Текст книги "Алмазы бывают разные. Повесть"

Другие разговоры

Аллея санаторного мини парка, что не столь продолжительно тянулась промеж высоких сосен, каменных, да гипсовых статуй была широка, она брала своё начало от весьма величественного крыльца главного входа, и самым же первым от неё ответвлением являлся увеселительный пункт досуга с приметной танцплощадкой в центре. Попутно, от аллеи также отходили и другие дорожки, все они были красиво подсвечены небольшими с метр высотой, фигурно растущими прямо из газона шарообразными фонарями. В курортной атмосфере, как правило, всегда существуют две противоборствующие параллели, которые радушно и топтались всё взад вперёд, совместно ступая по тропе главной аллеи. Одна из тех параллелей была легковесна, весела и пела она всё, то про белые розы, то про то, как музыка всех связала, а то и вовсе про дым сигарет с ментолом. Она охотно, признаться, могла зависнуть стойким куполом в пространстве подступающей ночи, при этом местами сия каста, то и дело, давала о себе знать, изредка в тиши неистово визжа и форсируя остатками эйфории. В то время, как вторая параллель санаторной жизни весьма бережно всё пытается хранить в себе некое умиротворение, что дышит полной грудью в заповедном перекресте четырёх стихий. Разумеется, те два лагеря друг друга мало понимают, а порой даже и вовсе конфликтуют, но, как говорится, каждому своё. Окна главного корпуса, как и прежде, к вечеру начинали равнодушно отражать все те отзвуки, да отблески очередного пылающего вечера. Тёмные, а местами уже и светлые окна всей своей плеядой пяти этажей также привносили свою лепту во всю эту сказочную картину вечера. Они какой-то своей немой игрой одиноких взглядов вносили в этот и без того щекочущий шарм ещё больший мистицизм. Ведь на всю ту красоту ландшафта, где каменные тропы плавно уходят вдаль, где близ веселья соседствует таинственная чаща, а в ней, то и дело, снуют тени, бликами властвует Луна, да голосят до дрожи пронзительным эхом птицы, тихонько опускается мрак, в прожилках которого изрядно оживают фантазии подступающей ночи. Ну, а пока тот сумрак лишь начинал сгущать свои тени, я, не дожидаясь традиционной гульбы, направился к беседкам, что обильно располагались близ нашего спального корпуса, тем вечером мне отчего-то хотелось тишины.

День ото дня, обильно посещая всевозможные лечебные процедуры, я всё же старался успевать появляться ещё и во многих сторонних кругах по интересам. Любой, более ли менее, численный социум на самом деле очень многогранен, он слоист и каждый его слой по-своему интересен и разнообразен. Это, глядя с верху вроде бы как кажется, что есть всего лишь какой-то один общий людской поток, в котором все как-то живут, да жужжат, тоже вроде как понемногу, но стоит лишь приблизиться, сковырнуть, да заглянуть, так сказать, чуть глубже в это самое общество, то там легко можно узреть, нет, конечно же, не радужную палитру, но, тем не менее, там возможно обнаружить огромное количество именно живых вербальных сборников всевозможных людских историй, мнений и судеб. Самое главное, при этом научиться держать нейтралитет, оставаться ко всему безучастным, дабы мочь трезво и в полном объёме разглядывать всё те нужные оттенки этой общественной или же чье-то персональной картины. А трезвость – штука коварная, помимо того, что данное явление в мире разума считается ещё и большой редкостью. Не алкогольная, так политическая затуманенность, не эгоистичная, так социальная, идеологическая пьянь, здесь же гендерная, бытовая, да моральная близорукости, а в придачу ещё и какие-нибудь современные веяния в виде осложнений этой весьма распространённой аквариумной болезни. По сути, та искорка трезвости, что априори сокрыта в каждом участнике нашего многослойного проекта под названием реальность, она-то и является тем безапелляционным авторским правом на творчество, то есть это и есть то персональное право на формирование каждой строки в индивидуальной грифовой папке с гордым именем – жизнь. Мои же намеренные маршруты всё по-прежнему склонялись к тихим заповедным местам, где, как и прежде можно было запросто встретить моих соседей по комнате. Два Виктора, они были не особо охотны до социального общения, отчего я их часто и заставал за пивной трапезой в вечерней беседке.

– Здарова Витёк. Ты чего один? Где тёзка твой? – сел я напротив него за столик. Он, не отрываясь, всё продолжал воевать трясущимися руками Паркинсона с фисташками.

– Дарова, сосед! Вкусные, блин, эти как их там…, орешки-фисташки. Вкусные, но каждая из них как суровое испытание. Дома-то мне их или жена или же тёща чистят. Мне, брат, с тёщей вообще повезло, хорошие отношения. А этот, как ты говоришь, тёзка в номер пошёл, к нему опять этот его дружок пришёл. Точнее, не-не, не пришёл, он опять прибежал, как будто у него своего сортира в номере нет.

– Ну, да, – с явной иронией поддержал я своего соседа, – что в прошлый раз, когда мы с ним только познакомились, он прямо влетел в наш номер, что сейчас.

– Ага, ни здрасти, ни пол здрасти, а дайте погадить! Да, ну их нафиг, задолбали уже, оба.

Наш второй Витёк однажды представил нам своего кореша, они были из одного города. Как выяснилось позже, он приехал на пару дней позже и был он просто сопровождающим своей матери, страдающей каким-то злостным недугом. И вот оно вечернее время, когда уж все процедуры и прогулки окончены, он непременно являлся и столовался в нашем номере. Мне, по большому счёту, это было безразлично, так как в номере я толком-то и не появлялся, а вот соседу такой формат досуга уже изрядно поднадоел. Звали того парня Русланом, лет ему было около тридцати, и на вид он, в принципе, ничем не отличался от окружения, но интуитивно, глядя на него, внутри всё же что-то откликалось, то ли недоверие какое-то к нему, а то ли и вовсе какая-то потаённая скользкость. Но, разумеется, в рамках двухнедельной путёвки никто и никого не собирался рассматривать в серьёз, ведь все наши соседские взаимоотношения под собой не имели, ни планов, ни запойных клятв, ни братских объятий, отчего каждый из нас и был намерен брать от курорта исключительно свои интересы, не вдаваясь в подробности чужих потёмок. Тот мутный дружок Рус тем вечером действительно бешено вбежал в наш номер с криком: «Ай-йя-йя-й!» и заперся в туалете. Ну, ладно, с кем не бывает, подумал каждый из нас, но в том-то всё дело, что этот его ритуал половничества по чужим сортирам не завершился после однократного посещения, как мы изначально ошибочно посчитали, это действо стало приобретать статус нечастой, но всё же, какой-то нелицеприятной системы. Я как-то даже пошутил над ним, встретив его утром в лечебном корпусе. Говорю ему с широченной улыбкой: «Здравствуйте! Хочу поговорить с вами о вещах важных, можно даже сказать о сокровенных. Ведь сортир, как явление – это есть экономический товар, это крайне необходимый и важный элемент для человечества, и особенно в условиях, когда субъект весьма отдалён от места расположения своего собственного, излюбленного „толчка“. В связи с чем, ваше первое посещение туалетных угодий нашей гостиничной комнаты под номером 105 вам достаётся в подарок, ну, что-то вроде пробника, а вот за последующие посещения клозета вам необходимо будет предоставлять оплату, но не в денежном эквиваленте, а в сугубо жидком, то есть пивном. И ввиду того, что лично я алкоголь не употребляю, то данную оплату будут принимать мои соседи по комнате, с которыми вы знакомы, признаться, будете побольше моего». Стоя тогда в коридоре, он вместе со мной искренне хохотал над моим же псевдо официальным к нему обращением. В тот момент он мне показался весьма открытым человеком, который так по-свойски принимал участие в стёбе над самим же собой. Мы посмеялись и разошлись. А тем временем к нам в беседку подсело несколько жужжащих постояльцев, отчего вскоре Витёк кивнул мне в сторону парка.

– Пойдём, пройдёмся! Не могу уже, правда, одни и те же темы мусолят каждый день! Я сюда отдыхать приехал, а этих разговоров мне и среди моих кентов камазистов хватает. Тут же тишина, воздух, хорошо-то как! Нет, я не то чтобы устал там или жалуюсь, у меня дома всё хорошо, всё в порядке. Просто нахера тогда было сюда ехать, если всё тоже самое?

– Да, Витёк, соглашусь, ведь главное в этом самом отдыхе – это смена обстановки, смена декораций.

– Вот и я про что!

– А тебя чего на ужине-то не было, а Витёк?

– Да там эти…, как их, спагетти давали, а я их терпеть не могу!

– Спагетти? – задумался я. Мы тихонько шли по лесной тропе близ санатория. Кто-то шёл навстречу, кто-то обгонял нас, а кто-то и наслаждался глубиной, дыша воздухом и обнимая деревья, – Витёк, да вроде на было что-то другое, подожди. Ах, ну да, я понял! У меня же стол-то девятый, ну, в смысле диета №9 и макаронами нас не потчуют. У нас была перловка.

– Не то чтобы я их не люблю, макароны-то я ем, причём с удовольствием, а вот именно спагетти – ну, никак. Они, твари, длинные, ложкой их не взять, а вилкой, своей трясущейся рукой я пока намотаю, а потом они же ещё и болтаются, свисают с вилки, соусом капают. В общем, пока мы с моим Паркинсоном хоть что-нибудь до рта донесём, всё вокруг будет уже перепачкано, да к тому же ещё и всех соседей заляпаю.

– Гг-х, ну, да…, – Витёк был скромным человеком и злости от своего недуга он не обрёл, напротив, он частенько шутил над собой.

– А на днях ещё эту, как её, фунчёзу на обед давали, а она же вообще сволочь неуловимая. Короче, я шкрёб, шкрёб по тарелке, но так ничего и не съел, только соседок своих по столу взбесил. Пара тёток каких-то там со мной сидят, злющие падлы, как не знаю кто! На всё и на вся злые.

– У меня за столом тоже есть такая сладкая парочка. Забавные такие, они мне знаешь, кого напоминают? Помнишь из мультика, Шапокляк и её эта Лариска. Вот эти две точно такие же, только этим уж лет по шестьдесят. Одна по характеру в роли доминанта, постоянно руководит второй. А та, вторая, наоборот, постоянно молчит и всё потакает первой. Они действительно как те персонажи, всё со стола подметают, всё в номер тащат: булки, печеньки, хлебцы, салфетки, зубочистки, в общем, всё, что остаётся и лежит без присмотра.

– Вот интересно, это только наша особенность менталитета такая или же это есть и у других?

– Наверное, у всех есть нечто подобное, просто у нас это проявлено в виде какой-то эссенции, накопилось, видать, за годы.

– Это точно.

– Слушай, на счёт спагеттям, я тебя сейчас научу! Мне однажды довелось подружиться с персоналом итальянского ресторана, вот они меня и научили некоторым тонкостям. Смотри, в правой руке вилка, а в левой ложка. Ложку ставишь на ребро, ну, типо как заслон и на вилку спокойно наматываешь макароны как нитки на бабину. Ложка не даст твоему Паркинсону по тарелке особо-то гулять. А потом, когда намотал, берёшь одновременно: ложка снизу, вилка со спагетти сверху, в ложке получается, как бы всё и лежит, и соус никуда не капает, он там в ложке остаётся и в разные стороны ничего не разлетается.

– Ух, ты! Надо попробовать, глядишь намастырюсь, потом своей буду говорить, чтобы курсы Итальянской кухни проходила, будем осваивать Европу! – мы уже сидели в одной из беседок. За уютной болтовнёй я, честно говоря, и не заметил, как вновь уже знакомый нам народ начал понемногу заполнять ближайшие лавки.

– А ты знаешь, Витёк, почему итальянцы называют жителей Сицилии самыми, что ни на есть ярыми коммунистами, как говориться до костей? Знаешь:

– Нет, да я даже не слышал об этом никогда, – вполне серьёзно среагировал сосед. Вместе с ним также и всё окружение просторной беседки притихло в ожидании исторической истины. Я же, в свою очередь, как обычно произносил это всё с очень умным выражением лица. Навострила ухо даже завсегдатай тихоня Ирина, что частенько стола в стороне и отстранённо курила. Я выждал ещё с пяток томительных секунд и напористо выдал:

– Да потому что во всех в Италии апельсины растут обычные, оранжевые внутри, а на Сицилии, как говорят они, там такой коммунизм, что у них даже апельсины растут только красные.

На удивление, первой, пусть и не громко, рассмеялась Ирина, далее взорвались и все остальные. Небрежно затушив сигарету о верх урны, Ирина лёгкими шажочками мелькнула мимо, с улыбкой произнеся: «От такого-то коммунизма я бы точно не отказалась!» Она вышла и направилась по аллеи навстречу весеннему ветерку, который весьма охотно и крайне деликатно наполнял своей парусной жизнью её летний кардиган.

– Ты чего и с ней, что ли знаком? – уже не удивляясь, чисто риторически спросил Витёк.

– Да, это Ирина, преподаватель русского и литературы в обычной средней школе. У неё с позвоночником там что-то. Я же знакомлюсь с людьми, по большей части, из своих соображений. Ничего особенного я у них-то не спрашиваю, так, дату рождения, да диагноз хвори. Что в этом такого? Зачастую, я даже и не объясняю для чего мне это нужно. Спросил и спросил, ничего такого в этом нет, а мне, знаешь ли, напротив, выводы, наблюдения, статистика.

– Ну, да, – курил Витёк, бесконтрольно подёргивая рукой, – а вот те, кто в курсе о чём ты спрашиваешь, как они-то на твою астрологию реагируют?

– Честно говоря, по-разному. Есть, правда, один момент, который как-то особенно выделен у наших жителей. Они отчего-то всегда считают, что только у них, ну в смысле только здесь у нас доля такая тяжёлая по жизни. В то время, как где-нибудь там, в Австралии, в Греции или в Бразилии, будто там, у людей имеются какие-то другие судьбы.

– Да тут ты прав, конечно. Яза астрологию спросить хотел, – он как-то замешкался, дав понять, что эта тема может не всем оставшимся придтись по нраву.

– А, да нормально, – смекнул я, – это Саня, познакомьтесь, – кивнул я в сторону парнишки на вид, на тело лет одиннадцати, – мы с первого дня с ним знакомы. Я разбирал немного уже его дела, – сказал я с отсылкой на его уменьшенную физиологию.

– Мы как-то в коридоре уже общались, сидя в очереди на процедурный тренажёр для позвоночника, – Саня был приветлив. Парнишка, лет двадцати пяти со своим геномным заболеванием и неизменным гаджетом в руках.

– Да-да, точно, мы же знакомились уже! Вонизма там ещё стояла в коридоре том от этих грязевых кабинетов, что по соседству, то и дело, распахивали дверь.

– Мужики, вы на меня не обращайте внимания, я как бы тут, но меня как бы и нет, – пробормотал Саня, толком не отнимая глаз от экрана телефона.

– Хорошо-хорошо, Сань. Итак, о чём мы там? – с улыбкой я вновь переметнулся в прежнее русло, – а, ну, да, астрология. В чём твой вопрос-то был, Витёк?

– Да сестра жены всё, зануда эта разведённая. В общем, зашёл как-то разговор на счёт циклов времени, передача, в аккурат, по ящику шла. А она и говорит, значит, такая мол, грех это всё! Она не то что бы какая-то там религиозная, нет, скорее, просто, слепо верующая, – Витёк, вспоминая случай, недовольно одёрнулся. Затем с шипом и пеной открывая очередную банку пива, матюгнулся, и продолжил, – верующая она. Хотя, правильней будет сказать, в ю-туб она верующая! – тут вновь со стороны послышался чей-то лёгкий и уже знакомый смех. К нам как всегда незатейливо кто-то прибыл на перекур, – так вот, она и говорит, что это грех и всё такое. Нет, я-то нормально ко всему отношусь. Вот я у тебя, у знающего и спрашиваю. А то как же это понимать, если Солнце, Землю и прочие планеты сотворил Всевышний, и изучение этого всего процесса стало быть грех. Как это вообще может быть?

– Я понял тебя. Тут, знаешь, сосед, есть одновременно и правда и неправда. Смотри, за грех всегда считалось такое явление, как гадание – это верно и это, скорее даже необходимость, нежели, чем грех, так как гадание под собой не несёт никакого ни развития, ни изучения. В том то всё и дело, что между наукой, между системой знаний, которые необходимо познавать много лет, между трудом и гаданием на диване, с извечным ожиданием принца с богатым сундуком – между ними попросту нет абсолютно никакой пропасти, так как эти величины и вовсе несопоставимы друг с другом, одна сторона про созидание, а вторая про застой и разрушение. Не нужно, как говориться, путать Луну с пальцем, на которую он указывает. Раньше, кстати, и аптекари, и врачи, не говоря уж о политиках, да архитекторах – все опирались на эту расчётную доктрину, как на основную, каждый, разумеется, в своём роде. Знание – это одно, это от учения, от познания самого же себя и мира в целом, а вот гадание – это есть от головы пустой, и очень часто от мании принимать желаемое за действительное. Конечно, очень много людей на Свете готовы обманываться, отчего их уши так легко и находят всех тех нужных им псевдо астрологов.

– Вот! Вот! – воспрянул Виктор, – вот то, что нужно!

– В том-то всё и дело Витёк, что не каждый в своей жизни желает прибегать к чему-то более высокому, так для этого необходимо жертвовать привычными шаблонами. А у тех, у кого уж слишком ярко «звезда во лбу горит», у тех-то, как правило, и вовсе в кармане имеется своя персональная истина.

– Это точно! Анжелке, сестре-то этой, ей хоть кол на голове теши – всё без толку.

– Оно, знаешь, Витёк всё едино: науки, философия, медицина – всё друг с другом нераздельно переплетено. И если бы врачи начали бы вновь смотреть на мир человека также обширно, как и в древние времена, то, быть может, и результаты дня сегодняшнего были бы несколько иные.

– А что, по-вашему, современные врачи такие тупые что ли? – резко вклинился строгого вида мужик лет пятидесяти.

– Да, причём здесь тупость то? Я же не об этом говорю-то! Я просто имею ввиду, что не стоит разделять эти науки, главное, ведь здоровье пациента, а не политика, экономика со своей выгодой! Ещё Авиценна учил…

– Не говорите ерунды! – тот встал озлобленно и вышел, толком даже не затушив сигарету.

– ну, вот о чём я, собственно, и говорю: до каждого восходящего порога ещё нужно дойти.

– Ну, допустим, я вот стрелец. И что? Давай, расскажи мне, что-нибудь! – в общем, пока я умничал, откуда-то из зелёной поросли внезапно возник ещё один сосед Витёк.

– А ты думаешь всё так просто что ли? Взял с кондачка и в раз тебе всё выдал? Нет, дружище, это весьма непростой и глубокий процесс. Для этого необходимы расчёты сделать по дате, по времени твоего рождения, проанализировать всё хорошенько, и уж только стоит подходить к каким-либо разговорам.

Виктор уже далеко не в первый раз произносил этот, не то чтобы вопрос, скорее это был его какой-то скользкий импульс, желание в очередной раз получить от жизни что-либо на халяву, импульс, который елозил его мужскую сторону ещё, вероятно, с самой юности. Речь шла о его взаимодействии с противоположным полом, о том, что, да как ему по-быстрому нужно сделать, чтобы вмиг суметь правильно с ними общаться. У него, по отношению ко мне, то и дело, мелькала какая-то зависть, к моей, так сказать, успешной коммуникабельности со всеми. Он, на протяжении всего того времени, что мы соседствовали в одном номере, он всё допытывал меня, всё хотел узнать какую-то там специальную формулу или технику, дабы всегда и везде иметь верх. Причём каждый раз начинал он активировать весь этот свой бред исключительно после алкогольного осмеления. Там же, в том же меню порой рождались дерзость, смелость и даже озлобленность именно на то, что я якобы намеренно не даю ему никаких прямых ответов. А в целом, этот слабовидящий Витёк был весьма дружелюбным, временами трезвым человеком, пусть и малость хмурым. Народ то приходил, то уходил, особо никто не задерживался, благо, в беседу вовремя включился Витёк Паркинсон.

– А ты чего один то? Где кент-то твой?

– Какой кент? А, Рус, что ли? Да хер его знает, где он есть. Он же ведь авторитетный чел, по крайней мере, он так думает. Короче, я не в курсе, где он.

Не то чтобы он с каким-то пренебрежением говорил о своём друге, нет, просто в его седовато-подростковой интонации вновь довольно-таки ясно зазвучали всё те же нотки острой неуверенности, отчего его недовольный взгляд частенько и топорщился исподлобья. Но, как бы, то, ни было, все эти его внутренние переживания были нам попросту безразличны, ведь вокруг было всё хорошо: стояла чудесная погода, мелькали интересные люди, играла музыка, и главное, впереди была ещё целая неделя отпуска.

Сания

Лично мы познакомились однажды на прогулке. До того момента мы, естественно, как-то по касательной замечали друг друга в том или ином уголке санаторного комплекса, но сблизиться для общения пока что повода не находилось. В тот день я как обычно совершал послеобеденную прогулку, и когда в очередной раз я решил вдумчиво поразмышлять у перилл подвесного моста, тогда-то я и услышал эту случайную, как выяснилось, краткосрочную ошибку ди-джея, которая, собственно, и стала поводом для нашего с ней дружеского знакомства. Посередь замыленного диско и прочей двух аккордной долбёжки вдруг откуда не возьмись по солнечным аллеям парка всё из того же рупора полился старый чувственный оркестр:

 
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится веселая, звонкая даль.
 

Да, я пришёл в восторг от этой внезапной добрейшей волны, и на радостях я произнёс вслух: «Ну, вот же, во-от, наконец-то, настоящая, живая музыка!» Я, признаться, иногда прям очень сильно тяготел к музыке подобного формата, впрочем, радость моя закончилась также быстро, как она и началась. Спустя буквально мгновение эта «мерзопакостная» музыкальная ошибка была заменена на нечто заурядное, оставив лишь после себя лёгкий, неизгладимый след в моём настроении. Там-то, стоя у перил мелкого мостика, мы и встретились с Саниёй. Она, вероятно, с другой стороны поднималась по тропинке, когда я слегка воскликнул, тут-то мы и сошлись в разговоре. Сания, наряду с романтизмом, имела весьма жёсткий и властный характер, она точно также любила бродить по дорожкам, что извилисто пролегали вдоль линии берега. Подвесные деревянные мостики также как и побережье плавно тянулись протяжёнными поворотами, по пути огибая, то кедровые, еловые, то берёзовые, кустарные заросли, меж которых вот уже не первую сотню лет неподвижно расположились огромные гладкие валуны. На некоторых изгибах у мостков имелись ступени вниз к земле, к кромке воды и к прочим безопасным коренастым площадкам. Сания, к своим шестидесяти годам, ввиду извечной работы, наконец, теперь могла себе позволить спокойно и с любовью сезонно общаться с природой, что-то рассказывать ей, и иногда украдкой, быть может, даже и делиться с ней звоном падающих слёз. На мосту, к перилам которого снизу так и тянулась весенняя яркая поросль, мы простояли около часа, говорили обо всём и ни о чём, о мире, о судьбе, о красоте, говорили до тех пор, пока нас не настигла её подруга Любовь, которая также, как и Сания спортивно ходила на Скандинавских палках. Люба была по-своему интересна, коммуникабельна и несколько даже экспансивна в области познания мира. После чего мы направились по разным тропам, условившись на том, что вечером мы обязательно встретимся, причём встретимся у них в номере за гостеприимным чаепитием. Так всё и случилось. Гостил я допоздна, а точнее будет сказать, они меня всё никак не хотели отпускать, вопросы, как и восточный чай кончаться всё никак не собирались. Хоть я и обещал себе, что в санатории я категорически не стану никого консультировать, что я ни в астрологию, ни в философию, ни в энергетику, ни в психологию не буду погружаться, но человеческий фактор и обаяние прелестных женщин всё-таки растопили мой лёд перезагрузки. Дело касалось взрослого сына Сании, его судьбы и здоровья, ввиду таких обстоятельств, отказать я попросту не мог. За место оплаты, так как, честно, мне не хотелось вообще поднимать тему денег на отдыхе, меня пригласили в группу на экскурсию в одно красивое священное местечко, чему я был очень и очень рад. Поездка, конечно, состоялась и превзошла все мои ожидания, но всё это случилось несколько позднее, а пока, в противовес, как и следовало ожидать от всех законов вселенской драматургии, случился небольшой эксцесс.