Текст книги "Алмазы бывают разные. Повесть"

– К теме цирка, знаешь, я вообще аккуратно стараюсь подходить к этой, так называемой аналогии. Обидчивые, знаешь ли, все какие-то стали, нежные чересчур. Хотя да, кого я обманываю, говоря им про образное мышление? В нашем псевдо демократическом строе на сегодняшний день имеется лишь одна очень крепкая, упрямая и крайне пагубная идеология, то есть, финансовый, а главное, показательный успех. И, говоря о подобных аналогиях, большинство государственных муже принимают сей системный пример за вопиющие оскорбление их личности, хотя задача моя всегда была несколько иная. Просто хочется, чтобы в головках тех чинов возникла хоть какая-нибудь капелька мысли, именно той мысли, которая резонирует с народом, а не той, что в себе не содержит ни ценности, ни морали. Натянутый патриотизм – словно презерватив, он лишь поначалу вроде как уместен, а немного погодя, когда творческий личностный успех человека тщетно пытается ворваться в мир – здесь этот искусственный патриотизм уже невыносимо противен. Идейность обязана быть живой и натуральной, ведь совершая движение вперёд, необходимо держать единый, и ещё раз подчёркиваю, ненатянутый строй, а ежели, он во главе по своей природе не имеет хоть какой-либо глубокой идеологии, то эта модель государства ограничена и обречена, так как зиждется она лишь на внешних интересах. Отсюда и все эти распри между чиновниками, которым интересен барыш и народом, который глядит на руководство и ставит его себе в пример, хотя надо бы иначе – не бежать по головам прочь от совести, а напротив, инвестировать в общие цели и мораль. Вот тебе и цирк с аналогией, там ведь любой спортсмен, любой дрессировщик и акробат, да даже всё тот же образ клоуна – это изнурительный труд, это система со своими законами, ценностями и приоритетами. Да, безусловно, сложно, и это всего лишь цирк, а система государства, она же ведь куда более сложней и многогранней устроена, а стало быть, в идеале, в гос аппарате вместо торгашей просто обязаны присутствовать умные люди. Не знаю, как там обстоят внутренние дела в других странах, но именно в нашей системе гос управления, всё стремится к упрощению, к самому примитивизму, что издревле зовётся термином – инволюция!

Дядя Паша настолько погрузил себя и меня в разговор, что окончив мысль и подняв голову, подле своей тенистой лавки мы обнаружили тихонько стоящую разно статусную компанию людей, половина из которых просто шли мимо к обеду и, заслышав интересную тему, остановились на затянувшуюся минутку, некоторые из них выделялись весьма даже озадаченными лицами. Среди прочих, как всегда также находились и те, кто украдкой запечатлел какие-то отдельные фрагменты на безотказную камеру гаджета, кто-то, поддерживая вставлял свои «пять копеек», а кто-то, глянув на часы и безучастно вспомнив про обед, молча удалялся.

– Пусть ломятся, подождём. Чего там, в духоте толпиться. Перловка никуда не убежит! – кто-то уже из нашей расширенной компании ляпнул в след стремящимся к столовой. Мы неспешно встали и, не гнушаясь оставшихся отдыхающих, снова принялись беседовать.

– Понимаешь, будучи депутатом, я-то много что предлагал взять на рассмотрение, но всё это требовало планомерной проработки, многоходовки, так сказать. А те, кто потенциально даёт на подобные законопроекты добро, они же, по сути, несчастные, бесхребетные, безвольные существа. Они же ведь в своей и государственной жизни почти уже дошли до того, что даже посещать им сортир необходимо строго по расписанию, а главное, одобрению, а тут каких-то новые схемы, причём пришедшие не сверху. Камеры видеонаблюдения эти, они-то может и исправно работают, только вот пользоваться всем этим некому. Для этого же необходимо взять, и умело воедино объединить целый ряд разноплановых систем, чтобы от одного элементарного прецедента тут же протянулись ниточки ко всем нужным инстанциям. Оно-то, конечно, может всё и достаточно сложно, но даже не в этом вся соль дела, а в том ленивом вопросе – зачем? Этот принцип, увы, пока что реет флагом и в остальном, всё по одному лекало: приезжает главный пастух, его с улыбкой и податями встречают, при случае, он ударяет плетью, после чего всё вновь начинает как-то вертеться, но подобного волшебства хватает, увы, ненадолго. А после всё сызнова встаёт, и возобновляется прежняя вся бюрократическая круговерть. «Они-с» быстро устают-с, – старик крайне едко усмехнулся, в отчаянии махнув рукой.

– М-да, интересно, но полагаю вас давно уж как попёрли то из депутатов? – по-дружески я рассмеялся, – дядь Паш, я так понимаю, вы настроение успели подпортить не только в этой системе, где слуги народа чуть ли не святые?

– А толку-то? Толку-то нет, и не было, да, вероятно, и не будет! – как-то грустно он улыбнулся. А по тротуару нам на встречу на коляске ехал озорной мужичок Саня.

– Здорова дядь Паш, привет мужики! – он был уже слегка поддатый, – на обед сегодня суп гороховый, естественно, без копчёностей. А на второе бигос с сосисками!

Саня в прошлом, до инсульта, был поваром и слыл он, по некоторым данным, весьма уважаемым профессионалом. К тому же Саня, по слухам состоял когда-то в гильдии поваров, отчего его комментарии и публичные рецензии местная столовка выслушивала регулярно, ни без веской, конечно, на то причины. А тем временем мы все вместе, всей второй сменой толпясь, понемногу продвигались к дверям столовой. Дядя Паша всё никак не унимался, он одновременно что-то рассказывал и мне и другим, параллельно приводя примеры и доводы. «Старик-то, безусловно, умный, интересный и важный собеседник, но, блин, не в таком же объёме» – как отдыхающий, я желал как-то по уму рассредоточить все свои силы, но вот одного я не учёл точно. Я не знал и вовсе не ожидал, что интереснейший, трезвомыслящий и никому теперь ненужный бывший депутат, что он в этот же самый вечер уже покинет санаторий, этого я не учёл. Присаживаясь за стол, я озирался по сторонам, заглянул к соседям, пристально рассмотрел сервировочную тележку официанта, я даже украдкой прошёлся взглядом по всем доступным глазу столам, но ни у кого в меню не было, ни бигоса, ни горохового супа, о котором так уверенно заявлял уже пообедавший Саня. У всех был борщ и пюре с тефтелей, – «странно», – уже вслух подумал я, – «странно, а значит, будет весело».

Философия вечерней беседки

День ото дня весь жилой и изначально угловатый комфорт санатория плавно входил в режим всеобщего привыкания, какие-то бытовые складки уже смело отходили на второй план и прежние воспаления сходили на нет, в общем, человеческий фактор сближения таки брал над всеми верх. Май нас безумно баловал теплом, ароматы вечера, цвет сирени, ласковые волны заката пробуждали во мне какие-то ну, уж очень чувственные настроения, мне совершенно не хотелось думать, ни о жизни, ни о работе, ни о чём, вот так бы и стоял, замерев янтарём во времени, но нет. Равновесие – это настолько тонкая материя, и для всей её полноты просто необходимо иметь внутреннюю, а порой и даже внешнюю тишину, в мир которой кто-то обязательно да ворвётся. По сути-то человек, что без спроса врывается извне, он-то в своём роде тоже входит к тебе в мир со своей гармонией, но в том-то всё и дело, что гармония та, у каждого она именно своя.

– Зёма! Братан! Здарова! – одновременно с уважением и панибратством ко мне подошёл мужчина на вид лет пятидесяти.

– Здарова, – протянул я руку. По выражению моего лица было явно видно, что я не узнаю этого человека.

– Ну, ты чего? Мы же сюда с тобой в одном вагоне ехали! Зёма! Вспомнил? Ну, чё ты, как, нормально? – он всё что-то говорил, говорил, я, в свою очередь, ему тоже что-то отвечал в его же простой манере. И, едва ли, он принялся наскоро наслаивать один рассказ на другой, я тут же досконально вспомнил своего попутчика. Его спутанную, местами даже невнятную речь в повседневной жизни, наверняка, многие ни раз принимали за нетрезвый говор, в то время, как он, будучи, всегда кристально трезвым, просто имел некоторый физиологический дефект, который достался ему в подарок от операции на сердце. А познакомились мы с ним действительно ещё в поезде, в вагон которого мы вошли с одного перрона, и в котором вместе коротали время меньше суток по соседству с весёлой, брутальной компании вахтовиков. Он, то и дело, в том пустом течении неизбежных бесед по случаю, всё хлопал меня по плечу, приговаривая мол, редко сейчас встретишь таких нормальных, ровных пацанов, ну, и всё в таком роде. И теперь, встретившись с ним вновь, я уже ясно понимал, что моё былое любование вечером категорически окончено. Мы перекинулись ещё парочкой дежурных фраз и направились к главной мужской «Мекке» санатория, то есть к курилке, где к тому часу уже весьма громко заседали несколько разновозрастных групп по интересам. Не сказать, конечно, что все те темы для разговоров в округлой беседке в своей общей массе как-то пестрили разнообразием, в основном, обсуждались вопросы тесно связанные с экономикой, политикой, а также с прочим рядом всевозможных недовольств, но случались и исключения из правил. К моменту нашего прихода, среди прочих активных спикеров, ну, как-то уж очень особенно выделялся один рассказчик, вероятно, из-за тематики его рассудительных речей.

– Да, нет же, нет, я за другую силу вам говорю! Не про то, что: кто, как и кому рожу способен расквасить, я про другое.

– Так ты, дядь Лёш, тогда и поясняй сразу! – главным оппозиционером миловидного старичка являлся извечный скептик по жизни – суховатый мужичина лет сорока. Его звали Канат, одет он был в штаны, мастерку и дворовую кепку серого цвета. О чём и когда-либо не заходила бы речь: об армии, садоводстве или же и вовсе об инопланетянах, он всюду пытался найти тому хоть какое-нибудь своё, да, логическое объяснение. И, в добавок, ко всему прочему Кана ещё имел одну дотошную особенность в голосе, он преимущественно говорил через нос, отчего занудность этакого скептика возрастала в разы. Также, не меняя привычки с юности, он охотно сопровождал все эти свои изъяснения какой-то ну, уж очень многозначительной жестикуляцией пальцами с сигаретой, телефоном и большой позолоченной печаткой. Разглагольствований было много, всюду оставался след его сомнений, такой некий шлейф надуманного знатока мол, ну может быть или это всё ещё нужно проверить.

– Кана, ну, смотри, тут принцип-то простой! – с лёгкостью и огоньком в глазах продолжал непоседливый дядя Лёша, – смотри, мы, по сути, частенько говорим друг другу какие-нибудь пакости, если так можно мягко выразиться. Ведь так? Ну, согласись! По делу, без дела, с близкими людьми и не очень, мы всегда умудряемся в раздражении что-нибудь да ляпнуть такое, это просто присутствует в нашей повседневной жизни, и так было всегда!

– Было, есть и будет! – кто-то шутливо выкрикнул, приправляя всё это дело сочным, уместным матерком, отчего все весело загоготали.

– Именно! Но весь прикол заключается то не в понте и даже не в том, кто, кого и как изысканней сумел смешать с грязью, а в том, что когда мы таким образом говорим с человеком, мы же ведь совершенно не замечаем, не знаем какая у него энергетика. Да, пусть то даже какая-нибудь самая обычная, бытовая ссора на кухне или в магазине.

– Ага, особенно бабы любят таким промышлять! – кто-то из вновь подошедших, подкуривая, вошёл в округлую беседку, вставил свои «пять копеек». После чего почти все мужики, так или иначе, покосились или же просто обратили внимание на пару женщин слева у балюстрады, которые также уже довольно-таки давно сидели и курили, вероятно, говоря о чём-то, о своём.

– Короче, энергетика…, и я тебе, Кана, ещё раз объясню, хоть ты, неверующий, пока и молчишь! – рассказчик вновь со всеобщим хохотом целенаправленно обратился к стоящему подле скептику, – энергетика – это не физическая сила. Нет, конечно, она влияет и не слабо влияет на тело, но главное дело не в этом. Смотри, всё просто – мы на эмоциях порой берём, и из-за чего-то вдруг начинаем обозлено говорить человеку: «Ах, ты контрацептив ты штопанный! А ну, пшёл отсюда! Да, чтобы у тебя там…!» Ну, и далее по тексту, – все вновь рассмеялись, но также внимательно продолжили слушать артистичного дядю Лёшу, – да, далее человек, разумеется, после всего услышанного огорчён, он уходит, но при этом, ни ты, ни он сам не знаете о его какой-то там энергетике. Да, такое явление случается далеко не каждый день, да и такая крепкая энергетика у людей встречается тоже не часто, но, тем не менее, такие анекдоты всегда есть на повседневных устах. В общем, все те негативные слова, ввиду плотности его, так называемой, ауры, они отскакивают от него как от резины. То есть, они до него долетели, понизили настроение, чем, собственно, и зарядились ещё сильней, но не прилипли к нему, а взамен, якобы обозначив нас как победителей, слова неспешно оборачиваются вспять. В результате, наша энергетика оказывается слабей того, над кем мы вроде как в глазах окружающих одержали верх, то ли так изначально у нас было, то ли это результат каких-то там наших жизненных перипетий, не важно, главное, что в нашем мире нет пустоты, а значит, на тебе здрасти кэшбэк. И хорошо, если всё это ещё возвращается в том же объёме и в том же простом словесном эквиваленте. Ведь запросто может прилететь та возвраточка отяжелевшей и переодетой. Например, в виде какой-нибудь болячки, расстройства или же самой обыкновенной неудачи, но это ещё пол беды. Бывает, что эта сволочь хитрая может отпружинить в нас и затаиться до времени, а потом раз, ну, так бывает, в жизни наступает чёрная полоса, и эта поганка тут как тут. И далее, всё как снежный ком летит куда-то в пи…, в маа…, в общем, в Караганду всё летит.

– Ой, да ну вот как это всё связано-то а? Ты, дядь Лёш, сам-то головой-то своей подумай, сопоставь всё! Логики ведь никакой! Где одно, а где другое? – гнусавый Кана лениво отмахнулся, вновь демонстративно подкуривая сигарету и протяжно выпуская дым в холодеющий вечерний воздух соснового бора, – ты чисто логически прикинь, дядь Лёш, ну, бред же!

– Не-не, не гони, – вклинился, перебив ёрзающего рассказчика, ещё один заядлый курильщик Жан, доселе тихонько стоявший у деревянных перил беседки. Он там всё это время о чём-то негромко договаривался с моим давешним попутчиком. На вид он был тихий, слегка зажатый человек в самой что ни на есть неприметной одежде, – есть, Кана, есть такая тема.

– Да, завязывай, Жантик! – подливал масло в огонь скептик в мастерке и кепке, – ещё скажи, что, типо, у тебя у самого в жизни что-то подобное такое было?!

– Было, Кана, было! И ни раз было, – сказал неприметный, одобрительно кивая в след уходящему зёме, – сейчас я расскажу и подойду. Будь там, – кратко сказал он ему вслед, указывая рукой в сторону летнего бара, расположившегося возле открытой танцплощадки с такими же деревянными лавками по кругу и небольшой крытой эстрадки, откуда уже вовсю гремела музыка. Уходя, он, было, только собрался добродушно позвать меня к себе в компанию, как грянула музыка и навстречу в круг зашли ещё люди, в том числе и гладко выбритый, к вечеру переодевшийся и приятно надушенный начмед. В итоге зёма успел мне лишь сказать, что позже я его смогу найти за столиком в кафе.

– И чего там такого у тебя случилось? А, Жантик? Обгадился что ли? Так не мудрено, еже ли там, в твоей столовке были точно такие же повара, как и в этом санатории. Тут любой из нас запросто может оказаться на твоём месте! – снова всех веселил неверующий Кана.

– Вот тебе всё хихоньки да хахоньки, а меня тогда так пронесло, что я прозрачный без рентгена был! – всеобщий смех достигал уже своего апогея, – не, ну, а серьёзно, то меня два или даже нет, три раза меня жёстко разодрал понос. А главное, всё по одной и той же, не едовой причине, и заметь, Кана, все те три раза случались после общения с совершенно разными людьми, при разных обстоятельствах и в разные годы.

– Я тебя умоляю, ну, не понравилась кому-то твоя мужская рожа – вот и пошёл в ход старый проверенный пурген. Чего выдумывать то сразу?

– Сняли его уже давно с производства! – заметил некурящий эпидемиолог. Ему обычно быстро надоедало сидеть на одном месте, вследствие чего, он, то и дело, постоянно, то куда-то уходил, то внезапно появлялся.

– Да, ладно? Сняли? Жалко блин, – Кана, как всегда многозначительно стряпал деловитую физиономию.

– Да, помолчи ты, дай человеку рассказать-то!

– Короче, во все разы, где-то больше было матов, где-то меньше, но, тем не менее, во всех трёх случаях ровно за сорок пять минут до эксцесса, я активно и открыто проклинал, посылал, и ругался с теми или иными людьми на счёт денег, причём ругался отчасти не всегда от своей полноценной правоты. И все три раза, сука, минута в минуту у меня прорывало днище! Сорок пять минут! И когда я бежал уже в последний раз, это было просто какое-то безумие, вот тогда-то я себе зарок и дал, что больше никого и никогда не стану ни упрекать, ни обвинять, и также больше не стану никогда завидовать людям. Всё, что угодно, но главное, чтобы тема денег больше никогда не поднималась, – общий громкий смех, доносящийся из беседки манил к себе уже всех сторонних. Вскоре мужской гомон курилки начал даже конкурировать с танцполом, – второй раз, там особо ничего интересного не случилось, так, обычная ругань с начальствующей крысой и самый обыкновенный засранный общественный сортир по итогу. А вот в первый раз, там-то было повеселей! Я тогда на первом курсе политеха учился, в общем, поругался я с отчимом тогда. Сильно поругался. Из-за машины поругался. У нас и с ним и с матерью был уговор мол, поступишь в институт – получишь машину в подарок. А я-то что, юный, наивный уши развесил, в сказку поверил. Нет, в политех я итак-итак бы поступил, просто само осознание того, что машина, девки там, статус меня тогда сильно пленили. В итоге, этот гад, этот бизнесмен недоделанный, вместо машины мне, он себе новый ларёк открыл, причём как назло, возле института открыл. А маманя, что, мол, времена такие и всё такое. Но при этом я знал, что те деньги в семье были отнюдь не последние, что он просто зажмотил их, и меня тогда понесло. Наговорил я ему, конечно, сполна, наговорил прямо с утра. Говорю: «Да чтобы все твои ларьки разорились к чертям! Чтобы там никто и никогда ничего не покупал! Да чтобы все деньги мира шли не к тебе а, наоборот, от тебя, чтобы они уходили, утекали, убегали, покидали тебя, чтобы ты опустел и обанкротился!» и прочее и прочее. И что вы думаете? Я до сих пор помню как долго, как невыносимо долго длится пара в университете. Ага, вам-то смешно, блин! А я, высидев тогда ровно половину пары, так как ругались мы с ним подле крыльца универа, я, спустя ровнёхонько сорок пять минут, вылетел из аудитории пулей, даже не спрашивая ни разрешения, ни позволения преподавателя, я просто бежал, с грохотом задевая, сшибая и сбрасывая всё на своём пути. Но это ещё не конец, это только начало! Как назло туалет был в конце коридора и я, придерживая зад руками, нёсся к нему, а он, зараза, оказался на ремонте. Живот бурлит, голова кипит, всё кругом, я бегом обратно, давление моё то супер нижнее нельзя было измерить никакими Паскалями. Энергетика его, отчима моего, как оказалось, вон какая сильная. В общем, я добежал, домчался до другого этажа, и с воплями, с криками влетел в уборную института.

– Ну, не знаю, не знаю…, – в череде всеобщего неистового смеха, мало охотно, кривя лицом, соглашался неверующий Канат.

– И это всего лишь самые безобидные, самые курьёзные случаи, поверь, Кана.

– А чего, ещё есть что ли?

– Вон, видишь? – собеседник также весело ткнул пальцем в свой горбатый нос, – видишь? Нос весь переломан. А когда-то он ровнёхонький был. Баба одна, я с ней тогда не то чтобы встречался, просто спал, по крайней мере, я так думал. Да, она частенько приезжала ко мне, оставалась, готовила там, убиралась, ну, и планы уже по ходу строила. А я на то ведь повода не давал! Ну, да не суть, короче, напротив меня жила, ну в смысле по лестничной площадке, там жила одна соседка. Раньше она всегда была приветливой, улыбалась при встрече, порой даже скажет что-нибудь кокетливо, но мне всё как-то было не до неё, да, к тому же, она была ещё и порядком старше меня. Нет, я-то понимал всё, такие вещи я всегда на раз секу, но тогда мне было двадцать семь, и заарканиваться отношениями я уж точно не планировал, и поэтому её заинтересованность во мне, я всё время как-то вежливо, осторожно пускал по боку. А тут ко мне эта молодая зачастила в гости ходить. Они же, сука, такие все хитро продуманные! В общем, я и сам не заметил, как у неё появился второй комплект ключей, и также планомерно по вечерам в моей квартире меня стали всё чаще и чаще встречать: радовать: уют, вкусный ужин и шикарный секс. От такого изобилия я словно бы телок уже шёл всё дальше и дальше у неё на поводу, постепенно размывая мой ранее надуманный сценарий вольной жизни. Впоследствии чего, мне однажды всё надоело и наши отношения, спустя примерно год, закончились, но весь курьёз как раз таки случился именно на пике нашей пока что ещё идиллии. Короче, в один из законных выходных мы хорошо погуляли, естественно было выпито не мало и, вернувшись домой, мы… в общем, мы с ней ни разу не сомкнули глаз, мы всю ночь трудились на благо страсти. А утром моя муза куда-то свинтила, не помню куда, да, собственно, и не важно. А тем временем, соседка, то ли караулила она этот момент, то ли так совпало, но именно тем утром, она целенаправленно и настойчиво влетела в мой внутренний бедлам. Без спроса ступила на порог и начала вдруг истерично верещать мол, звуки на весь дом, что это всё сплошь разврат какой-то, и что от всех тех криков и стонов ей спать невозможно. Ведь ночь для того и предназначена, чтобы отдыхать, а не испытывать соседский дискомфорт, и вообще, что необходимо уважать окружение, понимать и давать отчёт всем своим действиям. Это так вкратце, а тогда это был прям какой-то визговый тайфун. Эт я уж потом понял, что верещала и злилась она всего лишь от зависти, от элементарной одинокой женской зависти. Но именно тогда, стоя у себя в коридоре и испытывая дичайшую похмельную ненависть ко всему сущему, я, видя перед собой этот источник, генерирующую мою прогрессирующую головную боль, я не выдержал и сорвался, так как тупо был не в состоянии что-либо понимать и, уж тем более, анализировать. Это уж потом, что называется, постфактум у меня внутри возник вопрос: Собственно, а каким именно образом все те наши ночные приятности могли ей как-то помешать отдыхать? Ведь жила она напротив, смежных стен у нас с ней не имелось, странно. Для того, чтобы всё так отчётливо было слышно, ей для этого необходимо было, как минимум, дежурить на пороге, обнимая входную дверь. Я, будучи инженером строителем, всё это понял лишь спустя время, а тем утром я, будучи молодым похмельным архитектором, начал в ответ ей городить исключительно отборный и многоэтажный мат. Это сейчас, конечно, стыдно, а тогда-то не-ет! У неё, знаете, на лице очень сильно выделялся нос, эта была самая броская её черта, да что там говорить, это был просто огромный нос, и я, конечно же, в пылу эмоций за него и зацепился. Вот вроде сейчас и говорю, что мне стыдно, а сам же ведь даже и представить себе не могу, что тогда там у неё внутри творилось, когда она стояла у двери и всё это выслушивала. Короче, я ей говорю грубо: «Иди отсюда! Какого хрена тебе тут надо?», а тем временем она же не могла просто молчать в ответ, она всё подливала в огонь, то масло, а то и вовсе чистый бензин. Я продолжал: «Иди отсюда! И вообще, не суй свой шнобель куда не надо! Тварь ты горбоносая! Будет она мне ещё тут указывать, как жить и кого как трахать! Иди, иди…».

– И чё, тебе в этот раз тоже ровно через сорок пять минут что-то прилетело? – как всегда с иронией вставил гнусавый, вновь закуривающий сигарету Канат.

– Да, нет, Кана, через сорок пять минут не случилось ничего необычного. Прилетел тот ответ гораздо позднее, – как-то заметно осунулся и потускнел зрелый архитектор, – а случилось это уже, когда я в другой город переехал, через пару лет примерно. И тоже, кстати, из-за бабы дело вышло, хотя к той ситуации я вообще был ни сбоку, ни с припёку, так, можно сказать, случайный прохожий. Да, я даже в том кабаке ни разу не был, возле которого всё и произошло. Иду, значит, вечером с работы. Зима, часов восемь-девять, темно, в общем. Иду, никого не трогаю, прохожу мимо окон кафе, видно, что там мероприятие какое-то в самом разгаре, народ гуляет, музыка орёт, люди танцуют, шумят, веселятся, и только я минул входную группу, как из-за угла меня за грудки хватает чья-то крепкая мужская рука и притягивает к себе. Я, честно говоря, ничего и понять-то не успел, как молниеносно прозвучал чисто формальный вопрос, что-то вроде: «Это ты, падла, спишь с моей Катюхой?» и тут же следом мне в бубен прилетел огромный кулак. Рядом с ним был ещё какой-то подсирала, еле стоящий на ногах, он всё что-то там добавлял на непонятном трезвому человеку языке. В итоге, спустя, вероятно, считанные минуты, которые мне показались вечностью, из кафе кто-то вышел, поднялся традиционный визг, активировались пьяные разбирательства, но до этого момента мне уже успели прилететь те самые главные роковые удары. После отвезли меня в больницу, много извинялись, просили понять, простить, бутылку всучили, в общем, всё как обычно, всё как у славянских людей. Естественно, я не стал писать заявление, но, тем не менее, мой нос в тот вечер был конкретно сломан и отчётливо напоминал мне тот самый шнобель. А самое смешное, что звали ту мою соседку точно также – Катюха. Вот так вот бумеранг.

– М-да, – глубоко и как-то вдумчиво резюмировал седоватый дядя Лёша, инертно кивая головой, – бывает же такое, да… А ведь, наверняка, если вспомнить, у каждого из нас имеется немало таких подобных случаев?

– Я, конечно, извиняюсь, простите, что влезаю посреди веселья, но можно мне из вашей компании попросить во-он того франта!? – как-то с боку, с недовольным лицом в беседку явился эпидемиолог дядя Була со своей неразлучной тростью. Рукой он указывал на сидевшего в центре пенсионера военврача, одетого в стильный, светло-бежевый полуспортивный костюм, который наряду со всеми был по уши погружён в веселье, – ты чего расселся? Где ты есть вообще? Ищу тебя, блин, – отмахиваясь нервной рукой от мошкары, что, то и дело, норовила угодить куда-нибудь в область лица, кружа близ магически манящего шарообразного плафона, эпидемиолог продолжал жестами и словами грозить другу, хотя на самом деле, суровым он казался лишь на вид.

– А чего ты меня ищешь то?

– А ты, значит, забыл!? – ввиду серьёзности намерений почтенного и хромающего человека, окружение курилки заметно стихало, и ритмичная музыка вновь принялась занимать лидирующие позиции, заполняя собой все огрехи и пустоты этого общения.

– Чего забыл то? Я тебя не пойму.

– Ты же ведь сам, – несколько и чуть громче принялся вещать старик, как бы возмущаясь, тем самым, специально привлекая внимание абсолютно каждого, – сам же сегодня днём, за обедом, помнишь, что говорил? Конечно, не помнишь! – все, кто буквально минуту назад закатывались от смеха, теперь ёрзая, начинали ощущать какую-то неловкость, – вспоминай, давай! Как ты заприметив сегодня красивых барышень, вальяжно с ними познакомился. Вспомнил?

– Ну, припоминаю.

– Ага! Вот оно, значит, как! А если ты про них помнишь, так какого рожна ты тогда забыл о том, что этим милым дамам ты назначил встречу вечером на танцах? – интонация его строжайшей, как всем всегда казалось, речи внезапно сменилась на иронию. Всеобъемлющее понимание шутки тут же увенчалось смехом, – ты же сам им сказал мол, девчата, вы такие интересные, красивые, а приходите вечером на танцы. Мы с моим другом, ты ещё тыкал в меня пальцем, мы устроим вам незабываемый вечер! Не помнишь? Рифмоплёт ты школьный!

– Да, помню, помню я! Чего ты разошёлся то? Сейчас пойдём, – весь народ снова уже укатывался со смеху.

– Сейчас пойдём… Им скоро идти таблетки уже пить, собрался он, – ещё сильнее волна смеха захлестнула беседку, – нет, главное, я там стою как дурак, один стою. Говорю им мол, он сейчас придёт, наверняка сюрприз какой-нибудь готовит, ну, и всё такое, а он здесь ёптить. А они-то перед свиданием, естественно, разоделись, корвалола, небось, хряпнули для смелости, а я стою с ними рядом и ощущаю себя той девчонкой, которая пришла на свидание, а её школьная подруга где-то задерживается, примеряя наряды или и вовсе, забыла о вечернем рандеву.

– Пойдёмте, пойдёмте все, – активировались многие.

– Да, пойдём, стариной тряхнём, но прежде в бар заглянем, – как всегда с рыхлой уверенностью вставил архитектор.

– Давай, давай, выходи, – поправляя кепку, подталкивал Кана. Все поднялись и также неспешно, оценивая каждый свою крутую безупречность, поспешили на выход, – пойдёмте, вы стариной тряхнёте, да, мы, мальца, юностью просверкаем хи-хи, – Кана сунул руки в карманы мастерки и вместе со всеми направился по каменной тропинке от беседки к аллее, ведущая прямо к бару.