Текст книги "Башни"

Вначале тропинок было так много, что от них рябило в глазах. Разбегаясь в разные стороны, они вели себя словно назойливые зазывалы, которые наперебой предлагают свои услуги. Но по мере того как Домотканов удалялся от городской окраины, тропинок становилось всё меньше и меньше, пока не осталась одна-единственная, уводившая вглубь покрытого сухим бурьяном холмистого пустыря. Домотканов наверняка шагал бы ещё долго в своём не предусматривающем остановки пути, если бы тропинка, становясь всё неприметнее, не прекратилась бы совсем. Он замедлил шаги по потянувшемуся далее очевидному бездорожью и остановился. Затем словно спросонок оглянулся по сторонам.

Вокруг была та же сухая кустистая трава, но уже с торчавшими из неё кое-где редкими деревьями и кустами, склоны холмов – один поближе, другой подальше, слиток продолговатой лужи такого же цвета, как и затянутое серой октябрьской дымкой небо над ним. Домотканов обернулся назад, в сторону возвращающейся восвояси предательской тропинки. Домой было рано. Он снова поглядел на ближайший склон, на березки, добравшиеся до самого верха и победно подпирающие там хмурое небо, и вдруг узнал этот холм. Самый высокий в округе. На нём он уже бывал разок и мог бы побывать и сегодня, если бы выбрал правильную дорогу. Но он не выбирал. Что ж, это можно исправить и без всяких дорог. Домотканов развернулся и, словно в пику кому-то, начал взбираться по довольно крутому откосу, обросшему вездесущим густым бурьяном. Он негодующе трещал под ступнями, цеплялся за штанины своими крючками, стараясь, чтобы Домотканов запнулся и упал. Но так продолжалось недолго. Буквально через пару минут он выбрался на хорошо утоптанную тропинку, которая направлялась туда же, куда и он, хотя не столь отчаянно-прямолинейно, а с плавным поворотом, чтобы не было так круто. Домотканов не стал отказываться от её услуг, вспомнив к тому же, что именно по этой тропинке и поднимался пару лет назад на холм. Как многие до него и после, которые натоптали её. Он двинулся по ней, невольно умеряя размашистый шаг после цепких кустов. На холм так на холм. Куда-то же надо идти. Чтобы… – он чуточку задумался, – чтобы уйти от этого неприятного разговора с женой, от самого себя. От такого самого себя, каким он стал нежданно-негаданно. Но думать дальше не хотелось, не зря же он собрался уйти от всего этого.

А вот и вершина холма. Не такого уж высокого, как ему показалось в прошлый раз. С той же берёзовой рощей справа от дорожки, с еще одной дорожкой, делающей недалеко впереди, за рощей, перекресток с той, по которой он идёт. Дойти до него, свернуть и снова вниз. Разве немного постоять на вершине, хотя не очень хочется, посмотреть. Как в прошлый раз. Но каким он был, этот прошлый раз, Домотканов не мог вспомнить. Во всяком случае, не таким ненужным. Вот идущий остановится сейчас, скорей всего, на том же самом месте, что и тогда, спиной к стене рощи, и будет смотреть – чтобы ничего не увидеть.

Но сделать всё так, как в прошлый раз или так, как казалось, что он сделал в прошлый раз, не получилось. А получилось ровно наоборот: он встал спиной не к роще, в которой раньше нечего было смотреть, а к склону, за которым раньше было что смотреть. Потому что роща на этот раз заслуживала большего внимания. Даже при всём теперешнем равнодушии Домотканова. В ней, за её поредевшими от листопада ветками и стволами проглядывало нечто неожиданное: какая-то бурая башня, невысокая, не выше берёз, но не менее реальная, чем они. Первое, о чем Домотканов подумал, было то, как он мог не заметить её раньше, когда был здесь. Может быть, помешали ветки, покрытые густой летней листвой? Но летом ли это было? Он живет здесь уже пятый год, в этом окраинном микрорайоне, так когда же это было? Так и не ответив на этот вопрос, он медленно двинулся к бело-черным стволам и заскользил сквозь их колоннаду. Березы остановились, не дойдя шагов двадцать до бурой кирпичной стены, но Домотканов не остановился, хотя на мгновение, в знак солидарности, придержал шаг вместе с ними. Добравшись до самой башни, он наконец затормозил и прикоснулся к ней ладонью. Холодный, немного отсыревший осенний кирпич. Ведя ладонью по кирпичам, Домотканов двинулся вдоль закругляющейся стены, одновременно поглядывая вверх, на чередующиеся с узкими простенками затененные прямоугольные проёмы над выступающим двумя ступеньками нешироким карнизом. Внезапно довольно монотонное продвижение Домотканова остановилось: вместо очередного проёма появилась ниша с белым циферблатом и тёмными стрелками. Домотканов оторвал руку от стены и отошел от неё подальше, чтобы получше рассмотреть часы. Белым циферблат показался лишь с первого взгляда, он был весь покрыт бурыми потёками, видимо, от ржавчины, стекающей с полностью проржавевших стрелок и от римских цифр, тоже заржавевших до такой степени, что большинство палочек сливалось воедино.

Домотканов отошёл ещё дальше, почти до самых окруживших поляну с башней удивленных берёз. Мог ли я не заметить её раньше или не мог? – с усилием подумал он, прекрасно зная об ответе, о своей повышенной любознательности к миру в прежнее время. Тогда что же это? И на этот вопрос так же, как и на вопрос, когда он был здесь в прошлый раз, он не стал выяснять ответ, а просто двинулся вокруг башни дальше, уже, правда, на некотором расстоянии от неё.

Тоже покрытая ржавчиной железная прямоугольная дверь в стене. Ручка в виде скобы. Домотканов почему-то протянул руку заранее и так, с протянутой рукой, приблизился к двери, пока не коснулся скобы пальцами. Взявшись за неё покрепче, надавил, поскольку дверь, судя по загородившим края кирпичам, открывалась вовнутрь. Дверь осталась на месте. Домотканов надавил посильней, подналёг телом, для чего-то на всякий случай подёргал дверь на себя. Безрезультатно. «Возможно, чей-нибудь склад, – возникла спасительная мысль, – или водонапорная башня». Но мысль была спасительна лишь на самое короткое время. Он продолжил обход. В отличие от робких берез, яблоня оказалась более смелой – она добралась до самой стены и даже по-хозяйски упёрлась крепкими ветвями в неё. Домотканов с невольной улыбкой залюбовался на красное яблоко на верхней ветке. Единственное, уцелевшее из всех остальных, которые заплесневелым ковром лежали под деревом. Подняв от них взгляд, Домотканов обнаружил, что совершил вокруг башни почти полный круг и смотрит на то место, откуда к ней пришёл. Меж белых с чёрными червоточинами стволов и редких пожухлых листьев проглядывала серая тропинка, за ней склон соседней долины, а ещё дальше – светло-серые соты многоэтажек. Они звали к себе, словно стремясь уберечь Домотканова от необдуманного поступка. Но как раз именно поэтому ему захотелось сделать наоборот. Он развернулся и снова встал лицом к яблоне. Яблоко, как ёлочная игрушка, заманчиво краснело на ветке. Домотканов решительно подошёл к самому стволу, расчетливо прикинул расположение сучьев потолще и полез по ним наверх, к этому последнему яблоку. Окружающее в связи с этим, а может быть, не только с этим, а и в связи со всей этой невозможной башней как-то преломилось в сознании и сделалось похоже на сновидение: захватывающее и таинственное, как все сновидения. И в такой действительности стало вдруг легко, Домотканов ощутил это по тому, как он ловко и почти без труда – не так, как бы сделал это же самое в другом месте – лез по дереву, как быстро и без малейших проволочек добрался до ветки с яблоком. Но чтобы сорвать его, надо было ещё пройтись пару шагов по нижней ветке. И это совсем не трудно, так же, как и подъём по стволу, так же, как и всё остальное на свете. Придерживаясь руками за более тонкую верхнюю ветку, Домотканов дошёл по нижней толстой до яблока, оторвал руку от опоры, протянул и сорвал яблоко. Не удержался и откусил от его блестящего бока кусок. Такого вкусного яблока, пожалуй, он ещё не пробовал ни разу в жизни. Хотя, скорей всего, это оттого что оно добыто с повышенными стараниями. А яблоко как яблоко, не хуже наверняка и не лучше многих других.

Разрывая эти мысли, как страницу с увлекательными картинками, по ним прошёлся посторонний неприятный звук. Вместе с ним надёжная до сих пор ветка под ногами задрожала и поехала вниз, пышный конец её, словно веник, зашуршал по стене. Домотканов сообразил, что ему не остаётся ничего иного, кроме как шагнуть с неё на узкий карниз, который как нельзя более кстати затормозил роковое продвижение ветки вниз. Но лишь на мгновение, после которого толстая ветвь, хотя и лишилась дополнительного груза, снова пошла вниз, затрещала ещё громче, отвалилась от ствола и с шумом прибоя рухнула на землю. Домотканов застыл на выступающем не более чем на ступню карнизе, машинально обхватив распластавшимися руками стену. Слава богу, что она была так же стара, как и дверь и часы, и поэтому имела глубокие выветрившиеся щели между кирпичами, за которые так удачно уцепились пальцы. Но нужно было что-то делать дальше. Домотканов медленно-медленно начал переставлять ступни боком в сторону ближайшего оконного проёма. Пальцы, точно гвозди, впивались поглубже в щели, кроша хрупкую прослойку между кирпичами. Только бы выдержал карниз под ногами. Через считанные секунды, растянувшиеся для Домотканова в вечность, он запустил наконец ладонь за угол проёма, потом ногу и вот уже стоял на широченном подоконнике, где можно было позволить себе даже немного покачнуться. Бросив взгляд в сумрачную внутренность башни и ничего там толком не увидев, Домотканов повернулся снова к дереву. Яркое пятно желтело на том месте, где находилась ветка – его мост к яблоку и, как оказалось, в башню. Сама громадная ветка валялась под стеной, оттопырив сучья в сторону Домотканова, как рога. Нет, не достался он ей. Домотканов тяжело вздохнул. А теперь надо выбираться. Он повернулся снова к внутренности башни и сошёл с низенького, точно ступенька, подоконника на выложенный мелкой коричневой плиткой пол. Глаза постепенно привыкали к не такому яркому освещению, как под открытым небом, а к такому, который давали оконные проёмы. Они высветили перила из железных прутьев посреди круглой комнаты, обрез люка и даже пару жестяных ступенек вниз. Возле противоположной стены стояли дощатые ящики разных размеров: от маленьких, как шкатулки, до огромных, точно комоды. Один из больших ящиков был опрокинут на бок, и из него высыпалась целая гора серой стружки. Между ящиками валялись обрывки верёвок, куски рогожи и лохматые от ржавчины шестерни, так же как и ящики, от самых небольших до внушительных. У простенка пошире остальных зернисто отливал той же застарелой ржавчиной какой-то агрегат под кожухом с решёткой на боку и большой изогнутой ручкой навроде колодезной. Венчал, судя по осмотру, давно заброшенное помещение потолок с потрескавшейся штукатуркой и ещё одним люком в углу – очевидно, входом на крышу или чердак. К закрытой крышке люка вели вбитые в стену рыжие скобы.

Домотканову захотелось поскорее выбраться из мрачной башни.

Тем более было странно, что с полпути к лестнице за перилами он вдруг свернул к непонятному агрегату. Возможно потому, что изогнутая ручка уж больно просила, чтобы её повернули. Домотканов так и сделал. Она пошла с превеликим трудом и скрипом. Скрип напугал Домотканова, словно мог привлечь хозяев хоть и заброшенной, но несомненно чьей-то башни. Однако когда скрип утих, Домотканов с необъяснимым упорством снова взялся за ручку испачканными ржавчиной ладонями. С тем же душераздирающим скрипом она сделала ещё пол-оборота, после чего встала намертво, как Домотканов на неё ни налегал. Тогда он бросил ручку и заглянул за решётку в боку кожуха. Те же жутко ржавые шестерни, что и на полу возле ящиков. Даже странно, что они, хоть и ненадолго, но пришли в движение. С поразившим самого Домотканова непростительным запозданием до него внезапно дошло, что он пытается завести и пустить в ход часы, циферблат которых он видел, огибая башню. А здесь их механизм. Для убедительности Домотканов подошёл вплотную к стене и разглядел сквозь продолжающуюся решётку две чешуйчато-рыжие, словно экзотические змеи, цепи, выходящие из кожуха и уходящие вниз, на первый этаж через отверстия в полу. Он отступил на шаг от кожуха и оценивающе взглянул на него. Снять и почистить шестерни? Но вместо этого вдруг отступил ещё на шаг. Чем я тут занимаюсь? Домотканов резко развернулся и побыстрей пошёл к лестнице.

Нижний этаж встретил его такой темнотой, что отойдя немного от лестницы, более-менее освещенной падающим из люка светом, он не знал куда идти дальше. Но так же как и на верхнем этаже, постепенно глаза справились и со здешним препятствием. Впереди забрезжила тонкая светлая линия, образовала угол. Чем это ещё могла быть, как не входной дверью? Домотканов, выставив на всякий случай перед собой руки, приблизился к щелям и, в самом деле, ощутил холод железа. А вот и спасительный засов. Одной руке он не поддался – тоже наверняка заржавелый – но две со скрежетом отодвинули его в сторону до упора. Рывок за рукоятку засова на себя – и с тем же ржавым недовольным скрежетом дверь распахнулась.

Домотканов машинально вышел на свет. Но не сделав и пяти шагов остановился. Ярко-зелёная трава, огибая по пути большой серый камень, пушистым ковром добегала до каких-то невысоких деревьев, таких же густых и зелёных, как она. Вблизи деревьев пощипывал травку белый, скорее, бледный в наступающих сумерках конь. Всё это было похоже на деревенский двор или выгон. Как же он не заметил такого, обходя башню? – попытался Домотканов побороться против увиденного. Бледный конь поднял от травы морду и посмотрел на человека. В больших фиолетовых глазах блеснуло как бы что-то лукавое, словно конь лишь сделал вид, что только что заметил Домотканова, а на самом деле знал о его присутствии с самого начала. Оскалив зубы, будто в усмешке, конь стукнул копытом. Неожиданно громкий, как удар кувалдой, звук докатился по земле до самых ног Домотканова и даже чуть подбросил их. Конь пронзительно заржал и, наполняя теперь уже всю поляну этими громоподобными, точно при землетрясении, звуками копыт, ринулся к человеку. До последнего момента Домотканов не двигался с места. Может быть, он рассчитывал на дружелюбную встречу? Несмотря на эти двуличные фиолетовые глаза, фальшивую усмешку и грохочущие, будто чугунные колеса, копыта? А может, он просто из последних сил всё-таки пытался понять происходящее – а как только он поймёт, оно же исчезнет, как положено сну или наваждению? Поэтому Домотканов развернулся и бросился к двери слишком поздно – догнал толчок в спину, от которого он кубарем полетел на землю. Но нет худа без добра: Домотканов вкатился ровнёхонько в дверной проём, оставалось лишь вёрткой змеёй скользнуть подальше вглубь, затем на четвереньках, по-паучьи, к лестнице и по ней, уже по-человечески на двоих, хватаясь за перила, продолжить отступление. А там, на спасительной высоте у самого люка, можно и остановиться и оглянуться.

Конь не последовал в башню. Он застыл перед распахнутой дверью: белый, громадный, загородив её своей тушей, возможно, не прошёл бы в неё. То ли от этого, то ли от того что так или иначе не добрался до беглеца, он издал оглушительное, подхваченное внутри башни стенами и железными ступеньками лестницы ржание, от которого задрожали под ногами Домотканова эти ступеньки, и поднялся на дыбы. Тяжёлые копыта ударили в стену возле двери. Башня, как колокол, наполнилась ещё более внушительным звуком, чем от ржания. Домотканову почудилось, кирпичи на выветрившейся старой прослойке сейчас не выдержат и посыпятся ему на голову. Конь опустился на четыре и, словно ища дальнейшего выхода своему негодованию, вдруг отскочил от двери, развернулся и побежал куда-то. Правда, совсем недалеко. В проёме двери замелькала его бледная шкура в соответствии с описываемыми перед входом кругами, круто приправленными таким же периодическим ржанием.

Но, как оказалось, эти круги ничуть не успокоили коня, а лишь раздразнили ещё больше. Затормозив перед дверью, он снова обрушил на стену свои пудовые копыта. Потом опять начал накручивать себя кругами.

По-видимому, так собиралось продолжаться вечно. Улучив момент, когда после очередного барабанного боя по стене конь переключился на круги, Домотканов решительно сбежал с лестницы, пронёсся к двери и захлопнул её, короткий скрежет засова – и она отгородила осаждённого от того, что происходило снаружи. Но в результате приняла удар на себя.

Какой только грохот наполнил башню! Явственно било железо о железо. Но дверь была крепка, а грохот, что грохот? – даже приятно немного от его бессилия сделать что-нибудь более существенное, чем примитивное устрашение. Домотканов стоял перед самой дверью и слушал, всем телом впитывая звуки, которые из угрожающих превратились в радующие.

Внезапно Домотканову среди этого торжества остро вспомнилось, что он забыл что-то наверху. Что-то гораздо более важное, чем эти побеждённые звуки. Он отошёл от двери, развернулся в густом сумраке круглого помещения, как в кастрюле с приготовленной для кого-то похлёбкой, и, направляя шаг, так же решительно, как до того сбегал к этой двери, двинулся от неё прочь.

В оконных проёмах верхнего этажа его встретил простор. Чужой простор во все четыре, или сколько их там было, эти проёмов, стороны. Никаких обступивших берёз, лезущей в окно яблони, никаких тропинок, коробок многоэтажек, а лишь разбегающиеся, как волны, пустынные покатые холмы до горизонтов, в одном из которых наполовину утонуло кроваво-красное солнце.

Но ведь он ждал именно этого, – прерывисто вздохнул Домотканов, – да, именно этого, а даже не чего-нибудь похожего. Вот этих холмов с редкими деревьями на склонах и перелесками в глубоких долинах, высокого неба, простора и – тишины. Домотканов прислушался и понял, что не слышит больше грохота копыт. Да, – продолжил он, – этой торжественной завораживающей тишины, словно желающей сказать что-то важное. Он в удивлении тряхнул головой. О чём это он? Самое время думать о какой-то тишине, когда случилось такое! Такое, какого случиться никак не могло, разве что в больном воображении или во сне. Похоже ли это на сон? Но как узнать об этом, находясь во сне, являясь сам сном? Сон не может разоблачить самого себя, для этого надо очутиться вне его, то есть, проснуться. И этого нельзя сделать с помощью самого же сна. В общем, замкнутый круг. Домотканов вдруг поймал себя на мысли, что с жадностью выискивает в окружающем знакомое. Потому что оно, и в самом деле, было. Он торопливо подошёл к ближайшему окну. В сущности, такие же, как раньше, холмы, даже те же небольшие берёзовые рощицы в соседних долинах, а чужого – острые тёмные ели, каменные глыбы, торчащие кое-где из земли, чернеющее зеркало продолговатого озерка под холмом, на котором стоит башня – да и озерко уж не напоминает ли ту самую лужу за исчезнувшей тропинкой? Как отяжелевшие от красных плодов яблони чуть поодаль башни – ту самую яблоню с одиноким красным яблоком? Может быть, всё не так уж плохо? Преодолевая сопротивление, Домотканов с усилием поднял голову и взглянул на гаснущее небо. На нём проступали звёзды. Собираясь в созвездия. Но только вот в знакомые или незнакомые, увидеть отсюда, из тесного проёма в толстой стене, было трудно. Домотканов отвернулся и пошарил взглядом по темнеющим простенкам, потолку. Ещё более тёмным провалом обозначился в нём квадрат люка. Домотканов двинулся с места и через несколько шагов остановился под ним, рука легла на почти невидимую скобу на уровне груди, нога встала на самую нижнюю. Скобы заскрипели, принимая тяжесть тела, когда он начал подниматься. Крышка имела ручку, при помощи которой Домотканов без труда и даже без сопровождающего почти любое его взаимодействие с башней скрипа или скрежета отвёл её в сторону и прислонил к стене. Взявшись за поручни, которые торчали уже из крыши, плоской и огороженной невысоким бортиком, Домотканов выбрался на неё и с тем же усилием, что и у окна, поднял голову.

Созвездия были чужими. Но опять-таки, как и в случае с землёй, лишь на первый, испуганный, взгляд. На второй взгляд появились и знакомые: Большая Медведица, Кассиопея, Персей, что-то ещё, определенно знакомое, но чему названия Домотканов не знал. Он снова прерывисто вздохнул, как это случалось у него в минуты глубокого волнения. Словно кто-то нарочно перемешал небо, чтобы на нём было половина знакомого и половина незнакомого. Но от этого небо становилось только ещё более чужим. Домотканов опустил голову. Что же всё это значит? Точно ища ответа, он по очереди приложил ладонь к каждому из карманов, но телефона там не оказалось. Не до него было после крупного разговора с женой, хорошо ещё ветровку успел нацепить.

Совсем темно. Ночь в незнакомом мире. Один на один с нею под этими издевательскими звёздами, среди таких же издевательских холмов. И этой небывалой тишины и неподвижности. Хоть бы конь, что ли, её нарушил. Чего он замолк? Одно лишь время двигалось секунда за секундой вместе с беспокойными мыслями, но оно тоже беззвучно, сколько бы его не протекло. Но вот оно как будто промыло своими тёмными волнами что-то под звёздами, над самой землёй. Какой-то крохотный огонёк. Не ещё одну звезду, потому что звёзды не бывают такими красными и то гаснущими, то разгорающимися. Это больше похоже на далёкий костёр. Или Домотканов от одиночества выдаёт желаемое за действительное? Словно подтверждая его опасения, огонёк вдруг мигнул пару раз и погас, как и следует разоблачённому видению. Домотканов ещё долго ждал, не возвратится ли он, чтобы опровергнуть недоверие. Но нет, не дождался. Вместо него он дождался на том самом месте луны, которая, не в пример огоньку, не обманула. Всё более и более набирая реальности, она начала подниматься над освещёнными её светом чужими холмами, покоряя ночь. Но только такая же чужая, как и они, хотя и старающаяся быть похожей на родную. В этом ей мешал гораздо меньший размер – раза в два. Она внимательно посмотрела Домотканову в глаза, он не выдержал её взгляда, отвернулся и пошёл к люку. Заскрипели ржавые скобы, опять принимая тяжесть, хлопнула закрываемая крышка.

В темноте, немного разгоняемой сквозь окна хоть и маленькой, но полной луной, он сгрёб поплотнее просыпавшуюся стружку, лёг на неё. Мысль, что он попросту видит сон, снова вернулась в голову. Так побыстрей заснуть, чтобы проснуться в прежнем родном мире. Идея была так хороша, что Домотканов даже заулыбался в темноту. Но, точно подслушав его мысли, вдруг опять застучал чугунными копытами конь: сначала по земле вблизи башни, а затем и по двери. Куда уж тут заснуть!

Поскольку Домотканов приготовился к худшему, он немного удивился, что конь так быстро закончил. Копыта гораздо мягче, чем при приближении, удалились куда-то от башни – видимо, туда, где у него было логово, ведь он тоже должен спать! Домотканов покрепче закрыл глаза и снова позвал сон. Но едва лишь началось что-то вроде него, как опять загрохотал чёртов конь. Прямо по тому месту на стене, над которым лежал Домотканов. Как будто проклятое животное догадалось, где он устроил себе ночлег. Отработав тот же непродолжительный урок, конь в очередной раз удалился, издевательски мягко-мягко, почти беззвучно, постукивая копытами по земле.

И так продолжалось раз за разом, точно конь, и в самом деле, боялся, что Домотканов заснёт и тем самым покинет этот мир, эту башню.

2

Но всему есть предел, даже действию ударов, сотрясающих башню до основания, как при землетрясении. Постепенно они становились глуше, мягче и уже не так властно рвали заплетающую мозг паутину. Она делалась всё плотнее, а звуки всё бессильнее. И наступил в конце концов тот удивительный момент, когда Домотканов крепко уснул именно в разгар барабанного боя. Стучал ли конь потом ещё или нет, Домотканову осталось неизвестным. Но, по-видимому, всё-таки стучал, так как пробуждение совпало с грохотом в стену. Правда, это уже случилось при ярком свете давно взошедшего солнца и Домотканову не было смысла жаловаться, а, пожалуй, наоборот, был смысл поблагодарить коня за что, что не дал заспаться дальше. Потому что Домотканов вовсе не забыл о том, для чего засыпал.

Он резко подскочил на своих стружках и кинулся к первому попавшемуся на глаза окну. Хотя в груди уже была боль – от этих никуда не исчезнувших чугунных копыт, которые били теперь вовсе не в стену, а прямиков в сердце. У окна они ударили в него ещё сильней – изо всех сил – так что Домотканов едва устоял на ногах. Всё было то же, что и вчера вечером, ни малейших изменений: те же без признаков человеческого присутствия обросшие зелёной травой холмы, гранитные валуны, островерхие, нацеленные в небеса, точно стрелы, высокие ели и, наоборот, спрятавшиеся от этих небес низенькие берёзки в укромных долинах. И та же оглушительная тишина вместо словно нарочно смолкших копыт, замкнутая сама в себе тишина, как не на воздухе, а в каком-то громадном зале.

Крепко же его взяли в оборот. Просто так не выкрутишься. Кто взял? Домотканов пожевал губами. Не сам ли он себя? Он оставил в покое губы. Но если я задаю себе этот вопрос, то значит я тут ни при чём. Испытывающий галлюцинации не задаётся таким вопросом, а просто верит в них. Сбоку из-за стены выехал конь, видимо, учуявший, где теперь находится узник. Такой же белый, как вчера и такой же лукавый. Вот он усмехнулся снова, обнажив коралловую изнанку своих губ и крупные, точно клавиши пианино, зубы. Усмехнулся словно сам себе и только потом поднял длинную голову и посмотрел на высунувшегося из окна Домотканова. Мол, доброе утро, как ты там? Хорошо ли спалось?

Домотканов вдруг потерял контроль над собой. Он сунул руки в карманы ветровки и вытащил то, что там нашлось. А нашлось – всего лишь недоеденное красное яблоко. Ни секунды не думая, он запустил им в наглого коня. Мелькая откушенным светлым боком, яблоко покувыркалось в воздухе и метко стукнуло коня по задранной кверху морде, отскочило и упало на траву. Конь опустил морду, обнажил словно всё в той же издевательской улыбке зубы и подхватил ими яблоко с травы. Раздался громкий хруст и затем чавканье.

Ах ты так! – ещё больше вышел из себя Домотканов, крутанулся на месте и кинулся к первому же, что попадётся в руки – им оказалась шестерня средних размеров. Он на ходу подхватил её и метнулся назад к окну. Конь по-прежнему по-хозяйски стоял под окном. Шестерня полетела ему в голову. Но в последний момент, а может, и не в последний, огромная голова отпрянула в сторону – и зубастый, не менее, чем сам конь, снаряд пролетел мимо, гулко стукнув о землю. В ответ на это конь пронзительно заржал, но не испуганно, а как бы призывно, точно требуя ещё. Домотканов побежал за второй шестернёй. Гораздо более увесистая, она пушечным ядром отправилась в цель. Но опять мимо принявшего меры ловкого животного. Шестерни следовали из окна одна за другой, пока на полу ничего не осталось. Новые оказались в закрытых и опоясанных верёвками ящиках. Ветхие веревки рвались, точно паутина, крышки были не прибиты, а откидывались как у сундуков. Но закончились и эти запасы. Заметив, что волочит к окну сам опустевший ящик средних размеров, Домотканов остановился. Таким образом поединок с конём не выиграть. А каким? Домотканов выпрямился, подумал с десяток секунд и зашагал к лестнице, ведущей вниз.

Утреннее освещение было не в пример вечернему. Его вполне хватало, чтобы различить не только дверь, но и всё остальное, что имелось в помещении: снова ящики, но уже на дощатых помостах вдоль стены, занимающие примерно половину её окружности, кирпичный выступ на противоположной от двери стороне, похожий на какую-то пристройку. Подойдя к ней поближе, Домотканов понял, что оказался прав в своём предположении: в выступе была небольшая дверца. Надеясь, что она не заперта, он протянул руку и взялся за сильно проржавевшую скобу. Дверь послушно поддалась и обнажила крохотное помещение со свисающими сверху двумя цепями. Домотканов нагнулся и пролез в низенькую дверь. Едва хватало места, чтобы выпрямиться не задев цепи. Они уходили верхними концами к потолку и исчезали в отверстиях. На нижних концах были подвешены чугунные шары, похожие на ядра среднего калибра. Один из них висел в метре над полом, другой лежал на полу, окружённый петлёй из цепи. Домотканов поднял руку, дотронулся до рыжего ядра, качнул его. Цепь заскрипела по всей длине. Пальцы полезли по шару выше и достигли звеньев. Домотканов потянул за них, шар остался на месте. При помощи второй руки Домотканов повторил попытку, но так же безрезультатно – так же, как не сдвинул дальше ни с места рычаг наверху. Часовой механизм надёжно был схвачен ржавчиной или чем-нибудь ещё похуже. Больше в шахте ничего не было… что могло бы понадобиться в борьбе с конём, вспомнил Домотканов о цели своего посещения нижнего этажа.

Оставались ящики на помосте. Домотканов протиснулся сквозь маленькую дверь наружу и двинулся к ящикам. Те же гнилые верёвки и откидные крышки. Те же завернутые в рогожу шестерни. Зачем их столько? – снова сорвался Домотканов и швырнул очередную шестерню на пол. Рыжей крысой она обежала круг и юркнула под помост. Словно в ответ на справедливое возмущение, следующий ящик преподнёс уже не шестерни, а цепи, свёрнутые двумя аккуратными бухтами. Домотканов вытянул цепь из одной на метр – чем она могла помочь против коня? – и бросил назад. В следующем ящике находились чугунные шары. Бесспорно, вещь нужная для часов, но не для Домотканова в его отчаянном положении. Он что, будет бросаться ими в коня, чтобы отогнать того от двери? Внезапно новая мысль перебила все остальные: а зачем ему так наружу, в это совершенно чужое место, над которым даже звёзды чужие? Неужели лишь дело в том, что конь так старательно не выпускал? А раз куда-то не пускают, то только туда и нужно, хоть к чёрту на рога? Рука с силой захлопнула крышку. Домотканов поднял эту руку к виску и потёр его. Нет, нужно ему было туда не только по этой причине, а зачем-то ещё. Изо всех сил нужно. Но попробуй поймай и без того ускользающий ответ в такой свистопляске! Как удар в царь-колокол ударило копыто в железную дверь. Вздрогнув, Домотканов чуть не выколол себе глаз пальцем. Дверь завибрировала под посыпавшимися ударами, наполняя башню грохотом, как в грозу. Домотканов пнул ящик и ринулся к следующему. В нём были запасные стрелки. Тщательно завёрнутые в расползающуюся от долгого ожидания рогожу. Одна большая, другая маленькая. Впрочем, маленькой её назвать можно было лишь условно: не менее полуметра в длину. Домотканов взвесил на руках одну, другую. Руки предпочли ту, что подлиннее и потяжелее. Затем пальцы проверили остроту конца. Конечно, она была не такой, как у настоящей стрелы, но выбирать не приходилось. Домотканов, захватив в горсть рогожу, начал тщательно протирать будущее оружие, избавляя его по мере возможности от ржавчины. Когда и эта процедура была закончена, он взял стрелку покрепче в обе руки и потыкал перед собой как копьём или ружьём со штыком. Проводя проверку дальше, оставил стрелку в одной руке и попробовал фехтовать ею как мечом. Углы резали ладонь и пальцы, но ничего, на время можно потерпеть. Домотканов решительно направился к двери, понадёжнее сжимая в руке обретённое против ненавистного коня оружие. Так же решительно был отодвинут засов и распахнута дверь. С копьём наперевес – всё же такое использование стрелки оказалось более предпочтительным – Домотканов вышел из двери и поискал глазами врага. Вот он, как ни в чём не бывало щиплет травку возле яблонь, как будто случай с Домоткановым не заслуживает большого внимания. Но это мы сейчас посмотрим. Домотканов отошёл от двери подальше, взмахнул стрелкой.