Текст книги "Закрытый перелом"

– Проектировщик, говоришь, цивилизованный, значит, мужчина?

– В некотором роде.

– А к женщине относишься хуже конюха.

– Почему? – Виталий даже покраснел. – Я, вроде, ничего неприличного не сделал.

– И приличного тоже. Как ты с Любахой обходишься? Посмотрела я утром на нее. Молодая девка, а халат под мышками рваный. Тебе уже под сорок, наверное? А ей двадцать. За такую разницу доплата полагается.

Виталий молчит, соображает, чего больше в словах Насти – укора или розыгрыша. Андрей исподлобья наблюдает за ней, но пока выжидает. Первой подает голос Людмила, тоскующая и зевающая, она вдруг оживает.

– Неужели доплата?

– А вы как думали? В приличном обществе такие развлечения недешево обходятся.

– В Париже, например, в Рио, в Сингапуре…

Виталий иронизирует. Ему выгодно свести разговор к шутке. Рыльце-то в пушку. Настя видит его желание увильнуть и наступает еще настойчивее.

– Зачем же так далеко забираться? У нас и свои города есть.

Людмила то на Виталия уставится, то к Насте голову повернет, силится понять, о том ли идет речь, о чем ей показалось.

– У нас доплата не практикуется. У нас психология другая.

– Правильно он говорит, – подхватывает Людмила. – Наши девки так не приучены.

– Может, приучать некому.

– Это же позор какой, страмотища, – Людмила даже приосанилась от возмущения. – Скажите, мужики, нет у наших таких привычек?

С Виталия уже сошла лишняя краска. Если не переходить на лица, он согласен продолжать щекотливую тему.

– Молодец, Людмила, истинная патриотка. Наши девушки все делают по велению сердца и не ищут выгоды в любви. Деньги унижают достоинство не только женщины, которой их предлагают, но и мужчины, который платит.

– Ох, мы какие! У нас оказывается и достоинство есть. Вот бы посмотреть на него.

– Кроме шуток, от одной мысли, что тебя любят за деньги, всякое желание может пропасть. Если человек с дефектами, тут еще можно понять, а если нормальный мужик… Правильно я говорю, Андрей?

Заботится о товарище, помнит, для чего привел, и дает возможность показать себя, заработать победные очки. А товарищ не торопится поддержать. У него своя игра. Соло. Такие работают только на себя. Частенько за счет других. И пока Виталий сидит с глупой физиономией и ждет его поддержки, он неторопливо достает из портфеля новую бутылку, с наслаждением душит пробку, стравливая лишнее давление, ждет, когда осядет первая пена в стаканах, потом доливает, кивком приглашает выпить и только после этого изрекает:

– Почему же. Я бы, например, предпочел заплатить деньги, чтобы не тратить нервы и время на обхаживание и соблазнение. Во-первых, это честнее, никаких обещаний, никакого лицемерия, во-вторых, дешевле, на рестораны, цветочки и прочие ухищрения тратишь гораздо больше.

Виталий не возражает, не мешает товарищу забавляться. Настя тоже молчит, ей-то что, пусть болтает, она и не такое слышала. Одна Людмила опускает глаза и рдеет чище гимназистки.

– Более того, существуй у нас публичные дома, сократились бы разводы и семьи бы стали крепче.

– А крепкая семья – оплот государства.

– Зря иронизируешь. Я абсолютно уверен, что цивилизованность страны и количество публичных домов на ее территории – прямо пропорциональны.

Высказал сокровенное и ждет. Настиных возражений ждет. На нее смотрит. А она редисочку чистит. Очистила, солью посыпала – и в рот. Волнуется одна Людмила, ей такие речи в диковинку, а шампанское удваивает страсть.

– Ну, наколбасил! Может, ты скажешь, что и дома терпимости открыть следует?

Андрей не спрашивает, что она подразумевает под терпимостью. Держится не хуже артиста, в голосе и намека на иронию нет. Он соглашается, заманивает.

– Дома терпимости – это нехорошо, я имею в виду обыкновенные публичные заведения. Вот представьте: приходит парень из армии, ему двадцать лет, кровь играет, от физиологии никуда не денешься, не мы ей управляем, а наоборот; у парня по ночам бессонница, работа на ум не идет – что ему остается?

– Ясно чего, искать.

– Правильно. Только не у каждого получается. Иного эти поиски так вымотают, что он женится на первой, которую сумеет уговорить, поскольку в этой гонке чувство бдительности притупляется, если не атрофируется. А через год-другой паренек спохватывается. Хочется погулять. И начинается счастливая семейная жизнь – скандалы, драки, разводы… А потом – дети без отцов.

– Гляди-ка ты, верно. Детей без отцов теперь больше, чем собак бездомных.

– И все потому, что сервис отсутствует, – торжественно, разделяя каждое слово, говорит Андрей. – Имейся он – получил парень зарплату и в заведение. Все честно. Все довольны.

– А сервиз-то для какой нужды, кофе что ли пить перед этим делом полагается на заграничный манер?

Андрей и тут выдерживает игру. Людмила морозит одну глупость за другой, а он, ехидна, только поддакивает.

– Правильно, хозяюшка, кофий они для отвода глаз применяют, а если нет кофия, можно и чаек из стаканчика.

– И сколько же платят за такой сервиз?

– Не знаю, не приходилось, но попробовал бы с удовольствием. Жаль негде.

– И все-таки лучше, когда по любви, – уточняет Виталий, для Насти уточняет, вроде как в союзницы зовет.

А зачем ей такой союзник. Ей защитник нужен. Расфилософствовались, кобели несчастные. Не с той стороны подъезжаете. От такого зелья она не хмелеет. Скучно ей. И она спрашивает:

– Хочешь сказать, что у тебя была возможность сравнить?

– Нет. Просто мне так кажется.

– Или денег жалко! – радостно кричит хмельная Людмила. – Все мужики жмоты! Жмоты!

От такой радости и до истерики недалеко. Настя как-то просмотрела, когда Людмила успела напиться, может, к шампанскому не привыкла, разошлась, того и гляди скандалить начнет, а это уже совсем ни к чему – многовато для первого дня.

Настя первая встает из-за стола. Пора, ребятушки, пора закругляться, хорошего понемногу. Людмиле завтра с утра на работу. Сейчас она их проводит до калиточки, не дальше. Проветрится перед сном.

У калитки Виталий ускоряет шаги. Без прощаний, без намеков, как бы по рассеянности, оставляет дружка с красивой женщиной. Ну и черт с ним. Пусть катится, Настя не думает окликать его.

– Хороший Виталик мужик, надежный, – говорит Андрей.

– Тебе лучше знать.

Поддерживать пустую беседу ей лень. Если мужчина хочет развлечь ее, пусть напрягает извилины, помогать ему она не собирается.

– Кстати, очень толковый специалист.

– Молодец.

Рука Андрея крадется к ее руке. Настя как бы не замечает его ухищрений. Она не отстраняется. Она его понимает и оттого не боится. К тому же на улице свежо. Пусть поиграет. Это он на людях храбрец, о публичных домах рассуждает, над полуграмотной Людмилой издевается, а дошло до дела и прыти поубавилось. Анатолий таких героев теоретиками называл и не то, чтобы презирал их, скорее жалел, они постоянно крутились возле него: и научные теоретики, и деловые, и, такие вот, сексуальные – сам их приваживал, интересный народ и безопасный.

Опять Анатолий. Опять взялась сравнивать. Вот уж, действительно, бесовская сила, хуже щекотки: сначала смех, смех, а потом нет сил остановиться, даже слезы не помогают.

– Значит, говоришь, всю жизнь мечтал попробовать за денежки?

Настя слышит свой голос и не то, чтобы не узнает – ее голос, чей же еще, только слова чужие, не собиралась она такое говорить. Но интересно же посмотреть, как он себя поведет. Очень интересно. Вон как растерялся, как онемел от волнения, или поглупел с перепугу.

– Ну так мечтал или нет?

Теперь можно прильнуть к нему. Ненадолго. На секундочку. И сразу же отшатнуться, чтобы успеть рассмотреть.

А посмотреть есть на что – вон как неуверенно растянулись губы, улыбочкой хочет (!) прикрыться, да не очень-то получается, усы топорщатся, вздрагивают, а проку мало, еле-еле вымучивает коротенький смешок, а за ним и смятые слова.

– Не сказать, что мечтал…

– Да не стесняйся.

– Я не стеснительный, – голос понемногу возвращается, – мечта – слишком громко сказано, а желание такое есть.

– Тогда я могу помочь.

– Как?

Настя медлит – не из кокетства, не ради игры – она не знает, какую таксу потребовать с командировочного инженеришки, чтобы не перепугать беднягу, но и не слишком уронить себя. Сложная математика, однако, решать надо, иначе не стоило затевать спектакль.

– Давай пятьдесят рублей и пошли.

Говорит, а сама во все глаза на клиента, и самым краешком, на всякий случай, на окна в комнате сестры, – не горит ли свет? Интересно наблюдать за растерянным мужчиной. А рассмеяться и свести все к шутке она всегда успеет.

– Пятьдесят? – переспрашивает Андрей.

– А ты думал – пять?

– Я ничего не думал.

– А ты подумай, только недолго. А то и я думать начну.

– У меня с собой всего сорок два рубля.

Видно, что слова срываются помимо его воли. Голосок такой несчастный, что хоть самой плачь от жалости. Но она смеется, и с удовольствием, от души. Она и вспомнить не может, когда еще так безудержно смеялась.

– Что же делать, давай сорок два. Или жалко?

– Я это добро никогда не жалел.

– Тогда давай.

Червонцы у него лежали в бумажнике, а рубли ищет по карманам, две линялые бумажки с надорванными краями.

– Слава богу, что не мелочью.

Жестковато немного, а что делать, и она тоже рискует, и она открыта для удара. Настя кладет деньги в карман и направляется к дому.

Андрей стоит у калитки.

– Пойдем, что же ты?

Она пропускает его вперед, идет следом. Походка у Андрея пугливая, недоверчивая, ожидающая подножки или удара. Пусть понервничает. В сенях Настя берет его за руку и ведет в свою комнату. Еще днем она видела в доме радиолу, но не перетаскивать же ее среди ночи, а музыка не помешала бы, – негромкая, на полушепоте. Пьяная Людмила все равно ничего не услышит. В комнате Андрей смелеет, проходит к кровати и садится – молодец, не стоять же возле двери. Настя и сама рядышком присядет, она и обнимет его, и поцелует, но не крепко, крепче – немного погодя, им некуда торопиться, сначала она разведет его руки и отбежит к двери. Не затем, чтобы выключить свет – нельзя же и без музыки, и в темноте. Ей очень хочется станцевать для него, он и не подозревает, как легко она танцует, такого танца он еще не видел. Туфли, конечно, придется сбросить, чтобы не разбудить старшую сестру, такие танцы не для ее нервной системы, но не только поэтому, если честно, Насте хочется, чтобы он увидел, какие ровные пальчики у нее на ногах. Пальчики у нее изумительные, но колени еще лучше. Точеные колени, пока она кружится, он может ими любоваться, как мимолетным видением. Потом у него будет время их рассмотреть. А сначала она обнажит плечи, прикрытые материей, они все-таки не так соблазнительны. Кофточку можно снять, не прекращая танца, снять и бросить рядом с ним на кровать, даже не бросить, а уронить, проплывая мимо. Живописные плечи, и белье, достойное этих плеч, вряд ли он видел подобное, и, уж точно, никогда не прикасался к нему, а теперь может дотронуться, немного терпения, и она небрежно освободится от него, не нарушая танца, потом небрежно уронит на колени своего повелителя, но не все скопом, мужчина должен быть терпелив, сначала упадет сорочка. Теперь он может оценить, насколько щедра была к ней природа, но когда тело лишится последних, мешающих его свободе тряпочек, оно станет еще прекраснее. Жаль, что голова слегка закружилась и надо присесть. Только на минуточку, и, конечно, рядом со своим повелителем. Только зачем он торопится? Это недостойно его. Ни к чему хозяину воровская суетливость. Еще немного, и все будет хорошо. Голова перестала кружиться, и она снова может танцевать. Неужели не нравится танец? Еще два или три круга, и к ногам победителя упадет самая интимная вещь ее туалета. Ее можно поднять, не надо стесняться, притворство не идет мужчине – если хочется, надо поднять и положить к остальному белью, но можно и подержать в руках, пока не кончится танец. И совсем не обязательно раздеваться самому – для этого существует женщина. Еще немного терпения и она освободит его от ненужной одежды. Сначала она снимет с него пиджак. Жалко, что в комнате нет стула… она не бросит его на пол, она повесит его на гвоздь, пусть повисит на гвозде. Теперь надо снять галстук. Он не умеет завязывать узел? Не стоит печалиться – она не допустит, чтобы утром он уходил без галстука. Теперь рубашка… Но сначала можно поцеловаться. Не желает ли он поцеловать вот здесь? Крепче.

Голый по пояс Андрей отталкивает Настю и падает лицом в подушку.

– Все, – рычит он.

– Что все, миленький? – Настя присаживается рядом и гладит его по спине.

– Уйди!

– Ах, вот оно что, это бывает, не переживай.

– Уйди!

– Уйду, мой хороший, но прости – сдачи в этом деле не бывает.

Издевка срывается, как пощечина, хлесткая, со всего плеча.

Андрей молча натягивает рубаху, сует скомканный галстук в карман пиджака. Лицо словно у ребенка перед слезами. Хотелось проучить, чтобы не важничал, не болтал лишнего. И проучила, а теперь и самой жалко.

– Ну, что ты, право, как маленький.

Андрей не отвечает.

– Присядь, успокойся, и все будет нормально.

Чтобы не встречаться с ней глазами, он старается держаться спиной к ней. Она подкрадывается на цыпочках, сжимает ладонями его голову и пробует повернуть к себе. Но Андрей уже не верит ей.

Не накинув халата, Настя идет проводить его и закрыть двери. Она останавливается на крыльце. Он, сутулясь, вышагивает к калитке. Ну и пусть катится, не велика потеря…

6

В маленьком городе случайных встреч почти не бывает, и не хочешь да встретишь, а если хочешь, тем более.

К приходу Людмилы Настя решила прогуляться по магазинам, взять что-нибудь к столу, чтобы не чувствовать себя нахлебницей.

Промтоварный магазин ее ничем не порадовал, а в продуктовом был Андрей. Он покупал сигареты. Увидев Настю, он отвернулся, но она сама подошла к нему.

– У воспитанных людей, между прочим, принято здороваться со знакомыми, – сказала вроде бы с некоторой обидой, но тут же примиряюще улыбнулась.

– Здравствуйте, Настя.

Не обращая внимания на сухость голоса и убегающий взгляд, Настя взяла его под руку и повела к выходу.

– А я вот решила посмотреть, не торгуют ли здесь медвежатиной. Раньше, помню, выбрасывали.

– Не знаю, не встречал.

На улице дождик. Настя раскрыла зонт и, чтобы на Андрея не капало, плотнее прижалась к его руке.

– По такой погоде не разгуляешься. Может, сходим в кино?

– С удовольствием бы, но меня ждут.

– Кто, женщина?

– Товарищ по работе.

– Виталик, что ли?

– Нет, Жора, из нашей лаборатории. Взяли на службе канистру спирта, он пошел к своей подруге, а я за куревом. Подлечиться надо.

– А меня пригласить ты стесняешься? Может, меня стыдно людям показать?

Она не выпрашивала комплименты и задавала глупые вопросы с единственной целью – защититься и, может быть, слегка подразнить Андрея, а он вдруг стушевался.

– С чего ты взяла? Просто там не совсем изысканная компания.

– Андрюшенька, милый, – она чмокнула его в щеку. – Я же выросла на этой окраине, меня здесь ничем не удивишь.

Андрея поджидали в доме Нинки Тумановой. Дружбы с ней Настя не водила, но знала, учились в одной школе, только Нинка на три класса впереди, тоже – безотцовщина, но из тихонь, вечно на школьных вечерах в углу скучала. Мать у нее работала проводницей. Когда Настя убегала с Анатолием, боялась, как бы не напороться в поезде на тетю Таню, но обошлось.

Скособоченная хибарка Тумановых вросла в землю чуть ли не по окна. Именно с такой завалюхой сравнивала Настя свой дом, когда называла его родовым замком.

– Мы на полчасика, – предупредил Андрей.

– Не суетись, все равно не помешаете, – сказал рыжий мужик и, посмотрев на Нинку, засмеялся.

– Болтаешь много, – одернула Нинка.

Она почему-то нервничала. Едва кивнув гостям, сразу же замкнулась. Жорка усаживал их за стол, мыл для них рюмки, а хозяйка сидела, забившись в угол. Настю она не узнала, а когда вспомнила, не проявила ни интереса, ни радости. Раздраженность ее можно было принять и на свой счет, но шипела она только на Жорку. Этот кудрявый бугай успел до их прихода серьезно приложиться к стакану и балагурил, не замолкая. За некоторые шуточки его, действительно, стоило бы одернуть, но очень уж добродушна была его круглая физиономия с белыми бровями, а синие глаза – удивительно невинны. Хотя у его подруги могли быть свои счеты к этому невинному добродушию. Когда хохот Жорки набирал силу, она пихала его в бок острым локтем и показывала пальцем в сторону занавески, отделяющей кухню от комнаты.

– А что я могу поделать, если у меня голос такой?

– Разбудишь, она тебе покажет, что делать.

– Суровая у меня теща. А если ей дать законные права, – даже мне представить страшно.

– Оборзела совсем.

– Милая моя Нинулечка, нельзя так о матери.

– Пожил бы ты с ней.

– Теща, как теща. У меня и хуже бывали. Эта хоть выпить со мной не отказывается.

– Потому и не отказывается, что у тебя спирту полно. Попробовал бы ты с пустыми руками сунуться.

– А зачем? Для тещеньки отравы не жалко. Канистра кончится, новую принесу.

– Ей хоть весь завод перетаскай, – не унималась Нинка. – Часа не прошло, как Жорка ей почти полный стакан выпоил. И думаете: долго проспит? Как же. Попробуй, пройди в комнату – сразу вскочит.

– И что бы ни спалось под шум дождичка, – вздохнул Жорка.

– Тебе бы все хиханьки.

Пока они переругивались, Настя подсматривала за Андреем, видела, как он мрачнел, и гадала, что его сильнее угнетает – вчерашний конфуз или вид некрасивой, издерганной Нинки. Она была уверена, что запросись она домой, и Андрей с радостью кинулся бы ее провожать. Но оставаться с ним вдвоем ей пока не хотелось, не было вчерашнего куража.

А Жорка тем временем развел новую банку спирта и поставил ее в морозилку.

– Может, уже остудилась? – напомнил Андрей.

– Слишком хорошо думаешь о тещином холодильнике. Это же «Саратов». А в Саратове не до качества. Там сплошные страдания. Парней так много холостых, а я люблю женатого…

– Взял бы и подарил «Бирюсу».

– Подарю, Нинулечка, с первой шабашки подарю.

– А жене что обещал с первой шабашки?

– Жене, моя кошечка, я зарплату отдаю. Сейчас проверю, если напиток не остыл, то обязательно подарю.

Он пошел к холодильнику, и в это время на пороге комнаты появилась мать Нинки. Глаза у нее были открыты, но словно слепая, она вытягивала руку вперед, чтобы ощупывать дорогу перед собой, а может быть, и для страховки, надеясь ухватиться за что-нибудь, если непослушные ноги поведут в ненужную сторону. Не обращая внимания на гостей, она прошла к умывальнику, задрала подол халата и присела над помойным ведром, но не устояла и плюхнулась в него. Из переполненного ведра полетели брызги. Упираясь руками в пол, она все-таки сумела приподняться и справить свою нужду. Потом, на ходу вытирая подолом мокрый зад, двинулась к столу, но пошатнулась и, если бы Жорка не успел подхватить ее, врезалась бы головой в печку.

– Спокойненько, Татьяна Ивановна, баиньки надо.

Она вскинула голову, посмотрела на Жорку и, сложив худые пальцы в сухонькую дулю, сунула фигуру ему под нос.

– Хрен тебе, а не моя дочка.

– Мамка, заткнись!

– Не кричи на меня. Тоньку Петракову монтажники в горсаду хором драли и то замуж вышла, а ты, раскрылетенная, до сих на моей шее сидишь.

– Спокойненько, Татьяна Ивановна, сейчас мы вам лекарства нальем, – Жорка взял ее за плечи и усадил на свое место. – Подлечитесь и баиньки.

– Неразведенного давай.

– Не учите ученого, для любимой тещеньки самого чистого, как моя слеза, – Жорка плеснул прямо из канистры и вложил ей ковшик в руку.

Старуха отхлебнула воды, потом, лихо запрокинув голову, вылила в себя спирт и снова приложилась к ковшу.

– Ну, как, полегчало?

– Хрен тебе в нос, а не моя дочка.

– Понял, Татьяна Ивановна, а теперь баиньки.

Жорка хотел ее приподнять, но она шлепнула его по руке и повернулась к Андрею.

– Женись на моей дочке, с этого рыжего алкаша все равно проку нету.

Андрей нагнулся к канистре, налил в свою рюмку, выпил и накинулся на закуску. Но пьяная поняла его уловку.

– Не хочет, тогда пусть выметается.

– Мамка, заткнись!

– И ты выметайся. Кому я говорю… Все катитесь!

– Не слушайте ее.

Но Андрей уже встал. Он словно боялся, что к нему подобреют и раздумают выгонять. Настя, на всякий случай, пошла за ним. Жорка догнал их в сенях.

– Подождите, ребята, она сейчас угомонится. Еще пятьдесят миллилитров и захрапит.

– Угробишь старуху.

– Что ты, Настенька, она сама кого угодно угробит. Железная теща.

– Слушай, Жора, бери в одну руку свою канистру, в другую – Нинку, и пойдем к нам.

– А удобно?

– Время еще не позднее. Посидим, песни попоем.

– За песнями – хоть на край света. Сейчас зазнобу переодену и вперед.

До края света они дошли за пятнадцать минут, могли бы и быстрее, но Нинка в дороге раскапризничалась, надумала убегать, и Жорке пришлось ловить ее и уговаривать.

Дома, усадив гостей, Настя вызвала сестру на улицу.

– Слушай, у них целая канистра спирта. Ты же говорила, что дом собираешься ремонтировать, теперь будет чем рабочих угостить.

– Водки на ремонт не напасешься, это уж точно.

– И я про то. Так что пусть Жорка с подругой здесь ночевать останутся. Койку не продавят.

– Пусть остаются. А канистра-то полная?

– Почти.

– Ну, так отлить надо.

– Успеется, вечер долгий.

Места для ночлега хватило всем, расщедрившаяся Людмила готова была выделить каждому по отдельной комнате, даже Андрею, но он промямлил о каких-то срочных делах в гостинице и ушел еще засветло. Может, подумал, что с него снова потребуют деньги, а денег в конце командировки не бывает; может, спасался от новых розыгрышей Насти – уточнять она не стала, пожалела.

7

Нинка убежала чуть свет, а Жорке спешить некуда. Он всем доволен, аж морда лоснится от блаженства. По дому ходит, как по собственному – мало того, что никого не стесняется, но и не стесняет никого.

– Первый раз по-людски с Нинкой переспал. Зря смеетесь. Вы представить себе не можете эту шехерезаду: только приляжешь – бабка поднимается и в крик. Приходится вставать и снова к столу. Наливаю ей стопаря, укладываю баиньки, дождусь пока захрапит и возвращаюсь к Нинке под бочок. Лежим, дышать боимся… и все равно, только дело до горячего доходит, храп прекращается. Голову поднимаешь, а она уже к выключателю ковыляет.

– Совсем совесть потеряла, – возмущается Людмила.

– Я-то ее по-человечески понимаю, а Нинка вот извелась совсем, оттого, наверное, и худая такая.

– И понимать нечего, – наседает Людмила.

– Ну, почему же, каждая мать мечтает выдать дочку замуж. Я бы и сам на Нинке женился, да боюсь, посадят за многоженство. Если б был я турецкий султан – другое дело.

– И султанша бы у нас появилась…

Людмила вроде как ревнует. Для Нинки приличного слова найти не может, а вокруг Жорки словно наседка. И рассольчику ему с утра из погреба, и к холеной своей редисочке в огород вывела. Стоят у грядки, шушукаются, секреты заводят. А когда провожала – аж на дорогу выползла.

– Чего это ты вокруг него вьешься? – спрашивает Настя.

– Да мужик больно хорош. Жалко, что стиральной доске достался.

– Отбить, что ли, надумала?

– Чего болтаешь-то, – пугается Людмила, – с ума сошла? Я ему сдобную кралю устрою, век будет благодарить.

– Других забот у тебя нет.

– А ты думаешь, с плохоньким литром, который после вчерашней гулянки остался, можно избу отремонтировать?

– Вот оно что. А вдруг он крале не понравится? – о том, что в канистре должно было остаться гораздо больше, чем литр, Настя не напоминает – пусть хитрит. – Вдруг ей рыжие не по вкусу?

– Как это не понравится? Здоровый мужик с дармовой выпивкой.

– Мало ли их с дармовой выпивкой.

– У нас немного, – не без намека отчеканила. – И отдельная комната на ночь – это разве не в счет? Ты пойди, поищи для этого дела комнатку.

Крыть нечем. Для игры в подкидного – козыри самые надежные. О существовании других игр Людмила не догадывается, зато здесь считает себя мастерицей.

Краля появляется на следующий вечер. Настя приходит из магазина и застает их с Людмилой за чаем. Сидит кралечка, воркует, а нормальным голосом двух слов связать не может и чуть ли не половину букв с трудом выговаривает. Головка с кулачок, волосики, что цыплячий пух. И только потом, когда она приподнимает с табуретки свое сокровище, Настя угадывает, чем новая краля собирается оттеснить Нинку.

А Жорке что, он не привереда, ему без разницы.

– Неужели ты себе приличную девку найти не можешь? – спрашивает Настя утром, с глазу на глаз – не дай бог сестра услышит, как хают ее товар.

– А этим куда деваться? Им тоже ласки хочется.

Не понимает ее Жорка. Редкостный мужик. Стоит перед ним Настя, разомлевшая спросонья, а спросонья она еще соблазнительнее, об этом ей многие говорили, стоит перед ним избалованное дитя природы в халате, наброшенном на голое тело, а ему хоть бы что. Морду, конечно, не воротит – балагурит, смеется, но жадности в глазах нет. Языку можно приказать говорить что следует, и руки утихомирить можно, а с глазами так просто не управишься, глаза всегда выдают. А этим синим – никаких забот. Непривычно такое Насте и немного обидно, и очень даже любопытно. А любопытной Варваре на базаре… в том-то и дело.

И на Любаху глаз не загорелся. А ей всего двадцать. Не подействовало. Чужого не надо. Удивительный мужик. И какой все-таки рыжий. В жарках, наверное, нашли, а не в капусте.

Любаха вернулась из деревни как раз в тот момент, когда Людмила устраивала на ночлег Жорку с новой кралей. Не помешала, но все-таки лишний свидетель мог бы спугнуть, окажись бабенка поприличнее. А этой – девчонка не помеха, она бы и ее Виталия не постеснялась.

Виталий приходит на другой день, но встречают его неласково, на двери пока не указывают и к чаю зовут, и тут же говорят, что гости замучили, отдохнуть в собственном доме нельзя.

– Ты что-то переменилась к нему? – спрашивает Настя.

– Ходит, ходит, а толку, что с козла молока, – ворчит Людмила. – Пудрит девке мозги за здорово живешь, а я ему за это улыбаться должна.

– Он сам хорошо улыбается.

– Что мне его улыбки на зиму солить или в погреб складывать посоветуешь?

В погреб она складывала подарки любимого Жорочки. За кралю он пожаловал трехлитровую банку. Правда, на следующее свидание заявился с бутылкой водки в кармане… Принес только для стола. Может, посчитал, что краля с косой саженью в бедре не стоит второй трехлитровки, может, не подвернулось случая достать спирта. Людмила не допытывается, находит более тонкий подход – обещает новую подружку.

– Такую шалунью приведу, за которую тремя литрами не отделаешься.

– Веди, а за мной не заржавеет.

И приводит. Если сравнивать ее с той, курдючной овцой, новая – писаная красавица. У Жорки никаких претензий. Недовольна сама Людмила, – девчонка, на ее взгляд, плохо себя ведет, слишком похабно: после второй рюмки за пазуху к Жорке лезет, целует на виду у всех.

– Последний стыд потеряла.

– Для того и приглашала, – удивляется Настя.

– Так не при людях же. Под рубаху к нему полезла. Все равно у мужика там ничего нет. Зачем тогда шарить?

– Захотелось, вот и залезла.

– А если захотелось, для этого отдельная комнатка предназначена.

Не понравилась, и получила отставку. Излишней прытью напугала. Такая быстро разнюхает, что к чему, и своей доли потребует, а Людмиле компаньонки не нужны. Ей проще новую девицу подыскать. За новую и лишнюю банку потребовать не стыдно.

Жорка против новой не возражает. Дают – бери, бьют – беги. Почему Андрей носа не кажет? – спрашивает у него Настя.

– Командировка кончилась, четыре дня как отчалил. Может, передать что-нибудь надо?

– Передай привет, больше вроде нечего.

– Постой, постой, – настораживается Людмила. – Ты разве тоже намылился?

– Начальство требует.

– И когда вернешься?

– Кто его знает. Когда вызовут.

На Людмилу находит грусть. Некстати это прощание. Система только отладилась, притерлась едва, самое время набирать обороты, и вдруг – вынужденная остановка.

– Как же мы без тебя? Меня девки живьем съедят. Я стольким наобещала, – на ходу сочиняет Людмила.

– Ничего, пусть потомятся. Приеду – спелее будут.

– Когда приедешь-то?

– Может, через месяц, может, в конце года.

– К концу года я тебе новых найду. А ты бы, если такой добрый, взял бы и подыскал себе сменщика.

Людмила прет напролом, считает, что с Жоркой можно по-родственному. Опасаясь, как бы сестра не наговорила лишнего, Настя, спрашивает:

– Слушай, Жора, если не секрет, как ты ухитряешься добывать спирт? Насколько я помню, ты не кладовщик, неужели большой начальник?

– Не начальник я, Настенька, я вроде врача-рентгенолога, только для железок, но дело в другом – я слово петушиное знаю.

– Теперь за слово не больно-то расщедрятся.

– Слова, Людмила Батьковна, разные бывают, и не каждый умеет волшебное слово шепнуть. Андрея с Виталиком взять – много разных слов знают, а за спиртом ко мне идут.

– Виталик – размазня.

– Зачем же так, Людмила Батьковна, парень толковый, но для добычи другие способности нужны. А знаете, как местные работяги спирт добывают?

– Знаю наших алкашей. Выудил червонец у бабы и – на добычу.

– Не всегда. Есть и похитрее дельцы. Заливают, к примеру, цистерну. Залили, шланг повесили, цистерна поехала, начальство потопало. И тогда заливщик снимает шланг, опускает в ведро, и в ведре появляется то, что можно перелить в банку.

– А откуда берется?

– Из шланга. Когда вешают, ему дают провиснуть. В прогибе и скапливается.

– И что они с ним делают, со спиртом?

– Ну ты, Людмила Батьковна, как маленькая. Неужели не знаешь, что делают со спиртом?

– Знаю. Насмотрелась на таких за свою жизнь. Ты приведи самостоятельного, вроде тебя.

– Второго такого рыжего во всей Сибири не найдешь.

– Не обязательно рыжего, – сердится Людмила. – Мне, что лысый, что кудрявый, лишь бы к спирту поближе. А кралечками я всегда обеспечу, сам убедился – зря трепаться не буду. Девушки у меня все чистенькие, с гарантией: две с хлебозавода, из детского сада одна, потом еще медсестра не против, все через три месяца в больнице проверяются, у каждой справка на руках.

– Убедила, Людмила Батьковна.

– Только смотри, чтобы солидные мужики были. Местных алкашей и в чушкины ясли не пущу.

На прощание Людмила еще раз напоминает требования к будущим клиентам, но к солидности прибавляет еще одно условие – молчаливость.

8

Жорка уехал, и в доме стало совсем скучно.

После ужина Людмила убирает со стола и достает распухшую колоду линялых карт. Любаха, из уважения к хозяйке, присаживается рядом. Настя отказывается. Играть в карты без мужчин – все равно, что пить в одиночку, неинтересно ей. Из Любахи партнерша тоже неважная. Не тем голова у девки забита. Тоскует о своем Виталике. В письме бы тоску облегчить, да адреса не оставил. Обещал через месяц приехать, так в месяце-то тридцать дней и тридцать ночей – со счета собьешься.