не проходящая, именно на генном уровне, как возмездие за сотворенную несправедливость. Эта ненависть и является мощным оружием для манипуляторов человеческим сознанием.

Юхан был жертвой манипуляций, и почвой для них как раз и была та самая ненависть, что сидела глубоко в нем, впитанная с рассказами его отца. Истинные инициаторы такого наказания и исполнители давно покоятся на кладбищах, а вся энергия гнева, покоящаяся в потаенных уголках сознания, которая должна принадлежать им, этим самым затейникам, в руках манипуляторов ловко направляется на невинных людей, обосновывая справедливость этой ненависти только лишь общей национальной принадлежностью этих людей с истинными виновниками.

Автор этого уродливого явления, как депортация семей, явно просчитался, он не учел того, что с момента насилия над детьми и женами у человека начинается его маленькая отечественная война, в его душе и сознании, и она всегда справедлива и оправдана. Ну, а авторы манипуляций вытаскивают из старых сундуков уже всеми позабытую память, одевают ее в новые, не по размерам уродливые одежды, отчего она выглядит нелепой, и заставляют ее работать, направляя эту пропахшую нафталином память – ненависть на таких же безвинных детей и жен, забывая про маленькую отечественную войну, которая сидит в каждом из нас, и которую мы готовы развязать, если наши семьи, связанные узами крови, будут в опасности.

– Ну, что, Маришка, слышала, кто мы такие? – в шутливой форме произнес Василий после Дашкиных вопросов. – Собирайся, пойдем занимать теплые места в городской управе, я мэром, ты секретарем, мы же оккупанты, а они для того и оккупируют, чтоб рулить и руководить, ну, и подбивать, так сказать, нарубленное и наруковоженное.

– Шутки шутками, но уже не смешно, честно говорю, если бы знала, что так будет, ни за что не отдала свою подпись за отделение. Думали, все: теперь заживем, теперь все состоятельными станем, а потеряли и последнее, за что наши деды в революцию погибали.

– Согласен, Мариша, те ошибки, которые высокопоставленные коммунисты совершили, были легко исправимы, а то, что сейчас, уже, пожалуй, не исправить, новую революцию, просто, некому делать. Мозги новому поколению правящий класс так обработал, что скорее мы опять в рабовладение вернемся, чем продвинемся вперед, к всеобщему благу и счастью.

– Тут отец звонил, просит, чтобы приехали, он себя неважно чувствует, а там все-таки дом, огород. Опять же ты, надеюсь, поняла, что перспектив здесь у Дашки ноль, мы здесь только как рабсила интересны, а там всё-таки своя среда, да какой никакой шанс продвинуться есть.

– Ладно, Вася, подумаем на эту тему не сегодня, попозже.

Марина подошла к мужу и прижала его голову к груди, ласково гладя тронутые сединой, но еще густые темные волосы. После основательного анализа, где Василий с Мариной тщательно взвесили все «за» и «против», Василий записался к директору шахты на прием.

Директор Отто Антонович был назначен на эту должность давно, еще при Советском Союзе, где карьерный рост определяло хорошее образование и личные заслуги при освоении профессии от рядового до командующего. Он принадлежал к другой части эстонцев, которых было намного больше, которые не подпадали под категорию враг народа, и жизнь их текла по тем правилам, по которым жил весь Союз.

– Тэрэ, тэрэ, Василий. – Отто Антонович встал и протянул руку Василию.

– Ну, рассказывай, что стряслось, как Миша там поживает? Мы же с ним не одну тысячу тонн на верх подняли.

– Спасибо, Отто Антонович, у него все в порядке, следит за хозяйством, но устает уже, не справляется. Кстати, когда по телефону общаемся, всегда вас вспоминает, приветы передает.

– Спасибо, Василий, ты от меня ему тоже передавай, но ты, я думаю, не только приветы передать пришел, так что выкладывай, что там у тебя. Василий достал листок с просьбой на увольнение в связи с переездом на новое место жительства и подал его директору.

– Что-то не верится мне, что ты только из-за отца переезжать собрался, ты же у нас на хорошем счету, да и зарплата неплохая. – директор внимательно посмотрел на Василия.

– Да нет, Отто Антонович, из-за него в первую очередь, ну, и из-за дочки. Чужими мы здесь стали, и не просто чужими, а нежеланными чужими. Как пасынки у злой мачехи, ладно еще мое поколение, по инерции живем, потому как многие эстонцы такие, как вы, еще есть, а новое поколение подрастает и приходит, они уже люто нас ненавидят.

– Ладно, Василий, ладно, понимаю тебя, хочу сказать: не стали вы такими, а делают из вас таких искусственно, безосновательно, мне это самому противно, да ничего поделать не могу. Эти молодые бройлеры в политике только о себе и думают, да им на все наплевать, продать готовы даже мать родную, комфорт и потребление без ограничений, за это они готовы и петь, и плясать под чужую дудочку 24 часа в сутки.

Директор подписал Василию заявление, пожелал всего хорошего и пообещал принять обратно на работу, если у Василия не получится с переездом.

Когда за Василием закрылась дверь, он сел в кресло и в очередной раз, глубоко копаясь в своих мыслях, спросил себя:

– Что же мы наделали?

Долго глядел в пасмурное прибалтийское небо и сам себе ответил с удовлетворением, как будто бы наконец-то сформулировал мысль, которая всё крутилась и крутилась у него в голове, а обрела форму только сейчас: «Мы просто освободили себя от настоящей, истинной ответственности за людей и их судьбы, ответственности, которая не давала спать и лишала покоя бывших советских руководителей, а в нынешнем формате каждый ответственен только за себя и для себя, а это большое преступление, это большой грех, когда власть имущие рассматривают людей только как выборщиков для себя, либо как рабов для себя, начинает пропадать искра, которая состоит из любви к ближнему и подогревает такие чувства, как совесть, честь, сострадание.»

Отто Антонович, бывший коммунист, а значит, по определению атеист, советский, а сейчас эстонский действующий руководитель, поймал себя на мысли, что невольно произносит про себя:

– Мой Бог, когда это все прекратится?!

Агрессоры

Даша смотрела в окно плацкартного вагона, на поезде она ехала первый раз, и ей безумно нравился этот процесс. Спокойные разговоры матери с попутчиками о том, о сем, картинки меняющегося заоконного пейзажа, вальяжное неторопливое чаепитие, выходы на перроны незнакомых станций, сопровождающиеся покупками, то пирожков, то вареной картошки – и все это под аккомпанемент мерного перестука колес, а запах… запах, ничем не выветриваемый и присущий всей советской железной дороге, сохранившийся во всех частях когда-то общего монолита с гордой аббревиатурой СССР.

Она ехала вдвоем с матерью, отец ехал на нанятой фуре, сопровождал их, не особо большой, но нажитый честным трудом, скарб, тем более, что в наши времена все стоило денег, а их-то как раз катастрофически никогда не хватало. Они ехали в новую жизнь и не подозревали, что судьба им готовит новые испытания и злоключения.

И тучки, пока еще маленькие, чуть заметные на небесном горизонте, начинают обрастать и набирать обороты, и вскоре готовы превратиться в настоящий ураган. Переезд прошел как нельзя лучше, все доехало в целости и сохранности, и все были живы и здоровы. Радости Михаила не было предела, теперь он точно знал, что старость его будет счастливой и обретшей смысл.

После того, как семья освоилась на новом месте, Василий и Марина устроились на работу, и Дашка пошла в садик, Михаил решил отпраздновать переезд и пригласил на ужин соседей. В гости пришло человек семь: две пары, возраста Василия и Марины, старый друг Михаила и мальчик с девочкой, дети одной из пар, погодки Дашки.

Как всякое застолье, с начальной стадии чинного и степенного разогрева, оно плавно перетекло в более смелую фазу, где начинаются жаркие споры и дебаты на волнующие темы.

– Ну, вот ты скажи, Василь, жалеешь или нет, что переехал к нам? – допытывался друг отца, дядька Саша.

– Жалею, дядь Саш, жалею, я же родился там, учился, работал, женился, дочь сотворил, природа там мне родная. Конечно, жалею! Да Дашку мне еще больше жалко, не будет у нее там будущего, не будет.

– Да ладно тебе, Вась, – покачала головой Наталья, жена Федора, – можно подумать, здесь ей будущее светлое приготовили, здесь вон половина девок на панелях по Европам будущее ищут.

– Поганое вам время досталось, сынок, – Михаил с жалостью посмотрел на молодые пары. – мы тоже с жиру не бесились, но у нас была твердая надежда на лучшее, и не на пустом месте, а у вас и ее отобрали. Я уж не говорю про веру, да нет ее вообще, ну, кому верить, скажите мне, кому? Этим бандитам и ворам, что тянут с нас жилы? Да нет им никакой веры, они врут на каждом шагу, так что не завидую я вам. Поганое время вам досталось, поганое, но вы держитесь, стержень человеческий не теряйте. Михаил поднял рюмку и подмигнул дяде Саше:

– За это и выпьем!

– А я иногда и плачу, вот как и сейчас, – всхлипнула Марина. – но то, что они делают, это бесчеловечно.

– Кто они? – спросила Наталья.

– Ясно кто, кто и здесь, власть, так сказать, имущие, а точнее – загребущие. Оболванили простых эстонцев, те на нас да на Россию реально смотрят, как на самое огромное зло, нас с ними раскололи – не склеить. Постоянно на нас давят и давят, с момента развала Союза и по сей день. И так аккуратно, тихим сапом, тихим храпом, права голосования лишили, гражданство не дали, и это третьей части населения. В гастарбайтеров нас искусственно превращают. Это что, нормально?

Марина отпила глоток шампанского:

– А мы там не квартиры снимаем, а имеем их в собственности, кладбища там с предками, да и благообразную картинку мы тоже с эстонцами создавали: и дороги, и дома, и прочие объекты, чем гордится Европа, и налоги платим, а про промышленность я вообще молчу. Так скажу, к примеру, что если вдруг завтра все русскоговорящие не выйдут на работу, то коллапс обеспечен, а они нас – в гастарбайтеры. Для меня так последней каплей стало обязательное образование на эстонском языке, это вообще наимерзейшее их ноу-хау.

– Почему «ноу-хау»? – спросил Федор.

– Да потому, что такого больше нигде нет, кроме как в Прибалтике. Там, где даже десять процентов населения не титульные, и то образовывают на родном языке меньшинства. Я, как представлю детей, как их на эстонском образовывают, то сразу на выходе дебилов вижу. А свою дочь я не хочу видеть недоразвитой, так поступают только скоты без морали и нравственности.

Марина вытерла проступившие слезы.

– Ну ты у меня разошлась, Маришка, давай-ка успокаивайся.

– Нет, определенно бесовские времена настали. – подытожил Михаил.

Часа через два, спустив давление пара, накопившегося почти у каждого, компания разошлась по домам. Почти через год, как они приехали в Украину, в Киеве произошел очередной майдан, в очередной раз люди, недовольные властью и ее политикой, вышли на площадь выразить свое отношение к тем, кто их не замечает и ни во что не ставит. В очередной раз хитрые и изощренные манипуляторы направили народное недовольство в свое русло, не стесняясь и не гнушаясь ничего. Обман и ложь были основными инструментами, с помощью которых они достигали своих целей.

Первые сводки с революционного поля Василий встречал с энтузиазмом, и где-то с гордостью за народ, который может постоять за свои права, а не раболепно давать себя ошкуривать всяким кровососущим негодяям, облаченным властью. Но вскоре риторика новых лидеров, которые стали отчетливо выявляться и появляться на экранах, стала не очень импонировать ему, соседям, коллегам по работе, то есть всем жителям региона, где он и семья теперь жили. Он вдруг почувствовал, что примерно от этого, только в более мягкой форме, он и уехал сюда, в Украину, опять то же самое.

– Только один язык. Украина – для украинцев, ну, и те, кто во время Второй Мировой зигал – истинные герои. Опять двадцать пять, что за напасть такая, что за злой рок нас преследует, когда же будет конец этому беспределу… – рассуждал про себя Василий, посмотрев очередную порцию новостей.

В городах Донецк, Луганск, Харьков, Одесса, где исторически люди говорили на русском языке и всегда считали себя исторически одним народом с русскими, где в каждой семье кто-то воевал с фашистами, не могли принять то, что предлагала вновь испеченная Киевская власть. В этих регионах прокатилась волна протестов, люди, ободренные примером Киевского майдана, стали проводить референдумы и выбирать самостоятельно свою власть, которая отвечала их чаяниям. Такие выступления стали жестко подавлять, и там, где МВД не справлялось, прибегли к помощи армии и новообразованным нацбатальонам, породив сильнейшее сопротивление народа в виде создания ополчений. Любой маховик войны раскручивается быстро, но остановить его очень тяжело. Он приводит в движение жернова, которые перемалывают людские судьбы и саму людскую плоть, и мукой, которая получается в результате помола, кто-то посыпает головы от горя, а кто-то выпекает печеньки, свойства которых делать еще более мерзкой и без того безобразную сущность этих пекарей, жирующих на людском горе.

Очередной минометный обстрел застал семью Василия за ужином, Марина наварила картошки, полила ее подсолнечным маслом и нарезала хлеб. Масло, сыр, колбаса сейчас стали роскошью, и питались они, в основном, за счет своего огорода и запасов с него же.

– Ладно, девочки, быстро собирайтесь, доужинаем в погребе.

Сейчас погреб превратился в бомбоубежище, впритирочку они там умещались вчетвером: Василий, старик-отец, Марина и Дашка.

– Папа, а долго еще нам терпеть?

Василий посмотрел на дочку, глаза их встретились, у одного они были полны любви и жалости, а у другой какого-то детского непонимания, перемешанного со страхом. Два вопроса: по одному в каждом глазу, большому и с надеждой. В этот раз Василий не стал ей отвечать, как всегда: Потерпи, мол, дочка, скоро. А твердо сказал:

– Очень скоро, – и добавил. – мы постараемся.

Василий собирался вступать в ополчение, но всякого рода обстоятельства откладывали этот момент, а теперь, после дочкиного взгляда, Василий точно знал, что отсиживаться и давать в обиду свою семью и память о своих предках он не даст никому. Он точно знал, что его дело правое и зло, которое пришло к ним в дом, должно быть наказано. Минометный обстрел стал утихать и вскоре совсем затих. Марина предложила заночевать в погребе, в тесноте, зато без дерганий и прислушиваний.

Ранним утром Марину разбудило куриное кудахтанье и приглушенные голоса: во дворе кто-то явно крал их кур, которые были им и завтраками, и обедами, и ужинами.

– Вася, проснись! Слышишь, кто-то наших кур крадет.

– Да не сплю я! Думаю, освободители пожаловали, проголодались, небось. – зло и иронично, быстро одеваясь, ответил Василий.

Они услышали, как сорвали дверь с крючка и в дом вошли чужие люди, раздался голос:

– Ну, шо? Хто тут живой, подай голос.

– Здесь мы, в погребе, от мин прятались. – открывая люк подпола, ответил Василий.

– Ну-ка, давай вылазь по одному, агрессоры-террористы! – осклабился здоровенный детина в камуфляже.

– Ну, сказывайте, хозяева, любите Украину или нет?

– Да любим не меньше твоего, – ответил дед Миша. – отец мой за нее и воевал, за нее и погиб.

– А раз так, так давай, дед, скажи «Слава Украине!», да погромче.

– Мне не зазорно славить Украину, а скажу, как могу, кричат только петухи по утру, так вот «Слава Украине и ее достойным сынам, которые ей эту славу добывали!», и ты, Васек, славь Украину, и ты, Марина, не зазорно это.

– Молодец, дед! А теперь героев пославь, давай-ка «Слава героям!» – не унимался дружок бугая в таком же камуфляже.

– А кто для тебя герои-то? – внимательно глядя на нацгвардейца, спросил дед Миша.

– Ты, дед, дурачком не прикидывайся. Степан Бандера – наш герой, и соратник его верный, Шухевич. Они для каждого настоящего украинца истинные герои и по сей день помогают нам отделять истинных от ваты и колорады. А теперь быстро! Хором! «Слава героям!»

Дашка, испуганная и привыкшая слушаться взрослых, тоненьким голоском пропищала: «Слава героям!». Сама того не понимая, она слегка разрядила накалявшуюся обстановку.

– Молодец, девка, настоящая украинка, да ты не бойся! – потрепал за волосы Дашку один из камуфляжей. – А вот папка твой да дедка ничего не понимают. Но ничего, мы им лекцию про патриотизм прочитаем, и они тоже будут молодцы, как ты. Как звать-то тебя?

– Даша. – пролепетала девочка, интуитивно она понимала, что это нехорошие дядьки, она это чувствовала, и ее это тревожило.

– Ну, что, Дашутка, ты тут с мамкой дома сиди, а мы пойдем во двор дедке твоему, да папке лекцию читать. Давай на выход! – и бугай подтолкнул Василия и деда Мишу к выходу.

– Хлопцы, что вы удумали, они же простые работяги, никакими политиками не занимаются, отпустите их! Богом вас прошу! – запричитала Марина. Дашка, почувствовав что-то неладное, заплакала навзрыд.

– У вас же тоже дети и матери с отцами есть, побойтесь Бога! – продолжала причитать Марина.

– Угомонись, баба, все будет в порядке! – пообещал тот, который пощуплее. Во дворе шарились еще двое, патриотично настроенных.

– Петро, кроме кур, у их и взять нечего! Слышь, голодранец, посворачивай всем курам головы и побросай в БМПэшку! – приказал один из тех, что шарился во дворе.

Василий, помрачневший, стоял как вкопанный.

– Отдай им кур, сынок, проживем как-нибудь, – дед Миша сам пошел в курятник и свернул голову первой попавшейся курице. Василий сделал, что просили борцы с террористами и присел рядом с отцом.

– А ну, подъем! Ты, дед, за самогонкой, а ты – за огурцами, и быстро-быстро! Нам двигаться уже надо, таких, как вы, неблагодарных, дальше освобождать.

– Слышь, Петро, – Петро, по всей вероятности, был среди них старший. – слышь, Петро, я ковер у них заберу, понравился мне.

– Та забирай, раз понравился.

И бритый, с чубчиком на манер запорожских казаков, заскочил в дом и вытащил ковер.

Откуда ему было знать, что ковер был дорог Василию как память о друге-туркмене, с которым он служил в армии, а после приезжал к нему в гости в Ашхабад, где ему и подарили ковер, в складчину, все многочисленные родственники друга.

– Ну, а теперь на посошок, хлопцы, идите сюда! – Петро позвал своих бойцов, обнявшись за плечи, четверо взрослых мужиков стали приподниматься на носки и опускаться на пятки, приговаривая:

– Кто не скачет, тот москаль, кто не скачет, тот москаль… – при этом лица их преобразились и с каждым таким скачком наполнялись ненавистью и какой-то бесноватостью.

– Мы кому говорим: «кто не скачет, тот москаль»?! – как бы приглашая прыгать, повышенным тоном приказывал старший Василию с отцом.

– Вот мы вас и определили, раз не скачете, значит, москали, значит, террористы, агрессоры, – подвел итог Петро, глядя на не отрывающих от земли ног отца и сына. – Грицько, давай-ка их на задний двор.

На заднем дворе Василия с отцом поставили силой на колени, завязали глаза. Какой-то хаос в голове мешал Василию сосредоточиться, и всё происходящее, до завязывания глаз, происходило как во сне, но теперь, когда он не видел происходящее, мысли его сосредоточились на Дашке. Она представилась ему смотрящей на него большими любопытными глазами и улыбающейся.

– Ты, мой ангелочек. – прошептал Василий.

Дальше прозвучали выстрелы. Но ни боли, ни перемещения в мир иной Василий не почувствовал, он четко слышал голоса уходящих, как завелась БМП и звук ее двигателя удалялся… Он понял, что жив.

Василий снял повязку и увидел отца, их не расстреляли. Василий помог отцу встать и, обняв его, добраться до дому. Ноги не слушались старика, и он еле-еле их передвигал. Уже засыпая, Дашка спросила отца:

– Кто такие агрессоры и почему дядьки нас так называют?

Василий задумался, а потом уверенно сказал:

– Бесы их попутали, дочка.

Герои

Марина сидела после работы на кухне и машинально смотрела телевизор, он ее как-то отвлекал и не давал замыкаться в себе, она сидела в черной косынке, которую ей пришлось надеть месяц назад.

Прошел год, как они с Васей похоронили отца, старик сильно сдал после псевдорасстрела, и через три недели после появления незваных гостей скончался. После поминок, как его не уговаривала Марина, Василий записался в ополчение и пошел отстаивать свою правду. И вот, месяц назад, сосед, живущий через дом, принес Марине трагическое известие о гибели мужа.

Единственная, кто не дал Марине впасть в небытие, была Дашка. Собрав все свои остатки воли и последние силы в кулак, Марина сосредоточилась на дочке, понимая, что ей очень необходима материнская поддержка и пример, который показывает, как необходимо не распускаться и переносить невзгоды, и в огромной любви. Конечно же, на Дашку сильно повлияли последние события, и ребенок замкнулся в себе, как-то повзрослел и тяжело переваривает все происходящее. Она с дочкой стала часто ходить в церковь и много ей рассказывала про Бога, про то, какой он хороший и справедливый, и про то, что дедушка и отец сейчас у него на небесах, сверху видят ее, Дашку, и поэтому ей надо всегда быть умничкой, поменьше хмуриться и морщить свой лобик.

По телеку транслировали новости Украины, дикторша презентовала новую передачу о героях Украины, сообщала, что сегодняшний репортаж будет о герое АТО, проживающем где-то на западе. Марина уже потянулась к пульту выключить телевизор, как на весь экран появилась довольная, улыбающаяся физиономия лысого с чубчиком, одного из тех, по чьей вине умер свекор Марины, дед Миша.

– Заходите, заходите, гости дорогие! – радушно встречал киногруппу герой. – Вот так мы и живем, садитесь за стол, угощайтесь, спрашивайте, у меня от людей секретов нет.

– Пожалуй, наш первый и главный вопрос: за что Вы получили звание Героя Украины?

– Та вы знаете, дорогие мои, это звание, пожалуй, можно дать каждому, кто не щадит себя и защищает нашу Родину от этих агрессоров и террористов, которые, как колорадские жуки, уничтожают наш огород.

– Видно, наш герой скромен, – прервала его ведущая. – а вот мы знаем, что Грицко, не щадя своей жизни, один сдерживал атаку превосходящего в количестве врага и дал нашим хлопцам выскочить из окружения без потерь. Вот такой он, наш герой!

Потом еще много задавали вопросов про нелегкую жизнь защитников Украины, о быте, о плохом снабжении, была критика правительства, объектив камеры выхватывал и родню героя, и его быт, в какой-то момент камера скользнула по полу хаты и Марина узнала свой ковер, который у них почетно висел на стене, а теперь по нему ходили и топтали его, как растоптали их с Василием жизнь.

Марина тихо, протяжно завыла, и этот, даже не похожий на человеческий, вой был выплеском накопившейся боли и обиды за все происходящее с ней. В этот вечер Марина твердо решила уехать, ей просто необходимо было, как можно быстрее, сменить обстановку.

Благая весть (Евангелие) от Иоанна

Приближался праздник Пасхи, это чувствовалось по общему оживлению, лица у людей освободились от повседневных проблем и стали светлее от улыбок, торговля продуктами оживилась, и храмы были переполнены прихожанами, слушающими проповеди и славящими Всевышнего. Много было и пришедших из близлежащих поселений. Все надели праздничные одежды, отчего толпа выглядела нарядно-пестрой, а не серой, будничной.

Одна явно неместная группа направлялась к храму, один из мужчин, шедший в этой группе, отличался от своих друзей. Иешуа, так звали мужчину, был высоким, стройным, лет тридцати, но не только его статность заставляла прохожих оглядываться на него и провожать долгим взглядом. Какой-то светлый взгляд, сочетающий в себе какую-то детскую наивность и в то же время несущий в себе основательную мудрость пожилого философа, заставлял, встретившись с ним, желать обязательно увидеть его еще раз.

И впрямь, Иешуа был уже известен в Иудее как просветитель и учитель, как миссия, указывающий путь заблудшим и не ведающим. Слава о нем уже была неотъемлемой, и число его учеников и верящих ему росло и росло.

– Иешуа, ты посмотри, сколько людей у храма! – восторженно сказал один из учеников.

– Да, я вижу, мне очень приятно, что люди чтят Отца моего. Вот и мы с вами поговорим с ним и откроемся ему. Храм – это лучшее место для этого. – с этими словами Иешуа, слегка пригнувшись под аркой, вошел во внутренний двор храма.

Во дворе стоял базарный гомон, торговцы продавали скот, шумно рекламируя свой товар, чуть подальше стояли столики-банки менял-ростовщиков, которые не в ущерб себе меняли деньги. Кто-то продавал птицу: кур, индюков, голубей. Запах стоял соответствующий.

Вперед ушедшие ученики в какой-то момент поняли, что пробираются к храму одни.

– А где учитель, где он?

Ученики не заметили, что Иешуа, войдя во двор, так и остался стоять на месте. Таким его еще не видели, весь его вид выражал крайнее недовольство, он смотрел, не отрывая взгляда, в сторону ростовщиков. За одним из столиков – банков меняла, также выделяющийся из общей массы, смотрел на Учителя. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга, один – взглядом, могущественным и бескомпромиссным, второй – лукавым и неприятным, с каким-то доказательным утверждением. В какой-то момент меняла не выдержал, опустил глаза и стал собирать в баул свое добро.