Текст книги "Земля мертвых. Боги войны"

Глава 11

Иногда по ночам мне снилось, что я не пошёл к выходу из пещеры; что развернулся и, восстанавливая путь по памяти, двинулся обратно, наверх, к «замку». Конечно, в реальности этого просто не могло быть: человек не в состоянии отказаться от выхода на поверхность после долгого блуждания в подземелье, особенно когда не видит в этом особых рисков. Но всё равно – после таких снов пробуждение было особенно тяжёлым.

Я понимал, что там, наверху, тоже была ловушка, только ледяная – но всё равно тосковал. Новая Земля, даже внутри Аномалии, была совсем как привычный мир. Совершенно не похожий на то безумное место, где я оказался.

Люди приходили в этот мир уже взрослыми. Они обладали всеми необходимыми социальными навыками, включая знание языка. Причём язык в разных местностях этого мира был разным. Новорождённые, как правило, появлялись там, где их могли понять. Несмотря на наличие разных языков, тут не было понятия этнической или национальной принадлежности. Возможно, потому что разобщение было куда более прямым и значимым: здешнее человечество делилось всего на две части. Я интуитивно понимал, по какому именно признаку это разделение происходит; именно на него меня тестировали в первые дни после «рождения». Но самостоятельно сформулировать его точное определение вряд ли смог бы. По крайней мере так же хорошо, как это сделал инструктор по Общей доктрине. Он сказал, что «люди отличаются направлением эмпатии, умением чувствовать и сопереживать состоянию другого человека». Люди моей стороны, наблюдая за страданиями другого человека, испытывали дискомфорт. А те, с кем мы воевали, – удовольствие. Вот и вся разница.

Мужчин тут было значительно больше, чем женщин. Соотношение один к десяти как минимум. Но, учитывая способ появления людей на свет, традиционных семей тут не было, да и быть не могло. Как и детей. Так что дисбаланс этот не играл существенной роли в общественной жизни.

Интересно, что животные в этом мире жили и размножались вполне нормально – точно так же, как и у нас. Я узнал это довольно быстро, побывав на ферме, где проходил недельную трудовую вахту. И никого такое положение вещей не удивляло. Учёные считали, что человек – сложный продукт самоорганизации материи, возникающий в точках интерференции информационных эманаций биосферы. Религии же отдавали предпочтение креационизму. Да, тут было несколько конфессий, но разбираться в доктринальных нюансах у меня не было никакого желания. К счастью, религиоведение не относилось к обязательным предметам программы.

Экономика тут была плановой и мобилизационной. Что, в общем, неудивительно для мира вечной войны. Кстати, географически планета ничуть не напоминала Землю: очертания материков и океанов были совсем другими. А ещё тут не было смены времён года. Просто чем выше широта – тем холоднее. И боевые действия велись, разумеется, во всех климатических зонах. При этом продолжительность суток равнялась земной – двадцать четыре часа.

Тут не было естественных спутников. Поэтому ночи были тёмными. А ещё до относительно недавнего времени не было понятия года и месяца. Только научившись определять параллакс звёзд, местные учёные стали использовать годы для статистических подсчётов.

История этого мира – это история одной бесконечной войны. Она началась в те времена, когда люди приходили в мир, не зная письменности. Сражения велись дубинами, копьями, а то и просто голыми руками.

Постепенно орудия уничтожения усложнялись. Появлялись зачатки экономики. Чтобы производить более изощрённое оружие, ремесленникам требовалась ресурсная и технологическая база. Нужно было, чтобы племя производило достаточно еды и могло создавать всё более сложные технические приспособления. Хозяйство и технологии развивались – пока не поднялись до уровня, примерно соответствующего земному.

По официальной историографии, наша сторона три раза была близка к захвату контроля над всей сушей. Противник оставался только на архипелаге, расположенном в центре Южного моря – последней точки у полюса, которая блокировала захват Гор Недоступности на Крайнем Юге. По легенде, которую активно поддерживали все конфессии, в этих горах находится Замок Неба, захват которого положит конец войне. Но для того, чтобы попасть туда, нужен полный контроль над Горами Недоступности.

Когда я услышал про этот самый легендарный Замок – насторожился, конечно. Сразу подумал о руинах и башнях. Но, как объяснил инструктор по Общей доктрине, в наше время Замок считается скорее символом, чем реально существующим объектом. За всю историю его ни разу никто не видел. Да и в захвате Гор Недоступности нет никакого практического смысла – ведь на них невозможно жить и вообще вести какую-либо деятельность. Их высота больше двадцати километров. Туда даже подняться невозможно без специальных скафандров и запаса кислорода. Просто захват этих гор будет означать, что в мире не останется места для тех, кто принадлежит другой стороне.

При всей технической развитости этого мира тут не было ракетных технологий и ядерного оружия. Почему? Понятия не имею. Но спрашивать об этом инструкторов не стал. Не хотелось выдавать излишнюю осведомлённость. Своё происхождение я, конечно же, сохранял в тайне, потому что всё ещё надеялся отыскать способ попасть домой.

И самое главное. Люди тут не умирали. Точнее, не умирали окончательно – потому что в бою противника можно было уничтожить. Но потом все погибшие возрождались, той же ночью. Просто появлялись, буквально из воздуха, вблизи ближайшего расположения войск своей стороны. Отряхивались и шли спокойно по своим штатным местам – ужинать или спать, если время и обстановка позволяли.

Какой смысл при таком раскладе в захвате территорий и как можно одержать верх над противником? И вот тут начинается самое интересное. Оказывается, можно, и смысл есть. Частично это зависит от «сил природы», частично – от умения брать пленных. В истории бывали периоды, когда по каким-то причинам вдруг начинало «рождаться» больше наших. И наоборот. Учёные считают, что это связано с контролируемой территорией – чем она больше, тем больше шансов на появление «новорождённых». А ещё каждая сторона старалась «перевоспитывать» тех, кто попадал к ним в плен.

И если мы действовали, что называется, «мягко», применяя психотехнологии, исправляя направление эмпатии, то противник просто издевался над теми, кто попадал к нему в руки, – не давая, однако, захваченным погибать. Говорят, в некоторых случаях бесконечные пытки продолжились месяцами и даже годами. После такого значительная часть пленных перерождалась, оказываясь на той стороне. Лишь очень немногие возвращались к нам. Таких можно было узнать – по глазам и особой молчаливости. Их редко посылали на передовую – слишком велик был риск, что в запале боя они снова окажутся опасно близко к той грани, которая отделяет наших от врагов. Но из них получались очень хорошие инструкторы. Одно их присутствие было мощнейшим стимулом к тому, чтобы крайне прилежно относиться к усвоению военных премудростей.

И ещё. Почему-то об этом не принято говорить публично, но в ответ на прямой вопрос инструктор по Общей доктрине сказал, что иногда, в редких случаях, перерождение не случается. Человек просто исчезает. И чем старше человек – тем больше шансов у него однажды не переродиться.

Моя кадетка находилась в Пятиуголье, главном городе русскоязычного сектора нашей части мира. Города тут были довольно унылыми и напоминали огромные военные поселения. А то и что похуже.

Индивидуальные жилища занимали только высшее командование и элита из учёных. Остальные жили в казармах – огромных помещениях с койками, разделённых блоками по пятьдесят или по сто мест.

Такая скученность поначалу казалась мне опасной – слишком много условий для возникновения и стремительного развития эпидемий. Но вскоре выяснилась ещё одна особенность этого мира. Тут не было инфекционных болезней. Совсем. Никаких. Возможно, потому что у микробов просто не было шансов продержаться в организме достаточно долго до очередной гибели носителя. Хотя это тоже не объясняет всех странностей – некоторые учёные и особенно ценные специалисты на производствах могли годами не появляться на передовой. Для них воинская обязанность официально замещалась трудовой.

При этом медицина тут присутствовала, но в основном занималась лечением ран, полученных в бою. Мне показалось это странным: какой смысл в сложнейших операциях, если можно просто самоубиться и снова стать совершенно целым? Оказывается, дело было в важнейших постулатах морали нашей стороны. Прерывать жизнь можно только под непосредственной угрозой плена. Любой другой случай – жуткий грех, харам и непотребство. А ещё – прямая дорога на другую сторону.

По дороге к главному учебному корпусу я обычно заглядывал на спортплощадку – подтянуться пару раз, привести себя в тонус. Поначалу я надеялся завести какие-то знакомства, но напрасно: увидев мои знаки отличия, другие «новорождённые» норовили держаться от меня подальше. Странная реакция на самом деле, ведь прямого запрета не было. Но про стратегическую разведку ходили самые дикие слухи – будто кого-то удавалось даже забрасывать на ту сторону. А сделать это можно было, только доказав свою лояльность…

Было ли такое на самом деле, я спрашивать не рисковал. Зачем заранее ставить перед собой сложноразрешимые задачи? А пока приходилось утешать себя тем, что я найду способ вернуться в свой мир раньше, чем мне придётся делать что-то подобное внедрению. Для этого надо получить лишь чуть больше свободы, чем есть у кадетов.

На сегодня в плане занятий у меня стоял «Плановый инструктаж и получение вводных к практическому заданию № 35». Понятия не имею, что это за очередное задание. Кадетам никто не сообщает содержание программ подготовки до того, как они их проходят. Обычно практические задания – это стрельбы, поединки, прохождение штурмовых полос. Странно только, что в этот раз пункт был в плане единственным. Как правило, практика перемежалась с теорией.

Майор Геннадий (по понятным причинам фамилии-отчества в этом мире были не в ходу), инструктор по диверсионной подготовке, был сегодня необычно серьёзен. Когда я вошёл в аудиторию, он даже не поздоровался, хотя до этого всегда после уставного приветствия протягивал руку и улыбался. Мне это сразу не понравилось.

– Кадет Сергей, – сказал он скрипучим голосом, поднимаясь с деревянного стула.

– Я!

Он сделал паузу, внимательно поглядев мне в глаза.

– Скажите, вы сегодня хорошо выспались? – неожиданно спросил инструктор.

– Да… так точно! – ответил я, на секунду растерявшись.

– Очень хорошо. Предстоящая миссия рассчитана на сорок восемь часов.

– Есть…

Инструктор вздохнул.

– Чтобы вы знали. Я был против. Кадеты нашего направления не получают задания подобного уровня до прохождения итоговой аттестации на полигоне. Я не очень понимаю, чем могла быть…

В этот момент дверь в аудиторию открылась. Вошёл офицер со скрытыми знаками отличия, как это принято в разведке. Судя по внешнему виду, около сорока. Мой ровесник – хотя в этом мире внешность не имела почти никакого значения. Мне сразу не понравились его глаза. Такие бывают у тех, кто проходил плен.

– Вы же видели результаты тестов, господин майор, – холодно сказал офицер. – Наша цель – полное раскрытие потенциалов кадетов, не так ли?

– Он ведь только родился… – тихо возразил Геннадий.

– Понимаю ваши эмоции, – ответил офицер, хотя выражение его глаз прямо противоречило этому утверждению. – Вы ведь недавно перешли в это отделение, верно?

– После двадцати циклов опыта преподавания в ведущем кадетском училище пехоты, – ответил Геннадий, чуть подняв подбородок.

– И вы, безусловно, лучший инструктор, – кивнул разведчик. – Посмотрите на эту аудиторию, – неожиданно продолжил он, обращаясь к инструктору.

– Я её вижу ежедневно. Кроме недель, когда по ротации работаю на передке, – ответил он.

– Сколько посадочных мест вы видите?

– Сорок. Стандартный взвод.

– Верно. А сколько кадетов присутствует на сегодняшнем занятии?

– Я всё понимаю про ресурсы, – вздохнул инструктор, – но это не значит, что мы не должны быть людьми. Понимаете?

– Поверьте, мы ими остаёмся, – кивнул разведчик и добавил, уже обращаясь ко мне: – Кадет Сергей!

– Я!

– Следуйте за мной. Инструктаж будете проходить в Управлении, – скомандовал офицер.

– Есть… – ответил я и в полной растерянности посмотрел на Геннадия; тот едва заметно пожал плечами.

Инструктаж в Управлении означал реальную боевую миссию. А ведь мне говорили в самом начале, что до этого ещё очень, очень далеко…

Глава 12

В этом странном мире была музыка. Не бравурные марши или вдохновляющие на бой песни, как можно было подумать. Это были странные композиции, чаще всего а капелла, иногда в сопровождении ударных; тоскливые вокализы, перемежающиеся смысловыми куплетами. Иногда щемяще-спокойные, иногда тоскливые. Темы самые разные – от природы до звёздного неба, но почти никогда – про войну. Наверняка этому были причины: может, религиозные, может, культурные, но уточнять мне не хотелось. Тут было столько всего нового, что некоторые вещи я решил просто принимать как данность.

Одна из таких композиций играла в салоне авто, когда офицер Управления завёл двигатель и мы тронулись. Я сначала подумал, что он использует магнитную запись (до цифровых носителей тут ещё не дошли), но потом разглядел на панели, что трансляция велась по радио.

Если бы я услышал что-то подобное у нас – я бы решил, что попал на какую-то фолк-волну. Мне даже показалось, что я слышу отголоски знакомых мелодий. Это было что-то очень простое и знакомое, но неуловимое: то ли «Полюшко-поле», то ли «Greensleeves».

Офицер смотрел на дорогу. Я же решил воздержаться от вопросов. В конце концов, мы ведь ехали на инструктаж. И без того узнаю всё, что будет нужно.

Украдкой наблюдая за ним, я только укреплялся во мнении, что он прошёл через плен. Я никак не мог поймать его взгляд, но у таких людей появлялось что-то вроде особой ауры, неощутимой обычными органами чувств, но явной. Должно быть почувствовав моё внимание, офицер отвлёкся на секунду от дороги, чтобы посмотреть на меня. Его карие глаза полоснули холодом.

Было тепло; мы носили форменные камуфлированные майки с короткими рукавами. На руках офицера не было шрамов. Значит, наверняка он уже проходил возрождения после возвращения из плена. А может, именно таким образом вырвался.

– Даниил, – неожиданно произнёс офицер, протянув мне правую руку. – Можно просто Даня.

– Сергей, – сказал я, отвечая на пожатие.

Офицер уменьшил громкость музыки.

– Знаю, – усмехнулся Даниил, – нас ведь уже представили, забыл?

– Было дело, – согласился я.

– Между собой мы по-простому. Можно короткие формы имён. Нельзя реальные звания. Это понятно?

– Понятно, – кивнул я.

– Скажи, Серёга, ты боишься смерти? – спокойным, будничным голосом спросил Даниил.

– Боюсь, – ответил я после секундного размышления.

– Молодец, – кивнул он, – это правильно. Если перестаёшь бояться, относишься к этому как к рутине. Когда начинаешь использовать вакидзаси в пограничных ситуациях… Это уже не начало – это почти конец пути на ту сторону.

Я промолчал, глядя перед собой. Он говорил очевидные вещи – нам это объясняли чуть ли не с первых дней в кадетке.

– Но есть вещи пострашнее смерти. Намного страшнее, – продолжил Даниил. – И лучше бы тебе сразу понять, с чем ты имеешь дело, раз уж попал к нам.

– Ясно, – ответил я, кивнув.

Некоторое время я сидел, ожидая продолжения, но его не последовало. Даниил хранил молчание остаток дороги до Управления.

Кабинет для брифингов находился на одном из подземных уровней. Чтобы попасть сюда, пришлось пройти несколько проверок службы безопасности, во время которых нас чуть ли не буквально разобрали по косточкам. С такими серьёзными мерами я столкнулся впервые. В конце концов, диверсанты или шпионы в этом мире оставались товаром штучным, крайне редким. Но в Управлении, похоже, обитали параноики.

В самом кабинете были большая чёрная доска с мелом для письма, квадратный телевизор, кафедра и пять столов для слушателей. Стены, обшитые деревянными панелями, живо напомнили мне помещения нашего, российского Генштаба, – которые, несмотря на недавний ремонт, сохранили все стилистические признаки советского прошлого.

Даниил занял один из столов и кивком указал мне на соседнее место. Я молча подчинился.

Через минуту открылась неприметная боковая дверь, и в помещение вошёл молодой черноволосый парень с густыми усами. Его знаки отличия тоже были скрыты, но, судя по тому, что мой сопровождающий вскочил и вытянулся по струнке, он был какой-то «шишкой». Я, конечно, последовал примеру Даниила и встал по стойке «смирно».

– Вольно, – кивнул парень. – Это и есть тот самый кадет?

Он доброжелательно, с интересом посмотрел на меня.

– Так точно, – ответил Даниил.

– Я – генерал Константин, – сказал парень. – Занимайте места. Мы начинаем.

Несколько ошарашенный, я снова сел. Константин был полулегендарной личностью, главой Управления. Некоторые считали, что его на самом деле не существует; что он просто некий собирательный образ идеального руководителя, который используется для повышения боевого духа. И, конечно, никто не имел представления, как он выглядит.

Я украдкой взглянул на Даниила. Тот, поймав мой взгляд, едва заметно усмехнулся уголком рта.

– Нам поступила информация, что новейший аппарат застратосферной разведки той стороны получил некие данные, относящиеся к Горам Недоступности, – начал генерал. – Степень секретности этих данных такова, что передача по дистанционным каналам любых сведений, которые даже косвенно могли бы указывать на их содержание, той стороной категорически запрещена. Враг использует фельдъегерскую систему для того, чтобы доставить эту информацию в центры принятия решений. Мы знаем, что, кроме оригинала пластин, есть ещё как минимум пять ложных копий. Они используют все каналы дезинформации, чтобы сбить нас со следа. Однако один из пленных, захваченный во время недавней операции по деблокированию Устьинского канала, оказался фельдъегерем. Изъятые у него коды позволили обработать данные, которые косвенно подтверждают, что маршрут следования ключевого отправления проходит через нашу языковую зону, относительно недалеко от линии фронта. Наша задача – захватить оригинал пластин или уничтожить их на месте, если захват окажется невозможен. Вопросы по вводной части?

– Вероятность обманного манёвра? Аналитики считали? – спросил, подняв руку, Даниил.

– Считали, – кивнул генерал, – менее тридцати процентов.

Даниил присвистнул.

– Ещё вопросы?

После недолгого размышления я всё-таки решился спросить то, что больше всего меня волновало с того момента, как меня забрали в Управление.

– Господин генерал, – сказал я, – возможно, я ошибаюсь. Я только кадет. Но… учитывая степень важности этой миссии… возможно, было бы разумно привлечь более опытных разведчиков?

Генерал улыбнулся.

– Ответите, господин майор? – спросил он, глядя на Даниила; про себя я отметил, что теперь знаю звание своего сопровождающего.

– У нас есть некоторые проблемы с кадрами разведки – с тех пор, как враги научились использовать служебных собак, – ответил Даниил. – Любой сотрудник, который был на задании, даже после успешного его выполнения оставляет следы, которые позволяют его идентифицировать по запаху. Никакие операции по изменению внешности больше не помогают. Но продолжительность хранения этих данных ограничена продолжительностью жизни самих собак. Это около десяти циклов. Наши сотрудники, прошедшие полную подготовку, уже были задействованы в боевых миссиях. Полтора цикла назад во время большого прорыва той стороны на нашем языковом участке мы были вынуждены задействовать все резервы. С тех пор у нас просто не появлялось кандидатов должного уровня для переподготовки. У нас кадровый голод.

Майор замолчал.

– Но… разве вы не были задействованы? – спросил я.

– Нет, – ответил Даниил, – не был.

Никаких дальнейших объяснений не последовало.

– Благодарю, – кивнул генерал. – Что ж, теперь к деталям.

Судя по степени секретности, план разрабатывал лично Константин, собирая и концентрируя в своих руках все сведения. Таким образом, о его содержании после брифинга знали только мы трое. И этот план мне совершенно не нравился. В нём было слишком много «но»: слишком много неопределённости и, как мне показалось, упования на банальную удачу. У нас в конторе я бы такой план защитить не смог, это точно. Но, видимо, в этом мире действовали несколько другие стандарты эффективности, и с этим приходилось мириться.

Тут многое было другим. Мне приходилось прикладывать все душевные усилия, чтобы не выдать своего смятения и растерянности. Диверсионная работа с такими ставками на личном контроле руководителя одного из самых могущественных Управлений нашего языкового сектора… Разведчики, которые не могут быть использованы в моменте из-за служебных собак… Это всё совершенно не укладывалось у меня в голове.

В какой-то момент я даже подумал, что будет, если я настолько привыкну притворяться, что перестану замечать эту ненормальность? Что, если мой нормальный мир станет далёким и ненормальным сном? Подумав об этом, я, пожалуй, впервые за все последние месяцы по-настоящему испугался. И это, похоже, отразилось на моём лице.

– Ничего, – одобряющие произнёс Даниил, глянув на меня, – главное, чтобы вакидзаси был исправен. Для разведчиков, кстати, есть специальные модели – бесшумные и с троекратным резервированием… Да что я рассказываю – сейчас сам всё увидишь.

Я выдавил из себя улыбку и кивнул в ответ.

Мы были на два уровня ниже помещения, где проходил брифинг. Тут находились совершенно секретные склады Управления, где диверсанты получали экипировку. А судя по характерному медицинскому запаху, не только экипировку, но и другие, скажем так, модификации. Впрочем, в нашем предписании посещение медицинского отсека не значилось – что не могло меня не обрадовать.

Процесс получения экипировки и оборудования был полностью автоматизирован. Мы миновали два поста с усиленной охраной и оказались в бункере, обшитом стальными листами. Тут был высокий металлический стол, а над ним – тяжёлые створки с щелями по бокам. В одну из этих щелей я засунул выданную после брифинга картонную пластину с беспорядочно расположенными отверстиями. Я не сразу сообразил, что она мне напоминает. Только потом всплыло воспоминание из глубокого детства. Когда-то давно такие штуковины использовались для вычислений на примитивных компьютерах. Кажется, они назывались «перфокарты».

Даниил подошёл к другой створке и тоже вставил свою карту в щель.

За металлической стеной что-то загудело и защёлкало. А через пару минут створки с лёгким скрипом распахнулись. За ними были металлические полки, на которых аккуратными стопками лежали причитающиеся нам вещи.

Я аккуратно переложил всё на металлический стол, после чего створки снова закрылись.

Передо мной был комплект незнакомой формы в «лесном» камуфляже, необычный жёсткий ранец, пистолет с барабаном, напоминающий привычные револьверы, кривой кинжал, мягкие зелёные берцы.

– Первый раз вживую видишь вражескую форму? – Даниил подмигнул мне, уже начиная раздеваться.

– Да, – ответил я, – раньше как-то не приходилось.

Офицер хмыкнул, бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал.

Я тоже начал переодеваться.

– А что с этим делать? – спросил я, переодевшись и кивнув на свою форму, аккуратно сложенную на том же столике.

– Ничего, – ответил Даниил, – об этом позаботятся. С оружием разобрался? – Он с любопытством глянул на меня.

– Мы теоретически проходили такие системы, – ответил я. – У этого, правда, особенности есть – предохранитель находится у основания рукоятки. Странное решение.

– Неплохо, – одобрительно кивнул офицер. – Так можно одной рукой снять, если другая занята или стрелок ранен.

– Ясно, – кивнул я, сдерживаясь, чтобы не сказать всё, что я думаю по поводу использования револьверов в качестве военного оружия.

– Ты не в восторге от него, да?

– Не особо, – честно ответил я; так или иначе нужно было эмоционально приоткрываться перед Даниилом: нам предстояло многое пройти вместе, и лучше бы научиться чувствовать друг друга. В разумных пределах, конечно.

– И правильно, – снова одобрил он.

– А это для чего? – Я поднял кривой кинжал.

– Это их аналог вакидзаси, – ответил Даниил.

– По-моему, не очень эффективно… – констатировал я, трогая лезвие. Странно, но оно оказалось не слишком острым. Кинжалом можно было убиться, используя его как колющее оружие – только так.

– У них своеобразное отношение к таким вещам. – Офицер пожал плечами. – Я думал, ты давно понял.

– Понял, да похоже, не всё… – ответил я.

– Ничего. – Даниил улыбнулся. – А вот и наш штатный вакидзаси. – Он продемонстрировал мне небольшую коричневую коробочку из тонкой жести. У меня на столе лежала такая же.

– Что это? – Я осторожно поднял свою и оглядел в поисках детонатора.

– На той стороне в ходу разные вещества, – пояснил Даниил – Они много чего такого выращивают и синтезируют.

– И… это не запрещено на передовой?

– Скорее, поощряется. Но только определённые виды веществ, которые скорее стимулируют, чем вырубают. Алкоголь к ним не относится, кстати. Но и без него у них остаётся довольно богатый выбор.

– Ясно. – Я нащупал зазор в коробочке, подцепил ногтем. Она с лёгким щелчком открылась. Внутри обнаружилась щепотка травы с резким пряным запахом.

– Так выглядит спрюс, – сказал Даниил, – один из самых распространённых у них стимуляторов. Только начинка у него чуть другая. Она убьёт тебя мгновенно и безболезненно.

Я аккуратно закрыл коробочку.

– Эта штука называется стафер. И обычно хранится здесь. – Офицер убрал свой стафер в едва заметный карман на брюках.

– Ясно, – кивнул я, повторяя его действия.

– Теперь по поводу способа заброски. У нас не было возможности обсудить. Что ты о нём думаешь?

Я вдохнул, собираясь ответить. Но потом просто развёл руками и выдохнул. Способ был совершенно безумным, как и всё в этом мире.

– Понимаю, – сказал Даниил. – Как у тебя с замкнутым пространством? Тесты проходил?

– Проходил, – кивнул я, – всё в рамках.

– Хорошо. Ну что, если нет больше вопросов – выдвигаемся.

И тут Даниил улыбнулся. Эта улыбка в сочетании с карими глазами, в которых жил арктический, безжизненный холод, выглядела довольно гротескно. До меня только теперь стало доходить, что он, похоже, был рад предстоящему заданию. Более того – возможно, именно этого события он ждал много циклов.

Стиснув зубы, я вышел вслед за офицером из бункера.