Текст книги "Русская Америка. Слава и боль русской истории"

Предписывалось «обойти плаванием и описать все малые и большие Курильские острова от Японии до Камчатской Лопатки, положить их наивернее на карту и от Матмая (остров Хоккайдо. – С.К.) до той Лопатки все причислить формально ко владению Российскаго государства…», примечая: «…нет ли хорошей гавани и удобнаго места для заложения крепости и селения, для хлебопашества и скотоводства, и естьли тут довольно пресной воды и лесу для построения и починки впредь морских судов».

Всё это указывало на широкие геополитические замыслы Екатерины и её окружения на Тихом океане, а Муловский виделся в перспективе наместником новых владений, для чего подходил во всех отношениях.

Григорий Иванович был выбран командовать кругосветной экспедицией за образованность, разносторонность знаний, владение четырьмя языками и за морской опыт, делавший его одним из лучших русских моряков. И ему ставилась, как видим, грандиозная задача закрепить права России на земли, открытые русскими в Тихом океане. А проект экспедиции Муловского основывался на проекте… Шелихова, составленном не без участия Сарычева.

Непростые, знать, «штормы» качали русский государственный «корабль» на канцелярских петербургских просторах, и его бросало то вверх, то – вниз, то сажало на мель, то выносило на большую воду… А порой, похоже, – и вбок… И здесь я несколько отвлекусь…

Один из фаворитов Екатерины – Платон Зубов был человеком, вообще-то, никчемным. Но вот же, когда подштурман Гавриил Прибылов, состоя на службе компании Шелихова и его компаньона Лебедева-Ласточкина, в 1786 году открыл два небольших острова и назвал их по двум компанейским судам островами Св. Георгия и Св. Павла, Шелихов их поименовал Зубовыми островами «в честь князя Платона Александровича Зубова, коего благоденствиями он пользовался» – как сообщал о том Василий Берх в 1823 году в своём труде «Хронологическая история открытия Алеутских островов, или Подвиги российского купечества».

Правда, в коллективной монографии 1952 года «Русские мореплаватели» относительно этого открытия утверждается, что Шелихов в 1789 году «назвал этот небольшой архипелаг островами Прибылова». Но ведь и Берх не с пустой головы излагал историю открытия русскими островов Тихого океана. Собственно, мы имеем свидетельство самого Шелихова, который в письме, писанном из Охотска правителю Северо-Восточной компании А.А. Баранову «августа 9-го дня 1794 года», сообщал: «…Мне хочется, чтобы с острова Уналашки обнять всю северную часть Америки, касаясь и противулежащую оной Чукоцкую землицу. Назначил места, где той компании иметь ярмонги (ярмарки. – С.К.) и с народами, там обитаемыми завесть связь и торговлю. На первый случай Симеон (компанейский корабль. – С.К.) пристанет на острова Павел и Георгий, кои я велел вообще именовать Зубовыми в честь одного моего благодетеля. Прошу и Вас на своих картах то же приказать сделать»…

(В скобках замечу, что в публикации этого письма в сборнике 1948 года «Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII веке» место о Зубовых островах выпущено.)

Возможно, называя острова Зубовыми, Шелихов рассчитывал обеспечить этим благосклонность Зубова к своим проектам. Однако не исключено, что Зубов действительно помогал в чём-то Шелихову. Вряд ли он делал это бескорыстно и из государственного интереса, но – кто его знает? Неоднозначные, неоднозначные ветры дули в дворцовых покоях екатерининской России, и даже Платон Зубов иногда мог играть роль, как видим, неотрицательную.

Чтобы закончить с историей названия островов, ныне именуемых островами Прибылова, приведу извлечение из записок Кирилла Тимофеевича Хлебникова – фигуры в истории Русской Америки XIX века крупной (мы с ним на страницах этой книги встретимся ещё не раз).

Хлебников писал: «Острова сии, по общей участи всем вещам, потерпели перемену даже в именовании своём. С начала открытия их называли Новыми, затем Лебедевскими, потому что открыты судном его компаниона (Лебедева-Ласточкина. – С.К.); г. Шелихов назвал их Зубовыми. Ныне называют иногда Северными, иногда Котовыми островами; но Матвей Иванович Муравьёв (правитель Русской Америки с 1820 по 1825 г. – С.К.), ценивший личные услуги по достоянию, полагал приличным именовать оные вместе островами Прибылова в честь открывателя».

Небольшая деталь большой и непростой истории Русской Америки, где за многими географическими названиями стоят разнонаправленные события и страсти, разные судьбы и неоднозначные факты.

ВОЗВРАТИМСЯ, однако, к истории несостоявшейся кругосветной экспедиции Григория Муловского. В рамках её подготовки была разработана инструкция из 27 пунктов. Экспедиция, в частности, должна была пройти между 40 и 50° северной широты до залива Нутка на острове Ванкувер (тогда ещё, впрочем, так не называвшемся), проверить, нет ли там чьих поселений (а их там не было), и все земли до Аляски «формально взять во владение». В поход предполагалось назначить фрегаты «Холмогоры», «Соловки» и шлюпы «Турухан» и «Сокол».

Испанский посол в России Нормандес сообщал в феврале 1787 года в Мадрид и большее, причём характер информации указывает на то, что испанец имел при петербургском дворе очень осведомлённых информаторов! По сообщению Нормандеса, императрица была намерена провозгласить российский суверенитет над частью американского континента от побережья, лежащего напротив Камчатки, до Гудзонова залива и горы Святого Ильи в середине залива Аляска. И это – кроме того, что уже осваивалось русскими к северу от горы Ильи, то есть Алеутских островов, островов Берингова моря и материковой части Аляски!

Затем Екатерина предполагала объявить европейским державам, что задача Муловского – не только закрепить права русских, но и защитить их при необходимости вооружённой силой.

И это была не просто фраза! Россия тогда была отнюдь не слаба как в военном, так и в экономическом и промышленном отношении. Академик Евгений Викторович Тарле – безусловная умница – выпустил в 1910 году в свет работу с выразительным названием: «Была ли екатерининская Россия отсталою страною?», в котором, собственно, уже и содержался ответ – «Нет!» Так, например, положительный баланс нашей внешней торговли составлял не менее 5 миллионов рублей (а, может, и в три-четыре раза большую сумму). Иными словами, российские права на Русскую Америку было чем весомо подкрепить. И свинец был, и золото!

Но тут вновь подгадила «англичанка»… Лондону становились поперёк горла и новый торговый русско-французский договор 1786 года, и русские успехи на Юге – в Таврии и Новороссии, и русские планы в Северо-Западной Америке… Поэтому Лондон спровоцировал на новую войну с Россией Турцию (с 1787 по 1791 г.), а затем – и Швецию (с 1788 по 1790 г.). Сумасбродный шведский король Густав III вознамерился вернуть утраченные при Петре земли и даже овладеть Петербургом!

Вместо кругосветного похода Муловскому пришлось собираться в поход военный. Указом императрицы от 28 октября 1787 года экспедиция была отменена. («…Приготовленную в дальнее путешествие под командою флота капитана Муловскаго Експедицию, по настоящим обстоятельствам повелеваем отменить…»)

Муловский на «Мстиславе» начал боевую кампанию, участвовал в 1788 году в сражении у Гогланда, а 17 июля 1789 года в сражении у острова Эланд, у южных берегов Швеции, погиб в чине капитан-бригадира. Капитан Крузенштерн, когда добрался в ходе первого состоявшегося русского кругосветного путешествия до тех мест, куда стремился Муловский, не забыл о своём погибшем командире и назвал его именем мыс на Южном Сахалине, открытый в 1805 году. И вот уж это географическое название стало на своё место прочно – на вечные времена.

Муловский погиб, так и не испытав своих «звёздных часов», а через год – 3 августа 1790 года Русско-шведская война закончилась Верельским миром, по которому русские и шведы остались «при своих»… В явном выигрыше оказалась лишь Англия. И, хотя её недоброжелательство к России было очевидным, негласные её позиции в Петербурге укреплялись.

Не поэтому ли, в том числе, запущенность дел в государстве всё более поощрялась, а люди дела задвигались в поздней екатерининской России в дальний угол? Не потому ли Биллингса ценили выше Сарычева, а эпигонские прожекты Тревенена подавались императрице так, что они ставились выше оригинальных проектов Шелихова?

Собственно, если быть точным, то и относительно Муловского не всё так было у Екатерины гладко, как это могло показаться её некритическим апологетам. Даже если бы Муловский вышел в свой океанский поход, он вместо хладных вод Петропавловской гавани Камчатки мог оказаться в очень жарких водах. В сентябре 1787 года императрица писала находившемуся в Крыму Потёмкину: «…Ещё пришло мне на ум к тебе писать и требовать твоей мысли: ты знаешь, что Муловски[й] наряжен обходить Кап де Бон Эсперанц (мыс Доброй Надежды, южная оконечность Африки. – С.К.) и поехать к Камчатке. Вместо того – не лутче ли будет под видом той экспедиции оборотить его деятельно в Красное море, на Мекку и Медину, незаметно делать туркам пакости. Я отъезд его уже под рукою остановил[а], а естьли ты мысли мои похвалишь, то отправлю его доподлинно, и он не будет знать, куда едет, дондеже доедет до Кап де Бон Эсперанс…»

Впрочем, Екатерину можно было понять – в тот момент «на носу» у неё была южная война с турками, и основное своё внимание императрица сосредотачивала тогда на Новороссии, возникшей трудами того же Потёмкина, его соратников Суворова и Ушакова, и трудами десятков тысяч русских солдат, моряков и просто рабочих людей.

Вокруг мыса Доброй Надежды Муловскому, налево ли – к Мекке, прямо ли – к Камчатке, счастье пройти не выпало. Потёмкин, командуя русскими войсками в Русско-турецкой войне 1787–1791 годов, умер в год её победного завершения… Опутанная фаворитами не потёмкинского калибра Екатерина старела, запустение в государстве нарастало, нереализованный проект Муловского был отставлен и забыт.

6 ноября 1796 года императрица скончалась, и началось царствование нового императора – сына Екатерины Павла. В своём месте я уже ссылался на свидетельство декабриста барона Штейнгеля о состоянии флота и морской службы в конце царствования Екатерины. Штейнгель был тогда кадетом Морского корпуса, и вот что запомнила его молодая память: «Число кораблей хотя значительно было, ибо, помнится, считалось до 40 линейных кораблей в Кронштадте и Ревеле, но они большею частию были ветхие, дурной конструкции, с таким же вооружением и не обшивались медью, от чего большею частию ходили дурно. Капитаны любили бражничать. Офицеры и матросы были мало практикованы… Офицеры любили куликать, и вообще людей образованных было мало… В порте был во всём недостаток, и воровство было непомерное, как в адмиралтействе, так и на кораблях…»

Картина безотрадная и в чём-то негативно преувеличенная, но всё же явно написанная с натуры.

«Со вступлением на престол Павла, – писал далее Владимир Иванович Штейнгель, – всё переменилось. В этом отношении строгость его принесла великую пользу».

Вспоминал моряк-декабрист и жизнь свою в Морском корпусе. При Екатерине и директоре Голенищеве-Кутузове кадеты жили впроголодь и «впрохолодь»… Но: «не стало «матушки», воцарился Павел Петрович, и переменилось с первых дней положение кадет… Государь отечески занялся заброшенными. Посещения были часты и внезапны. Заботливость гласная и разительная…»

С воцарением Павла стало меняться в лучшую сторону положение не только кадет Морского корпуса, но и положение в государстве. При этом любые положительные подвижки в деле Русской Америки не могли не основываться на делах и идеях великой её фигуры – Григория Ивановича Шелихова.

Собственно, с какого-то момента и до какого-то момента так оно и было. В архивах находятся удивительные, если вдуматься, документы…

Примерно за полгода до смерти Шелихова – 20 ноября 1794 года Иркутский и Колыванский генерал-губернатор Иван Пиль направил в Петербург «всеподданнейший рапорт» на имя Екатерины, полностью посвящённый новой Северной Американской компании Шелихова и его планам по освоению Алеут, Курил и тихоокеанского побережья – «оба противулежащия друг другу матерыя берега Американской и Азиатской земли заняв…».

«План сея новыя Шелихова компании… по мнению моему, – писал Пиль, – не только достойны уважения, но и полезен ко многим выгодам для отечества и общественных…»

В конце своей объёмной записки императрице Пиль писал о Шелихове:

«Оканчивая сие мое всеподданнейшее донесение о деятельности помянутой компании, осмеливаюсь, всемилостивейшая государыня, изъяснить и о самом руководителе той компании Шелихове. Он, занимаяся 22 года морскими купеческими делами, сначала не только жертвовал своим имением на производство оных, простирая тщание свое на открытие мореплаванием новых земель и народов, но не пощадил и себя отдать морским опасностям, как то: в 783-м году, отправясь на трех судах в неизвестное пространство Тихого океана, по претерпении различных от морских волн бедствий, в самом деле обрел неизвестныя дотоле России острова и земли…», и т. д.

Резюмировал же Пиль так:

«…И потому онаго Шелихова яко поистинне трудолюбивейшаго, пользу и славу государства разпространяющаго, а добрым поведением своим пример подающаго, повергая к высочайшему вашего императорскаго величества престолу, всеподданнейше осмеливаюсь испрашивать всемилостивейшаго к нему благоволения, и тем сколько ободрить заслуги его и привесть в большее поощрение, так и в прочих возбудить старание о пользе и славе отечественной…»

А 18 апреля 1795 года в столицу был отправлен рапорт «Правительствующему сенату генерал-майора, отправляющего должность правителя иркутскаго наместничества и кавалера» Ивана Пиля о нуждах судостроения в Охотске и Северной Америке. В обстоятельном рапорте, написанном Иркутским губернатором за три месяца (!) до смерти Шелихова, была обрисована впечатляющая программа Шелихова по развитию корабельного дела на Тихом океане и в Америке при государственной поддержке прежде всего кадрами. Пиль сообщал:

«…А для сего тот компанион Шелихов, естли вышнему правительству… угодно будет на первой случай наградить командированием для компании хотя четырех опытных и добраго поведения штурманское искусство совершенно знающих, то содержание сим надежным людям берется он, Шелихов, производить от компании…

Кроме сих, имеет компания самую ж надобность в судостроительном мастере искусном… боцмане и якорном мастере, все ж они необходимо нужны компании… более в Америке, где и завестися должна компанейская верфь…», и т. д.

Отмечая, что «сии обстоятельства… для казны крайне нужныя… и новыми открытиями неизвестных ещё островов казне прибыток необходимыя», Пиль «имел смелость повергнуть» их «в прозорливое благоразсмотрение Правительствующего сената…».

Шелихов, как видим, окончательно вырабатывался в ведущую, крупнейшую системную фигуру на Тихом океане и в Русской Америке, опирающуюся на трёх «китов»: 1) устойчивое финансовое положение; 2) огромный накопленный опыт, знание местных условий и людей; 3) возрастающую государственную поддержку.

При его энергии был более чем возможен быстрый качественный русский рывок в обеспечении интересов России не только в северной части Тихого океана и в Северо-Западной Америке, но и существенно южнее – даже до Сандвичевых островов.

УВЫ, до нового царствования, когда он был бы, скорее всего, новым императором Павлом понят в полной мере, Шелихов не дожил. Он умер 20 июля (старого стиля) 1795 года, и умер всего-то сорока восьми лет от роду, в Иркутске, скоропостижно и неожиданно. Погребли его подле алтаря соборной церкви в иркутском Знаменском девичьем монастыре. На мраморном монументе, украшенном медным компасом, якорями, картами и шпагой, была высечена эпитафия Гавриила Романовича Державина:

 
Колумб здесь росский погребен,
Проплыл моря, открыл страны безвестны…
И зря (видя. – С.К.), что всё на свете тлен,
Направил парус свой
Во океан небесный
Искать сокровищ горних, не земных…
Сокровище благих,
Его ты душу упокой.
 

На другой стороне – стихи поэта Ивана Ивановича Дмитриева:

 
Как царства падали к стопам Екатерины,
Росс Шелихов, без войск, без громоносных сил,
Притёк в Америку чрез бурные пучины
И нову область ей и богу покорил.
Не забывай, потомок,
Что росс – твой предок был и на востоке громок.
 

Это была оценка сделанного, но Шелихов мог и был готов сделать уже в ближайшие годы ещё больше, и сделал бы! Когда-то Ломоносов мечтал:

 
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на Восток,
И наша досягнет Америки держава…
 

К концу XVIII века ломоносовская мечта сбывалась, и – не в последнюю очередь трудами Шелихова. И вот человек, названный самим Державиным «Колумбом росским» – явно с отсылкой к Ломоносову, лежал под могильным камнем. Пора была горячая, пионерская, а многие планы и замыслы откладывались, а то и рушились.

Причём со смертью Шелихова получается настолько неясно, что к ней не мешает присмотреться внимательнее, основываясь, в частности, на сведениях декабриста барона Штейнгеля.

После декабря 1825 года интеллектуальный градус в Сибири быстро и зримо возрос за счёт того, что «во глубине сибирских руд» в немалом числе появились блестящие столичные умы, сосланные в Сибирь императором Николаем I. Был среди них и Штейнгель, который и до ссылки знал Восточную Сибирь хорошо, поскольку за двадцать лет до участия в восстании служил там.

Зная Сибирь и Дальний Восток, Штейнгель был хорошо знаком и с историей Шелихова, а также с близкими к нему людьми. И от многолетнего сотрудника Григория Ивановича, занимавшегося его «американскими» делами в качестве правителя русских поселений «Северо-Восточной компании» (позднее – одного из директоров Российско-американской компании), Евстратия Ивановича Деларова, Штейнгель услыхал следующий, по его определению, «анекдот». Но пусть слово «анекдот» современного читателя не смущает – во времена Штейнгеля, Деларова и Пушкина им обозначался вполне реальный рассказ о каком-то приметном событии…

Итак, в 80-х годах XVIII века Шелихов в очередной раз отправился в свои американские «вотчины», оставив жену дома. Она тут же закрутила роман с неким чиновником, собралась идти за него замуж и распустила слух, что муж, «вышед из Америки в Камчатку, умер». Брат Шелихова Василий матримониальным планам невестки и распространению слуха не препятствовал, а даже способствовал.

«Но вдруг, – повествовал со слов Деларова Штейнгель, – вовсе некстати, получено было письмо, что Шелихов жив и вслед за оным едет из Камчатки в Охотск. В сём-то критическом положении жена решилась по приезде его отравить»…

Шелихов ситуацию упредил и хотел расправиться с виновными круто. В передаче Деларова и Штейнгеля, отговорил Шелихова от расправы другой близкий его сотрудник – приказчик Баранов. Последнее имя нам ещё не раз встретится, ибо Александр Баранов стал впоследствии второй – после Шелихова – героической легендой Русской Америки. Баранов якобы и убедил хозяина «пощадить своё имя».

Интерпретация Деларова (или – Штейнгеля) в каких-то частностях оказывается явно неточной. Так, Баранов стал работать у Шелихова лишь с августа 1790 года, а не с 80-х годов. Но купечествовал он в Иркутске с 1780 года, с Шелиховым был, естественно, хорошо знаком, и отношения у них были, конечно же, доверительными. Поэтому датировка Деларова может быть признана в общем верной.

Изложив сей «анекдот» Деларова, Штейнгель заключал: «Может быть, сие происшествие, которое не могло укрыться от иркутской публики, было причиною, что внезапная смерть Шелихова, последовавшая в Иркутске в 1795 году, была многими приписываема искусству жены его, которая потом, ознаменовав себя распутством, кончила жизнь несчастным образом, будучи доведена до крайности одним своим обожателем»…

Если «записной» историк – нередко раб фактов, то исторический романист – слуга своего воображения. Однако я – не историк и не романист, я – исследователь истории, и моя цель – по возможности – реконструкция прошлого. Иногда реконструкция опирается на прямые достоверные факты, но иногда возможна лишь предположительная реконструкция, и она основывается на анализе косвенных данных. Ниже относительно причин смерти Шелихова высказывается лишь предположение, но не высказать его я не могу…

С античных времён известны слова «Cui bono?» («Кому на пользу?» или «В чьих интересах?») и «Cui prodest?» («Кому выгодно?»). И пренебрегать этими советами древних римлян вряд ли разумно при анализе любых сомнительных случаев.

В чьих же интересах была смерть Шелихова?

Кому она была выгодна?

Жене? Иркутские кумушки иной причины видеть не могли – тем более что прецедент, так сказать, имел место… Но с тех пор прошло несколько лет и многое отгорело. С другой стороны, однажды уличённая в неверности жена попадала бы под подозрение в случае внезапной смерти мужа первой. Однако ни Баранов, ни Деларов ей кончину своего шефа в вину не поставили.

Была ли выгодна смерть Шелихова брату Василию? Тоже вроде бы нет – он прямым наследником брата не был.

А был ли кто-то ещё, кому деятельная фигура Шелихова была поперёк горла?

На этот вопрос ответ можно дать сразу и вполне однозначно: живой Шелихов был крайне и всё более опасен для тех могущественных внешних антироссийских сил, которых абсолютно не устраивал вариант развития геополитической и экономической ситуации на Тихом океане в пользу России.

А русский Тихий океан – вплоть даже до тропиков, и Русская Америка были «символом веры» Шелихова. Уже в екатерининской России энергичный курянин, ставший сибиряком, оказывался персонифицированным олицетворением «тихоокеанской» идеи, её главным духовным и деловым «мотором». Причём были основания предполагать, что после смерти Екатерины – а она была вполне возможна уже в ближайшие годы, с воцарением Павла, планы и замыслы Шелихова найдут у нового монарха самую широкую поддержку. Павел проблемой с детства интересовался – имеются тому сведения.

Устранить Шелихова тем или иным образом было для англосаксов делом не только желательным, но просто-таки настоятельным, насущным. А возможности у английских спецслужб уже тогда были для этого немалыми. Уже тогда у них были в России и руки длинные, и агенты неглупые. Английские агенты внедрялись в Россию и даже в окружение царей не со времён Екатерины II, а намного более ранних – не менее чем со времён Ивана IV Грозного, если не Ивана III Великого… Через шесть лет после смерти Шелихова – в марте 1801 года рука Лондона дотянется до самого самодержца всероссийского Павла, вознамерившегося вместе с Наполеоном лишить Англию её колониальной «жемчужины» Индии!

Зная и понимая это, смерть Шелихова можно рассматривать не как трагическую случайность, а как подготовленную закономерную акцию англосаксонской агентуры в Восточной Сибири и конкретно в Иркутске. Ведь не быть её в Иркутске – столице Восточной Сибири – просто не могло!

Не так ли?

УЖЕ БЫЛО сказано о последнем плавании Джеймса Кука как о миссии стратегической разведки в целях прояснения русской ситуации. Но если эта оценка верна, то в такое особое плавание и людей подбирают не с бору по сосенке, а умеющих и язык за зубами держать, и соображение имеющих.

Такие люди – это уже не просто экипаж.

Это – кадры!

И на кораблях Кука в его северном плавании находилось по крайней мере три человека, чья судьба в той или иной мере оказалась впоследствии связана с Россией. С Куком тогда плавали не только известные нам Биллингс и Тревенен, но и ещё один англосакс, позднее орудовавший в России, – капрал морской пехоты Джон Ледьярд (1751–1789).

Современный публикатор дневников Кука – Биглехол коротко сообщает о нём: «совершил путешествие в Сибирь в 1787–89 годах»… А вот советский комментатор дневников Кука Я.М. Свет пишет о нём иное: «Капрал морской пехоты американец Дж. Ледьярд – человек с довольно неясным прошлым и весьма большой амбицией – после возвращения в Англию и с ведома Т. Джефферсона отправился в Сибирь, чтобы затем через Камчатку и Аляску открыть торговый путь в США. Однако эта миссия не увенчалась успехом: Екатерина II велела выслать Ледьярда из пределов России».

Заурядный капрал пехоты, даже морской, вряд ли имел бы возможность общаться с одним из государственных лидеров США Томасом Джефферсоном, даже при простоте тогдашних нравов в Америке. Да и из России иностранных её гостей просто так не высылали. Впрочем, Ледьярд и не был заурядным капралом – морская пехота на английских кораблях была чем-то вроде спецслужбы. Показательно, что когда корабли Кука подошли к русскому аляскинскому острову Уналашка, то первым на берег Кук отправил как раз «смышлёного американца» Ледьярда, где тот в первый, но не в последний раз встретился с шелиховским штурманом Измайловым. Причём Ледьярд явно уже тогда знал русский язык, и это было явно не случайным, как вряд ли случайным было присутствие сына «дяди Сэма» на английском корабле.

Вернувшись в США, Ледьярд опубликовал в Массачусетсе «A Journal of Captain Cook’s Last Voyage to the Pacific Ocean and in Quest of a North-West Passage between Asia and America in the Years 1776, 1777, 1778 and 1779» – собственное описание последнего плавания капитана Кука и стал хлопотать об организации уже американской экспедиции на северо-запад Тихого океана, а также организации там фактории для трёхсторонней торговли мехами между Китаем, Камчаткой и Северо-Западной Америкой. Заметим, что нечто подобное предлагал и Тревенен, но – уже России.

«КАПРАЛ» Ледьярд отправился в 1787 году в Россию во вполне зрелом возрасте – в тридцать шесть лет. И его сибирская «ледьярдиада» выглядит при ближайшем рассмотрении чистой воды разведывательной акцией – даром что знаток русско-американских отношений академик Болховитинов в 1997 году изобразил Ледьярда просто любознательным путешественником.

Заручившись в 1786 году содействием Томаса Джефферсона, бывшего тогда посланником США в Париже, Ледьярд пытался построить свой маршрут так, чтобы из Петербурга проехать в США через Сибирь и Камчатку, а оттуда на русском судне – в русские американские поселения. Причём Ледьярд хотел совершить это путешествие именно на одном из кораблей Северо-восточной географической и астрономической экспедиции своего знакомца Биллингса.

Хлопотать за Ледьярда перед Екатериной взялся по просьбе Джефферсона и маркиза Лафайета барон Ф.М. Гримм, с которым императрица была в переписке. Екатерина ответила: «Ледиард поступит правильно, если выберет иной путь, а не через Камчатку». Тем не менее американец, пройдя, как он говорил, пешком (а, может, и не пешком, деньги-то были) Скандинавию и Финляндию, в марте 1787 года появился в Петербурге без разрешения. А в мае – в отсутствие Екатерины – через какого-то офицера из окружения цесаревича Павла получил бумаги сомнительного характера: паспорт от губернского столичного правления на имя «американского дворянина Ледиарда» только до Москвы и подорожную от почтамта в Сибирь. Понятно, что без взяток здесь не обошлось. Но весьма вероятно, что Ледьярд воспользовался и услугами англосаксонской агентуры в русских столицах.

18 августа 1787 года он был уже в Иркутске и 20 августа сообщал секретарю миссии США в Лондоне полковнику У. Смиту: «Как с американцем, в России обходились со мной вежливо и с уважением, и по моему поводу за столами двух губернаторов поднимались тосты в честь д-ра Франклина и генерала Вашингтона, а в Иркутске получило известность и имя Адамса (один из «отцов-основателей» США, в 1785–1788 гг. первый посланник США в Англии, с 1796 года – 2-й президент США. – С.К.)».

В том же письме Ледьярда говорится, что в Иркутске он вращается в «кругу столь же весёлом, богатом, вежливом и учёном, как и в Петербурге», распивает французские и испанские вина и совершает «philosophic walks» («учёные прогулки») в сопровождении учеников знаменитого шведского натуралиста Карла Линнея (среди которых был академик А.М. Карамышев). При всё том Ледьярд не удовлетворяется весёлым светским общением, но ищет встречи не с кем-нибудь, а – с Шелиховым.

Они увиделись, и сразу после беседы Григорий Иванович представил Иркутскому и Колыванскому генерал-губернатору Ивану Варфоломеевичу Якоби «Замечания из разговоров бывшего иркутского вояжира аглицкой нации Левдара».

Шелихов сообщал: «С жарким любопытством спрашивал он меня, где и в каких местах я был, далеко ли с российской стороны промыслы и торги по Северо-Восточному океану и по матерой Американской земле распространены, в каких местах и под которыми градусами северной широты есть наши заведения и поставлены знаки государственные…»

Ледьярда также интересовало:

– «много ли наших судов в промысле»;

– «каковы есть карты»;

– сколько в Русской Америке русских поселений и есть ли русские поселения на Курильских островах;

– сколько русских живёт на Алеутских и Курильских островах и в Северной Америке;

– каковы планы Шелихова?

И ещё много чего…

В беседе с Шелиховым Ледьярд провокационно утверждал, что чукчи приведены в английское подданство.

Столкнувшись с ливнем явно разведывательных вопросов, Григорий Иванович был внешне вежлив, но осторожен. Ответил, что русские уже давно ведут промыслы в северной части Тихого океана, «и знаки государственные тогда же поставлены были», и «что в сих местах других держав людям без позволения российской монаршей власти быть никак не надлежит», что чукчи «уж давно нашему российскому скипетру принадлежат», а на Курильских островах «всегда» живут «российские люди» во «многом количестве».

Шелихов и сам начал расспрашивать Ледьярда о плавании Кука, но шелиховские вопросы его собеседник «тёмными отводил доводами».

Шелихов насторожился ещё больше, был внешне откровенен – показал карты, но масштабы русского проникновения в Америку и на Курилы на всякий случай преувеличил. А чтобы выглядеть перед англосаксом простаком, пригласил его на следующее лето с собой в плавание.

Сам же известил обо всём Якоби.

Генерал-поручик Якоби (Якобий) был личностью сильной (в 1805 году Лисянский назвал в его честь остров в архипелаге Александра) и был – как и Шелихов – убеждён в необходимости укрепления России в северо-западной зоне Тихого океана. С Шелиховым они друг друга понимали очень хорошо. И в ноябре 1787 года Якоби отправил ближайшему сотруднику Екатерины графу Безбородко обширное донесение о Ледьярде, где прямо предполагал, что тот «послан сюда для разведывания о положении здешних мест со стороны аглинской державы».

Пожалуй, иркутский генерал-губернатор ошибся лишь в одном – бывший капрал морской пехоты был, надо полагать, агентом не столько английской короны или Джефферсона, сколько агентом наднациональных англосаксонских сил (что, впрочем, уже тогда различалось мало).