Текст книги "Русская Америка. Слава и боль русской истории"

Лишь 17 декабря 1804 года Резанова поселили в местечке Мегесаки в доме, укреплённом как крепость и охраняемом как тюрьма. Через два месяца, 19 февраля (русского стиля) 1805 года, посла известили о том, что японский император направляет к нему своего «комиссара». Ещё через месяц стало известно, что император Резанова аудиенции не удостоит, а утром 20 марта из столицы наконец прибыл его посланец.

Переговоры начались 23 марта (3 апреля) 1805 года и закончились быстро. Русскому послу было сообщено, что император Японии не принял ни подарки от русского императора, ни его послания на том основании, что «в сем случае, – как сообщал Резанов, – должен был бы и японский император сделать российскому императору взаимные подарки, которые следовало бы отправить в С.-Петербург с нарочным посольством. Но сие невозможно, потому что государственные законы запрещают отлучаться японцу из своего отечества». Одновременно были вручены грамоты, запрещавшие русским кораблям когда-либо приставать к берегам Японии. 18 апреля 1805 года «Надежда» покинула японские берега и вышла в море…

(В скобках здесь можно заметить следующее… Учитывая территориальные претензии японцев на Курилы и чуть ли не на Сахалин, в России не лишне помнить тот давний официальный ответ Японии относительно того, что государственные законы запрещали тогда отлучаться японцу из своего отечества. А заодно не мешает и напомнить японцам, что русским их государственные законы не запрещали отлучаться из своего отечества, и русские мореходы вдоль и поперёк исходили северную часть Тихого океана и положили на карты практически все его острова, включая Курильские и остров Сахалин. Японцы же в те поры – во всяком случае, официально – носа из Японии не смели высунуть. Так у кого на все открытые острова имелись законные права?)

Впоследствии Крузенштерн описал свою кругосветную эпопею в капитальном труде «Первое российское плавание вокруг света», где переходу из Нагасаки в порт Св. Петра и Павла на Камчатку посвящены в части II первые три главы: «Выход из Нагасаки и плавание по Японскому морю», «Пребывание у северной оконечности острова Иессо и в заливе Анива» и «Отход из залива Анивы, плавание и прибытие на Камчатку». Уже по названиям глав видно, что «Надежда» заходила на Сахалин, уйдя оттуда на Камчатку. Здесь пути капитана «Надежды» Крузенштерна и его «почётного пассажира» Резанова навсегда расходились. Крузенштерну предстоял обратный путь в Кронштадт по морям и океанам, Резанов же на компанейском корабле «Мария» направлялся с инспекцией в Русскую Америку.

За неделю до отбытия Резанов, передавая полное руководство экспедицией в руки Крузенштерна, написал: «Сударь! Как бы я ни был огорчён тем, что болезнь лишила меня удовольствия завершить путешествие, в научном отношении столь интересное для всего мира, сколько и полезное для человечества, я утешаюсь тем, сударь, что вижу во главе экспедиции человека, заслуги и талант которого уже создали ему известность в образованном мире. Доверяя Вам, сударь, паспорта, выданные мне иностранными державами, я льщу себя [надеждой], что в том, что касается прогресса в новых открытиях, они будут способствовать цели экспедиции. Что касается меня, то, будучи полностью убеждённым, что Вы и Ваши достойные коллеги прославите ваши имена в анналах нашего века, я ничего другого более не могу сообщить, кроме особого и совершенного уважения, с которым имею честь, сударь, быть Вашим нижайшим и покорнейшим слугой. К(авалер) Резанов».

Эпистолярный жанр той эпохи требовал письменных реверансов – особенно при окончании письма, даже при переписке со злейшим врагом, однако в тоне послания Резанова вполне видно искреннее уважение к Крузенштерну и признание его заслуг и роли в экспедиции.

Вскоре Крузенштерн опять ушёл к Сахалину для исследования его восточных берегов, доходя и до Курил, русским знакомых к тому времени более чем неплохо. Уже на карте в Академическом атласе 1745 года было показано 40 островов с русскими названиями: Анфиноген, Брат, Воевода, Зелёный, Козёл, Красногорск, Кривой, Ольховый, Осыпной, Сестра, Столбовой и т. п. Во второй половине XVIII века в практику вошло обозначение островов порядковыми номерами, начиная с севера от Первого до Двадцатого. И лишь на карте 1811–1813 годов, составленной русскими мореплавателями Головниным и Рикордом, названия островов, как пишет известный отечественный топонимист профессор Е.М. Поспелов, были надписаны уже айнскими названиями (айны – коренные жители Сахалина и Курил).

От Сахалина Крузенштерн опять прошёл на Камчатку и оттуда, как мы знаем, ушёл в Кантон с грузом пушнины. Япония же и далее пребывала в самоизоляции, хотя вечно продолжаться это не могло. В 1845 году попытку установить связи с Японией предприняли янки, однако коммодор Бидль ушёл оттуда тоже без успеха через 10 дней. Правда, тогда Япония американцам и не очень была нужна – США с Японией не соседствовали, активность их на Тихом океане была ещё впереди. Лишь через полвека после Резанова для Японии наступила «эпоха коммодора Перри». Этот американец «вскрыл» всё же отгородившуюся от Запада упрямую страну под пушками своей эскадры, чьи корабли были выкрашены в чёрный цвет.

Единственным же осязаемым результатом посольства Резанова оказался составленный несостоявшимся послом «Словарь японского языка».

КАК СООБЩАЕТ давний источник, Резанов прогнал с Сахалина японцев, которых там по законам Японии вроде бы не должно было и быть, и подчинил остров русской державе. Что ж, у Сахалина Резанов побывать с «Надеждой» успел, и время для «разборок» у Николая Петровича там было. Впрочем, скорее всего, речь – о действиях на Сахалине не самого Резанова, а о выполнении его распоряжений в 1806 году двумя лихими лейтенантами: тридцатилетним Николаем Хвостовым и двадцатидвухлетним Гавриилом Давыдовым. Прожили эти ребята немного, а памяти доброй о себе заслуживают, потому что жили дружно и, похоже, весело, помня о том, что они – русские. Я о них немного расскажу…

Николай Александрович Хвостов (1776–1809) был старше и успел гардемарином в 1790 году повоевать со шведами. Гавриил Иванович Давыдов (1784–1809) зато начал плавать гардемарином – на одном корабле с Хвостовым – с двенадцати (!) лет. Тогда они, вне сомнения, и подружились и были неразлучны друг с другом до самого своего смертного часа.

В 1802 году Хвостов и Давыдов – оба уже опытные и много плававшие морские офицеры – поступают на службу в РАК и через Сибирь добираются до Охотска, откуда на компанейской шхуне «Святая Елизавета» впервые идут в Русскую Америку, к острову Кадьяк, и обратно. В 1805 году Хвостов командовал компанейской «Святой Марией», на которой летом 1805 года из Петропавловской гавани вышел на Кадьяк Резанов.

Описывая своё пребывание в Петропавловске в июне 1805 года, Крузенштерн помечал: «Лейтенанты Хвостов и Давыдов готовились к походу в Кадьяк на компанейском судне «Мария» для принятия там начальства над двумя новопостроенными судами. Сии искусные офицеры нашего флота суть первые, которых приняла Компания в 1802 г.», и далее: «Камергер Резанов, оставив «Надежду», перешёл на судно «Марию» с намерением побывать на Кадьяке. Естествоиспытатель Лангсдорф, согласившийся сопровождать его, также оставил «Надежду».

С 1806 года Николай Хвостов командует компанейским судном «Юнона». Гавриила Давыдова рядом с ним на палубе «Юноны» нет, но он тут же – борт о борт, потому что командует теперь компанейским тендером «Авось». Как раз об этих «новопостроенных» судах и упоминал Крузенштерн, и на них-то по прямому указанию Резанова друзья идут к берегам Южного Сахалина. А в октябре 1806 года «флота лейтенант» Хвостов подписывает следующую грамоту: «В знак принятия острова Сахалина и жителей его под всемилостивейшее покровительство российского императора Александра I старшине селения, лежащего на восточной стороне губы Анивы, пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно, как российское, так и иностранное, просим старшину сего признавать за российского подданного».

Тогда же лейтенанты сжигают в заливе Анива поставленные там японцами складские помещения. Постройки были из свежих досок – видно, японцы торопились как-то эти земли «застолбить», хотя сами поселенцы, судя по всему, были просто беглыми преступниками. Во всяком случае, официальными государственными поселенцами они быть не могли – ведь официально японцам запрещалось покидать пределы Японии! И уже поэтому абсолютно неправомерны любые утверждения о якобы «незаконности» действий двух лейтенантов.

В 1807 году они повторили этот «трюк» на южных Курилах…

Молодцы!

Но к тому времени Резанова уже не было ни в Сибири, ни в живых, и по возвращении в Охотск лейтенантов взяли под арест. «Везло» деятельным русским людям на Дальнем Востоке, за высоким берегом Амура… За их же хорошее – да им и по загривку! Николай Александрович Хвостов и Гавриил Иванович Давыдов в этом смысле предвосхитили в 1800-е годы ситуацию с Геннадием Ивановичем Невельским уже в 1850-е годы, о чём будет отдельный рассказ. Однако недаром лейтенанты были парнями рисковыми. Они сбежали из-под ареста из Охотска в Якутск и уж там «сдались». Из второй «столицы» Восточной Сибири Якутска их отвезли в Петербург, где предали суду, но вскоре освободили и командировали в Финляндию на новую русско-шведскую войну.

Русская Америка их, конечно же, опять позвала бы, и они могли бы там ещё послужить России во славу русского дела, но 14 октября 1809 года оба утонули в Неве, торопясь перескочить через уже разводимый мост.

Судьба…

Уже после их смерти было издано «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним. С предуведомлением Шишкова, 1810 г.». Адмирал Александр Семёнович Шишков имеет репутацию идеолога наиболее реакционных слоёв дворянства, и, наверное, не зря. Но человеком он был по натуре русским, русское любил до перехлёста, а Хвостова и Давыдова знал как подчинённых со шведской войны конца XVIII века, на которой был командиром фрегата. И в своём предисловии к книге Давыдова он написал, что «Хвостов соединял в душе своей две противоположности: кротость агнца и пылкость льва», а Давыдов «нравом вспыльчивее и горячее Хвостова, не уступал ему в твёрдости и мужестве».

Они так и стоят у меня перед глазами – неразлейвода русские ребята, не растерявшиеся бы ни на льду Чудского озера, ни на Бородинском поле, ни под Москвой осенью 1941 года, ни в нынешние мутные годы…

Русские на все времена…

А СЕЙЧАС вернёмся к Резанову. На «Надежде» он перешёл из Нагасаки в Петропавловск, затем «Надежда» отправилась в Китай, где в конце ноября 1805 года Крузенштерн соединился с Лисянским. Резанов же, напротив, ещё на Камчатке от Крузенштерна отделился, чтобы отправиться в Русскую Америку на компанейском судне «Святая Мария». Всё это нам уже известно…

В инструкции Резанову было 23 пункта, из которых здесь частично приведу пункты 8-й и 9-й…

Пункт 8-й указывал:

«В рассуждении принадлежностей Российской империи имеете Вы чертою последнее открытие, в 1741 г. капитаном Чириковым произведенное, разумея по 55-й градус северной широты. Дайте правителю Америки предписание, чтобы далее сего места отнюдь не простирался из россиян никто в пределы, другими морскими державами занимаемые. Внушите им, что сие должно быть тем паче свято соблюдаемо, что чрез то удалены будут навсегда от союзных нам морских держав всякие неприятности и что компания, ограничиваясь приобретениями, неоспоримо России принадлежащими… достигнет надлежащего к себе уважения и всеобщей доверенности».

Увы, уже ближайшее будущее показало, что составлявший инструкцию Румянцев и утверждавший её Александр жестоко и фатально заблуждались! В будущем на нас в изобилии посыпались «всякие неприятности», и исходили они именно от «союзных нам» англосаксонских морских держав.

В пункте же 9-м сообщалось:

«Его императорское величество соизволил отпустить с Вами 25 золотых и 300 серебряных медалей. Вручите оные… князькам или родоначальникам американским, которые примерные оказали опыты верности и повиновения… Позволяется Вам удостоить сей награды и россиян, человеколюбивым обращением с дикими приобретшим их к себе любовь и доверенность или оказавшим успехи в земледелии, кораблестроении и других полезных хозяйственных заведениях».

Из этих-то запасов старшине сахалинских айнов и была потом пожалована Хвостовым серебряная медаль на Владимирской ленте.

На «Святой Марии» Резанов доставил в недавно заложенную Барановым столицу Русской Америки Ново-Архангельск не только медали, но и припасы. А весной 1806 года он отбыл на корабле «Юнона» с визитом в испанский Сан-Франциско. Резанов в положении калифорнийских дел разбирался хорошо и, мысля здраво и дальновидно, хотел подготовить организацию там земледельческой базы РАК (позднее его идея была реализована с основанием в Верхней Калифорнии Форт-Росса).

За четыре года до этого Резанов овдовел, и теперь полюбил вновь – дочь коменданта испанской крепости Сан-Франциско Марию-Кончу де ла Консепсьон д’Аргуэльо, и был с ней помолвлен. Личные и политические перспективы Резанова радовали, однако заключить официальный брак между православным и католичкой было непросто. Отец Марии-Кончиты взялся ходатайствовать перед папой римским, а Резанов срочно выехал за разрешением в Петербург. К тому же необходимо было отчитаться, обсудить наметившиеся перспективы, поделиться замыслами и т. д. На всю дорогу туда и обратно могло уйти два года, но отец и невеста согласились ждать.

На обратном пути в русскую столицу Резанов заболел и 1 (13 – по европейскому стилю) марта 1807 года в Красноярске умер. Кончита же навсегда осталась невенчанной вдовой. Она ждала Резанова тридцать пять лет. Узнав о его смерти – о чём отдельно, она дала обет молчания. А через несколько лет приняла постриг в монастыре Монтеро под именем Мария Доминго.

О трагической этой любви писали позднее Брет Гарт и Андрей Вознесенский, об этом пели в театре «Ленком» в мюзикле «Юнона и Авось», и эта почти невероятная в жизни, а не на сцене театра история действительно способна потрясти душу. Однако на неожиданную, вообще-то, смерть Николая Петровича Резанова можно посмотреть взглядом Шекспира, имея в виду не только Ромео и Джульетту, но и… леди Макбет. Особенно это уместно, если вспомнить о «неожиданной» смерти резановского тестя Шелихова, да и о смерти Павла Первого. Обе эти смерти подрывали тихоокеанские акции России самым решительным образом, сохраняя и укрепляя здесь англосаксонские перспективы.

Уход Резанова с арены событий в небытие, безусловно, тоже повлиял на долгосрочные перспективы Русской Америки самым отрицательным образом. Его смерть была тоже так кстати для кое-кого в Лондоне, да и в Вашингтоне, так выгодна вполне определённым мировым кругам, что волей-неволей задумываешься – была ли и она случайной?

В то время, для будущего Русской Америки во многом решающее, этапное, российскому тихоокеанскому геополитическому проекту жизненно необходима была крупная – под стать замыслам и потенциалу – фигура.

Кто мог стать ей?

Свояк Резанова и его содиректор по РАК Михаил Булдаков проявил себя талантливым торговцем и администратором, но всё же не выдающимся державным умом. Он был лично знаком императору, но серьёзного государственного влияния в России Александра I не имел.

Выдающийся правитель российских американских колоний Александр Андреевич Баранов был и торговцем, и администратором, и дальновидным, говоря языком современным, геополитиком. Но Баранов был далёк и от Петербурга, и от престола.

Иное дело – камергер и действительный статский советник Резанов… Именно он мог стать генератором многообещающих концепций, ориентированных как на «верхи» в столице, так и на практических реализаторов этих концепций в зоне Тихого океана. Он им, собственно, и был. Так, например, в дороге Резанов сумел «воспламенить» своими планами колебавшегося относительно целесообразности развития Русской Америки генерал-губернатора И.Б. Пестеля – отца декабриста. Отнюдь не впечатлительный, а скорее скептичный, Пестель заявил, что его свидание с Резановым «рассекло для него этот гордиев узел».

Резанову было под силу, опираясь на опыт и энергию таких единомышленников, как Булдаков и Баранов, на поддержку Румянцева и Мордвинова, подвигнуть императора на масштабные практические действия в Русской Америке и вообще на Тихом океане. Тем более что энтузиазм на сей счёт тогда у Александра наличествовал. А при необходимости Резанов мог и дипломатически парировать внешние угрозы новому русскому делу. Резанова не стало, и широкий геополитический замысел заглох. Уже в 1960 году адмирал США Ван Дёрс честно написал:

«Н.П. Резанов был человеком большой прозорливости… Кто знает, если бы не его случайная смерть, то может быть, в настоящее время Калифорния была бы не американской, а русской».

Но была ли смерть Резанова случайной? – спросим себя ещё раз. Особенно – с учётом того, что если бы не эта «случайная» смерть, то Калифорния там или не Калифорния, а уж «Аляска и окрестности» почти наверняка остались бы русскими!

Александр Бушков в своей «Русской Америке», написанной уже после выхода в свет моей «Русской Америки», просто-таки высмеял высказанную там версию о причастности к смерти Резанова не Господа Бога, а английской агентуры в Сибири. Спору нет, при тогдашних коммуникационных возможностях организовать не столько устранение Резанова, сколько передачу в реальном масштабе времени указаний об этом было не так просто. Но – возможно! Миссия Резанова для англичан секретом не была давно, а возвратный маршрут его был заранее известен – поскольку Крузенштерн и Лисянский ушли в Россию, возвращаться в Петербург Резанов мог лишь через Сибирь и обязательно – через Иркутск и Красноярск.

В истории юной Марии-Кончиты и 41-летнего Резанова имеется некая странная деталь, дополнительно работающая на версию о причастности англичан к смерти Резанова… Дело в том, что о печальной кончине её возлюбленного сообщил Кончите в 1842 году, прибыв в Сан-Франциско, директор Гудзоновской компании сэр Джордж Симпсон, проехавший на пути в Америку через Сибирь и якобы побывавший на могиле Резанова в Красноярске.

Английская «Компания Гудзонова залива», созданная в 1670 году для освоения Канады, являла собой феномен, уникальный даже по сравнению с Ост– и Вест-Индскими компаниями. Она была учреждена хартией Карла II, предоставляющей компании право владения огромной территорией, прилегающей к Гудзонову заливу, глубоко вдающемуся в континент. Владения компании получили наименование «земля Руперта» – по имени одного из 17 основателей компании принца Руперта. Позднее из них были образованы канадские провинции Альберта, Манитоба и Саскачеван.

В 1783 году образовалась Монреальская Северо-Западная компания мехов («North-West Fur Company of Montreal»). Старая и новая компании вступили в жестокое соперничество, доходившее до вооружённых столкновений. В итоге в 1821 году они объединились под общим названием «Компания Гудзонова залива» [ «Hudson`s Bay Company» (НВС)]. Английский парламент закрепил за объединённой компанией монопольное положение на Северо-Западе на 21 год, и в 1838 году привилегия была продлена ещё на 21 год, окончательно закончившись лишь в 1859 году.

Надо ли пояснять, что с самого момента возникновения РАК Гудзоновская компания рассматривала её как не просто конкурента, но как злейшего, первейшего врага, хотя с РАК и взаимодействовала. Причём «Гудзон-байская» компания была ведь не только коммерческим, но и геополитическим предприятием с огромным опытом интриг, каверз, провокаций и подрывных действий.

На эту тему можно говорить долго, но сказанного, думаю, достаточно для того, чтобы задаться резонным вопросом – откуда крупному «гудзоновцу» через столько лет после событий было известно о смерти Резанова, давно затерявшейся в глубинах Сибири? Более того, утверждается, что Симпсон сообщил Кончите точные подробности о смерти Резанова. Конечно, «гудзоновцы» отслеживали события в РАК тщательно, но – не до такой же степени! Да и лет прошло со смерти Резанова немало – тридцать пять.

Другое дело, если в тайных анналах Гудзоновской компании хранилась история устранения такой важнейшей фигуры, как Резанов (а возможно, ещё и история устранения Шелихова). Если это было так, то Симпсон, как крупный потомственный «гудзоновец», не мог обо всём этом не знать. А физическое устранение опасного конкурента вполне укладывается в стиль «гудзоновцев». Если уж они шли на прямую войну с англосаксонской компанией, то церемониться с РАК и её руководителями «верхи» Гудзоновской компании и подавно не стали бы…

Симпсон находился на Тихом океане по делам – в дневнике известного в истории Русской Америки своей экспедицией лейтенанта Загоскина в записи за 15 декабря 1842 года сообщается о том, что в 1841 году «сир Джордж Симсон» предпринимал «обзор его всех английских (канадских. – С.К.) Гудзоновских факторий» и что ему в том сопутствовал «в качестве агента Российско-американской компании г-н Фрейман». Но мог ли Фрейман знать что-то определённое о гибели Резанова – через столько лет? Он вряд ли вообще о Резанове что-либо слышал и знал. Нет, Фрейман информатором Симпсона о судьбе Резанова быть явно не мог, как не могли сыграть эту роль и другие сотрудники РАК, имевшие деловые контакты с HBC. Не очень верится, что Симпсон был и на могиле Резанова – ну кто и что ему был Резанов?

В своей статье «Завещание Н.П. Резанова», опубликованной в № 2 журнала «Вопросы истории» за 1994 год, академик Болховитинов утверждает, что Резанов якобы предчувствовал свою возможную смерть, поскольку накануне отъезда из Ново-Архангельска оставил Баранову «секретное предписание» «для того, чтоб на смертный обоих нас с вами случай видели преемники наши, что было о благоустройстве помышляемо…».

Однако здесь-то как раз всё ясно: Резанову предстояло опасное путешествие, да и у Баранова его «ситкинский» путь в неведомое розами устлан не был. Поэтому Резанов – не собираясь ложиться и помирать, но – на всякий случай – кое-какие свои соображения для Баранова записал.

Он предлагал поощрять законтрактованных лиц на постоянное жительство в новых русских землях с передачей им земли в «вечное и потомственное владение». Русскую Америку он намечал обезопасить военным гарнизоном, чего не сделал ни один из трёх позднее владевших Русской Америкой российских монархов – первый небольшой воинский российский контингент появился в Америке лишь в 1850-е годы во время Крымской войны. Для защиты колоний Резанов «на первый раз» предполагал прислать «57 пушек и 4 мортиры с приличным числом военных снарядов». А обеспечение колоний хлебом и продовольствием связывал с «водворением» русских «на берегах Нового Альбиона», то есть в Калифорнии.

Все эти планы были для Англии более чем нежелательны, как, впрочем, и для Соединённых Штатов.

Считается, что Николай Петрович в Якутске провалился под лёд (это в феврале-то?), заболел воспалением лёгких, но вместо лечения помчался дальше, в дороге упал с лошади (это по сибирским-то снегам да на лошади?), сильно ударился головой, и вот, добравшись до Красноярска, окончательно слёг и скончался.

Баранов – конечно, с чужих слов, писал, что Резанов благополучно добрался в сентябре 1806 года до Охотска, затем его застали в пути морозы, но он поехал почему-то не в санях, а верхом, жестоко изнурял себя и простудился. Его довезли до Якутска и 10 дней «лечили доктором», а потом он доехал до Иркутска, а в Красноярске окончательно слёг, чтобы уже не встать.

24 января (5 февраля) 1807 года Резанов сообщал своему свояку – первенствующему директору Главного правления РАК Михаилу Матвеевичу Булдакову из столицы Восточной Сибири Иркутска о том, что «силы» его «оставляют»… Но это отнюдь не конфликтует с версией отравления Резанова – яд длительного действия и должен был сказываться, подтачивая здоровье постепенно.

В том же письме Булдакову Николай Петрович писал: «Неужто у вас будет принят план мой, я не щадил для него жизни. Горжусь им столько, что ничего, кроме признательности потомков, не желаю. Патриотизм заставил меня изнурять все силы мои; я плавал по морям как утка; страдал от голода, холода, ветров отовсюду, и ещё вдвое от сердечных ран моих…»

В конце письма была приписка: «Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора (речь о покойной жене А.Г. Шелиховой. – С.К.), а здесь (в сватовстве к Кончите. – С.К.) – следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству». Как видим, настроение Резанова колебалось от мыслей о возможной скорой встрече с первой любовью на небесах до мыслей о будущей женитьбе. Однако он умер 1 марта 1807 года в Красноярске – по европейскому стилю – 13-го…

Анализ якобы деталей постепенного угасания Резанова, содержащихся в различных источниках того времени, лишь усиливает сомнения. Всё это сильно смахивает на легендирование смерти Резанова, каковые «подробности» сэр Джордж, надо полагать, «в точности» Кончите и изложил.

А сам факт осведомления крупнейшего потомственного, повторяю, «гудзоновца» о кончине Резанова – через треть века после этой кончины в глубине Сибири – наводит на вполне определённые размышления и предположения.

Организовать устранение Резанова в Красноярске в 1807 году было ещё проще, чем организовать устранение Шелихова в Иркутске в 1795 году. К тому же как раз в Иркутске Резанова могли и отравить, с расчётом на смерть уже после отъезда из Иркутска. А в 1842 году Симпсон просто пожалел бедняжку Кончиту, которая всё ещё на что-то надеялась, ждала… Или даже уже не ждала, но мучалась неизвестностью – что, как, почему, неужели разлюбил? Вот англичанин и утишил её боль – нет, не разлюбил, а просто не доехал. Опасной откровенность сэра Джорджа в любом случае уже не была – к тому времени на великих тихоокеанских перспективах России сам царизм давно поставил крест. Но об этом ещё будет сказано.

А чтобы закончить историю Кончиты и Резанова, сообщу, что академик Болховитинов ставит под сомнение версию о том, что Кончита была точно извещена о смерти жениха лишь в 1842 году, когда ей сказал об этом Симпсон. Болховитинов уверяет, что в 1960-е годы он в собрании бумаг Баранова в Российской государственной библиотеке якобы обнаружил письмо Баранова отцу Консепсии Хосе д’Аргуэло, в котором последний извещался о безвременной кончине Резанова. Но, сообщая об этом в 1994 году, Болховитинов – профессиональный историк и архивист, не привёл архивных реквизитов письма, а также не объяснил – как мог отец Кончиты и она сама узнать из письма Баранова о смерти Резанова, если Болховитинов обнаружил это письмо в архиве Баранова?

Значит, письмо не было отправлено?

И, может быть, оно не было и написано?

А СЕЙЧАС вернёмся ещё раз к «японскому» аспекту возможных перспектив России на Тихом океане, которые так и не реализовались. В истории самых начальных русско-японских отношений отыскиваются интересные судьбы, закончившиеся тоже настолько странными смертями, что анализ этих судеб расставляет дополнительные точки над «i». Речь – об отце и сыне Лаксманах…

Эрик (в русских письмах он подписывался Кириллом) Лаксман родился 27 июля 1737 года в Финляндии, в Нейшлоте, закончил гимназию в Борго, но курс университета в Або закончить не смог по бедности. В 25 лет он переселился в Петербург и с этого времени связал свою судьбу с новой родиной. Вначале преподавал естествознание и физику, потом получил в Барнауле место пастора. Но везде он, будучи человеком прилежным и наблюдательным, занимался научными изысканиями. В тридцать три года был избран академиком «по экономии и химии». Много ездил по России и почти весь 1772 год провёл на юге, занимаясь переливкой в мелкую монету захваченных у турок медных пушек. В сорок три года Лаксман-отец получил место обер-егермейстера на Нерчинских рудниках и навсегда переселился в Сибирь, бывая в столице лишь наездами. В Сибири он вскоре устраивается свободнее, заняв «кабинетскую» должность по минералогии. Кроме того, ему выхлопотали пенсию от Академии, и со временем Лаксман переселился в Иркутск.

Кирилл Густавович был действительно серьёзным ученым – пусть и не выдающимся. Его класс подтверждается уже тем, что статья о нём есть в Большой советской энциклопедии. В середине 1780-х годов он намеревался провести исследования на Охотском море и даже собирался посетить американский берег. Лаксман был знаком с Шелиховым, так что тут всё было естественно. Просился он и в экспедицию Биллингса, но просьбу отклонили (возможно, из-за холодных отношений с Палласом, идейно патронировавшим экспедицию и бывшим с Лаксманом в научных «контрах» по поводу происхождения Байкала – в чём правота была, вообще-то, на стороне финского сибиряка).

В июле 1784 года у русских берегов – у алеутского острова Амчитка – потерпел крушение японский купец Кодаи (Коодаю) на корабле «Синсё-мару». Подробное описание его приключений содержится в письме Кирилла Лаксмана тогдашнему президенту Коммерц-коллегии графу А.Р. Воронцову от 26 февраля 1791 года.

В декабре 1783 года Кодаи совершал каботажное плавание внутри Японии «из города Широко в столичной их город Эддо», но, застигнутый в море штормом, потерял руль и семь месяцев носился по волнам без руля и без ветрил, поскольку мачту пришлось срубить.

На Амчитке Кодаи встретил русских промышленников с судна тотемского купца Холодилова, тоже потерпевших крушение. Лишь в 1787 году всем удалось на построенном из обломков двух судов новом судне добраться до Нижне-Камчатска, а затем Кодаи вместе с другим выжившим его спутником был привезён в Иркутск. Там японцев взяли на казённое иждивение, и началась переписка с Петербургом.

Лаксман познакомился с Кодаи и убедился в его интересе к России. В 1790 году, выезжая в Петербург, он взял невольного гостя с собой в столицу, а там представил «на высочайшее благоразсмотрение» план установления с Японией торговых и прочих отношений, воспользовавшись удобным случаем отправки потерпевших на родину.

Японцы в Петербурге были весьма обласканы, а предложение Лаксмана принято. Его автору поручили выработку наставления экспедиции. Ехать же с японцами в эту беспрецедентную «командировку» Екатериной было велено второму сыну Эрика – капитану Адаму Эриковичу Лаксману.

Адам родился в Барнауле в 1766 году, закончил Сухопутный кадетский корпус и с 1786 года служил исправником в Гижигинске, расположенном на северном берегу Охотского моря в районе Гижигинской губы. Был он вполне сыном своего отца, то есть скромным, но с чувством собственного достоинства, образованным, методичным, прилежным, склонным к наблюдениям (чем был силён как учёный и его отец), умеренным… В письме президента Коммерц-коллегии графа А.Р. Воронцова – брата лондонского Воронцова, гофмейстеру графу Безбородко от 23 августа 1791 года о выборе сопровождающего японцев человека было сказано: «Для препровождения тех японцов в их отечество можно употребить одного из сыновей профессора Лаксмана, кои при должности в Иркутском наместничестве находятся. Они оба были хорошо воспитаны, имеют познании астрономии и навигации, следовательно, и замечания их могут быть небесполезны…»