Текст книги "Русская Америка. Слава и боль русской истории"

Любопытно при этом, что относительно предложения Лаксмана-отца об «изыскании новаго пути по реке Амуру» Александр Воронцов заявлял Безбородко: «…по настоящим обстоятельствам нашим с китайцами, я нахожу оное крайне неудобным, ибо всякое тому подобное с нашей стороны движение может возбудить большое с их стороны внимание и в какия-либо дальности завести…» Здесь граф Воронцов предвосхищал антигосударственную линию графа Нессельроде, категорически возражавшего против «амурской» активности России даже к середине XIX века. Сломали эту линию лишь смелая инициатива Невельского и его поддержка графом Муравьёвым-Амурским.

Что же до Лаксмана-сына, то 20 мая 1792 года он по предписанию иркутского генерал-губернатора Ивана Алферьевича Пиля, руководствовавшегося указом Екатерины от 13 сентября (старого стиля) 1791 года, выехал в Охотск, а 1 августа туда прибыл и отец с японцами.

13 сентября 1792 года – в годовщину подписания Екатериной указа о «японской» экспедиции – Адам Лаксман на галиоте «Св. Екатерина» под командой опытнейшего штурмана Василия Ловцова вышел в море с экипажем из 20 матросов и 4 солдат, с переводчиком, чертёжником, волонтёром – сыном охотского коменданта Коха, с несколькими купцами и, естественно, с обоими японцами.

Фактически посольство было актом политическим, но формально его главной целью была объявлена цель коммерческая – установление торговых отношений. Лаксман-сын вёз в Японию письма всего-то от иркутского генерал-губернатора, подарки от его же имени и подарки отца к трём японским учёным.

Увы, впоследствии посольство Адама Лаксмана оказалось забыто настолько, что даже в основательной монографии Василия Михайловича Пасецкого «Иван Фёдорович Крузенштерн», вышедшей в издательстве «Наука» в 1974 году под редакцией академика Окладникова, говорится об «экспедиции академика К.Г. Лаксмана». Сына спутали с отцом… А вот в труде 1953 года «Русские мореплаватели», содержащем капитальную биографическую справку на без малого пятьсот сынов России, в разное время ей послуживших, сведения о Лаксмане Адаме Кирилловиче (Эриковиче) есть, и там указано: «первый русский посланник в Японию». В том же труде есть справка и о Ловцове – «исследователе Охотского моря», который, «командуя транспортом «Екатерина», плавал из Охотска в Японию к о. Хоккайдо вместе с А.К. Лаксманом…». Но там Ловцов почему-то назван Григорием, хотя в документах посольства Лаксмана ясно стоит: «штурман прапорщик Василей Ловцов».

Вернёмся, однако, в век XVIII…

9 октября 1792 года «Св. Екатерина» вошла в гавань Немуро на северном берегу острова Хоккайдо. И застряла там на девять месяцев. За это время, как говорится, родить можно, и японцы всё это время «рожали» ответ русскому посланцу.

Недостатка посольство ни в чём, правда, не испытывало, но переговоры были удручающе медленными. Лишь 29 апреля 1793 года в Немуро прибыло японское посольство из двухсот (!) человек с ответом от императора. Лаксману предлагалось в сопровождении всей этой оравы доставить двух своих подопечных в самый южный порт Хоккайдо – Мацумаэ, причём на японском судне.

Реакция Лаксмана на последнее предложение доказывает, что Адам – сын Кирилла проявил себя блестящим дипломатом. Девять месяцев он был бесконечно терпеливым, а тут стал жёстко неуступчивым и заявил, что так или иначе поехал бы морем в Хакодате – порт в сотне километров к северо-западу от Мацумаэ. В результате 4 июля 1793 года Лаксман отправился предписанным ему маршрутом в Хакодате на собственном – посольском судне.

В Хакодате власти приняли его тоже исключительно любезно, но абсолютно изолировали от каких-либо контактов с жителями. Кортеж составляли теперь уже почти полтысячи человек, и все они 13 июля двинулись в Мацумаэ по суше. Лаксмана и двух возвращённых Японии её сынов несли в богатых паланкинах. И прибыли они в Мацумаэ 17 июля 1793 года.

Начались переговоры о церемониале представления, щедро сдобренные упрёками за то, что русские явились вопреки законам страны в порт, куда иностранцам доступ запрещён. Официально же представляться предлагалось босиком и говорить лёжа на животе, но – не императору, об этом и слышать не хотели.

Лаксман, похоже, и отшучивался, и отругивался, но – таким образом, что внушал симпатии, и когда через два десятка лет на Хоккайдо оказался капитан-лейтенант Василий Головнин (его история заслуживает отдельных строк и тоже будет рассказана), Лаксмана вспоминали живо и дружески.

В итоге он добился разрешения для одного русского корабля раз в год приставать в порту Нагасаки. 23 июля 1793 года Лаксману был вручён «лист о позволенном ходе в Нангасакскую гавань», где позволялось «всероссийского государства одному судну вход в гавань Нангасакскую». В «листе» подчёркивалось, что ввиду «нетерпимости в нашем государстве веры християнской» никаких обрядов русские публично совершать не должны и кресты («знаки») обязаны не демонстрировать. В другом – пространном – «листе» объявлялось о запрещении плавать вдоль берегов Японии, но если знать историю Японии, можно понять, что успеха Адам добился тогда всё же невероятного. До этого подобной привилегией – приходить в Японию хоть как-то – почти два века пользовались в Японии только голландцы!

Получив упомянутые выше «листы» и вернувшись в Хакодате, Адам Лаксман 11 августа 1793 года вышел в море – курсом на Россию.

Значение сделанного Лаксманом-сыном подтверждается тем, что в «сталинской» БСЭ есть статья о нём, где он прямо назван «главой первого русского посольства в Японию». Но вот в одной из книг новейшего академического пятитомника «История внешней политики России (конец XV в. – 1917)» – в той, которая охватывает первую половину XIX века и издана в 1995 году издательством «Международные отношения», посольство Лаксмана оценивается почему-то как безрезультатное – без необходимых (и даже обязательных в данном случае) комментариев.

Иначе смотрел на итоги плавания А.К. Лаксмана и В.М. Ловцова «иркутский и колыванский губернатор и кавалер» генерал-поручик Иван Пиль. В обстоятельном «всеподданнейшем рапорте» Екатерине II от 28 февраля 1794 года он писал, что «следствие сей експедиции доставило некоторое на первой случай удовлетворение высочайшим и благодетельным вашего величества намерениям…», и предлагал толковый и конкретный план новой экспедиции в Японию с посольством для установления торговых связей.

Надо заметить, что швед по отцу Иван Алферьевич Пиль (1730–1801) относился к тем государственным деятелям и администраторам Екатерининской эпохи, которые вполне заслуживают уважения потомков. Боевой офицер, кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени, он управлял и Рижским наместничеством, и Псковским наместничеством, а на этих страницах выступает, занимая последнюю в своей карьере должность генерал-губернатора Иркутского наместничества. На этом посту в Иркутске генерал-губернатор Восточной Сибири Иван Пиль основал верфь, укрепил берег Ангары, вынес за город во избежание пожаров мыловаренное и кожевенное производства, улучшая этим и городскую атмосферу. Он содействовал предпринимательству и торговле, в неурожайном 1792/93 году препятствовал спекуляции хлебом, для чего установил твёрдые цены на зерно и муку, а также – нормы отпуска.

Уже говорилось, что Пиль всемерно поддерживал Шелихова, его деятельность и его «американские» и «курильские» планы. После отставки Иван Алферьевич уехал в Симбирск, где и скончался. Ещё одно забытое, но славное имя в полузабытой истории Русской Америки и русской тихоокеанской эпопеи.

Пиль, повторяю, предлагал относительно развития связей с Японией очень дельные вещи. Екатерина была к таким идеям вполне чутка, а результатами посольства в Японию осталась довольна. 10 августа 1795 года в письме генерал-прокурору графу А.Н. Самойлову императрица распорядилась наградить участников «японской експедиции».

«Порутчик» Адам Лаксман был награждён чином коллежского асессора с жалованьем в 450 рублей в год и с единовременной выплатой ему «неполученного жалованья» – всего «7038 рублей и 6 копеек». Много поплававший ещё с Креницыным (!) «штурман прапорщичьего чина» Василий Ловцов был отставлен от службы «с чином порутческим» и выплатой «1066 рублей 66 копеек с половиною»… Были награждены также геодезии сержанты Егор Туголуков и Иван Трапезников, штурманы Василий Олесов и Василий Кох, великоустюжский купец Влас Бибиков, а боцманмат Тихон Сапожников и квартирмейстер Семён Кошелев были отставлены «по болезням их с повышением и пенсиею» в размере получаемого ими жалованья. Надворный советник Кирилл Лаксман получил «3000 рублей единовремянно».

Увы, по возвращении первого русского «японского» посольства в Россию всё вышло в итоге не по Лаксманам, не по Пилю, да и не по Екатерине… Прямо процитирую биографа Адама Лаксмана конца XIX века:

«Обратное плавание было быстро и счастливо; 8 сентября (1793 г. – С.К.) «Св. Екатерина» бросила якорь у Охотска. Вся экспедиция обошлась в 23 217 р., а ассигновано было на нее 36 тыс. (как видим, сын с отцом были ещё и честны. – С.К.). Ад. Лаксман был вызван с отцом в Петербург, получил чин капитана. Он предназначался к участию в экспедицию в Японию, которую предполагалось снарядить в 1795 году, но сначала дело несколько замедлилось, а затем смерть Эр. Лаксмана и Шелихова и самой императрицы Екатерины совершенно остановили его»…

Итак, начиналось к концу XVIII века у нас с Японией за здравие, а закончилось, в прямом смысле слова, – за упокой.

Да и – не одной ведь души!

Вышло так…

В мае 1794 года Лаксман-сын возвратился в Иркутск. Лаксман-отец отослал донесение графу Безбородко, а тот представил его Екатерине. Ещё до этого к императрице адресовался Пиль. Отец и сын вместе с естественно-исторической коллекцией, которую Адам сумел собрать в Японии, выехали с докладом в столицу. Там всем участникам экспедиции объявили благодарность, а Лаксманам поручили готовить новую поездку в Японию в рамках полученного разрешения на один корабль в год.

На ежегодное торговое судно в Японию претендовал друг Лаксмана Шелихов, и, ввиду его огромных и всем известных заслуг в развитии торговли на Великом океане, это желание находили справедливым.

Сверхприбыли на одном корабле не получишь, но для Шелихова это было делом чести и всей его предыдущей жизни. Да и с государственной точки зрения наилучшим кандидатом на открытие торговли с японцами был, конечно, он.

Собственно, уже с посольством Лаксмана именно Шелихову (и ещё одному купцу – Рохлецову, непосредственному участнику экспедиции) поручалось «для опытов» отправить в Японию «некоторое число товаров в сукнах, бумажных материях, рухляди и стеклянной посуде»…

Однако при всей благосклонности Екатерины к идее наращивания «японских» усилий России окончательное решение зависало, а точнее – кем-то тормозилось. Лаксман-отец скучал по своим «сибирским Альпам», но вообще-то не скучал, ведя обширную переписку со своими западноевропейскими корреспондентами.

Новая экспедиция была решена только в мае 1795 года с тем, чтобы учёную часть взял на себя Кирилл Лаксман, а торговую – Григорий Шелихов… Иркутскому генерал-губернатору Ивану Осиповичу Селифонтову был дан соответствующий рескрипт об отправке второй экспедиции в Японию.

В августе 1795 года Екатерина отдаёт уже известное нам распоряжение графу Самойлову о награждении Лаксманов и их товарищей. Адам получил не капитанский чин, а чин, как уже сказано, коллежского асессора, тогда равный майорскому. Надворный советник Кирилл Лаксман был произведён в коллежские советники и награждён Владимиром 4-й степени. Всё вроде бы было ясно, а – вот же, не вытанцовывалось… И опять прибегну к прямому цитированию биографа XIX века, теперь уже – биографа Кирилла-Эрика Лаксмана (жирный курсив мой):

«Но экспедиция не состоялась. Шелихов внезапно умер в Иркутске 20 июля 1795 г.; Лаксман летом (! – С.К.) 1795 г. выехал из Петербурга в Москву, отсюда санным (?! – С.К.) уже путём – в Сибирь. 5 января 1796 г. Лаксман скончался совершенно неожиданно: во время пути с ним сделался в повозке апоплексический удар; когда экипаж прибыл на станцию Дресвянскую, в 119 верстах от Тобольска, седок не выходил из него, а когда заглянули в экипаж, то Лаксман оказался уже в агонии. Место погребения Лаксмана до сих пор не удалось определить!..»

Странно… Коллежский советник – это чин, равный полковничьему (или – капитану 1-го ранга). И для Европейской России это был чин немалый, а уж для Сибири… Дело было зимнее, довезти покойного уж хотя бы до Тобольска можно было вполне. Но почему-то учёного захоронили поспешно и безвестно. Как будто кто-то не желал, чтобы причину смерти устанавливал какой-никакой, но врач.

Чтобы читатель лучше понял, что Кирилл-Эрик Густавович Лаксман – это личность исключительно привлекательная, духовно здоровая и значительная, процитирую ещё раз его биографа:

«Искать и находить – вот что было его страстью… Он испытал и совершил столь многое, вступил на такие новые пути, сорвал покрывало со стольких предметов и истин в природе, обогатил музеи и коллекции такими ценными вкладами, подавал с такою готовностью руку помощи лучшим мужам своего времени, от Линнея до Палласа…наконец, обладал такою здоровою, прямою и энергичною, но вместе с тем скромною и покорною душою, что от него нельзя не поучиться и не взять его в пример»…

Лаксману-отцу исполнилось всего 58 лет – для физически и духовно здорового и привыкшего к труду человека совсем немного. И вдруг – «апоплексический удар»…

Лаксман-сын пошёл в отца и был тоже натурой здоровой. Уговорить иностранцу в начале XIX века на что-то японцев – это, знаете ли, занятие не для бирюков и не для неврастеников. А пережил сын отца не надолго… Биограф скупо завершает свой рассказ об Адаме Лаксмане следующими словами: «После смерти отца Ад. Лаксман вернулся в Гижичинск. Дальнейшая судьба его неизвестна (жирный курсив мой. – С.К.)».

Смерть Адама обычно датируют предположительно – «после 1796 года», хотя, скорее всего, жизнь его в том году и кончилась.

И как нам расценивать кончину здорового, спокойного, уравновешенного, умеренного тридцатилетнего парня с неплохими жизненными перспективами? Да и – смерть всего-то на пятьдесят девятом году жизни его тоже спокойного, уравновешенного, умеренного отца? Неутомимого и привычного путешественника, между прочим…

И не становятся ли в свете смертей отца и сына Лаксманов более обоснованными подозрения относительно насильственной смерти Шелихова в том же 1795 году и Резанова в 1807 году? Не видна ли и здесь рука вездесущей и вечно гадящей России «англичанки»? Не она ли повернула дела так, что успешное в потенциале посольство Лаксмана впоследствии оценили как «безрезультатное», а самих Лаксманов «неожиданно» не стало?

К слову… Понятие «англичанка» употреблено здесь в широком смысле, ибо даже в конце XVIII века в это понятие можно было включать уже и янки, не говоря о ещё сильных в то время голландцах, чья политическая агентура в Петербурге тоже, безусловно, имелась. Вспомним ещё одну тёмную смерть – Пушкина в 1837 году, к которой имел отношение голландский посланник при русском дворе барон Луи Борхард де Беверваард Геккерн (1791–1884).

РАЗМЫШЛЯЯ над судьбами Шелихова, Лаксманов, Резанова, в совершенно ином свете можно посмотреть и на неудачу посольства Резанова… В уже цитировавшейся докладной записке министр коммерции Румянцев о Лаксмане писал так:

«В 1791 г… поручик Лаксман и штурман Ловцов снабдены были наставлением ходатайствовать у японского правительства о торговле… Сколь бы ни безнадежен был выбор людей сих, нужных сведений о политических связях не имеющих, сколь дурно ни ответствовала важному назначению собственная их нравственность, ибо известно, что по приезде их в Японию имели посланные частые между собой ссоры, но… японцы со всем тем позволили одному судну приходить в Нангасакскую гавань…»

Характеристику Лаксмана и Ловцова оставляю на совести информаторов Румянцева… Особенно – Лаксмана, хотя и природный моряк Ловцов тоже вряд ли был склочником. Скорее, кому-то было выгодно представить Румянцеву дело так, чтобы в Петербурге не очень-то горевали ни о пропавшем Адаме Лаксмане, ни об упущенных возможностях. Мол, да – ездили два скандалиста, да – о чём-то договорились. Но вот не вышло, да и бог с ним…

Румянцев важность проблемы «торга с Японией» понимал и был человеком умным, однако почему-то выпустил из виду, что если бы выбор Лаксмана был так «безнадёжен», то безнадёжным был бы и результат японских усилий «неудачно» выбранного человека. Но вышло-то наоборот!

Так почему у «скандалиста» Лаксмана получилось, а у вежливого и обходительного Резанова – нет? Ведь Резанов представлял Россию уже на высшем официальном уровне! Был сановником, чрезвычайным министром! Чтобы не раздражать японцев, не терпящих христиан, Резанов даже распорядился временно снять нательные кресты – особенно матросам, ходившим с открытой грудью. И, тем не менее, не добился даже подтверждения того, чего до него добился от японцев скромный поручик.

Почему?

Обаяния не хватило? Но уж Резанов-то был явно шармёр, очаровывать умел – случай с юной Кончитой лишнее тому подтверждение. Да и по характеру Резанов был человеком искренним, а это у всех народов ценится высоко, даже – у азиатских.

Япония была тогда от внешнего мира изолирована самими японскими властями, однако даже начало XIX века – это не XVI век, и контакты Японии с внешним миром были постоянными, а уж о тайных контактах – и вообще не разговор. Так не прослеживается ли не только в смертях Лаксманов – компетентных проводников сильной и деятельной русской политики на Дальнем Востоке, но и в японском афронте Резанова злой умысел отнюдь не японцев? Испугавшись реального успеха Адама Лаксмана, враги русского дела постарались сорвать и сорвали потенциальный успех Резанова. А затем и убрали его – как до этого Лаксманов и Шелихова.

Ведь не стало Шелихова, Лаксманов, Резанова, и великое дело сорвалось… Именно – великое! Если бы Шелихов, Лаксманы, Резанов – современники друг друга, жили и совместно действовали (а если бы они были живы, то это было бы именно так!), то Россия могла бы первой из мировых держав мирно прервать ту самоизоляцию Японии, которую только через полвека грубо прервут США.

И разве только в Японии было дело?! Нарастающее, мощное развитие Русской Америки, занятие островов Королевы Шарлотты, острова Куадра-Ванкувера, широкий выход в Калифорнию…

Такой «команде» всё это было вполне под силу! Ведь каждый из этих четырёх один другого стоил, а главное – удачно друг друга дополнял бы! А полвека исторической форы – это о-го-го! Совершенно иными могли бы быть перспективы на Тихом океане – кроме северо-западной ещё и в дальневосточной его зоне, не только у РАК, но и у всей Российской державы! Причём при этой «команде» – останься она живой – в полную мощь смог бы действовать и Баранов…

Однако всё сорвалось…

Сорвалось, если вдуматься, из-за трёх всего смертей – Шелихова, Кирилла-Эрика Лаксмана и Резанова (Лаксман-сын при всей своей талантливости в счёт идёт не очень, хотя в общей «связке» это был бы элемент вполне важный).

Может показаться, что если будущее Русской Америки держалось на считаных фигурах, то оно – это будущее не очень-то было обеспечено объективно. Но в том-то и беда, что объективная составляющая в проблеме Русской Америки была как раз преобладающей – она определялась не только замыслами Петра, Ломоносова, в немалой мере – Екатерины, затем – Павла, но и устремлениями народа… Политика неуклонного расширения Российского государства до его естественных пределов уходила своими корнями в деятельность Ивана Калиты, позднее – Ивана III Великого, Ивана IV Грозного, отца Петра – Алексея Михайловича… И ничего в этой политике не было бы достигнуто, если бы её не реализовывала наиболее деятельная часть народной массы. Пространства Сибири – до Охотского моря и дальше – прошли не цари, а русские мужики-передовщики во главе промысловых артелей, а закрепляли русское дело на этих пространствах казаки, пахари, старатели, фабричные рабочие, жители вновь возникших сибирских городов, городков и сёл…

На рубеже XVIII и XIX веков Россия уже вышла на побережье Тихого океана, за исключением зоны Амура, и впереди была ещё и дальневосточная русская эпопея. Но в целом естественные континентальные геополитические рубежи России были уже достигнуты и прочно закреплены – как политикой царей, так и потом и кровью народа.

Следующим – и тоже естественным – геополитическим шагом России оказывался «шаг» через Тихий океан. Недаром ведь Ломоносов писал: «Колумбы росские, презрев угрюмый рок,/Меж льдами новый путь отворят на Восток,/И наша досягнет Америки держава…» «Шаг» был сделан – на этот раз народом даже раньше, чем царями, потому очень уж прибыльной оказалась для многих добыча уже не лесной, а океанской «мягкой рухляди»… Затем в процесс описания, освоения и закрепления новых владений за Россией включилось государство. Но с годами поздняя, постпотёмкинская екатерининская Россия утратила державный размах и судьба великих проектов оказывалась в руках немногих энтузиастов, хотя их энтузиазм и их инициатива по-прежнему опирались на мощную народную потенцию.

Превратить возможное в сделанное могла и должна была высшая государственная власть, но её приходилось теребить, подталкивать, ставить перед фактом. И делали это как раз те одиночки, которые стояли между властью и народом и были способны, достучавшись до власти, найти опору и в деятельной массе.

Вот чем важны были Шелихов, Лаксман-отец, Резанов… И вот чем они были опасны для врагов русского дела.

Так имеем ли мы право объяснять столь негативное для России развитие той же «японской» ситуации лишь превратностями и случайностями судьбы? Странная неудача второго русского посольства в Японию, странные смерти Шелихова, Лаксманов и, наконец, Резанова были настолько выгодны определённым антироссийским силам, что их, эти силы, особо и искать не надо.

ЧТОБЫ взаимосвязь русского «американского» аспекта ситуации и дальневосточного её аспекта выявилась чётче, сообщу некоторые дополнительные данные.

В истории Русской Америки – на яркие фигуры не бедной – занимает вполне достойное место кунгурский купец, правитель Ново-Архангельской конторы РАК с 1818 по 1832 год, с 1835 года – один из директоров Главного управления РАК, Кирилл Тимофеевич Хлебников (1776–1838). Он, кроме прочего, был ещё и членом-корреспондентом Петербургской академии наук. Его «Записки» историки называют «летописью Русской Америки», и это – так. Неутомимый исследователь Русской Америки, Хлебников оставил нам не только записи, относящиеся к непосредственно его эпохе, но – и собранные им сведения о начальном периоде открытия и освоения русскими мореходами и промышленниками островов Тихого океана и Аляски в XVIII веке.

«Записки» Хлебникова – ценнейший источник не просто в силу компетентности и информированности их автора. Они важны и тем, что содержат много такой коммерческой информации, которая позволяет на её основе иметь геополитический «срез» ситуации. Например, Хлебников приводит «известия о промыслах», где сообщается – сколько добытого промышленниками РАК зверя было отгружено в Ново-Архангельске на суда «американских корабельщиков». И чисто коммерческая, казалось бы, информация рисует удивительную картину:

«Поступило в Ситхе американским корабельщикам котов

1806 года Брауну. . . . . . . . . . . . . . . .  1520

1807 Кампбелю (Кимбеллу). . . . . . . . .  2296

1807 Виншипу. . . . . . . . . . . . . . . .  1391

1811 Эрсу (Эйрсу). . . . . . . . . . . . . . . .  11 000

1809 и 1811 Виншипу. . . . . . . . . . . . . .  12 314

1811 Бланшарду. . . . . . . . . . . . . . . .  10 458

1810 и 1811. . . . . . . . . . . . . . . .  Эббетсу 62 262

1810 и 1811. . . . . . . . . . . . . . . .  Девису 20 273

Отправлено в Кантон

1806 с Окейном [О`Кейном]. . . . . . . .  104 813

1810 с Эббетсом. . . . . . . . . . . . . . . .  6220».

Знакомясь с этими цифрами, в них не очень и веришь, особенно если знать общие объёмы добычи. Так, в 1803 году лишь два компанейских судна «Дмитрий» и «Св. Пётр и Павел» из конторы Ларионова добыли соответственно 85 759 котов и 194 085 котов. В 1811 году было добыто 80 262 кота, в 1812 году – 77 345 котов (общая цифра добычи колебалась при тенденции к понижению). И огромная часть добытой пушнины перевозилась, оказывается, на судах англосаксов, а из приведённых данных видно, насколько серьёзно внедрялись в деятельность РАК американские «корабельщики»… В некоторые годы их суда становились основными перевозчиками грузов Компании в Кантон!

Вне всякого сомнения, если бы Шелихов и Резанов были бы живы – не говоря уже о Павле, ситуация была бы иной. А при нарастающей государственной поддержке Российско-американской компании александровская Россия могла бы организовать свою «треугольную» торговлю, например: «Русская Америка – Кантон – Кяхта». Могли быть и иные варианты, но для любого перспективного варианта требовались суда океанского класса, а их у РАК было не так много. Даже в лучшие времена компанейский флот был невелик, причём океанские корабли должны были обеспечивать и коммуникации между Ново-Архангельском и Кронштадтом.

Задача вытеснения англосаксов из русской зоны Тихого океана являлась, как видим, не только актуальной, но и многоплановой, включая экономический и коммуникационный аспекты. О помянутом же в перечне капитане О’Кейне Хлебников сообщает – со слов умершего в 1831 году алеута Кузькина, что «этот капитан Окейн, полагают, занимался прежде морским разбойничеством и, будучи обижаем правителями Уналашкинской конторы… грозил, что непременно отомстит компании за всё». Далее Хлебников резюмировал: «Весьма вероятно, что он мог бы и много нанести в колонии вреда, если б благополучно совершил своё плавание».

К счастью, поход О’Кейна на Уналашку закончился тем, что его бриг в районе Унимака разбило о камни, и О’Кейн утонул. Но разве О’Кейн был единичным примером англосакса, точившего зубы на РАК? В российских американских владениях ширилось браконьерство, и экономические пираты были злы на РАК не менее экс-пирата О’Кейна. Браконьерство же было вредно двояко. Во-первых, оно наносило прямой урон доходам РАК. Во-вторых, оно прогрессивно уменьшало численность промыслового зверя. Англосаксонские промышленники вели хищнический промысел, пользовались чужим, и о воспроизводстве котиков – в отличие от РАК, браконьеры не заботились.

Эффективно защитить русские интересы в Русской Америке могло только государство, послав туда военные суда и обеспечив эффективное патрулирование российских тихоокеанских вод в зоне Командор, Алеут, островов Прибылова, Аляски, архипелага Александра… Было целесообразно увеличить и казённую поддержку Компании финансами, ресурсами и людьми. Например, Англия – якобы цитадель личной свободы, даже в конце XVIII века запрещала эмиграцию из страны механиков, охраняя таким образом промышленные приоритеты. Не менее ревностно и жёстко бритты отстаивали геополитические приоритеты, а янки – те вообще заявляли о своих геополитических приоритетах задолго до того, как получали возможность хотя бы добраться до тех территорий, на которые заранее претендовали.

XVIII век дал России её Русскую Америку. В наступившем XIX веке возникала ещё более сложная геополитическая задача: укрепить достигнутое и оградить Русскую Америку от посягательств двух англосаксонских держав. Последнее было, пожалуй, наиболее важно, поскольку и старая держава – Англия, и новая – Америка проявляли себя как отъявленные геополитические хищники, готовые всегда показать зубы слабому или проявившему слабину.

В толще русского народа, в его образованных слоях и даже в среде служилой знати вполне отыскивались силы, способные сохранить и развить для России её американские владения. Поэтому решающее значение приобретало то, насколько была готова к адекватным действиям на Тихом океане верховная российская власть, которую с 11 марта 1801 года олицетворял император Александр I.

Александру было на кого опереться, если он желал проводить национально состоятельную политику. И, прежде всего, здесь надо назвать двух таких крупнейших государственных деятелей, как адмирал Николай Семёнович Мордвинов (1754–1845) и граф Николай Петрович Румянцев (1754–1826). В.Ф. Молчанов – биограф Н.П. Румянцева в книге 2004 года «Государственный канцлер России Н.П. Румянцев» сообщает, что тот уже в 1803 году в качестве члена Государственного совета настаивал на государственном заселении Русской Америки с развитием там городов, торговли и промышленности, использующей местное сырьё.

Это было бы умным, дальновидным и вполне перспективным решением. Несмотря на отдаление от основной территории России, заселять прибрежную зону Русской Америки было бы, пожалуй, даже легче, чем прибрежную зону русской Восточной Сибири. Дело в том, что у северо-западных берегов Америки имеются многочисленные и компактно расположенные острова и группы островов, коммуникации между которыми организовать было достаточно просто. Румянцеву вторил Резанов: «Нужно поболее приглашать туда русских».

При всём при том в 1808 году Правительствующий сенат, с одной стороны, отказал русским промышленникам и купцам в праве переселения крепостных крестьян в Русскую Америку, а с другой стороны – запретил селиться там даже выкупившимся или освобождённым бывшим крепостным. Помещичья служилая элита опасалась чрезмерной утечки крестьян из дворянских вотчин.

В результате темпы освоения этих земель никогда высокими не были и массового заселения Русской Америки не произошло, хотя среди миллионов государственных крестьян нашлась бы не одна, как минимум, тысяча человек, готовых переселиться на новые российские земли при минимальной правительственной поддержке.

Иными словами, уже в ранний александровский период Русской Америки государственная линия в проблеме проводилась нечётко, с извивами, а нередко – и вообще, так сказать, «пунктиром». Например, тот же граф Румянцев – вполне сторонник развития Русской Америки, следуя указаниям императора, вынужден был в инструкции от 10 июля 1803 года Резанову перед отправлением того в русские американские колонии предписывать:

«В рассуждении принадлежностей Российской империи имеете вы чертой последнее открытие, в 1741 г. капитаном Чириковым произведенное, разумея по 55-й градус северной широты. Дайте правителю Америки (А.А. Баранову. – С.К.) предписание, чтоб далее сего места отнюдь не простирался из россиян никто в пределы, другими морскими державами занимаемые. Внушите им, что сие должно быть тем паче свято соблюдаться, что чрез то удалены будут навсегда от союзных нам морских держав всякие неприятности и что компания, ограничиваясь приобретениями, неоспоримо России принадлежащими… тем поспешнее достигнет надлежащего к себе уважения и всеобщей доверенности…»

Морской державой, «союзной» России, в 1803 году была Англия, которая после Тильзитского мира 1807 года, заключенного Александром I с Наполеоном, не только не осталась для России «союзной», но – напротив, была уже, по сути, официально недружественной.