Текст книги "Четыре"

– Пойдем, – сразу согласилась девочка.

Это несколько насторожило, я вопросительно осмотрелся, а девочка, как несколько минут назад Аглая, прочитала мои мысли:

– Не бойся, меня никто не потеряет. Ты и твоя тетя можете меня спасать.

– Мы попробуем… – пробурчал я, а она сама взяла меня за руку и повела через дорогу, посмотрев, переходя ее, сначала налево, а потом направо.

А когда вошла в салон, сразу поняла, кого из двух женщин я имел в виду. Она подошла к Аглае и огорошила ее не меньше, чем меня:

– Значит, ты будешь моя мама?

– Кто тебе сказал? – растерялась еще пять минут назад уверенная в себе и умная Аглая.

– Отец. – Она оглянулась на меня, и я потерял дар речи.

– А ему кто? – допытывалась Аглая.

– А ему Отец Небесный, – всего-то навсе-го объявила девочка.

– У меня не может быть детей, – грустно, но глядя мне в глаза сообщила Аглая, отчего девушка Верочка вздрогнула, колыхнув воздух в помещении.

– Мне тоже говорили, что у меня нет отца и матери, – спокойно то ли возразила, то ли сообщила девочка. – Только бабушка говорила, что они обязательно найдутся. Говорила, что Отец Небесный обязательно пошлет. Вот я и пришла сегодня к Нему. Минут десять всего ждать пришлось…

В ее глазах была такая вера во всё ею сказанное, что посметь ей возразить или пытаться рассуждать о каких-то там понятиях нашего бренного мира было равно тому, чтобы убить ее здесь, на пороге. Мы с Аглаей понимающе, но беспомощно переглянулись. Но в бесплодной женщине вдруг включилась мать.

– А ну-ка, снимай плащик. Промокла вся. – Повернулась к оторопевшей девушке-администратору: – Вера, чего сидим? Чай, варенье, печенье!.. – Снова к девочке: – Как тебя зовут?

– Ну ты же моя мама, значит, ты и должна меня назвать.

Эта железная логика не привела Аглаю в смущение. Мать победила в ней разочарованную светскую лвьицу в тот миг, когда ее назвали матерью.

– А папа чего говорит? – спросила она в мою сторону небрежно и таким тоном, как будто папа уже всем изрядно надоел за несколько совместно прожитых лет.

– Он еще не успел сказать, – сообщила девочка, усаживаясь на пуфик возле столика, где Вера расставляла чашки для чая. – Так что ты первая.

– Ага, – приняла как должное Аглая. – Ну тогда для начала: меня зовут Аглая Ивановна. А папу… – Она опять посмотрела на меня как на надоевшего супруга. – Папу зовут Сережей. Сергей Сергеевич.

– Здо рово! – обрадовалась девочка. – Я именно так и хотела. Папу Сережу.

– А маму? – прищурилась ревниво Аглая.

– А маму – которая ему нравится. – Детская логика была несокрушима.

– Здорово, – согласилась Аглая.

– Аглая Ивановна, варенья нет, есть джем, – несмело втиснулась в разговор Вера.

– Джем будешь? с печеньем? – спросила Аглая у девочки.

– Могу и без печенья, – кивнула та.

– Папа, как зовут нашу дочь? – Аглая встала и подбоченилась, как жена, встречающая на пороге загулявшего мужа.

– А… М-м… Настя! – выпалил я первое, что пришло в голову.

– Как хорошо, – обрадовалась новая Настя, – я всегда хотела, чтобы меня звали, как мою бабушку.

– Ага, – обрадовалась, в свою очередь, хоть каким-то знаниям Аглая, – значит, нашу бабушку звали Анастасия…

– Анастасия Петровна, – поправила Настя.

– А где она сейчас? – нежно прищурилась Аглая Ивановна.

– Как – где? – искренне удивилась Настя. – Где и должна быть. У Отца Небесного. Все же умирают здесь, чтобы уйти туда.

Детская логика оставалось неопровержимой, железной, но не вносила ясности в наше шаткое знание о Насте.

– Тебя же потеряют! – наконец-то решилась на главную фразу нашего мира Аглая.

– Не потеряют. – Настя откусила печенье. – Я же умерла. Кто меня потеряет?

Трое взрослых теперь вздрогнули вместе. Но Настя, сделав глоток горячего чаю, вставила в этот ребус главный философский камень:

– Не верите? Можете меня сфотографировать и разместить фото в интернете. И увидите, что воспитанница детского дома Настя Фролова умерла. Вычеркнута из списка на усыновление.

– С ума сойти. – Светская львица Аглая превратилась хоть и в красивую, но обычную русскую бабу и села, хлопнув себя по коленям. – Так папа у нас и имя угадал? – Она спросила так, как будто я был изначально виноват во всём: и в происходящем, и в том, что Настя где-то когда-то умерла вслед за своей бабушкой, и в том, что я никудышный отец, и в том, что Отец Небесный именно нас поставил в такую ситуацию…

– У вас дом-то есть? – спросила Настя.

– Есть… – в голос ответили мы.

– Далеко?

– Рядом… – Аглая подняла глаза к потолку, и мне пришлось молчаливо согласиться, что наш дом здесь, в ее доме.

Настя же сразу сообразила:

– О! Совсем недалеко от Дома Отца Небесного.

Аглая достала из кармана спортивной куртки смартфон:

– Можно я всё же тебя сфотографирую, доченька?

– Конечно, можно, мамочка. Папа, ты будешь фотографироваться?

* * *

Квартиру Аглаи, выходящую окнами как раз на монастырь, можно описать двумя или одним словом (даже не знаю, как правильно) – хай-тек. Нет, можно добавить еще пару: разумный минимализм. И добавить для любителей оценить: квадратов сто в трех комнатах. Гостиная, совмещенная с кухнебаром (так я это назвал), спальня (с собственным санузлом) и комната для гостей, которая мгновенно стала детской. Она почему-то, но весьма уместно была завалена плюшевыми медведями разных размеров. От крошечных до огромных, которые сидели на стульях, подоконнике и, собственно, на кровати. Пока Настя радостно здоровалась с каждым из них, я спросил у хозяйки-мамы:

– Ты их коллекционируешь? – Мы вынуждены были окончательно перейти на «ты» по несокрушимому требованию Насти.

– Нет. Это всего лишь предсказуемость мужчин.

– Цветы и плюшевые медведи, – понял я. – Еще раз убеждаюсь, что ничего не бывает случайно.

– Ну, я сразу поняла, что мы встретились не случайно. – Аглая окатила меня той загадочностью во взгляде, той женской тайной, которую мужчине так или иначе придется разгадывать, потому как она и тайна, и обещание одновременно.

– Так! – снова включилась мама. – Что будем ужинать? Настенька, тебе чего хочется?

– Пиццы, – ответил совершенно современный ребенок.

– Пиццы? – вскинула изгиб изумительных бровей Аглая. – Но это вредная пища!

– Все так говорят, – парировала Настя, – но родители – это те, кто разрешает то, что запрещают другие, потому что любят.

– Ну что ж… Пиццы так пиццы… В кои-то веки хотела приготовить что-нибудь сама, но тут доченька внесла коррективы. – Аглая достала телефон, посмотрела на его экран так, как будто он виноват в том, что девочка хочет пиццы, потом сунула его в карман: – Пошли-ка… У меня там буклет на кухне. Будем выбирать пиццу, какую ты хочешь. Папа Сережа, ты какую будешь? – обратилась она ко мне.

– Четыре сыра… если можно… – нерешительно ответил я.

– Можно, – улыбнулась Аглая. – Настя, пошли выбирать и мы…

Заказывать пришлось пять разных коробок, потому как Настя хотела попробовать разные.

– Ты что, ни разу не ела пиццу? – заподозрила мама Аглая.

– Нет, – честно ответила Настя, – пока я была жива, мне было нельзя. Но мальчишки и те, кого усыновили опекуны, рассказывали, что это самая вкусная еда.

– Русские пироги вкуснее, – несколько сурово ответила мама Аглая, но я был с ней согласен.

В моей жизни это была самая вкусная пицца, потому что я никогда не видел, что русская девочка ест их с каким-то утонченным удовольствием. Не объедается, не торопится… Она вообще сначала откусила уголки от всех пяти сортов под лекцию Аглаи о том, что настоящая пицца бывает только с томатами и моцареллой, а всё остальное придумали прожорливые американцы. А Настя разжевывала каждый кусочек, прикрыв глаза, и, казалось, вот-вот замурлыкает от удовольствия, но она даже спину держала прямо и промокала губы салфеткой, как будто сидела на званом обеде, а не с новоявленными родителями, которые входили в свои роли куда как хуже, чем она сама.

Когда Настя убежала в ванную комнату, Аглая тихо сказала:

– Удивительная девочка. Какие манеры! Из детдома?..

– И что мы с ней будем делать? – резонно спросил я.

– Я отправила ее фото своей подруге из департамента образования. Думаю, она подскажет. Жду от нее сообщения. Она там важная птица, быстро всех на уши поставит.

В это время в комнате появилась улыбающаяся Настя и объявила:

– Самое время посмотреть хороший фильм.

Аглая покрутила губами, сдвинув брови, но перечить маленькой хозяйке в ее доме не решилась.

– У меня сто каналов… Вроде есть такие, где показывают детские и семейные фильмы…

– Я недавно смотрел один хороший. Французский. «Белль и Себастиан» называется. Про собаку и мальчика. Но нужно его смотреть из интернета… – попытался предложить я.

– Да есть у меня всё, – голосом уставшей жены согласилась Аглая Ивановна и потянулась к дистанционному пульту, который валялся на барной стойке.

– А про девочку и собаку есть? – спросила Настя.

– Наверное, есть, но я сейчас не вспомню… – растерялся я.

– Ничего, – успокоила Настя, – сегодня посмотрим фильм папы, завтра фильм мамы, а послезавтра мой.

Нам с Аглаей оставалось только переглянуться.

* * *

Утром Настя вышла в огромном халате Аглаи из детской и застала меня дремлющим на кожаном диване в гостиной.

– Ого! – ворвалась она в мой тревожный сон. – А почему ты не в спальне с мамой?!

Я открыл один глаз, чтобы прицелиться в объяснение, которое спросонья не мог придумать. Но тут появилась в пеньюаре Аглая. Немного заспанная, а с растрепанными волосами, она была даже прекраснее, чем ухоженная для пребывания во внешнем мире. Была в ней уютная и нежная домашность, которой я не видел в женщинах уже не один год.

– Почему вы в разных спальнях? – повторила Настя вопрос уже Аглае.

Я подскочил с дивана. Представляю, как глупо и смешно я выглядел в спортивных штанах Аглаи и ее застиранной футболке с принтом розочки на груди. Но я поднялся и сделал несколько уверенных шагов в ее сторону. Надо было продолжать игру, и я чмокнул ее в щеку и дежурно произнес:

– С добрым утром, дорогая, я сделал свою ночную работу.

– С добрым утром, – растерянно ответила она, подошла к Насте, поцеловала в щеку девочку: – С добрым утром, Настюш.

– Зубы не заговаривайте, – прищурилась Настя. – Бабушка говорила, что муж и жена – одно, значит, ночью вы тоже должны быть вместе, даже если один из вас этого не хочет. Так бабушка маме с папой говорила. Я очень маленькая была, но помню!

Она посмотрела на каждого из нас с таким выражением на лице, словно хотела выяснить, кто же из нас не хочет быть в одной спальне ночью. Очень хотелось спросить у нее про папу и маму, что с ними сталось, сколько ей было лет, когда они умерли, но я не решился. Впрочем, решился бы на это только бездушный биоробот, которому надо расставить все точки над «i» только потому, что он чего-то в структуре бытия не понимает.

– Так, сейчас я приготовлю завтрак, – включила в себе маму Аглая.

– Ага, только не готовь, пожалуйста, кашу на молоке. Очень надоело. Сделай что-нибудь неполезное для здоровья, – попросила Настя.

– Что? – нахмурилась Аглая.

– Сосиски у нас есть?

– Есть…

– Сосиски свари. Можно яишенку поджарить… – Слово «яишенку» Настя произнесла так, как произносят его тысячи русских бабушек.

– Дорогой, с тебя кофе, вон турка, молотый вон в той серебристой банке, – скомандовала мне Аглая. – А вас, девушка, сок устроит? – игриво осведомилась она у дочери.

– Устроит. Хоть апельсиновый, хоть персиковый…

Мы с Аглаей облегченно и в унисон вздохнули. Утро стало налаживаться.

Уже за завтраком у Аглаи пикнул телефон. Она скользнула подушечкой большого пальца по экрану, прищурилась на полученное сообщение. Молча протянула мне телефон.

На экране было сообщение от некой Валечки, в котором был адрес детдома в одном райцентре в сорока километрах от города. Я кивнул.

– Чего там? – спросила Настя.

– Папу на работу срочно вызывают, – мгновенно соврала Аглая.

– Работа – это важно, – тут же приняла условия нашей игры Настя, и мы с Аглаей снова в унисон облегченно вздохнули.

– А мы что с тобой будем делать?

Аглая сначала подмигнула Насте в ответ:

– А мы?.. Мы сначала пойдем на мою работу. Ненадолго. Кстати, хочешь поплавать в бассейне? Сейчас эпидемия. Никому нельзя. А тебе – можно.

– Конечно, хочу! Но у меня нет купальника.

– Это ерунда. Купальник будет, – заговорщическим тоном пообещала Аглая Ивановна. – Кстати, нам надо с тобой завалиться в супермаркет, одежонки себе повыбирать. Не люблю покупать в интернете. Ты как?

– Я не против. – Настя принимала новые возможности как должное.

– Вам деньги нужны? – несмело спросил я.

Аглая окатила меня презрительным взглядом – таким на меня смотрели только люди в малиновых пиджаках в уродливых лимузинах и джипах. Я вздрогнул, но она тут же поняла, что обидела меня. Лицо мгновенно обрело черты доброй стареющей мамы.

– Спасибо, Сережа, у меня есть. Если понадобится больше, перекинешь мне на карту. У тебя же есть номер моей карты?

Тьфу ты! Ну не может женщина не быть женщиной с того самого момента, как навяливала Адаму плод с древа познания. Вроде приголубит, поцелует, а зубиком напоследок подкусит, яду чутка впрыснет.

– Не помню, – хмуро ответил я, – перешлешь мне по вотсапу, если что…

– Вотсап – это что? – спросила, в свою очередь, Настя.

– Фигня такая, для связи и рассылки всякой фигни, – сказала Аглая так, словно говорили между собой подружки из восьмого класса.

– Хорошая фигня, – улыбнулась Настя.

– А у тебя есть мобильный телефон? – опомнилась Аглая.

– Откуда? – даже удивилась девочка.

– Так… Надо составлять список…

– Покупок! – радостно опередила Настя.

И я вдруг понял, что я не просто играю в семью по вине провидения, по случаю, по необходимости. Но я пытался понять, кто из нас кому нужнее.

* * *

Детдом, в который я ехал, находился в поселке, через который когда-то везли последнего русского царя в Екатеринбург на казнь. С ним тогда были супруга Александра Федоровна и дочь Мария. Остальные дети остались под присмотром генерала Ильи Леонидовича Татищева, Пьера Жильяра и Сиднея Гиббса – учителей французского и английского языков соответственно. Семью разделили, потому что наследник Алеша болел. И я не исключаю и умышленного разделения как части иезуитского плана. Но сейчас я пытался себе представить, в каком из домов обедал император, где могли перепрягать коней, а где лег отдохнуть доктор Боткин… Именно эти, казалось бы, отдаленные от моей задачи образы позволили мне безошибочно и без подсказок найти здание детского дома. Бело-серое, двухэтажное, сталинской еще постройки, с новыми пластиковыми глазами окон и небольшой огороженной детско-спортивной площадкой вокруг.

На входе крепко спал охранник, скорее всего, как у нас говорят, «после вчерашнего», и я не стал его тревожить. В коридоре столкнулся с парнем лет пятнадцати с неизбывной безнадежностью и устойчивым презрением в глазах.

– Не подскажешь, где у вас директор? – тихо спросил я.

– Чё приехали? – ответил он вдруг вопросом на вопрос и пояснил: – Нет уже здесь детей, чтобы бабло за опекунство получать. Разобрали.

– Я не по этому поводу. – Что я еще мог сказать?

– А-а. – Его голос даже потеплел. – Вон там лестница. На второй этаж, сразу напротив – кабинет. Василий Абдурахманович его зовут.

«Ничего себе имечко», – подумал я, а парень на всякий случай подтвердил:

– Да-да. Василий Абдурахманович. Татарин он крещеный. Хороший дядька, между прочим.

– Спасибо.

Василий Абдурахманович не был похож на татарина. Разве что широкими скулами и черными как смоль волосами, зачесанными на прямой пробор над широким лбом, из-под которого смотрели на меня серые усталые глаза.

– Файзулла, – протянул он руку и потом добавил: – В крещении – Василий.

– Сергей, – ответил я на рукопожатие. – Файзулла – милость Аллаха…

– А Василий – царственный у греков, – улыбнулся Василий Абдурахманович и, подмигнув, добавил: – А Сергей – римское родовое имя.

– Предпочитаю вести его от Сергия Радонежского. Странно… Последнее время мне приходится знакомиться с людьми, которые носят интересные имена.

– Но приехали вы по поводу Насти Фроловой, а это совсем простое имя.

– Да.

– Садитесь. Чаю? Кофе? – Василий Абдурахманович оглянулся на поднос, на котором ютились плохо помытые чашки и электрический чайник. – Охранник дрыхнет? – вдруг спросил он.

– Отдыхает, – сгладил я.

– Да мои все без масок ходят, вы без маски зашли. Камеры пишут. Не дай Бог, ковид приклеится. У меня хоть и ребят-то нынче всего семь человек. От тринадцати до шестнадцати… Таких уже не берут. – Директор детдома тяжело вздохнул, и я вспомнил глаза парня из коридора.

– Я понимаю. – Что я мог еще сказать…

– Да они хорошие! Все хорошие! Все эти байки про наследственность – хрень. Вот если любви детям не хватает – оттуда и все беды! Оттуда! У меня детишки из семей алкоголиков и преступников в такие цветы вырастали! Вот! – Он посмотрел на свои руки, словно еще вчера поливал ими эти цветы. – А маленьких разобрали. Мода, что ли, пошла. Или, как Витька говорит, бабло на опекунстве косят.

– Витька… Это, наверное, который меня в коридоре встретил?

– Да, он дежурный.

Закипел чайник, и пришлось обжигаться кислым растворимым кофе из засаленной кружки. Но эти мелочи окупались открытой душой хозяина кабинета.

– Некоторые думают, что мы тут детьми торгуем… – посетовал Василий Абдурахманович.

– Дураки, кино насмотрелись, сериалов, – с ходу поддержал я.

– Да что там! Злыдни! Какие сами, так и про других думают. Поработали бы здесь годик-другой. А то к нам только депутаты по графику приезжают. Шефство взяли. Но и то неплохо. Ребятам моим тренажеры привезли, музыку. И этот… – Директор потер ладонью лоб. – Проектор мультимедийный. Крутая штука. Мы с ребятами теперь кино на большом экране смотрим. Учителя, опять же, на уроках используют… Круто!

– Круто, – согласился я. – Но я пришел по поводу Насти Фроловой…

Василий Абдурахманович остановился в своем наивном восторге, склонил набок голову, пытаясь меня прощупать изучающим взглядом.

– Значит, она у вас… – сделал он вывод.

– У одной женщины, – поправил я.

– Которая вам нравится или которая ваша жена, – продолжил интригующе директор детдома.

– Не жена, – отрезал я.

– Оп… – несколько растерялся Василий Абдурахманович. – Это рушит весь эксперимент.

– Какой эксперимент? Девочка говорит нам, что она умерла!

– Ну… как вам сказать… – подыскивал слова директор.

– Да как тут скажешь?! – немного занервничал я.

– Вы не волнуйтесь… – Василий Абдурахманович поднялся, подлил мне кипятку, пододвинул банку растворимого кофе, как будто это было лекарство от волнения. – Не волнуйтесь, если она вам в тягость, мы ее сегодня же заберем.

– Может, вы всё-таки объясните?

– Попробую… – Василий Абдурахманович сел в потертое директорское кожаной кресло и тяжело вздохнул. Так что мне показалось – жалюзи на окнах качнулись. – Ее привезли два года назад, когда умерла бабушка. За ней, между прочим, квартира в центре города сохраняется, а это выгодно опекунам… – начал он, но смутился, прочитав в моем взгляде, что квартира меня не интересует. – Так вот, год назад ее удочерили… Богатые, скажу вам, люди. Но бездетные. Разумеется, как прагматичные супруги, они прокрутили Настю во всех медицинских учреждениях и выяснили, что у нее рак головного мозга… – Теперь директор смотрел на меня испытующим взглядом.

– Дальше, – без эмоций попросил я.

– И они ее вернули… Вот так. Я потом три месяца устраивал ее в нейроцентр. А она совсем перестала верить людям. Совсем. Доктор хороший нам достался. Николай Петрович. Очень хороший. Он ей первый курс лечения провел, а мне говорит, что если у нее не будет веры, то она очень скоро умрет.

– А если будет – то не очень скоро? – допытывался я.

– А если будет, то только одному Богу известно. Вы же, я полагаю, человек крещеный?

– Да.

– Значит, понимаете, что человек предполагает, а Бог располагает. Вот мы и решились с Николаем Петровичем на эксперимент.

– Какой?

– Единственным авторитетом для Насти оставалась ее покойная бабушка, ну и немного я и Николай Петрович. За время болезни у Настеньки открылся – а может, она так думает, а мы лишь принимаем правила игры – дар предвидения. И то, что вы сейчас в моем кабинете, косвенно этот дар подтверждает. И я подтверждаю.

– Вы?

– Я крестился, когда узнал о ее болезни.

– Какая связь? – Я вскинул бровь, чтобы пытаться играть роль «железного» человека.

– Настя благодаря бабушке была верующим ребенком. Знаете, когда мы ей что-то запрещали в целях сохранения здоровья, она безапелляционно возражала: а мне Отец Небесный разрешил. А был день, я им показывал фильм «Александр Невский», ну помните, старый фильм с музыкой Сергея Прокофьева, ну и рассказывал о монголо-татарском нашествии… Пытался даже говорить о нынешних спорах, было ли иго или это было квазигосударство такое. Ну… я же татарин, – несколько смутился Василий Абдурахманович. – Чувство вины или, наоборот, чувство того, что нас ущемили… Из поколения в поколение…

– Только не рассказывайте так, будто ваши предки шли в ордах Наполеона или Гитлера, – попросил я.

– Да-да! И я об этом. А Настя после всего вдруг очень просто и по-детски рассудила. Или, наоборот, не по-детски. Она вдруг сказала, что любая победа может быть либо с Богом, либо вопреки ему, но по Его попущению…

– Ничего себе! – не сдержался я.

– Вот-вот! А я о чем? Настя сказала, что Батый точно был не с Богом, а Александр был с Богом.

– Не в силе Бог, а в правде… – невольно вспомнил я.

– Так точно! Я стал изучать вопрос…

– И покрестились…

Всё это было очень интересно, но меня больше волновало настоящее. Где-то в городе Аглая и Настей бродили в масках по опустевшим магазинам, Аглая волновалось, и это волнение передавалось мне.

– Простите, Василий Абдурахманович, но нельзя ли поближе к вашему, так сказать, эксперименту? Там, понимаете, женщина волнуется.

– Как ее зовут? – спросил директор.

– Аглая. Ивановна. – В два приема сообщил я.

– Ух ты! – то ли удивился, то ли порадовался он.

– Ага… – согласился я.

– Незамужняя?

– Нет.

– Это хорошо… И вы не женаты?

– Нет. Это имеет какое-то значение?

– Ключевое… – Василий Абдурахманович набрал в легкие побольше воздуху и продолжил: – Так вот… Врач, Николай Петрович, он сказал, что химия и радиация – это, конечно, нужно… Но нужна мотивация к выздоровлению, своеобразное плацебо.

– То есть мы с Аглаей – это плацебо?! – догадался-выстрелил я.

– Не торопитесь… Я же вам сказал, если потребуется, мы немедленно заберем девочку…

– Но ведь всё, что вы рассказываете, – это уголовщина какая-то!

– Смотря с какой стороны посмотреть, – опечалился директор детдома. – Официально – Настя в гостях в семье.

– Это что? Всё подстроено? – Во мне начало уже закипать возмущение.

– Вы дослушаете или сразу поедем за Настей? – грустно спросил Василий Абдурахманович, и в глазах его появилась такая же неизбывная безнадежность, как у дежурного Вити на первом этаже. – Когда вы вошли в кабинет, я даже обрадовался: вижу, что вы человек творческий, добрый, романтик…

Он меня, конечно, не подкупил, но я успокоился.

– Рассказывайте дальше, – попросил я смиренно.

– Николай Петрович, как и я, часто слышал от Насти, что раз детей посылает в семью Отец Небесный, то родителей детям Он тоже может послать. И бабушка ей так говорила. Но где найти родителей для умирающей девочки?

Я воткнул взгляд в полированную столешницу. В горле встал комок. Не знаю, насколько я был добрый и романтичный, но сентиментальный – точно.

– Николай Петрович также заметил, – продолжал директор, – что Настя довольно часто дает прогнозы по развитию заболеваний. И сама в это верит. А еще она говорила родителям, которые приходили в их отделение, почему болели их дети… Понимаете?

– Понимаю, но сам с трудом верю.

– Это не важно, верите ли вы; важно, что верит она! И мы с Николаем Петровичем разработали план… Мы сказали Насте, что Отец Небесный поможет ей найти семью. А дальше она всё придумала сама. Почти сама… – Василий Абдурахманович насторожился, пытаясь понять, какое впечатление производят на меня его слова.

– Да говорите уж, – нетерпеливо поторопил я.

– Она попросила увезти ее к монастырю в день памяти бабушки. Она попросила, чтобы в больнице ее сочли умершей. Ну чтобы не искал никто… И Николай Петрович ей пообещал…

– С ума сойти! И вы согласились на эту авантюру?! – Мне даже воздуху не хватило на мое изумление.

– Но… – Василий Абдурахманович заглянул мне в глаза так, как заглядывают в глаза родителям дети, которые точно знают, что их обманывают. – Но вы ведь тоже приняли правила ее игры?..

Это был удар ниже пояса. Но справедливый.

– Разве с вас не спросят? Разве ее какие-нибудь проверяющие комиссии не потеряют?

– Не спросят… Если над ней возьмут опекунство или… удочерят. Но, повторю, я готов прямо сейчас поехать с вами за Настей.

– Стоп! – выдохнул я. – И что мы ей скажем?!

– Ну, что вы не от Отца Небесного…

«Шах и мат, Сергей Сергеевич, так сегодня любят говорить. Но ситуация, скорее, патовая».

– Но… она… именно в то время… именно в том месте… она почувствовала нашу симпатию с этой женщиной… – бормотал я.

– Аглаей Ивановной, – подсказал Василий Абдурахманович. – Вы думаете, я с бухты-барахты принял Крещение? Я если не мусульманин, то вполне себе советский атеист!.. Был…

В кабинете директора детдома повисло тягучее, вязкое молчание, разбухающее от наших несвязных, растерянных мыслей, сомнений, от оглушительного понимания того, что, если звать Высшую Силу, она может и прийти. Особенно если зовет ребенок. Я буквально увидел – не вспомнил, а увидел – эти строчки из Евангелия от Матфея, когда Иисус одернул учеников, которые не пускали к Нему досаждавших детей. Я произнес Его слова вслух:

– …Пустите детей и непрепятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное.

– Я вот думаю, что обо всём этом скажет ваша Аглая Ивановна? – задался резонным вопросом Василий Абдурахманович.

– Она не моя… – просто ответил я. – И насколько я понимаю, о законном опекунстве, тем более об удочерении речи и быть не может.

Директор вдруг, наоборот, приободрился, изобразив значимого человека.

– Если вы люди свободные, то в нашей администрации я в два счета зарегистрирую ваш брак, – сказал он непривычным за время нашего разговора тоном дельца или чиновника.

– Но… Аглая… М-да… Надо ехать…

– Вы бумагу подпишете, что Настя в данный момент у вас в гостях? – Василий Абдурахманович вынул из ящика стола явно заготовленный лист с текстом. – Надо только все ваши данные внести…

* * *

– Вы к кому? – Заспанный охранник на входе-выходе открыл глаза.

– Теперь, скорее, уже от кого, – улыбнулся я в ответ.

– А… э… эм…

– Он, наверное, по поводу Насти приезжал, – пояснил растерянному охраннику дежурный Виктор. Из его взгляда вдруг исчезло недоверие и тренированное презрение, оттуда выглянул обычный русский мальчик и попросил: – Вы там ее не обижайте. Она хорошая. Очень хорошая.

– Я это уже понял, – сказал я, остановился и протянул подростку ладонь для рукопожатия. Виктор по-взрослому ударил по моей. Мол, бывай, дядя, не кашляй, а в глаза его снова вернулась серая стена, но на ней уже было написано что-то ироничное…

Ехал я из поселка не торопясь, медленно и вдумчиво. Нужно было утрамбовать всё услышанное и в уме, и в душе. Уже перед выездом на трассу я заметил в зеркале заднего вида всадника на орловском рысаке серой масти, и всадником этим был дежурный по детдому парень Витя. Он гнал коня галопом, и я понял, что он хочет догнать меня. Затормозил и вышел из машины. Конь пронесся мимо. Витя чуть ли не на дыбы его поднял, чтобы остановить и развернуть.

– Откуда такой рысак? – спросил я у спрыгнувшего из седла парня.

– Вы в лошадях разбираетесь? – выдохнул Витя.

– Нет, но у меня друг часто играет на ипподроме, делает ставки. А я помогаю ему делать ставки, потому вынужден кое-что знать, – попросту объяснил я.

– А-а…

– Так откуда у вас такой орловец?

– Так это Василий Абдурахманович, он же татарин. Хороший татарин без коня не может. – Витя по-доброму улыбался. – У нас-то в хозяйстве и коровы свои есть, птица там разная, огород, ну вот… И коня он по-тихому нам приобрел. Вы только не выдавайте, коня вроде как не положено.

– Не выдам.

Конь недоверчиво фыркал, переминался с ноги на ногу, косился на меня…

– Я вот что: вы Насте не говорите, что у нас были. Пока не говорите. Абдурахманович забыл предупредить…

– Ты для этого за мной гнался? – улыбнулся я.

– Ага…

– Неужели ни Василий Абдурахманович, ни ты – оба не поняли, что я не причиню ей никакого вреда? Ни словом, ни делом.

Виктор смутился:

– Да вроде поняли… Но так… на всякий случай. Вы же в город. Город – суетливый. Там и забыть можно…

– Не забуду.

– Ну тогда счастливого пути. – Теперь он первый протянул мне руку. – А когда всё уладится, передайте Насте привет от Витьки… – Парень вдруг подкусил нижнюю губу, на глаза у него явно навернулись слезы. – Если выживет. Она хорошая.

– Она хорошая. Необыкновенная, – согласился я и с благодарностью пожал мальчишескую руку.

– Ну, Мурыч, домой… – Виктор повернулся к морде коня, чтобы я не видел, как слеза всё-таки перекатилась через нижнее веко и оставила след на запыленной щеке. Но я видел.

– Мурыч? – подивился я новому необычному имени.

– Ага. Так его зовем. Он мурчит, как кот, когда его ласкают…

– Такое бывает? – удивился я.

– Да всё бывает, – ответил мне уже совсем взрослый человек, красиво впрыгнув в седло.

* * *

Вечером, прежде чем прийти домой, я зашел в «Детский мир». Временно или не временно, случайно или нарочно – у меня есть названая дочь. Долго бродил по отделам с разными игрушками. Поймал себя на мысли, что с тех пор, как я покупал игрушки своим детям, утекло немало времени. Раньше я даже знал разницу в кукольных принцессах и системах «Лего». Теперь не знал ничего. Пришлось покупать вечное – пазлы. Купил принца на сером коне. То ли Витьку таким увидел, то ли просто от дурацкого своего старения. Но Насте этот подарок понравился, и она даже сказала:

– Ух ты! Ты откуда знал, что я именно такого коня хочу?

Я испугался, что она догадается, что я был в детдоме. Но она потянула меня за руку вниз, к себе, чмокнула в щеку:

– Настоящий папа! – отчего Аглая, которая убила на Настю целый день, купила ей ворох одежек, заметно взревновала, вскинув от обиды красивые брови до морщин на лбу.

Мне оставалось только извинительно улыбнуться ей.

Но еще выше она вскинула брови, когда после ужина и просмотра второй части фильма «Белль и Себастиан» я вдруг уверенно направился в ее спальню. Брови вскинула, но ничего не сказала. Зато Настя согласилась лечь спать без сказки на ночь. Они только о чем-то пошептались с Аглаей в окружении армии плюшевых медведей.

Аглая вошла в спальню в прозрачном пеньюаре, отчего сердце мое чуть не взорвалось. Только бронзовую статую не могли взволновать ее формы. Между тем она беспечно плюхнулась на свободное от меня место и выдохнула: