Текст книги "Где наша не пропадала"

Боевая ничья

Слава задарма не дается: один тюрягой за нее платит, другая – потерей жениха, третий – потерей здоровья. И все-таки заезжие звезды иногда ухитряются урвать кусок славушки почти не тратясь, по дешевке.

Почему, спрашиваете? Откуда у них эта фора?

Да от нас же. От нашей собственной дури и зависти. Не можем смириться с тем, что на одном болоте разные птицы водятся – под одними кочками лебеди с чирочками…

Я не Сашку Чиркова имею в виду. Вы не смотрите, что сейчас он скукоженный ходит. Этот Чирок в свое время по левому краю гордым соколом летал, редкий защитник удерживал, и болельщики из объятий не выпускали.

Знали бы, какой футбол в те годы был! Какие страсти на стадионе кипели! Бурлили и пенились! Это сейчас – придешь, и самое лучшее, если встретишь трех мужиков с банкой пива. Обязательно бывших игроков. Тянет ветеранов на места боевой славы. Того же Чирка или Силантича. Правда, с памятью у некоторых что-то стало. Одно – с ног на голову, другое – с больной головы на здоровую. Силантича, например, послушать, так его чуть ли не в сборную сватали на место Хурцилавы. Или этот, придурок лагерный, как его… фамилию не вспомню, а кличка у него была – Баня. Во вторые Стрельцовы метит. Тоже, мол, если бы в молодости не посадили, он бы… А сам вышел на поле раза три с половиной, когда играть было некому. Единственное, что умел, – ауты выбрасывать, это ему доверяли, ну и, конечно, балетки с формой носить. Вчера его в пивной видел. Как же все-таки его по паспорту… не вспомню. А Баней звали, потому что его мамаша банщицей работала. Тогда футбольные кликухи чаще всего по отчеству давали. Разумеется, если имя у отца незатертое. Кого-то Данилой звали, кого-то – Федюхой. Помню, в Добрыни из Питера каждое лето Серега Мурашов приезжал, такой технарь был, похлеще любого циркача мячом жонглировал, а по отчеству – Елистратович. Его для удобства Кастратом звали. И не обижался. Потому что играл классно. А если батька у игрока – Володя, Алексей или Анатолий какой-нибудь, тогда уже смак терялся. Но для кликухи и место работы годилось. У Юрки Батурина, который теперь физиком в школе трубит, батька лесозаводом заведовал. И Юрку по этому случаю Поленом звали. Хорошо еще не дубиной. Он как раз в защите играл. Кто-то к нашим воротам рвется, а на стадионе рев: «Полено, лупи его! По костям ему, Полено!»

Болели так, что в соседней области слышали, если наши гол забили. Это ничего, что до границы с соседней областью девятьсот метров, все равно приятно.

Теперь на стадионе, как в санатории для престарелых, а раньше как на ярмарке: шум, гам и развлечения на любой вкус. Кто в волейбол с девочками поигрывал, кто в теннис тюкал, тут же на лавочках и картишки мусолили, а на поле если не парни, то пацанята постоянно мяч гоняли. Или пенальти на высадку били, пара на пару. Игра такая была – двое в воротах, двое бьют, потом меняются местами. Кто меньше забил – вылетает. Все играли – и шпана, и начальство – без разницы. Пластались, не жалея ботинок, в кино опаздывали, мужик на одиннадцатиметровую отметку рвется, а жена за рубаху в клуб тянет. Крики, смех, слезы – мексиканские страсти. Солдаткин, главный инженер теперешний, вот уж азартен был. Он, кстати, до того как в кресло забраться, играл прилично. Он и тогда с лысиной бегал. В районе его Бубукиным звали, играл такой в «Локомотиве» и в сборной, тоже лысый и тоже нападающий. Водился он здорово, такие кружева на поле плел, только по калитке часто мазал, а когда в начальство выбился, толпа уже ни одного промаха не прощала, чуть что и: «Конторщик», «Контра», а те, кто на работе выволочку от него получал, те и похлеще выражались. Выжили игрока с поля. Правда, и возраст у него поджимал, да и замена появилась.

Ни раньше, ни позже такой сильной команды не собиралось, а теперь и подавно не будет. В районе всех без разбора чехвостили. И в области на первую группу замахивались. И тут уже без варягов не обошлось.

У Володьки Парамонова было три сестры. Фигуристые девицы, и все три в кудряшках. Поехала старшая на майские праздники к тетке в Иваново… и вернулась оттуда с готовым мужем. Соображаете, из какого города? Там на одного жениха семь невест, гарем можно заводить – а нашим поселковым хоть бы хны. Увидела и увела. И не какого-нибудь замухрышку. Нашего знаменитого Силантича! Тогда он еще при шевелюре был и без живота. Привезла как раз ко Дню Победы, на открытие сезона. Парамон приводит на стадион нового родственника, зять он ему или шурин – я в этой науке всегда путаюсь – приходит и заявляет, что парень за «Текстильщик» играл. А у того на майке и впрямь «Текстильщик» написано. Где ее выдали? Может, действительно, в классной команде, а может, и в фабричной – в Иванове все текстильщики, поди проверь. Проверить трудно, а попробовать можно. Тем более что в своих бутсах пришел. И комплекция настоящего стоппера. Короче, поставили на игру. В то время защитники даже в столичных командах играли в кость или на корпус, водиться не умели, ценили за удар. Кто выше – тот и капитан. И Силантич при первом же «свободном» показал, на что способен. Разбежался… и с тещиной ноги почти до штрафной. И стадион ахнул. А правая у него в наколеннике была. Болела или для понта – не знаю. Только с первой же игры народ заговорил, что правая у него – смертельная. Якобы еще в Иванове с него расписку взяли, что за удар правой ногой привлекут к уголовной ответственности, как за применение холодного оружия. Парамон клялся, что собственными глазами эту расписку видел.

Поиграл Силантич недолго, сезона три, потом отяжелел и выходил только на замену. Если нарывался на молодых нападающих, от него совсем толку не было. Ребята бегают быстро, хорошо, если до штрафной успеет уронить, а чуть зазевался… и судья отсчитывает одиннадцать метров. Через игру, если не чаще, на нем пеналя зарабатывали. Чужие зарабатывали, а наши огребали. Отступал Силантич, но ударчик оставался, пусть и дурной. Один раз даже сверхточностью удивил. Правда, после свистка. Пацаны уже сетки с ворот снимали. Ванька Слободчиков сидел на верхней штанге и сбрасывал петли с крючков. А Силантич, он только в конце второго тайма на замену вышел, не успел наиграться, гнал мяч по полю, а потом влепил метров с тридцати – и точнехонько Слободе в ухо. Сидел человечек на перекладине, и вдруг не стало, скувырнулся. Видели, как фигурки в тире падают? И он так же. Хорошо парень ловкий, повис на перекладине, ногами зацепившись, а то бы наверняка шею свернул. Сам испугаться не успел, а других перепугал, особенно Силантича. Подбежал к воротам, бледный как поганка, весь в поту и спрашивает кастрированным голоском, не больно ли. Нашел чего спросить. Интересно, что бы он сам ответил, болтаясь вниз головой? А Слобода молодец, не растерялся: «Прекрасный пас, – говорит, – точно на голову», – а потом качнулся и чище заправского гимнаста выполнил соскок на обе ноги.

Ловкий парень, ему тогда лет четырнадцать было, если не меньше, а он не хуже любого мужика играл. Мяч у него, как намагниченный, к ногам лип. Отобрать – дохлый номер, только оттолкнуть или уронить. Но он вставал, пеналя не выклянчивал. И сам забивать умел, а главное, какие пасы разбрасывал, самородок.

Кстати, по метрикам он числился не Ванькой, а Тенгизом: батька в честь однополчанина обозвал. Тенгиз Иванович, да еще и белобрысый – каково? Так бы и вырос, если бы не заболел какой-то пакостью типа костного туберкулеза. Каким только врачам его ни показывали – бесполезно. И он мучился, и родичи страдали, пока бабку-знахарку не нашли. Та осмотрела, обнюхала, но лечить ребенка с басурманским именем отказалась. Батьке деваться некуда. Быстренько окрестил его Иваном. И помогли старухины припарки. Поднялся пацан и забегал. Любому здоровому на зависть. А потом, на зависть любому здоровяку, влюбился в самую красивую девчонку на поселке, а самой красивой считалась младшая сестра Парамонова. По уши влюбился. Она тоже вроде того. На велосипеде с ним каталась, сначала на багажнике, потом на раму пересела. Да по-другому и быть не могло: Слободу уже за мужиков играть ставили. Железнодорожникам гол проигрывали, а он за четыре минуты до свистка трех человек в штрафной обвел, не считая вратаря, которого он ползать заставил… и вкатил мяч в ворота. Артист.

А потом появился Седой. Шикарно нарисовался. Пришел на стадион в остроносых корочках, брюки внизу на молниях, рубашка в пальмах и кок набриолиненный – стиляга первый сорт. Ребятишки на лужайке в очко играли. По копеечке. А он – сразу трешник на банк. И огреб, конечно. А потом весь выигрыш вывалил в чью-то тюбетейку и отправил в магазин за выпивкой. А сам двинул к теннисному столу, будто бы время скоротать. Покрутил в руках ракетку, пощелкал по ней ногтем, скривился, но играть не побрезговал. Когда гонец вернулся, Седой уже четвертую партию выигрывал. Выпил он полстакана, не больше, остальное толпе на растерзание оставил, и благодарная шпана в тот же вечер о его талантах на весь поселок раструбила: и про карты, и про теннис, и, самое главное, про футбол. Он ведь и на поле спектакль дал, да еще какой! Врезать пыром от ворот до ворот – дело нехитрое. Это мы уже видели. Седой пришел на поле не в бутсах, а в остроносых корочках – улавливаете разницу? В том-то и дело, настоящий мастер никогда не будет разгуливать по улицам в спецодежде. Вышел на поле и встал, руки в боки, а когда мячишко случайно выкатился к нему, подцепил его носком, пожонглировал с левой на правую, с колена на плечо, с головы на пятку, с пятки на носок, а потом – резаным по калитке, несильно, зато – чистенько в «девятку».

Поселок весь вечер гадал – кто такой, откуда взялся и к кому приехал?

К Парамоновым, к кому же еще?

Силантич, конечно, помог. Когда-то они вместе играли, вот и пригласил к теще на блины. А науськал – ясное дело – Парамон. У того интерес особый, успел привыкнуть к уважению, понравилось кататься бесплатно и в район, и в область, на все игры. Возили как запасного игрока с правами завхоза, но без обязанностей – почетно, выгодно, удобно. Только недолговечно. Начал Силантич на скамейке запасных засиживаться – и под Парамоном место заскрипело. Тут-то и понадобилась средняя сестра, точнее, жених для нее.

Поселок мечтает, как бы такого игрочка к рукам прибрать. Парамон вокруг конторы круги выписывает, прикидывает: с какой стороны к начальству подкатиться. Теряет время и не догадывается, что начальство уже готовенькое. Солдаткин сам заманил его в кабинет. И торговаться не пришлось: и зарплату, и квартиру – все устроили…

И голы в чужие ворота полетели один за другим. Седой забивал и пыром, и щечкой, и головой, и коленом, и в падении через себя – из любых положений и на любой вкус.

Одних – насухо, других – начисто, а пятых – в пух и прах. С тринадцатого места на третье перебрались. А там уже и до первой группы шаг да маленько.

Размечтались.

Разбазарились.

Раздухарились.

Разговоры пошли, что вход на стадион платным будет, как в настоящем городе. И даже радовались этому. Утки в дудки, тараканы в барабаны. О Седом легенды сочиняются одна другой цветистее, только вот запашок у некоторых цветов странноват. И все потому, что сомнение в народе большое. Непонятно людям, с какой стати классный игрок в нашем болоте завяз. Злые языки уверяли, что он проигрался в карты и прячется от расплаты. Добрые шептали, что испинал кого-то в ресторане и прячется от милиции. Парамон успокаивал – никакой уголовщины, просто Седой влюбился в его среднюю сестру. У них же футбольная династия: Силантич старшую взял, средняя за Седого пойдет, младшая Ваньке Слободчикову достанется, если он играть лучше всех будет, а уж собственную дочурку Парамон обязательно в высшую лигу выведет.

Парамон предполагал, а Седой клепал банки в каждой игре, пил каждый вечер, благо охотников посидеть с ним хватало, но жениться не торопился.

И не сразу обратили внимание, что младшая сестричка перестала кататься на раме чужого велосипеда. Хватились, когда она уже прогуливалась за стадионом с женихом средней сестры. Ему, козлу, под тридцать подкатывало, а девчонка в десятый класс перешла.

Парамон, что бы он потом ни говорил, знал обо всем, но помалкивал. Переполох подняли бабы. Выйдет команда в первую группу или нет – им чихать. Им честь поселка недорога. Им лишь бы мужики поменьше пили и на сторону бегали. И понеслось под лозунгом борьбы за справедливость. А бабы, как собаки, – грызутся между собой, злобствуют, но появись чужак, которого облаять хочется, – дружнее хора не подберешь. Тем более что правота на их стороне. Разнюхали – и вперед. Все объединились: и учителя, и Никодимова из поссовета, и Люська Позднякова, у которой полпоселка перебывало, не считая командировочных. Ладно бы Седого костерили, ему, в общем-то, поделом, так ведь самые жирные помои на девчонку лились. Короче, два пишем – семь в уме. И азартнее всех жена Силантича горланила. Парамон ей даже в глаз врезал на правах старшего брата. Силантич пробовал было наскакивать на него, за жену заступиться хотел. Да где ему с таким бугаем совладать. Парамон и Силантичу отвалил, чтобы в семейные дела не вмешивался. Раньше бы постеснялся футболиста тронуть, а списанного из команды – запросто, даже с удовольствием. И Силантич скушал и не возникал больше.

Кто кричит, кто плачет, а Седому хоть бы хны, пьет себе с мужиками и каждую игру по банке, а раздухарится – и по три заколачивает: и пырком, и щечкой, и головой – на любой вкус. На болоте война, а на Олимпе спокойствие.

И команда к первой группе шаг за шагом приближается.

Только Ваньку Слободчикова на игры не ставили. О нем как-то и вспоминать стеснялись. Случается с нами такая деликатность.

Все решилось во встрече с «Маяком». К Седому трех костоломов прикрепили. Ходили за ним, как привязанные, ни на шаг не отпускали, чуть что – по ногам, увернулся – за майку хватают. И сам он с глубочайшего похмела, лично видел, как его в сортире драло. Короче, не шла игра. Младшенькая Парамонова, сидя на лавочке, все губы искусала. Потом еще пеналь в наши ворота судья отсчитал, непонятно за что, но ясно для чего. Разбег, удар – и мы проигрываем. А для выхода в первую группу ничья нужна, хоть наизнанку вывернись. Парамон с милиционером дядей Васей Кирпичевым, как всегда, у чужих ворот стоят. Обычно они похохатывали, а тут притихли, не до смеха главным болельщикам. А кому до смеха?

Перед вторым таймом Седого немного подлечили. Вроде пошустрей забегал. Один раз оторвался от защитников, но в штангу попал, похмельный прицел подвел. Потом нервы подвели, когда один на один вышел. Потом судья гол не засчитал, а никакого положения вне игры не было. И судья подсуживает, и удача задницей повернулась, и мяч в лужу подал, и ноги кривые – а заруба не слабее уругвайской. Чирка подковали, на руках с поля унесли. На замену, кроме Ваньки Слободчикова, ставить некого. Дождался парень. Защитники на него поначалу и внимания не обратили – цыпленок, мол. А этот цыпленок возьми да и перехвати пас, потом прокинул мяч промеж двух бугаев – и вперед. Пока те соображали – он уже оторвался, один на один с вратарем. И до калитки метров пять, ну, может быть, семь. Дядя Вася Кирпичев возле штанги притих, рот раскрыл, а закрыть боится. Вратарь с тоски затанцевал, не решит – то ли в ноги бросаться, то ли в дальний угол прыгать. А Слобода подработал мяч под удар да как влепит…

Шляпа с Дяди Васи Кирпичева, словно голубь с памятника, фыр-р-р… и улетела, а сам дядя Вася, как оловянный солдатик, рухнул и не шевелится, только кровь из носу.

На стадионе тишина. Даже игра прекратилась. Вратарь как рухнул на колени, так и замер, от страха или от радости – непонятно. Фельдшер Филипп Григорьевич – трусцой через поле к пострадавшему на помощь. Но Слобода его опередил и, пока пульс искал, признался, что не в дядю Васю целился, а в Парамона. Обидный промах, но что поделаешь. Винтовка с оптическим прицелом – и та погрешность допускает.

Дядя Вася, конечно, очнулся. А в конце игры Слободу возле вратарской площадки снесли. Так двинули, что он за лицевую линию вылетел. И судье некуда было деваться, пришлось до одиннадцати считать. А Седой не промахнулся. И в итоге боевая ничья. Даже слишком боевая.

Вышли мы в первую группу. Только толку-то.

Как вышли, так и ушли.

Закончили следующий сезон с хорошим отрывом от предпоследнего места. Всем проиграли. А с кем было выигрывать? Ванька Слободчиков от несчастной любви бросил школу и в Питер подался, в ремеслуху, и там спился, говорят, такой парень пропал. Седой тоже по холодку намылился и адреса не оставил. Парамон грозился разыскать его и ноги выдернуть, да так и не собрался. А младшенькая Парамонова родила девчонку. Теперь уже выросла. Видел ее недавно. Вся в Седого, вылитая. Вот уж не повезло бедняжке, с такой фотографией только в футбол играть, а если в волейбол, то обязательно в первой сборной, иначе в девках зачахнешь. Извините, конечно, за глупую шутку, обидно за девчонку, вот и болтаю черт знает что. Хотя и мамочку ее понять можно. Видели бы вы, какие голы забивал Седой – и носком, и пяточкой, и в падении через себя – из любых положений и на любой вкус. А любовь зла, сами знаете.

Потомок

Потомственных дворян среди поселковых обитателей не замечалось. Поговаривали про Корнилова, будто бы что-то там такое, вроде как седьмая кость от колена того самого генерала. Но сначала появилась версия, что наш Корнилов во время оккупации Одессы полицаем у немцев служил. Стоило человеку уехать из поселка, сразу же заговорили, что там, на Черном море, его кто-то опознал и сообщил куда следует, а потом уже он стал потомком белого генерала. Легенду сочинили, скорее всего, наши, поселковые, чтобы объяснить некоторые белые пятна в его личности. Неспроста же он, работая обыкновенным фрезеровщиком, постоянно ходил в шляпе? Неспроста у него оказалась единственная в поселке личная «Победа», которую он будто бы заработал на Сахалине? И уж совсем неспроста отпустил он Тольку Капитонова, когда поймал у себя в квартире, с поличным взял и отпустил, но обыскал с ног до головы, даже носки заставил снять, видно, очень боялся, как бы Капитон не унес какую-нибудь улику, потому и простил, что не хотел привлекать к себе внимание милиции.

Короче, подозрительный тип. Только непонятно, какого рожна он в Одессу поперся? Если за кордон намылился, так можно было через Таллин или Ригу? Но дядя Вася Кирпичев сказал, что преступника всегда тянет на место преступления, – это им на милицейских курсах объяснили. И еще он сказал, что ему как участковому никаких запросов из Одессы о Корнилове не приходило, так что слухи запросто могли оказаться сплетнями.

Красиво обосновал, а Никодимовой не понравилось. Когда ей рассуждения эти передали, она вдруг разбушевалась – тоже, мол, Шерлок Холмс выискался, с паршивым Капитоновым справиться не может, а требует, чтобы перед ним отчитывались за государственного преступника. Чего взъелась – непонятно. Может, слухи про Корнилова сама и распускала, может, пятерку из кармана выронила, а грешила на Капитона? Кто ее поймет. Женщина при должности – это уравнение с шестью неизвестными. А Капитонова она всей своей массой ненавидела, ждала и деньки считала, когда он совершеннолетним станет, чтобы в колонию упечь.

Был ли Корнилов потомственным дворянином, с полной уверенностью сказать никто не мог, но весь поселок знал, что Капитонов – потомственный вор. Потому как сам рассказывал. И все верили – кто же на себя наговаривать будет? И отец, и мамаша его тянули «срока». Замели их где-то на Кавказе, а Капитона забрала к себе тетка, сестра матери, тоже профура порядочная, буфетчицей здесь работала, теперь на пенсии.

С новеньким познакомились на стадионе – самое подходящее место, мы как раз в расшибаловку играли, кстати, в Сибири это развлечение «чикой» называется. Подошел незнакомый парнишка, вытащил из кармана горсть мелочи, а нам что, нам не жалко, пусть проигрывает. И надо же так случиться, что именно в этот раз мы попали под облаву. Был у нас в школе завхоз, пройдоха – клейма негде ставить, руки с ящиком, тащил отовсюду, даже с пацанья навар имел. Выследит, где мы битку мечем или у стенки пяло тянем, подкрадется незаметно и конфискует все, что на кону. Ни в учительскую, ни к батьке жаловаться не побежишь – себе дороже получится.

Налетел, значит, завхоз, сгреб наши монетки, засыпал несеяный урожай в свои закрома и потопал, а мы стоим с кислыми рожами, смотрим вслед уплывающему богатству. Для нас такое не впервой, а Капитон вдруг занервничал, побледнел – и за ним. Вернулся минут через двадцать, протягивает четвертак и говорит: «Чешите в магазин, разменяете, а потом разделим».

У нас глаза на лоб – с каких пирогов такая щедрость? Но объяснения оказались очень даже убедительными. Парень испугался, что мы подумаем, будто завхоз нагрянул по его наводке. Новенький, не успел разобраться в ситуации, решил – бить будем, и, чтобы снять подозрения, теранулся возле завхозовского пиджака. А получилось нечто похожее на акт справедливости. Робин Гуд. Медяки наши, конечно, больше чем на трешку не тянули, но если учесть предыдущие поборы, то дебит с кредитом приблизительно сводились. Для приличия мы поотнекивались, пожеманились немного, но, чтобы не показаться трусами, распушили конфискованный четвертачок на конфеты и сдачи не оставили. Гульнули, в общем.

Капитон стал лучшим другом. Разоткровенничался, опьянев от конфет, про Кавказ начал рассказывать. Рубаху на пузе задрал и шрамом похвастался – чеченцы, дескать, из-за шмары пырнули. Пятнадцатилетний шкетенок, а туда же, в бабники. Лапшу на уши вешает, а мы глаза таращим, восторгаемся, и невдомек дурачкам, что ножевая рана слишком похожа на аппендицитный шов. Но, обратите внимание, осложнения с чеченцами предсказал еще тогда. Пророк. Сквозь десятки лет углядел… А под ноги посмотреть забывал. То на грабли наступит, то в дерьмо вляпается.

Один раз вляпался в конфеты. В школе был вечер с конкурсом по домоводству, девчонки пекли торты и прочие ватрушки, а потом, после совместного чаепития, должны были выбирать чемпионку. Капитон заявился как раз перед дегустацией, поддатый и с полными карманами конфет. Сначала всех принцесс угостил, потом – золушек. Пацанам тоже кое-что перепало. Самодельные сладости хороши, а магазинные – лучше, потому как нечасто нас баловали ими. Аппетит перебил, вкус испортил. Училка по домоводству обидчивая тетенька была, буром на него, что, мол, за безобразие, по какому праву мероприятие срываешь. Капитон такой благодарности не ожидал, растерялся, пятится от нее, чтобы в толпе затеряться, а ботинки к полу прилипли, и следы за ним почему-то с желто-розовыми проблесками. На шум, как обычно, физрук прибежал. Увидел следы, пальцем потрогал и – в погоню за Капитоном. А убежать от него непросто. Поймал бедолагу, руку за спину завернул и в радиоузел, туда, где ни одного окна, а на двери два замка. Учителя пошли совещаться, а мы в коридоре скандируем: «Свободу Патрису Лумумбе!»

Не знаете, кто такой Патрис Лумумба?

Отсталые люди. Было время, когда о нем весь советский народ говорил, жалел пуще родного брата и возмущался несправедливостью. Все почему-то боялись, что его после ареста растворят в «царской водке». «Убили, гады, нашего Лумумбу» пели чаще, чем «Подмосковные вечера», не по радио, разумеется, пели.

Учителя, значит, заседают, обсуждают меру наказания, а мы митингуем. Свободу Патрису Лумумбе. И попробуй не согласись.

На переговоры с нами вышел директор и объявил, что Капитанов совершил хищение конфет из школьного буфета. А я возьми да и спроси, с какой стати в таком случае от Капитонова водкой пахло. Директор вроде как не расслышал или не понял, о чем я спрашиваю. Сделал вид, конечно. Не объяснять же несознательным троечникам, для чего и откуда выпивка в школьном буфете. Но, может, именно это и повлияло на приговор. Чтобы не выносить сор из избы, в милицию решили не заявлять. Но с нас взяли обещание следить за ним и воспитывать, чтобы подобные проступки больше не повторились. Ну мы, разумеется, пообещали.

Учителя снова заперлись, теперь уже нашу торжественную клятву обсуждать. Узник продолжает томиться в темнице. А мы упорно ждем и от тоски гадаем – зачем он вымазал конфетами свои ботинки.

Все объяснилось до неприличного просто. Когда его все-таки освободили, он рассказал, как лез в окно и вляпался обеими ногами в ящик с карамелью. Если бы не этот дурацкий ящик, все было бы шито-крыто. Досадная случайность, но Капитонов не унывал. Мы, конечно, доложили, что поручились за него, и наш Робин Гуд под салютом всех вождей пообещал не подводить товарищей.

Сказано – сделано. Школьный буфет он больше не беспокоил. Однако перестать лазить по карманам он никому не обещал. Как же человек может отказаться от того, в чем он равных не знает? Он даже на спор демонстрировал нам свое искусство. У меня рублевку вытащил, я и моргнуть не успел, хотя и ожидал, а что говорить о тех, кто прогуливался или спешил куда-то с деньгами в кармане. Не всем такая беспечность безнаказанно проходила.

Талантливый карманник, без дураков, но по молодости лет и отсутствию опытного наставника совался в неосвоенные профессии. На этом и горел. Последняя поселковая кража для Капитона была в хлебном магазине. Перед обедом спрятался в закутке за печкой, хотел забрать выручку и улизнуть, когда отопрут входную дверь. Все вроде продумал, но нелегкая привела к магазину бабушку Митрохову, и та, по привычке совать нос куда не просят, заглянула в окно. Старуха военная, паниковать не стала, спокойненько дождалась продавщицу и велела перед тем, как открыть дверь, сбегать за дядей Васей Кирпичевым.

Арестованного заперли в пожарке, имелась там каморка, заменяющая КПЗ, темнушкой народ называл, но темнушкой она не являлась, под самым потолком было маленькое окошечко. Взрослый мужик в него не пролезет, а Капитон поставил топчан на попа, забрался по нему и ужом – на свободу.

В поселке спрятаться можно, только долго в подполье не просидишь. Надо было менять «прописку», и желательно в ту же ночь, пока не хватились и не перекрыли вокзал. Московский поезд уходил в половине пятого. Капитон знал, что у Ваньки Слободчикова родители уехали в город на свадьбу старшей сестры, туда и отправился. Ванька, разумеется, догадался, что Капитон в бегах, но не закладывать же. А тот всего и попросил-то поесть да пересидеть до утра, чтобы на вокзале не светиться. Тут и последний трус не отказал бы – риска-то никакого, а Ванька парень надежный – и покормил, и будильник поставил, чтобы не проспать. Но Капитон прилег только для отвода глаз. Может, и прикемарил чуток, но поднялся, когда хозяин еще спал мертвецким сном футболиста. Оделся осторожненько, забрал из комода облигации и будильник прихватил, наверно, чтобы Ваньку к поезду не разбудил. Но самую страшную обиду нанес бутсами. Упер, стервец. А пацан ими так гордился. После каждой игры надраивал, ярче лакированных сверкали, на танцы можно было надевать. А этот упер. Зачем? Толкнул на городском вокзале? Ну сколько за них получил? С его карманным талантом в десять раз больше добыть можно. Нет, надо было напакостить…

Ходил по поселку пацан, героем, можно сказать, ходил, а уйти как подобает герою не смог. Неужели и правда от породы никуда не денешься?