Электронная библиотека » Сергей Кузнечихин » » онлайн чтение - страница 13


  • Текст добавлен: 31 марта 2020, 14:00


Автор книги: Сергей Кузнечихин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Ни готовиться, ни действовать желающих не нашлось.

А военные продолжали гулять с нашими девушками.

И самое интересное, что Нинка Студенцова сразу после школы вышла замуж за одного из них. Носатая, нескладная. На нее из местных никто внимания не обращал, однако смогла окрутить – может быть, и будущего если не генерала, то подполковника – наверняка.

Оккупант

Когда Юрка вернулся из Праги, меня в поселке не было. Летом в отпуск приехал, и чуть ли не первой новостью донесли, где он службу заканчивал. Первый вечер я со своими стариками просидел. Утром с батей за грибками прогулялся. Потом к Юрке решил сходить. Не сказать, что закадычными были, но интересно же расспросить. Только дома его не застал. Встретились возле бани, случайно. Смотрю, пристроился за углом пивного ларька, отливает, в свободной руке недопитая кружка. Мимо бабы идут, а ему хоть бы что, уже не стесняется. Меня увидел, обрадовался, обниматься полез. Какое уж тут пиво? Пришлось бутылку брать.

А разговор, естественно, о Праге. О чем же еще, когда брюхо от солдатского ремня отвыкнуть не успело? Мне слово вставить некуда. Но я и не в претензии. Не тот случай и не та ситуация. Да и самому интересно, как там у них, какой расклад, какие козыри.

– Опозорились, – говорит, – на всю Европу. Немцы – молодцы, а мы только языком молоть горазды. Представляешь, входим в город, улица перегорожена, баррикада хиленькая – танк протаранит без разбега, даже не вспотеет, а толпа приличная, человек сто, если не больше. Наш полковник выходит вперед и просит их разойтись. Не приказывает, а просит. Серьезный мужик, войну прошел, боевые ордена имеет. Стоит унижается. Он говорит, они кричат. Оккупанты, мол. Русские свиньи, убирайтесь в свою Москву. Матерки наши на этот случай выучили. Стоим слушаем. Копим впечатления, дозреваем. А следом за нами немецкая рота двигалась. Лейтенантик их подходит к нашему полковнику, говорит ему что-то на ухо. Тот вроде как не соглашается, но немцу его согласие до лампочки, если не дальше. Поднимает «матюгальник» и, не надрывая голоса, говорит: «Вэк», это значит – с дороги. Чехи в ответ огрызаются. Расходиться не торопятся. Он второй раз повторяет свой «вэк», потом, не обращая внимания на гвалт, поворачивается к немецкой роте и командует: «Фоер!» – Это значит – огонь. Уже без «матюгальника», нормальным мужицким голосом, не тратя нервов – кому надо, тот услышит. И немецкие пацаны, не раздумывая, садят пару очередей из крупнокалиберных пулеметов. Никого не зацепили, стреляли поверх голов, но толпа врассыпную. Улица махом опустела. Попрятались в подворотнях, никого не видно, ничего не слышно. Лейтенант откидывает руку, словно в гости приглашает: «Биттэ, гер оберст». Это значит – пожалуйста, товарищ полковник. А сам стоит как памятник, рослый такой, рукава засучены по локоть, на губах улыбочка. Мальчишка, наш ровесник. Седому полковнику! Командир наш выматерился и приказал нам разбирать баррикаду. Разобрать нетрудно. Так ведь обидно же. Получается, что русский солдат ни на что серьезное не годен. Вроде как дворники при них. Позорище!

Юрка на повышенную громкость переключается, слюной брызжет. И глаза на мокром месте. Выпивка, разумеется, подогревает переживания, но понять его можно. Я, по крайней мере, понимал. Своя служба после его рассказов мне детской игрой казалась. Я даже и не заикался про нее.

Потом он еще рассказал, как бутылка на голову прилетела. Хорошо, в каске был, а то бы проломили черепушку. Запросто. Он за автомат схватился, но поднять не успел. Командир взвода на руках повис. И старшина подлетел, на помощь. Не Юрке, конечно, помогать – командиру. А Юрке в поддыхало, чтобы успокоился. Потом еще и спасибо требовал сказать, что от трибунала спас.

Бутылку допили, Юрка ее в канаву бросил, а там кирпич подвернулся. Бутылка вдребезги. Мужик мимо проходил, замечание сделал. Справедливое, в общем-то. А Юрка в драку. Еле оттащил. Хорошо, мужик вовремя сообразил, что лучше не связываться, и шаги ускорил. Мужик скрылся, а Юрка в слезы. Сел на берег канавы и хнычет. Ну, прямо как ребенок обиженный. Совсем на него непохоже. Не хлюпик какой-нибудь.

Вот тут уже и я перепугался. Пытаюсь успокоить, но не доходят мои слова до него. Пустые потому что. Не пережил я того, что ему досталось. А он выплакался и вроде как протрезвел. Поднялся, посмеивается. Вспомнил, как к вербованным бабам ходили. Я его до дома проводил, но в гости зайти отказался. Честно признаюсь, страшно было.

Дня через три иду мимо стадиона, вижу, мужики возле теннисного стола кучкуются. И Юрка там. Пить не хотелось, но окликнули. Пришлось уважить. Разговор само собой на пражское направление вырулил. А куда ему деваться, если Юрка в компании? Кто-то из парней, к слову, похвастался, что у батьки есть медаль «За взятие Праги». А Минаич, завклубом, возьми да и урезонь:

– Сочиняете, молодой человек, нет такой медали.

Парень возмущаться:

– Как нет! Если на спор, могу домой сбегать, принесу, она в комоде лежит.

Минаич погрозил ему пальцем и говорит:

– Не торопитесь. Из двух спорящих, как правило, один – дурак, а другой – жулик. Вы что, хотите из меня жулика сделать? Не рекомендую. Да и живете далековато. Ждать долго. А магазин, кстати, рядышком. Если есть желание и ресурсы, то свидетели, надеюсь, будут не против.

Парень артачится, клянется, а Минаич спокоен, молчит до времени, позволяет глупость показать. Артист! Выждал паузу, а потом растолковал:

– Есть медаль «За взятие Кенигсберга», медаль «За взятие Будапешта», или «За взятие Берлина», а Прагу наши войска не брали. Они ее, вроде как, освобождали. Поэтому и медаль называется «За освобождение Праги». Остается выяснить – от кого освобождали.

Вроде как у всех спросил. Мы плечами пожимаем. Ясно от кого – от немцев.

– Не совсем так, молодые люди. Чехи подняли восстание, когда наши были очень далеко от Праги. И американцы – неблизко. Поспешили братья-славяне. Не подготовились как следует, почти без оружия в драку полезли. По-бабьи как-то получилось, на голых эмоциях. И пришел бы им большой капут, если бы не армия генерала Власова. Правда, там не Власов командовал, а генерал Буняченко, но это не существенно, по одной статье проходили. Доблестные изменники Родины протянули мозолистую руку помощи, быстренько навели в Праге свой порядок и разъезжали по улицам с призывами: «Смерть Сталину», «Смерть Гитлеру», а молодые и красивые чешки встречали победителей с распростертыми объятиями. Полагаю, что значительно радушнее, чем нашего Юру с его седым полковником.

Выдал Минаич военную тайну, ошарашил и любуется вытянутыми физиономиями темных земляков. А мы молчим. Боимся поверить. Но, с другой стороны, понимаем, что Минаич мужик непростой, он свое музыкальное образование в закрытой консерватории получал, на Колыме, и кое-какие исторические знания там тоже преподавали. Он, в общем-то, несильно афишировал свое прошлое, но шило в мешке… сами знаете.

Первым пришел в себя самый заинтересованный из нас и как-то подозрительно тихо выговорил:

– Ты что! Хочешь сказать, что я хуже власовцев?

Минаич тертый калач, без суеты, но и не мешкая, переместился на другую сторону стола, сначала обезопасился, а потом принялся успокаивать:

– Ни в коем случае, Юра, как можно. Власовцы с расчетом в драку ввязались, надеялись, что благодарные чехи им приют дадут, правда, не дождались, но это естественно. А вы люди подневольные, подвиг ваш бескорыстен. Зато сами остались на свободе.

Обиженный кисло усмехнулся и поблагодарил:

– Спасибо, утешил.

А Минаич ему:

– Да на здоровье! – Смекнул, что бить не будут и пропел: – «Сто тысяч улыбок ты мне подарила, и я не забуду хороших минут, рассветная Прага, красавица Прага, тебя золотою недаром зовут».

Песенку, разумеется, не по этому случаю сочинили, значительно раньше, но завклубом умел ввернуть из хорошо забытого.

Потом ребята поселковые рассказывали, что запил он сразу, как из армии вернулся. Не вглухую, конечно, на работу все-таки устроился, да и здоровьишком не обделили, не алкоголик же. В глаза, по крайней мере, не бросалось. Не он первый, не он последний после дембеля тормоза отпускал. Может, и успокоился бы. Но весной случилась заваруха на Даманском. Ненужный остров с китайцами не поделили. Там совсем другая история и стрельба другая. Только Юрка вникать не стал. Его и перекосило, и заклинило. Как, мол, так? Почему про погранцов и в газетах, и по радио, а про них ни слова? Они что – в Прагу пивка попить зарулили? В самоволку туда сбегали? Бабанскому звезду Героя на грудь, а ему позорным коленом под зад. И так далее. Чем больше выпьет, тем больше обид. Чем больше обид, тем больше крику.

Народ-то к нему с понятием относился. Видно было, что не врет парень. Потому как сочинять не умел. Врущие, они всегда по-разному рассказывают: сегодня – одно, завтра – другое, каждый раз чего-нибудь прибавляют и обязательно героем себя выставят. Если бы его на придуманные подвиги потянуло, там бы сразу толпы чешских красоток сбежались и реки крови потекли бы. А тут даже морду никому не набил. Потому что о больном изливал, не до хвастовства. Парень один засомневался, что Юрка за автомат схватился, когда бутылка по башке звезданула, так он без разговора въехал ему между глаз. Все ему казалось, что не верят, а если верят, то осуждают.

Дядя Вася Кирпичов предупреждал его, что добром это не кончится. Загремит за хулиганство лет на пять. Ошибся старый милиционер. Не посадили. Поехал на праздники в Рыбинск, там и зарезали. Город бандитский. Одно время поговаривали, что занимает третье место по бандитизму, после Одессы и Ростова. Правда, в Черемхове я слышал, что это же самое место занимают они. Но в Черемхове мало кто знает, что такое Рыбинск. Прага, конечно, более знаменита.

Торела

Поселковый народец по наивности своей полагал, что в советской стране таких мужиков не существует, исчезли вслед за князьями, графьями и прочими пережитками. Я старателей имею в виду. Оно и понятно, поселок завяз в болотах, а золото, как в песне поется, роют в горах. Но не круглый же год его там роют. Любая работа отдыха требует. И вот заявляется к нам в поселок отпускник из Сибири, и оказывается, что он самый настоящий старатель, причем не какая-нибудь там темная личность неизвестного происхождения, а наш поселковый парень, с братаном моим в одном классе учился. Служил на Дальнем Востоке и после армии угодил в старательскую артель. Отстарался сезон и явился во всей красе. Были, конечно, и чемоданищи с подарками для родни, и местные любители выпить на халяву погужевали вокруг него, ну и рассказы про диковинную жизнь и настоящих мужчин через край лились. И не только о том, как пьяные старатели кабаки потешат. Там и на другие фокусы мастеров хватало. Взрывник у них, например, насыпал полный стакан аммонала и делал направленный взрыв, при этом стакан оставался целехоньким, только стекло от перегрева белело, правда, потом, когда его в руки брали, он моментально рассыпался в пыль. Но это уже после аплодисментов. А другой трюкач надевал на голову лучшего друга каску или обыкновенное ведро, а потом челюстями грейфера снимал. Какая там сила сжатия, сколько тонн на квадратный сантиметр черепа, я точно не скажу, но достаточно, чтобы при малейшей неловкости голова превратилась в лепешку. Многие наши мужики, конечно, сомневались, особенно насчет взрыва в стакане, но мы, пацаны, верили, слушали, вытаращив глаза.

И Торела тоже верил.

Правда, в то время его звали просто Куликом, потому что фамилия такая была. Торелой он стал после отъезда старателя, когда каждому встречному обещал, и не по одному разу: «Вот поднаторею немного и обязательно завербуюсь к старателям в артель». В одном поднатореть мечтал, в другом поднатореть собирался, а в третьем вроде как и успел поднатореть – так Торелой и прозвали. А в чем может поднатореть тракторист? С какого красивого бока сумеет показать себя? На малых скоростях фокусы не проходят. Успевают рассмотреть. Но он все-таки придумал трюк. Правда, не без помощи артиста Крючкова. Подсмотрел, как он на танке через канавы прыгал, ну и решил повторить его подвиг на своем тракторе. Дело-то, в общем, нехитрое, надо перед канавой нажать на сцепление, а потом резко отпустить. Да и картовые канавы на торфяном поле не очень широкие. Так что риск не ахти какой. Прыгнул – раз, прыгнул – пять. Все гладко. Хорошо, когда себе что-то доказываешь, но хочется и других удивить. И опять же хочется, чтобы эти другие были, как бы это помягче сказать… Короче, дождался, когда на их участок заявится директор. И на глазах высокого начальства, а если точнее – перед самым носом, распугивая свиту, подкатил трактор Торелы к канаве, замер на пару секунд, потом взревел, как бык, и спланировал на другой берег. Четко по расчету. Вот только приземлился не совсем удачно. Попадаются на торфу зыбкие места, на первый взгляд почти незаметные, разве что чуть темнее, как пятно от бывшей лужи. Человека они выдерживают, а трактор – махина железная, с большим избыточным весом. Гусеницы гребанули под себя и зарылись. Чем сильнее Торела газует, тем глубже садится его «летучий голландец», вернее – «челябинец». Вылез из кабины, когда трактор уже по окна углубился. Выполз к ногам начальства, а встать стесняется. В ошметках грязи – с головы до подошв. Из блондина в негра превратился. К неграм в те годы у нас очень сочувственно относились. И тем не менее… Хотя могли бы и простить.

Кроме торфопредприятия в поселке еще и строительная контора существовала, вроде как независимая, со своим начальником. Но если одни власти сказали – слазьте, то и другие не подсадят. Власть, она женского рода и потому всегда с оглядкой на соседку живет. Ну разве что из вредности может, под настроение, позволить себе поперечину, только в этом случае человек позаметнее Торелы нужен.

Прыгать научился, а прыгнуть некуда.

Хорошо, что поселок в обжитом месте построили, в окружении трех колхозов, а то бы пришлось монатки в дорогу паковать.

И стал Торела сельским механизатором широкого профиля, хотя старатель и объяснял, что у них в цене только узкие специалисты. Так было бы из чего выбирать.

Поставили его обслуживать зерносушилку. Для начала, чтобы себя показать, навел хозяйский порядок на вверенном объекте, мужик-то не без рук, где капало – подтянул, где скрипело – смазал, где дребезжало – подрегулировал. И заскучал. От натуры не спрячешься. Работу для рук надо искать, а голова сама себе заботы находит. Механизмы, как люди, одни тянут общее дело не жалея сил, а другие только видимость создают. Пригляделся Торела к вентилятору, и показалось ему, что этот бугай картину гонит – шуму много, а тяги почти нет. Весь пар, как говорится, в свисток уходит. День вокруг него походил, второй, третий… и догадался, как заставить его трудиться с полной отдачей, взял и наклепал на лопасти дополнительные полосы, увеличил поверхность захвата. Операцию проводил, конечно, в вечернюю смену без главнейших врагов изобретателя – без надсмотрщиков и без советчиков. Наклепал, закрыл кожух и врубил мотор. Соображал он правильно, только не до конца. Колесо оказалось тяжеловато для движка, да еще и расцентровка получилась…

Задымило.

Заискрило.

Вспыхнуло.

А пыль от зерна загорается, как порох. Была у колхоза зерносушилка и не стало. Благо сам живым выбрался. Случись такое во времена Иосифа Виссарионовича, как раз бы к старателям и угодил лет на десять, если не больше, но уже без отпусков в межсезонье.

Почему он оказался в соседнем колхозе, объяснять, полагаю, нет надобности. К механизмам его, разумеется, не подпустили, но в пастухи сгодился.

Если дурная голова ногам покоя не дает, то ноги, наоборот, успокаивают буйную головушку. Набегаешься с кнутом от восхода до заката, все великие мысли растрясешь. Торела даже про артель заикаться перестал. Чему там между хвостов коровьих поднатореешь? Разве что мату многоэтажному. Но мат он не уважал. Ему интеллигентным хотелось выглядеть.

Успокоился вроде мужик, а народец все равно ждет, какой очередной фокус он выкинет. Милиционер дядя Вася Кирпичев возьми да и спроси от нечего делать, что, мол, Куликов, новенького придумываешь, какую очередную диверсию? А Торела выпивши немного был, ну и рассказал, что собирается внедрить на болоте нашем новый вид крупного рогатого скота. Скрестил сначала овцу с быком, потом – телку с бараном, а теперь, дескать, ждет потомства, должен получиться овцебык, только он пока не знает, у какой из пар овцебычата крупнее народятся. По расчетам, животные должны быть центнера по три как минимум. Колхоз при таких показателях сразу в передовые выберется: и по мясу, и по молоку, и особенно по шерсти, можно будет суконную фабрику в поселке построить, а если шкуры в переработку пустить – не только полушубки, даже целые тулупы кроить, почти без швов можно обойтись.

Дядя Вася Кирпичев мужик, в общем-то, невредный, но юмора, как и положено милиционеру, не понимал. Все принял за чистую монету и во избежание греха, опять же о Тореле заботясь, поспешил к его жене. Обратите внимание, не председателю стал названивать, а не вынося сор из избы, можно сказать, что сделал предупредительный выстрел. Но грохоту было… От криков жены в квартире стекла дрожали. Оно и понятно – устала баба. Прожить в мире приключений десять лет и сохранить спокойный характер не каждой по силам. А тут вроде бы и в нормальную колею попали, в доме сметана появилась, а мужика опять с работы выгонять собираются. Шум этот и до председателя колхоза докатился. И очень его развеселил. Он-то понимал, в отличие от милиционера, что у быка с овцой ничего не получится, а баран с коровой ни при каких обстоятельствах не совладает. Да и не собирался он Торелу выгонять. Желающих пасти скотину найти непросто. Это горным чабанам у нас почет, уважение и награды, а свои пастухи – люди как бы низшего сорта. Кто же станет добровольно записывать себя в низший сорт? Только если деваться некуда.

На этот раз все обошлось. Дядя Вася Кирпичов, чтобы неловкость загладить, позвал Торелу по грибы и свозил в самый дальний лес на служебном мотоцикле. Теперь это называется компенсацией за моральный ущерб.

И все-таки одно изобретение Торелы принесло ему пользу. Он сделал громоотвод собственной конструкции. Выточил на токарном станке бронзовый шар величиной примерно с гусиное яйцо, насадил его на никелированную трубку с фланцем и прикрутил эту хитрую штуковину к полу рядом с диваном. Высоту трубки сделал такую, чтобы можно было положить руку на шар, не вставая. Потом припаял к громоотводу провода и вывел их на улицу, а там закрепил на ветке дуба. До рябины было ближе, но он не поленился – если уж делать, так делать с запасом прочности. И вот – как только жена принималась на него кричать, он садился на диван и опускал ладонь на бронзовый шар. Жена бегает перед ним, мечет громы и молнии, а он молчит, прикрыв глаза. Баба захлебывается в ругани, а он сидит, как истукан, вцепившись пальцами в бронзовое ядро. И откуда ей знать, что у него в голове и для какой цели предназначена блестящая трубка с набалдашником.

Так и отвадил.

Новый пятачок

Мужья начальниц – работники неважные, но уметь пить они обязаны. А Никодимовой не повезло. Ее благоверный – не умел. Граммуля попадет и уже – до соплей, да и немного ему требовалось.

Минаич, наш завклубом, разумеется, знал про эту слабость, но так уж получилось, что втравил несчастного в пьянку. А на другой день Никодимова спустила на него всех собак, что у нее в душе прятались. При этом даже не заикнулась, что ее собственного мужика споил, крыла исключительно с общественных позиций. Минаич обычно, как все нормальные пьяницы, перед начальством хвост не задирал, а тут вдруг нашло – опохмелиться уже успел, и мы рядом крутились – не захотел авторитет терять, ну и поднялся во встречный бой. И тоже с общественных позиций. Понес по всем правилам стратегии и тактики. Сначала поприбеднялся для затравки. Я, мол, фигура незначительная, нечто нематериальное, мои желания так и останутся пустыми желаниями, пока вы их не поддержите. Вы же хозяйка поселка. Никодимову большой начальницей назвали, она и плечи развернула, замлела от комплимента. А Минаич мужик ушлый, знает, в котором месте даму пощекотать. Не надо, мол, ложной скромности. Директор не в счет: затурканый планом технократ, ему и в голову не придет, что заведующий клубом может иметь какое-то отношение к созиданию материальных ценностей. Слова-то какие выговаривал, сам, наверное, не все понимал, не говоря уже про Никодимову. И не улыбайтесь, мол, а позвольте для иллюстрации абстрактной мысли – конкретный примерчик. Сколько раз поднимался вопрос о строительстве танцплощадки? После пожара пятилетка прошла. Не понимаете, какое отношение имеет танцевальный павильон к государственному плану предприятия? Никодимова глаза пучит, а слова вставить не решается, боится впросак попасть. Минаич видит такое дело и еще наглее прет. Отношение, мол, самое прямое, потому что поселковой молодежи негде танцевать, и она ходит на танцы в Заборье, до которого три с лишним километра. Пошел, дескать, молодой парень в малокультурное село, продергался там под плохую музыку до двух часов, а потом еще и какую-нибудь сельскую мессалину провожать увязался, домой вернулся к шести, а в семь поплелся на работу, только работник-то из него никудышный.

Потом он про разваленную самодеятельность вспомнил, про испорченный вкус у молодежи… Во всех этих промахах обвинял он только себя, но обвинял так, чтобы Никодимова и свою причастность к вине почувствовала. Хозяйка-то все-таки она. Чем бы его обработка закончилась – неизвестно, Никодимова, пусть и не так витиевато, но голосок на своем посту натренировала, придумала бы, что ответить, да не успела – появилась бабушка Митрохова. Услышала разговор на повышенных тонах – значит, надо полюбопытствовать. А уж коли речь о пятачке – так тут у нее самый прямой интерес. Дипломатию разводить она не стала. Едва уловила, о чем спор, и сразу же напрямик: чего ты, мол, вокруг ее подпрыгиваешь, ты что, для себя эту площадку клянчишь, это ее работа – о поселке заботиться, она за это деньги получает и в город на совещания бесплатно катается – пусть она и строит. А не захочет, так соберемся миром да и снимем с должности. Никодимова посмеялась для вида и в контору заспешила, подальше от скандала. Не раз и не два высказывала она опасения, что старуха запросто может отправить анонимку районным властям, сама писать не умеет, так внуку продиктует и крестик собственноручный под анонимкой поставить не побоится.

Так что через неделю на стадион завезли доски и пригнали бригаду плотников. Было бы из чего, а сколотить – дело нехитрое. Да и Минаич не дремал. Он вроде даже и пить бросил. Притащил из конторы несколько листов толстой бумаги и стал готовить афиши. Нас тоже мелкими поручениями загрузил. Ему нравилось, когда вокруг него народ крутится, если не взрослые, то хотя бы шпана, – артисту иначе нельзя, нужны зрители и слушатели.

«Какими глупыми афишами, – говорил он, – обвешаны городские заборы. Где сейчас увидишь вальсирующую молодую парочку, где вы найдете современного парня, умеющего танцевать вальс? Если уж рисовать вальсирующих, то партнером должен быть галантный старичок в пенсне и с бородкой клинышком».

Потом рассказал про жену Есенина, Айседору Дункан, и прямо при нас набросал карандашом женщину с развевающимся шарфом. Неплохо вроде бы получилось, но ему не понравилось, обещал сделать лучше и обязательно красками. Бросил рисование и стал придумывать объявления для афиш: «Пускай мы не испанцы, но тоже любим танцы!» или «Танцующим вход свободный, для зрителей – цена три рубля!» Водка в то время стоила два пятьдесят две. Он выдает, мы гогочем. Его еще сильнее забирает: «Школу танцев проходили мы на перине Никодимовой!» Про директора еще забористей выдал, только я запамятовал.

Но, когда афиши были расклеены, ни старичка в пенсне, ни Айседоры Дункан, ни веселых объявлений на них не было. Нам он сказал, что не хватило времени, а на самом деле, наверное, не хватило духа. Никодимова шуток не понимала.

В субботу музыка над площадкой чуть ли не с обеда играть начала. Но торжественного разрезания ленточки не произошло. Начальство на открытие не явилось. Да если бы только начальство. Вся серьезная молодежь по натоптанной тропе уплыла в Заборье. А явилась все та же бабушка Митрохова с тремя товарками, пяток старых дев предпенсионного возраста и мы, шпана любопытная.

Старые девы сами с собой на пустом пятачке танцуют, бабки на скамеечке шушукаются, а Минаич землю вокруг площадки шагами мерит, переживает. Темнеть начало, самое танцевальное время, а публики все нет и нет.

И тогда он пошел вразнос, вырубил музыку и начал орать на старых дев, какого, мол, дьявола приперлись площадку песком посыпать. А те – одна злее другой, им только повод дай. Дома-то не с кем собачиться. Бабушка Митрохова вроде как примирить их попыталась, начала Минаича успокаивать, да кто же под горячий язык лезет. Мужика несло:

– А ты куда приперлась? – кричит. – Это из-за тебя молодежь за тридевять земель на танцы бегает, от тебя прячется, от языка твоего поганого?

Но здесь завклубом лишка хватил. Она, в отличие от других старух, мелкими сплетнями не злоупотребляла, ее общественные дела интересовали, масштабная бабушка, и не она ли помогла Никодимиху обработать? А вместо благодарности несправедливые оскорбления. Бедняжка руки опустила и шепчет:

– Ты что, Минаич, рехнулся?

А он и впрямь как сумасшедший.

– Сматывайте, пугалы огородные, или по трояку за вход платите!

Это их совсем доконало. Старухи – народ прижимистый, да и за что платить, если смотреть не на кого? Засобирались. А Минаич, не дожидаясь, пока они разбредутся, почесал искать самогонку, были у него секретные источники и в Шанхае, и у цыган.

Никодимовой, конечно же, все передали. И не окажись на пятачке бабушки Митроховой, ползать бы герою на коленях и вымаливать прощение за проваленное мероприятие и оскорбления, нанесенные женщинам-труженицам. А тут сошло. Прасковья Игнатьевна даже позлорадствовала. Минаича, конечно, пожурила для профилактики, а ненавистнице своей долго еще напоминала, как отбрили ее на открытии танцплощадки.


Ну а пятачок пообтерся понемногу, и к осени на нем вовсю кипели страсти. А в следующем сезоне уже мы там хозяйничали. «Идут сутулятся, врываясь в улицы, одиннадцать французских моряков». И мы не лучше французов – плечи опущены, воротники пиджаков подняты, брюки заужены, как галифе, – стиляги доморощенные, шуточки тоже особой тонкостью не отличались. Стоим в своем углу, гогочем. Видим, парочка начинает образовываться, значит, надо у влюбленных на нервишках поиграть. Парень направляется любимую пригласить, а мы опережаем. Сначала один с ней танцует, следом – другой и так далее. Отказывать не принято. Несмелому не достается. Девушка сначала вроде и польщена таким успехом, потом догадывается, что все подстроено, и начинает злиться: которая поумнее – на нас, поглупее – на своего. А парню еще хуже, откуда ему знать, что бить его никто не собирается, что в нас дурь играет, а не злоба. Хотя и драки случались.

Я, кстати, на этом пятачке одержал самую знаменитую победу. Жил в Шанхае Витька Попков, меня года на три постарше. После семилетки он уехал в ремеслуху и остался в городе. Незаметный такой, плюгавенький парнишечка – уехал и забыли. И вдруг заявился в отпуск. Меня в поселке как раз не было, вступительные экзамены сдавал. Возвращаюсь и в первый же вечер – на пятачок. Приглашаю одноклассницу, без всякой лирики, просто сплетни хотел послушать. Видел, что возле нее какой-то шкет пристроился, но не придал значения. А тот подбородок вздернул и гнусавит:

– Ты почему у меня разрешения не спрашиваешь?

«Ничего себе, – думаю, – на месяц отлучился, и порядка не стало, какие-то чужие фраера вежливости учат».

– Я не с тобой, – говорю, – танцевать собрался.

А он:

– Может, выйдем?

Я удивился даже – заговаривается он, что ли? С таким мозгляком и драться-то неприлично. Однако если вызывают – отказываться нельзя. Неправильно поймут. Соглашаюсь. Тогда уже он удивляется.

– Так я же – Попков! – говорит.

– А я Петухов, – отвечаю, – рад познакомиться.

Выходим с людских глаз. Он один, и я один. Если вышли драться, разговаривать уже поздно. Ну, я и двинул. Он упал. Сам виноват, я повернулся и пошел. Ко мне Ирка, младшая сестренка дружка моего, подбегает и говорит, что вся моя компания отправилась в Заборье и меня там ждут. Я послушался, тем более здесь настроение испортили. Ребят в Заборье не оказалось. Напутала, думаю, Ирка. Она руками разводит, ничего не объясняет и только возле дома сказала, что я отправил в нокаут мастера спорта по боксу. Тут-то до меня и дошло, почему он так нагло себя вел.

Утром Крапивник прибежал и всю его спортивную биографию выложил: сколько боев провел, сколько из них выиграл, в каких турнирах победил. Первый мастер спорта в поселке появился, так что местная шпана боевой путь земляка выучила лучше, чем историю чапаевской дивизии. Попков и значок предъявил, и удостоверение, и грамоты – все натуральное – никакой липы. Без документов, конечно бы, не поверили, что он трехкратный чемпион области, говорю же – метр с шапкой. Но он и чемпион-то среди таких же «богатырей». У «мухачей» все-таки попроще, посвободнее – мужиков весом пятьдесят килограммов у нас в России раз два и обчелся. Это у средневесов не очень-то разбежишься на пьедестал, всегда найдется желающий остановить. И все-таки чемпион – все равно чемпион. Ели бы он догадался, что я не слышал о его титулах, он, конечно бы, принял стойку, и скучно бы мне пришлось. А тут расслабился парень. Привык за отпуск хозяйничать на танцах. Ребята рассказывали, как он скреб, искал случай для демонстрации техники, но желающих не было. И тут я со своей наивностью… Когда он очухался и вернулся на пятачок, меня уже увели, Ирка быстро сообразила, чем пахнет. Он, конечно, узнал, кто посмел его ударить, грозился замучить сдачей. Даже к дому нашему подходил, в окна заглядывал. Потом компания моя на пятачке появилась. Он к ним. А те сами не знали, где меня искать. Но если уж первое слово вылетело, то за вторым они в карман не полезли. Заявили, что бить своих не позволят даже ему. Кончилось бутылкой мира. Тем более что у мастера спорта был уже билет на утренний поезд – в купейный вагон, между прочим, хотя и езды меньше пяти часов. Короче, повезло мне. Такие фокусы с нокаутами два раза подряд не проходят.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации