Текст книги "В стиле фьюжн. Рассказы"

Яночка, белокурая и голубоглазая красавица, вспыхнув счастливым румянцем, резво подбежала к лавочке, грациозно присела и замерла, окрасив очаровательной улыбочкой пухленькие губки. Юркий мужичок несколько раз щёлкнул кнопочкой и удовлетворённо уставился на дисплей фотоаппарата.

Подбежали полюбопытствовать и остальные девушки.

– Ой, клёво! А сфоткайте меня тоже, Вадим Вадимыч!..

– Ой, а я тоже хочу!..

– Ой, и меня!..

Вадим Вадимыч сфоткал всех по очереди, потом первую со второй, потом первую с третьей, потом первую с Яночкой, потом Яночку со всеми, потом Яночку с одним мальчиком, потом с другим, потом мальчиков во главе с Максом, потом всех во главе с Яночкой, пока все жутко не перепачкались в чёрной слизи. Вадиму Вадимычу надоело, и он резко закруглился.

– Всё, хватит! Времени нет! Я вечером заеду к Яночке, узнаю, что вы там напридумывали!.. Яночка, сердце моё, я заеду, можно?..

– Ну как же мы без вас, Вадим Вадимыч! – улыбаясь, сказала Яночка.

– Ну как же мы без вас! – хором подтвердили все остальные, побросав пустые банки «Black Russian», «Amore» и «Ягуара» вокруг лавочки.

Вечером молодёжь весело проводила время в симпатичной однокомнатной квартирке в элитном районе города – мощными басами долбил «клубняк», коктейль лился рекой, смех – океаном, а «молодо-зелено» – всеми подземными источниками вод, какие только могут быть в этом мире.

И лишь один Макс сидел отстранённо на краешке дивана и устало терзал ноутбук.

– Нашёл, – наконец сказал он, когда алкоголь закончился, и наступила относительная тишина, в которой кто-то сосредоточенно собирал деньги для продолжения.

– Чё ты нашёл? – раздалось несколько недовольных голосов. – Ты деньги давал? Гони деньги!..

– Нашёл животных, – Макс осмотрелся по сторонам. – Где моя банка?

– Банок больше нет, животное, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Деньги давай.

– Эти животные всё выжрали, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Каких тебе ещё животных надо? Давай деньги.

– Да тихо вы! – перебила их Яночка. – Макс, что ты нашёл?

– Горного козла, – ответил он. – Живёт… э-э… вроде в горах Алтая… На него охотятся местные чиновники… Там чуть ли не единицы остались этого козла.

– Вот они козлы! – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Деньги давай, Макс!..

– Да подождите вы! – рассерженно всплеснула Яночка руками. – А идея какая? Что мы Вадиму Вадимычу скажем?

– Скажем, Яночка во всём виновата, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – А он скажет: «Яночка, сердце моё, ну ничего». Яночка, когда ты наконец уступишь этому старому козлу?

– Никогда. Макс, какая идея?

– Зря, Ян, – влезла чрезвычайно высокая и чрезвычайно худенькая девица в чрезвычайно обтягивающих джинсах. – Вадим Вадимыч ещё не такой старый, как некоторым кажется. Я бы не отказывалась от своего счастья.

– Да, Ян, – поддержала её другая – чрезвычайно броская и чрезвычайно некрасивая, – мужик-то весь исстрадался!..

– Мне ваша ирония очень обидна, – обиделась Яночка. – Что, мне больше всех надо, что ли? Я могу и промолчать, когда Вадим Вадимыч будет вам морали читать, мне-то ни холодно, ни жарко от этого, сами знаете…

– Ладно-ладно, – сдался модный юноша в джемперке в клеточку. – Макс, выкладывай свою идею!

– Идеи нет… Есть только козлы.

– Давайте выложим информацию на сайте партии, какие козлы – бедные, а чиновники… э-э – козлы, – предложил молодой человек в стильных очках.

– Фу, тухляк! – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «И не надо, пожалуйста, никаких скучных и пустых нравоучений»!..

– «Это должно быть живо, современно, пронизывающе до глубины души, провокационно, если хотите, шокирующе, если хотите, но не бездарно», – добавил модный юноша в джемперке в клеточку. – Макс! Если нет идеи, давай деньги!..

– А если мы устроим концерт в поддержку козлов? – вмешался запирсингованный парень с восточной бородкой. – Соберём несколько групп, устроим какое-нибудь представление!..

– Точно! – обрадовалась Яночка.

– У нас постоянно концерты, – осадил её модный юноша в джемперке в клеточку.

– «Включите мозги. Включите талант», – добавил модный юноша в джемперке в полосочку.

– Ну ладно, концерт! – согласился Макс. – И что? Как это будет выглядеть? Все опять расколбасятся, пережрутся, про козлов никто и не вспомнит. «Концерт в поддержку козлов». Вы ещё подписи начните собирать в поддержку козлов.

– Не, ну можно шоу какое-нибудь устроить… – не отставал запирсингованный парень. – Козла живого на сцену вывести… А чё? Шокирующе, провокационно!..

– Это не шок, – отрезал Макс. – Это эпатаж.

– Давайте баб голых на сцену выведем, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Вон, наши разденутся!..

– Ага, щас! Закатай губищи! – заявила высокая и худая девица в обтягивающих джинсах.

– А ты можешь не раздеваться. Всё равно смотреть не на что, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку.

– Ха-ха-ха, – засмеялась некрасивая.

– Вам бы только поржать, – укорила Яночка. – На Западе, между прочим, люди за идею раздеваются…

– Давайте все разденемся за идею! – ухмыляясь, воскликнул модный юноша в джемперке в клеточку.

– Давайте включим сердце! – ухмыляясь, воскликнул модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «Включите сердце, наконец».

– А давайте и вправду разденемся? – еле слышно промолвила тихая девочка с хвостиком, и все умолкли.

– А смысл? – разрезал тишину настороженно-скептический голос Макса. – У нас же не просто шок. Не просто провокация. У нас протест. Жирующие чиновники охотятся на редких козлов, истребляют их, а мы как бы заступаемся. Сделать ничего с хамством власть имущих не можем и потому идём… как бы на крайние меры, устраиваем шокирующую, провокационную акцию, чтобы… как бы… обратить на проблему внимание общественности. Так как-то в идеале делается…

– Я о том и говорю, – сказала тихая девочка. – Устроим в сети форум, расскажем о проблеме, а потом всех желающих поддержать пригласим на центральную площадь перед администрацией, и все вместе в знак протеста перед чиновничьим произволом разденемся. Резонанс на всю Россию будет.

– Ага, нас сразу загребут, куда надо, в чём мать родила, – отказалась высокая. – Чё вы приключения ищите на свою жопу?

– Если телевидение вызвать, не загребут, наверно… – предположил Макс.

– Да кто сюда поедет? – махнула рукой некрасивая. – Надо же центральное телевидение…

– На обнажёнку поедут, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку.

– Обнажёнку мы и сами поснимаем, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «Камеру включите! Чего она у нас в офисе без толку валяется?». А камера где валяется, а, Макс?

– У Яночки, – ответил Макс. – Я как Новый год снимал, так она у неё и осталась.

– А если мы прямо здесь разденемся? – включился запирсингованный парень с восточной бородкой. – И на камеру всё снимем? А потом видео в сеть выложим?

– Фу, тухляк! – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку.

– Кто же такое в сеть выкладывает? – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – У тебя ноль просмотров будет.

– А давайте займёмся сексом? Тогда просмотров много будет. А вначале мы объявим, кто мы и почему мы это сделали, – сказала тихая девочка с хвостиком, и наступила долгая неловкая тишина. И у всех глаза стали стеклянными.

А модный юноша в джемперке в клеточку с натужной усмешкой проговорил каким-то не своим голосом:

– Яночка, неси камеру.

Но никто не засмеялся.

– Вы серьёзно? – испугалась Яночка.

– Кто-то там что-то про идею говорил, про Запад, – с натужной усмешкой проговорил каким-то не своим голосом модный юноша в джемперке в полосочку, но никто не засмеялся.

– Акция, конечно, получилась бы крутая, но… – засомневался Макс и осёкся.

– Тогда кто «за»? – спросила тихая девочка и подняла руку.

Недолго думая, поднял руку и запирсингованный парень. За ним оба модных юноши и некрасивая. Макс тоже не сопротивлялся. Долго пришлось уговаривать высокую в обтягивающих джинсах. А потом все вместе уговаривали Яночку.

– Яночка, ну как мы без тебя? – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Кто ещё, кроме тебя, сможет так мило сказать на камеру, мол, мы – актив молодёжного крыла такой-то партии, мы, мол, нормальные молодые люди, но эти суки-чиновники вынудили нас пойти на эту акцию, потому что скоро козлов вообще не останется… и бла-бла-бла.

Яночка, покраснев, молчала, и глаза у неё были такими стеклянными, что чёрная слизь в головах молодых людей забурлила безысходно и неистово.

– Макс, неси камеру, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку.

Вадим Вадимыч подъехал к Яночкину дому ровно в девять. И дверь в Яночкину квартиру он открыл своим ключом, ведь это была его квартира, любезно пожалованная в безвозмездное пользование красивой и обожаемой девушке Яночке.

Единственная и окончательная мзда, которая робким, чуть зримым семенем упала в землю бескорыстности в самом начале и в течение года Яночкиного «пользования» выросла в нескрываемую очевидность, заключалась в том, что Вадим Вадимыч хотел всё – всю Яночку. Он бы хотел приезжать сюда каждый вечер скрашивать с этой красивой и обожаемой девушкой серые будни семейного человека. Он бы хотел сделать её третьим, после жены и ребёнка, тайным членом своей семьи. В общем, Вадим Вадимыч хотел потрахивать Яночку время от времени.

Войдя, он услышал странные звуки, которые ему очень не понравились. Макс стоял в дверном проёме комнаты с камерой и сосредоточенно снимал.

Вадим Вадимыч заглянул через его плечо и увидел движущуюся массу голых тел, в которой он рассмотрел высокую девицу в объятьях молодого человека в стильных очках, некрасивую девицу, сосущуюся с запирсингованным парнем с восточной бородкой, тихую девочку где-то под ними и Яночку с обоими модными юношами – один трахал её сзади, а другой исступлённо кончал ей в лицо.

На следующий день лицо Вадима Вадимыча было суровым и неприступным. Также сурово и неприступно со стены взирал большой красивый плакат со счастливыми юношами и девушками в пастельных тонах и надписью в столбик:

Наши принципы:

Культура

Образование

Здоровье

Единство

Рациональность

Оптимизм

Гармония.

– Козлы! – выругался Вадим Вадимыч напоследок. – Пошли вон!..

* * *

Весь июнь, почти ежедневно, на берег озерца, заросшего камышами, в безымянный парк на краю большого города приходил молодой человек лет двадцати пяти с осунувшимся лицом и глазами, полными грусти. Он садился на лавочку, долго и безучастно смотрел на воду, потом резко вставал и уходил.

Чёрная слизь с каждым днём всё больше и больше впитывалась в его брюки, пока не пропитала их насквозь. При ходьбе она стекала по штанинам вниз, пачкая кроссовки, из-за чего те оставляли на асфальте грязные следы. День ото дня лицо молодого человека становилось всё более осунувшимся, а глаза – всё более грустными.

Возвращаясь домой, он покупал в магазине бутылку какого-нибудь алкоголя и за вечер напивался до бессознательности. До наступления бессознательности им овладевало нечто беспокойное и деятельное, заставлявшее его на время оставлять своё пьянство и порывистыми движениями черкать что-то карандашом на листе А4.

Молодой человек был художником. В его квартире царила художественная безвкусица, а его художественный вкус причудливо проявлялся в любви к полотнам Босха, Дали и Репина, в восхищении романами Булгакова, Кафки и Достоевского, в преклонении перед египетскими пирамидами и храмами в стиле «рококо», в симпатии к Есенину, в равнодушии к Омару Хайаму и в антипатии к Бродскому, в презрении к театральным комедиям, в отвращении к арт-хаусу и в ненависти к попсе, «порнухе» и политике. Поэтому все его работы, которые громоздились тут же, в художественной безвкусице быта, были преисполнены анархизма и христианской морали, неформатности и осмысленной завершённости композиции, живого трагизма и лирической простоты, величественности и вычурности, мистики, сюра и чудовищного реализма.

Но новые эскизы пугали его самого, рождая одновременно безумно ненасытное вдохновение и доныне неизвестные муки творчества.

В голове сидел некий образ, а все попытки дать ему выход в виде проекции на бумагу терпели оглушительное фиаско. Каждый раз молодой человек был близок, но образ непременно ускользал, как только рисунок оформлялся из художественно-экспериментальной абстракции во что-то конкретное. Конкретное всегда не соответствовало искомому и с разочарованием отправлялось в мусорное ведро.

Так было дней пять. Разрешение пришло неожиданно в ходе очередного возвращения от той старой деревянной лавочки на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке домой мимо оживлённой площади, по периметру усыпанной магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный сити-вижн.

Молодой человек случайно обратил внимание на плакат в окне маленького магазинчика «Кристина». На плакате красовалась соблазнительная девушка в купальнике, настолько же тонком, насколько и неспособном скрыть её потаённых прелестей. Прелести взывали сквозь стекло всеми своими складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом, и, кажется, даже запахом. И тогда ключ к сидевшему в голове образу нашёлся.

Следующие две недели пролетели как два дня.

Первый день был пепельно-розовым, полным отчаянной нежности и похмельной зябкости. Он подарил молодому человеку маленькую стеклянную шкатулку с узорчатой славянской надписью «Сочетаюсь тебе» и замочком в виде сердечка. К замочку подошёл найденный ключ.

В шкатулке витал серый туман, в глубине которого лежало нечто. И оно было живым.

– Кто ты? – спросил молодой человек.

– Я – вагина, – ответило нечто отчего-то очень знакомым женским голосом.

Его потянуло к шкатулке ближе. Он поднёс её к своему лицу, чтобы сквозь серый туман увидеть находящееся в глубине. Но мучительное напряжение глаз уловило только еле различимые черты. Впрочем, вероятно, и черты те были придуманы напряжением, когда оно осознало своё бессилие.

– Твой голос кажется мне знакомым…

– Конечно, – ответила вагина. – Ты ведь не забыл ещё Кристину?

– Как я могу забыть? – возмутился он. – Ведь это моя жена!..

– Она больше не твоя жена. Ты оказался недостоин её и тебе больше никогда не обладать ею.

– Это правда. Ты нарочно говоришь её голосом, чтобы поиздеваться надо мной?

– Каким же мне говорить голосом, – усмехнулась она, – если я – вагина Кристины?

Серый туман в шкатулке немного выветрился, и молодой человек с немалым изумлением обнаружил в глубине «то», родное, Кристинино – со всеми её складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и даже запахом.

– Я… любил Кристину… – заплакал молодой человек. – И теперь люблю… Да, я недостоин её… Но она всё равно не имела права оставить меня после того, что было между нами… О, лучше бы ничего не было!.. Как нам жить теперь с разорванной напополам единой плотью?.. Уродами до конца своих дней?.. Я не могу этого вынести… Я не понимаю, как она выносит это… Как она может попирать мою любовь к ней?.. Как я могу попрать её любовь ко мне?.. Или она никогда не любила меня?.. Что же… она лгала мне все те, наши, годы?.. Как это – разлюбить?.. Я не могу понять!.. Любовь никогда не перестаёт!.. Она не ищет своего – лучшей доли для себя!.. А я… уже ничего не могу изменить… Ничего не изменишь… Время вспять не повернёшь… Я – никто для неё теперь… Более того, самый ненавистный, самый нежелательный из всех людей на земле… Меня больше нет в её сердце… Моё время ушло… Я знаю, скоро придёт время другого, и он будет обладать ею, ведь она… не умеет быть одной… она не знает, как это… быть одной…

– Поцелуй меня, – сказала вагина тихо, особенно тихо, так, как могла сказать только Кристина.

Он поцеловал её сквозь серый туман, ощутив губами складочки, впадинки, выпуклости, волоски, узрев глазами цвет и почувствовав обонянием запах.

Когда же его лицо с некоторым стыдом отпрянуло, то взору предстала совершенно иная картина – в красиво обставленной комнате в кресле сидела сама Кристина. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала ту маленькую стеклянную шкатулку, наполненную серым туманом.

Молодой человек опешил. Кристина выглядела совсем как раньше. Умиротворённая, приветливая, с тёплым взглядом, излучающим домашний уют. На ней была её такая знакомая белая домашняя маечка. Правда, на груди как-то очень броско возвышались чёрные буковки дореволюционным шрифтом. «Союзъ тебя и меня», – прочитал он и повторил мысленно: «Союз тебя и меня».

– Привет, – сказала Кристина, кротко улыбнувшись. – Где же ты был? Я тебя ждала…

– Милая… милая… любимая моя… Кристи… – прошептали его губы, а сердце забилось сладко и умилительно.

По её щекам покатились слёзы, испачканные тушью.

– Не смей больше покидать меня… Не смей забывать меня, слышишь?..

– Слышу, Кристи… Не смею… Лишь бы ты меня не покидала… Помнишь, ты говорила, что наша любовь – навсегда? Помнишь, Кристи?.. Помнишь, ты говорила, что мы никогда не расстанемся?..

– Помню. Мы – навсегда. До самой смерти.

– Да, именно так ты и говорила. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – сказала Кристина, наклонив голову, и испачканные тушью слёзы упали на её белую маечку.

Серый туман закружил в шкатулке и вихрем рванулся наружу, заполняя собой красиво обставленную комнату, кресло, Кристину, пока всё не исчезло в нём.

Всю ночь молодой человек работал над эскизом. Ему не давало спать сознательное бессознательное – серый туман, окутавший всё. Только невыносимая душевная боль и алкоголь составляли ничтожно хрупкую связь с реальностью.

Второй день был огненно-красным, извергающим из себя колючие искры и удушливый, с трудом вдыхаемый жар. В огне несгораемо горел огромный плакат, на котором странными, галлюциногенными тонами застыло фантастическое животное, похожее на страшного мохнатого козла, но задняя его часть из чёрно-коричневой шерсти переходила в медно-красный чешуйчатый рыбий хвост.

Вверху плаката было написано стройно и маршеобразно в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма: «Пленяюсь тобой».

Молодой человек устало смотрел на огонь, плакат и козла, мечтая о любимой Кристи. Удушливый жар вязко застревал в ноздрях, с трудом пропихивался в носоглотку и отрыгивался колючими искрами. Огонь опалял ресницы, брови и волосы. Плакат сушил глаза.

А козёл с рыбьим хвостом, глядя на молодого человека, произнёс:

– Иди к ней! Что ты мучаешься? Это же твоя жена. Твоя Кристи. Неужели она откажет тебе побыть с ней хотя бы немного? Помнишь, как она смотрела на тебя раньше? Нет, она не посмеет отказать тебе. Пусть в последний раз в жизни, но ты будешь с ней. Иди! Иди к своей Кристи!..

Молодой человек встал и пошёл. Прошёл сквозь огонь. Прошёл сквозь горящий плакат. Прошёл сквозь чёрно-коричневую мохнатую шерсть козла и оказался в большом стеклянном помещении, заполненном густым серым туманом. В глубине его лежало нечто. И оно пахло смертью.

– Кто ты?

– Я – вагина, – ответило нечто голосом Кристины.

– Где я?

– Ты в стеклянной шкатулке с замочком в виде сердечка, которую Кристина держит между своих коленей, сидя в кресле в красиво обставленной комнате.

Он осмотрелся и в тумане действительно увидел огромный замок в виде сердца, висевший за одной из стен, а на стеклянном потолке узнал узорчатую славянскую надпись «Сочетаюсь тебе».

– Я хочу увидеть Кристину. Она ждёт меня.

– Хорошо. Тогда ты должен подойти ко мне, – сказала вагина из глубины серого тумана.

Он шёл сквозь туман долго, очень долго, так долго, что ему показалось, будто никуда и нельзя прийти, что туман бесконечен. И только запах смерти убеждал его в обратном.

– Ты где? – время от времени спрашивал молодой человек, пугаясь этого бесконечного смертельного одиночества.

– Я здесь, – отвечала вагина из глубины, но как будто всё ближе и ближе.

Наконец туман исчез. В центре помещения находилась большая дыра, в которой, источая испарения, булькала лужа чёрной слизи. Из лужи донёсся голос Кристины:

– Не бойся, ныряй, любимый!..

Он зашёл в чёрную слизь по пояс и нырнул, закрыв глаза. В черноте пронеслись мимо огненные языки, плакат со стройными, маршеобразными, трафаретными литерами в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма, соединяющимися в революционно-пламенное «Пленяюсь тобой» и страшный мохнатый козёл с медно-красным чешуйчатым рыбьим хвостом.

Когда молодой человек осмелился открыть глаза, то увидел перед собой железную дверь, на которой висела громоздкая табличка. «Борьба тебя и меня» – было начертано на ней современно просто, неброскими печатными буквами.

Он нерешительно тронул ручку двери и вошёл внутрь. В красиво обставленной комнате в кресле сидела Кристина. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала маленькую стеклянную шкатулку, наполненную серым туманом. Но лицо её лишилось умиротворённости и приветливости. Взгляд излучал холодность и капризность. И вообще она вся предстала именно такой, какой он видел её в последний раз, после того, как они расстались. Возможно, некоторое время назад ей пришлось основательно выплакаться, потому что от глаз по щекам неровной линией тянулись две высохшие тёмные полосы от туши. Но теперь она не собиралась плакать, и без слёз её лицо стало каким-то особенно неприступным и чужим.

– Привет, Кристи… – замялся он на пороге, не смея подойти к ней ближе.

Кристина, на мгновение повернув к нему голову, тут же презрительно отвернулась:

– Зачем ты борешься со мной?

– Я… не борюсь с тобой, Кристи… Думаю… что не борюсь… А если… и борюсь, то, пожалуйста, прости меня… Я не буду с тобой бороться, если хочешь…

– Иди сюда.

Он подошёл к ней и увидел, что она совершенно голая. Через стеклянную шкатулку рвалась к нему сладкой истомой её вагина – со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и запахом. Груди, покрытые зябкими мелкими пупырышками, смотрели на него эрегированно и колко. Но лицо было преисполнено всяческого презрения и ненависти.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Он хотел наклониться к её лицу, но её руки отстранив шкатулку, грубо толкнули его голову вниз.

– Не туда. Сюда.

Он поцеловал её вагину, ощутив губами складочки, впадинки, выпуклости, волоски, узрев глазами цвет и почувствовав обонянием запах. Когда его лицо с некоторым стыдом отпрянуло, то она сказала коротко и жёстко:

– А теперь уходи. Навсегда.

И он в страшном отчаянии и унижении ушёл. И всю ночь писал её портрет. Ему не давало спать сознательное бессознательное – жаркий удушливый огонь с колючими искрами, окутавший всё. Только невыносимая душевная боль и алкоголь составляли ничтожно хрупкую связь с реальностью. Когда настало утро, он закончил.

Кристина сидела в кресле в красиво обставленной комнате в пепельно-розовых тонах безумно красивая, но лицо её было холодным, неприступным, источающим презрение и ненависть. От глаз по щекам неровной линией тянулись две высохшие тёмные полосы от туши. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала маленькую стеклянную шкатулку с узорчатой славянской надписью «Сочетаюсь тебе» и замочком в виде сердечка, наполненную серым туманом. Кресло казалось креслом только отчасти, а по сути имело очертание мохнатого козла с чёрно-коричневой шерстью и медно-красным рыбьим хвостом. Кристина сидела у него на коленях как бы в белой домашней маечке, на груди как-то очень броско возвышались чёрные буковки дореволюционным шрифтом, гласившие «Союзъ тебя и меня», и одновременно как бы совершенно голая. Сквозь стеклянную шкатулку, заполненную серым дымом, явственно прорывалась сладкой истомой её вагина – со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и, кажется, даже запахом. Груди, покрытые зябкими мелкими пупырышками, выглядели эрегированно и колко. Под ногами, у подножия кресла, лежал плакат, объятый пламенем. Вверху плаката было написано стройно и маршеобразно в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма: «Пленяюсь тобой».

В левом углу картины молодой человек оставил следующую надпись: «Борьба тебя и меня закончилась твоей победой. Твой К.».

Около недели после того ему пришлось преодолевать невыносимую жгучую боль. Боль засела где-то между полушариями мозга и раскалывала всё его естество, всю его личность пополам. Одна часть хотела умереть, а другая пойти к Кристине, чтобы выпросить у неё хотя бы одну ночь из их прежней жизни.

Всё это время он беспробудно пил, в конце своего бессмысленного и тяжкого пьянства перестав навещать даже ту старую деревянную лавочку на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке. От этого будто стало немного легче, что, впрочем, вконец истощило его психику.

Очередным похмельным утром он сдался и написал Кристине смс: «Кристи, пожалуйста, позволь мне побыть с тобой хотя бы немного, как раньше».

«Не думаю, что это хорошая идея», – ответила она.

Но его навязчивая настойчивость была чрезвычайно стойкой и болезненно упрямой, что всё же вынудило её согласиться: «Хорошо, если это тебе как-то поможет».

Весь день он прыгал от счастья среди своей художественной безвкусицы, помылся, побрился, выбросил весь накопившийся стеклянно-алюминиевый хлам на помойку, пока Кристина не прислала другую смску: «Если ты говоришь о сексе, то не стоит приходить ко мне. Не надо этого делать. Я ещё хорошо отношусь к тебе, и ты ко мне тоже. Давай расстанемся, как люди».

Он обречённо ухватился за ускользающую соломинку надежды: «Да, я говорил о сексе, Кристи. Что тебе стоит уступить мне только на этот раз? А потом я уйду, умру, исчезну навсегда, сделаю с собой всё, что ты хочешь!..».

«Боже мой, Боже мой! – с горечью восклицала она на это. – Что с нами стало? Что ты хочешь от меня? Трахнуть меня? Давай, иди и трахни, если тебе от меня ЭТО надо!!! Но знай, что я больше ничего к тебе не чувствую!».

«Я приду», – ответил он.

И пришёл. Вместе с портретом. На лестнице до него донеслись звуки щёлкнувшего замка открывающейся железной двери в её квартиру. Немного до и чуть-чуть после их расставания, когда она переехала от него, но он ещё имел возможность видеть её, всегда было именно так. Ей не хотелось встречать его в прихожей: всё, что её не совсем тяготило – это открыть дверь и с муками переполненного терпения ждать его в комнате. Всех своих знакомых и друзей она ждала в прихожей, и только его одного – нет.

Он нерешительно вошёл и, разувшись, бледной тенью шагнул в её красиво обставленную комнату.

– Привет, Кристи… – замялся он на пороге, не смея подойти к ней ближе.

Кристина, на мгновение повернув к нему голову, тут же презрительно отвернулась:

– Здравствуй, Константин.

– Как странно… слышать от тебя равнодушное «Константин» вместо того прежнего умиротворённого, приветливого, тёплого, с домашним уютом, «Костенька».

– Другого ничего не могу предложить. Что ты хочешь от меня?

– Я написал новую картину, – ответил он и всё-таки переступил порог.

Кристина сидела в кресле в белой домашней маечке. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. Лицо было холодным, неприступным, источающим презрение и ненависть.

– Мм, понятно, – без интереса процедила она. – Как называется?

– «Кристи во власти Козерога».

– Мм, понятно. Про меня, что ли?

– Да, это твой портрет. Он немного необычен… но я не хотел обидеть тебя… Мне кажется, всё из-за того, что с тобой что-то происходит… Ты вдруг резко переменилась ко мне и перестала меня любить… Но я всё равно люблю тебя, Кристи…

Она промолчала.

– Скажи, как-то можно всё изменить?

Она промолчала.

– Кристи, я так не хочу потерять тебя навсегда…

Она промолчала. Он тоже помолчал минут пять. Может, десять. Может, пятнадцать. Может, полчаса. И сказал тихо:

– Мне, наверно, лучше уйти… Да, Кристи?..

– Уходи, – ответила она. – Навсегда.

И он в страшном отчаянии и унижении ушёл, оставив её портрет в прихожей.

Она встала с кресла, с облегчением закрыла за ним железную дверь, где-то минуту глядела на картину и с гневом крикнула куда-то вниз:

– Больной придурок!!!

Через пять минут портрет валялся на помойке, в грязной луже, среди блевотины и фекалий.

* * *

Летом старая деревянная лавочка на берегу озерца, заросшего камышами, в самой глубине безымянного парка на краю большого города изнемогала от человеческого внимания.

Здесь жгли костры нескончаемые и многочисленные молодёжные компашки, здесь жарился шашлык обособленными семейными группками, здесь распивали водочку пузатые дяденьки с кисло-довольными пьяными рожами, здесь громко и раскатисто хохотали тридцатилетне-сорокалетние тётеньки, зажимая в пухлых неженственных пальцах тонкие сигареты и журча в пластиковые стаканчики мочеподобное из коробок «Кубанской Лозы», здесь сплетничали мамаши, сердито качая плачущие коляски, здесь искали уединения в вечерние часы тинейджерские парочки с безумными телячьими глазами, здесь вздыхали о молодости бабушки, дедушки и люди неопределенного возраста, здесь ночевали несчастные человекоподобные бедолаги, чей возраст исчисляется не летами, а зимами, здесь все другие, остальные, жаждали чего-то сугубо летнего, и каждый уносил отсюда смрадные и беспокойные следы чёрной слизи на своей одежде.

И слизь всё-таки пообтёрлась, неделя за неделей теряя цвет, липкость и густоту, в которых заключалась её сила. Последние агонизирующие остатки впитали брюки и платья двух молодых супружеских пар. Их совместный праздник жизни продлился далеко за полночь, из-за чего они были вынуждены отправиться по домам на такси. По дороге же вдруг возникла идея продолжить веселье, не путать таксиста и вместо двух адресов выбрать один.

– К нам поедем! – сказал мужчина лет тридцати, сидевший на переднем сиденье. – К нам ближе. Возле ДК «Дружба» остановите, если можно. До дома пешком дойдём. Всё равно в ларёк заходить…

– Нет, к нам! – запротестовала девушка в очках сзади него, добродушно хлопнув мужчину по затылку. – У вас там темнота, гопота и всяческая унылость. А у нас магазин возле дома круглосуточно работает!..

– Да, Серый, лучше уж к нам, – поддержал жену другой мужчина, крепыш с живыми игривыми глазами. – У вас тем более ребёнок да тёща твоя…

– Мама моя – нормальная! – нахмурилась симпатичная загорелая брюнетка рядом с ним. – Что она вам? Димка в своей комнате спит. А мы в зале сядем, двери все закроем и пожалуйста… никому не помешаем, посидим спокойно…

– Так куда ехать-то? – не выдержал таксист.

– В Любовниково. Дом 69. Возле супермаркета «Козерог», – отрезала девушка в очках.