Текст книги "Реквием для Праматери"

«А, это… – равнодушно бросила она. – Это «Реквием» Моцарта. Никогда не любила эту вещь, уныла до ужаса. Так ты сказала, обед на столе? Ладно, сейчас оденусь и приду».

Похоже, она уже отошла от странной вспышки, вызванной вдыханием порошка. Но я от странного чувства «дежавю» (я специально нашла это определение в справочнике) никак не могу избавиться. Неужели я и правда когда-то жила совсем другую жизнь?

Только что произошло нечто совсем странное. Я уже надеялась закрыть страничку на сегодня, но теперь пишу снова, пока ощущения еще свежи. Был уже поздний вечер, я сидела на подоконнике у раскрытого окна и с высоты сорок восьмого этажа любовалась прекрасным городским пейзажем, где в темноте вспыхивали и гасли прямоугольники окон на темных бетонных громадах, а в вышине блестели на черном полотне звезды, которые, хоть и не радовали глаз, но были всяко лучше дневного неба. Ночной ветерок приятно овевал мое разгоряченное дневной суматохой тело, и я, нагнувшись вперед, пыталась разглядеть снующие далеко внизу фигурки поздних прохожих и выглядящих игрушечными машин. Как вдруг, не рассчитав центр тяжести, я наклонилась слишком сильно и в следующую секунду, сорвавшись с подоконника, полетела вниз. Я еще даже не успела испугаться и вскрикнуть, как рука моя нащупала что-то твердое, а в следующий миг я повисла в воздухе. Нет, вру, не в воздухе – мои пальцы уцепились за крохотную трещину в стене, и я теперь висела, держась только за нее. Как это произошло, я и сама понять не могла. Внезапно увидев, что я вишу прямо напротив чужого окна, откуда на меня с изумлением смотрит какая-то голая парочка, я смущенно улыбнулась и попробовала подтянуться вверх. К своему удивлению, у меня это получилось, и я, цепляясь ногтями за малейшие выступы и выбоины, быстро поднялась наверх и вновь очутилась на своем подоконнике. Все было то же самое – тихий приятный вечер, мигающие огни и звезды, ветерок, разве что дух у меня теперь так и захватывало от «адреналина» (вот, вспомнила это слово). Неужели Центр наделил меня еще одной сверхспособностью? И последняя ли она в списке других? Как бы то ни было, теперь я понимаю, что чудом осталась жива и что, возможно, мне еще не раз предстоит открыть в себе новые грани. Хорошо это или нет – пока еще не знаю.

4. День Победы

Электротакси останавливается посреди дороги, замерев в нескончаемом потоке всевозможных мобилей, словно рыба, вмерзшая в лед реки. Все эти люди сегодня направляются на главную площадь Гауптштадта, где пройдет празднование Дня Победы, свершившегося ровно сто лет и по удивительной случайности совпавшего с днем рождения великого Адольфа Гитлера (не нынешнего, а самого первого, его прадеда). Как говорили многие, эта победа стала своеобразным подарком ему.

– Ну что еще такое? – Вилли злобно стучит кулаком в водительское стекло, стараясь перекричать раздающиеся со всех сторон гудки мобилей. – Когда мы уже тронемся?

Таксист – пожилой мужчина, ради праздника наряженный в форму с золотыми галунами и белоснежные перчатки, смущенно разводит руками, прикладывает два пальца к козырьку фуражки.

– Ничего не могу поделать, сэр. Сегодня такой день, что на всех дорогах пробки. Может быть…

– Что еще?

– Может, вам будет быстрее… дойти пешком?.. – с трудом заканчивает таксист. – Тем более тут недалеко, всего-то метров триста…

– Что-о?! – вскипает Вилли, приближая к стеклу свое побагровевшее лицо. – Да как ты смеешь?..

– Спокойно, дорогой. – Хильда гладит мужа по плечу рукой, унизанной дорогими перстнями. – Если надо, можем пойти и пешком. Ты как, Алиса?

Я лишь пожимаю плечами. Какая, в общем-то, разница? Пешком так пешком. «Отец» волей-неволей успокаивается, и мы, покинув такси, пробираемся меж других мобилей к тротуару, по которому нескончаемым потоком уже текут к Площади Победы люди. Едва ли в этом море мы будем двигаться быстрее, но кто я такая, чтобы высказать это вслух?

В толпе меня тут же стискивают со всех сторон. Рядом вертятся разные сектанты, – кто из леворадикалов, кто из Церкви Обновленцев, кто из Общины Правой Длани Христа, – и все наперебой предлагают мне свои брошюры и листовки. Я из вежливости беру, чтобы почитать на досуге. Толпа же, словно живая змея, колышется, выгибается дугой и постепенно вливается на площадь, где из динамиков на полную громкость раздаются звуки военных маршей. Моих «родителей» я быстро теряю в этом потоке, но это особо меня и не волнует. Я лишь поднимаю лицо к небу и, глубоко вдыхая, расслабляюсь. Все-таки вид ночного, не голубого неба меня успокаивает, я представляю себя на вершине «родного» дома, сидящей на подоконнике и любующейся прекрасной панорамой города. Высота – моя стихия, а до этой приземленной толпы мне не должно быть никакого дела.

Но вот все вокруг меня поразительным образом затихают, и на огромных экранах, развешанных на столбах по краям площади, появляется лицо великого фюрера Адольфа Гитлера I, основателя Рейха и Отца нации. Это старая черно-белая пленка, и на ней он вещает что-то о величии Германии, ее народа и чистоте арийской крови… словом, все то, что я слышала уже много раз и в различных вариациях. Но народ вокруг меня воет в исступлении, вторит каждому его слову, а в конце речи вслед за своим древним вождем трижды вскидывает руки в привычном жесте. Чтобы не выделяться, я повторяю за ними, хотя мне это уже и начинает наскучивать.

Затем кадры на экранах меняются, теперь все видят моменты Великой Победы ровно сто лет назад. Голос за кадром бегло рассказывает хронику событий. Высадка в Атлантике, победа над снежной Россией, окончательное истребление врагов Рейха и начало новой, истинно Светлой эры… Все это мне также доводилось слышать уже не раз. И опять толпа неистовствует, а я в который раз жалею, что не прикинулась больной и не осталась дома.

Наконец экраны гаснут и все прожекторы на площади упираются лучами в балкон одного из домов, находящийся прямо под главным экраном. Там появляется мужчина в белом, расшитом золотыми нитями кителе. Толпа приветствует его дружными аплодисментами. «Бургомистр… фон Класберг…» – доносится отовсюду. Мне и раньше доводилось слышать об этом господине, но я еще ни разу его не видела, поэтому теперь всматриваюсь в бургомистра, которого показывают на экране крупным планом, с интересом. Ему на вид лет сорок, лицо выглядит веселым и немного уставшим. Темные волнистые волосы с проседью красиво уложены идеальным пробором. Он произносит небольшую поздравительную речь и в конце объявляет, что сам фюрер по состоянию здоровья не может лично присутствовать на торжестве (недовольный стон прокатывается среди людей), но обязательно появится на экранах с поздравлением. И верно, вскоре белобрысый задохлик под радостный визг толпы машет с экранов и срывающимся голосом вещает что-то о «будущем нации» и «великой памяти предков». И вновь троекратное «Зиг хайль», вновь восторженный ор кругом… Мне это уже серьезно начинает надоедать, и я продираюсь сквозь толпу к краю площади, чтобы поскорее выбраться отсюда. Но не тут-то было! Народ вокруг меня сжимает плотное кольцо, также двигаясь к выходу с площади. Там расчищена широкая полоса, которую оцепляет конвой сил внутренней охраны ИСБ, и по ней сплошным строем под грохот маршей движутся колонны солдат и боевой техники. На экранах тем временем появляется какой-то дряхлый старик с пустыми белками глаз и голым, всего с несколькими волосинками черепом.

– Я помню тот день сто лет назад, как будто это было только вчера… – едва слышно сипит он, но динамики разносят этот сип по всей площади. – Я был совсем еще мальчишкой, мне было семь лет… или шесть, уже не помню. Однажды я встретил на главной площади Берлина самого Великого Фюрера…

Но никто его уже не слушает, все любуются парадом войск и техники. И правда, тут есть на что посмотреть. Солдаты, одетые в униформу того времени, празднично раскрашенную и со сверкающими в свете прожекторов медалями. Над ними гордо реют знамена Рейха, а позади, перекрывая весь остальной шум на площади, с ревом двигаются машины. Некоторые из них я видела на картинках в книгах, другие выглядят настолько причудливо, что я и представить их себе не могла. Вдруг под восторженные крики толпы на площадь въезжает стальная махина-монстр высотой с двухэтажный дом. Это, как я понимаю из шепота вокруг, боевой разрушитель «Мамонт», сыгравший ключевую роль в событиях столетней давности. Метровая броня, тяжелые орудия в передней части и по бокам, крупнокалиберные пулеметы на верхней площадке – да уж, зрелище впечатляющее. Когда машина оказывается рядом со мной, я подаюсь вперед, чтобы получше ее разглядеть, как вдруг, – сама даже не понимаю, как это происходит, – оказываюсь прямо на ее верхней площадке. Только что стояла посреди восторженной толпы и тут – раз! – оказываюсь над ней и вижу людей внизу, словно бушующее море. Хотя это совсем не то прекрасно-лазурное море, какое описывают в книгах. Я бы скорее сказала, что это море грязное, заваленное различным мусором, так что настоящей воды и не видно. По крайней мере, именно так все это выглядит отсюда.

– Ты как тут оказалась? – изумленно вскидывает брови солдат, стоящий на площадке рядом с пулеметом.

Я лишь пожимаю плечами (и правда, как?) и перевожу взгляд с приземленной толпы на более высокое и красивое. Дома, мерцающие в темноте огнями. Яркие лучи прожекторов, падающие на высящуюся над городом статую Великого Фюрера с гордо вскинутой рукой. И, наконец, ночное небо, на котором только сейчас начали высыпать далекие, но вместе с тем неумолимо манящие к себе звезды.

Внезапно колонна словно по мановению чьей-то руки резко останавливается. Тормозит и «Мамонт», так что я едва не слетаю с площадки. Замечая суматоху вокруг махины, я понимаю, что привлекла к себе ненужное внимание. Теперь лучи прожекторов, как и взгляды всей огромной толпы, направлены только на меня, лицо мое даже появляется на гигантском экране. Слыша изумленные возгласы снизу, я смущенно спускаюсь по гладко отполированному борту «Мамонта» на землю – моя способность тут оказалась кстати, хотя досадно, что пришлось демонстрировать ее перед всеми. Пытаюсь поскорее затеряться в толпе, но тут ко мне бросаются Вилли и Хильда. Последняя тут же вцепляется коршуньей хваткой мне в руку и тащит за собой к выходу с площади. Я не сопротивляюсь – что ж, пожалуй, так будет даже лучше. Внезапно путь нам преграждают люди в форме ИСБ.

– Прошу следовать за нами. Господин бургомистр желает поговорить с медхен.

– Ради бога, простите негодницу! – взмаливается Хильда. – Я ее мать и, должна сказать, она вела себя совершенно неподобающе! Но мы обязательно накажем ее, клянусь вам!

– А, так вы ее родители? – замечая грузно топающего позади Вилли, говорит командир патруля. – Тем лучше. Прошу вас всех следовать за нами.

Нас берут в кольцо и, несмотря на причитания Хильды, ведут куда-то наверх. Праздник на площади меж тем продолжается, люди быстро забывают об инциденте и вновь веселятся, слушая музыку из динамиков. Я подумываю о том, чтобы сбежать с помощью моих способностей, но затем отказываюсь от этой мысли. Еще неизвестно, зачем конкретно нас туда ведут, а своим побегом я могу подставить «родителей», чего бы мне не хотелось – как ни крути, а они все-таки моя семья.

На лифте мы поднимаемся на тридцатый этаж, нас ведут по коридору с множеством дверей по бокам. Бросая взгляд в приоткрытые двери, я вижу суетящихся барышень в блузках, небольшие экраны, к которым прильнули люди. Под экранами куча непонятных кнопок, сами они показывают звездное небо. Наконец нас вводят в небольшое помещение с окном во всю стену, из которого открывается красивый вид на площадь. Именно здесь находится выход на балкон, с которого вещал бургомистр. Сам он в сопровождении охраны и пары людей в штатском выходит нам навстречу, приветствует вскидыванием руки. Мне приходится ответить тем же.

– Рад вас видеть, – произносит он. – Отто фон Класберг, бургомистр Гауптштадта.

– Алиса, – сделав неловкий книксен, представляюсь я и замолкаю. Что говорить дальше, я не знаю.

– Вы уж простите нашу оплошность, герр бургомистр, – выскакивая вперед, кудахчет Хильда, – но девчонка совершенно неуправляема. Мы потеряли ее в толпе, как только пришли на площадь, потом смотрим – а она уже там, наверху. Вилли, да скажи ты!..

Бургомистр останавливает ее движением ладони, так как в этот момент к нему приближается человек в штатском, что-то шепчет на ухо. Он в ответ кивает и снова поворачивается ко мне.

– Алиса, значит? – произносит он с лицемерно-доброй улыбкой на губах. – Как же, слышал. Ты из Центра, верно?

Я неуверенно киваю. Фон Класберг машет кому-то рукой, и в комнату через внезапно открывшуюся в стене дверь входит мальчик примерно моих лет, с бледным угрюмым лицом и такой же прической, как и у самого бургомистра.

– Мой племянник Макс, – представляет последний мальчика, подводя его ближе и кладя руку на плечо. – Макс, познакомься с Алисой. – Макс смотрит на меня все так же угрюмо, неуверенно вскидывает дрожащую руку, я из вежливости отвечаю тем же. – Я уверен, вы еще найдете общий язык и сможете подружиться. Ну все, беги. – Мальчик почти радостно убегает из комнаты, я про себя облегченно вздыхаю. Бургомистр же продолжает смотреть на меня с улыбкой.

– Что ж, Алиса, я очень надеюсь, что ты достойно сможешь исполнить свое предназначение и принести спасение нашей великой нации, – говорит наконец он.

– Простите, герр бургомистр, – не выдерживаю я, – а в чем заключается это мое предназначение? Хоть вы можете мне это объяснить?

Улыбка медленно сползает с лица фон Класберга.

– Как, – поворачивается он к «родителям», – разве вы ей до сих пор не сообщили?

На Вилли с Хильдой смотреть смешно: оба съеживаются в комок, Хильда так вообще дрожит как осиновый лист, кутаясь в горностаевое манто.

– Поверьте, мы собирались, но… – лепечет она.

– Ну хорошо. – Бургомистр вновь смотрит на меня, теперь его лицо выглядит каким-то смущенным. – Понимаешь, Алиса, в нашем обществе у каждого имеется свое предназначение. Как бы тебе это объяснить?.. Словом, каждому ребенку, что рождается, уже определена дальнейшая судьба. Вот и тебе она уже назначена.

– Так в чем она заключается? – повторяю я.

– В том, чтобы создать крепкую и дружную семью, – словно бы нехотя выдавливает он из себя. – Собственно, в этом предназначение большинства женщин Великого Рейха, но ты особенная. Недаром тебя вырастили в Центре…

– Мы все ей объясним сами, герр бургомистр, – выходя вперед, заискивающе кланяется Вилли. – Уверяю вас, мы просто не успели…

– Хорошо-хорошо, я вам верю, – кивает бургомистр. – Ну тогда не смею вас здесь больше задерживать. Алиса, я надеюсь, мы с тобой еще увидимся. А теперь иди. Тебе, думаю, будет интересно посмотреть на праздничный фейерверк. – Он выдавливает из себя улыбку и поворачивается к своим людям, что-то говоря им. «Родители», не переставая лебезить перед ним, уводят меня прочь. По пути Вилли сердито отчитывает меня за то, что я своим вопросом о предназначении поставила их в неловкое положение перед таким человеком, Хильда сдавленно рыдает, я же просто молчу, не обращая на них никакого внимания.

Оказавшись внизу, я вижу то, что бургомистр назвал «праздничным фейерверком». Разноцветные всполохи с грохотом сверкают в черном небе, затмевая своим сиянием звезды, что особенно не нравится мне. Когда мы уже покидаем площадь, фейерверк заканчивается и всполохи гаснут, но некоторые из них почему-то остаются висеть в небе, словно бы приклеившись к нему. Я пытаюсь представить себе, как такое вообще возможно, как вдруг меня осеняет…

***

Спустя час я сижу на подоконнике в своей комнате, смотрю на город, который теперь выглядит мрачно и враждебно, на небо, которое предало меня окончательно. Хватит прозябать в неизведанности, пора выяснить все как есть. «Родители» обещали мне раскрыть правду утром, но так долго я ждать не могу. Тем более они вряд ли знают то, что знает бургомистр. Решено, Ева-Алиса. Сегодня ты узнаешь всю правду… либо же погибнешь.

В последний раз оглядев комнату, я спрыгиваю с подоконника и камнем лечу вниз. У самой земли замедляюсь, тормозя о стену, и плавно опускаюсь на тротуар. Остановить такси я не решаюсь, чтобы не привлекать лишнего внимания, а потому просто бегу по темным и пустым улицам города, направляясь к его центру. Случайно выглянувшие в окно люди увидят лишь неясную тень, ныряющую в переулки и тихо выскальзывающую обратно.

5. На грани

На главной площади города, где еще пару часов тому назад гремела военная техника и маршировали колонны солдат, теперь пусто и тихо. Комендантский час обязателен для всех.

Пройдя по еще теплому от множества людских ног, колес и гусениц асфальту, я останавливаюсь посередине площади. Высоко надо мной, на балконе, где выступал бургомистр, виден мягкий и уютный свет, льющийся изнутри. Именно там и кроются ответы если не на все, то на многие вопросы, которые не давали мне покоя за все время жизни здесь.

Вход в здание охраняется парой солдат с гаусс-винтовками (как я совсем недавно узнала, это оружие армии Рейха довольно-таки мощное), поэтому туда лучше не соваться. Осторожно и бесшумно, стараясь ничем не выдать себя перед зорким зрением и острым слухом охранников, я перебегаю к самому краю площади и, прицепившись к стене «небоскреба», быстро взлетаю по ней вверх. Несколько ярких прожекторов шарят своими наглыми лучами по стенам, и я стараюсь не попасть в эти светлые пятна. Мне приходится перескакивать с этажа на этаж, двигаться то вправо, то влево, чтобы не быть замеченной. Наконец взбираюсь на балкон и с его высоты озираю площадь и близлежащие дома, которые теперь, правда, выглядят не так впечатляюще, как во время парада. Кинув последний взгляд на странное небо, решительно шагаю с балкона внутрь здания, в комнату, где меня встретил бургомистр. Осторожно озираясь, крадусь вперед по коридору, из которого я совсем недавно видела странные экраны с кнопками.

Из-за двери в конце коридора доносится шум. Я затаиваюсь, вжимаясь в стену, и тут же из двери показывается девушка в белой блузке и юбке до колен. Стуча каблучками, она пересекает коридор и скрывается за другой дверью, а спустя несколько минут выходит оттуда уже одетая в простое коричневое платье и, помахивая сумочкой, идет к выходу. Любопытство во мне пересиливает осторожность и, оглядевшись напоследок, я ныряю в ту самую дверь, за которой переодевалась девушка. Там находится помещение с рядами шкафчиков, на каждом из которых написана фамилия. Проверяя шкафчики, я с удивлением осознаю, что они не заперты – должно быть, для здешнего персонала просто немыслимо, что кто-то посторонний может сюда проникнуть. Дерзкая мысль приходит мне в голову и, открыв один из шкафчиков, я переодеваюсь в форменные юбку и блузку, что висят там. Мне они, к счастью, оказываются довольно впору. Пригладив волосы, растрепавшиеся при лазании по стенам, я с содроганием вхожу в комнату с экранами. Пара человек оборачивается ко мне, но без особого интереса, из чего я делаю вывод, что в лицо меня при показе крупным планом на параде никто не запомнил. Выгляжу я довольно взросло, лет на восемнадцать, потому ни у кого подозрения не вызываю.

– Ты новенькая? – кидается ко мне тщедушный юноша с усиками и в мятой рубашке. Я киваю. – Отлично. Пойдем со мной.

Он подводит меня к одному из столов с экранами в углу комнаты, сажает за него.

– Будешь контролировать яркость Сириуса, – говорит усатый, указывая на экран, на котором виднеется плоская картинка звездного неба с особенно ярко горящей посреди него точкой. – Задача довольно простая: нужно следить за тем, чтобы коэффициент яркости был в пределах этой шкалы. – Он указывает на разноцветную линию с делениями в углу экрана, по которой бегает тонкая черточка. – Как только он окажется вне ее, яркость будет либо больше, либо меньше – в зависимости от того, с какой стороны будет указатель. Тогда тебе нужно будет либо повысить, либо понизить ее вот эти кнопками. – Слегка пощелкивает двумя большими кнопками под экраном. – В общем, задача довольно простая. Все поняла? – Я снова киваю. – А ты случаем не немая? Как тебя вообще зовут?

– Ев… Алиса, – робко говорю я (все внутри у меня так и трепещет от осознания правды) и уже уверенней продолжаю: – Ева-Алиса. У меня двойное имя.

– Ну вот и отлично, Ева-Алиса. Я, кстати, Клаус. Ну, надеюсь, справишься. – И он отходит в центр комнаты, попутно раздавая указания другим сотрудникам. Я оглядываюсь: не смотрит ли на меня кто? Но нет, все заняты лишь своими экранами со звездами разной величины и яркости. Тогда я обращаюсь к машине, что управляет моим экраном и, нажимая клавиши, вхожу в контакт с системой поиска данных. Как мне это удается, я и сама не понимаю, видимо, способность к быстрому обучению была в меня также заложена в Центре.

Через пять минут, выяснив все, что нужно, я встаю и направляюсь к выходу. Удивленно смотрящему на меня Клаусу я робко поясняю, играя роль серой мышки: «Мне нужно в туалет».

– По коридору и налево, – указывает он, и я, кивая, оказываюсь в коридоре. Осмотревшись, забираю из раздевалки одежду и ухожу на этот раз уже обычным путем, через главный вход, дабы не привлекать лишнего внимания и не бегать от прожекторов.

– Всего доброго, фройляйн, – слышу я в спину голос старушки-вахтерши. Улыбнувшись ей в ответ, прохожу мимо охраны, направляясь прочь с площади…

***

Дом бургомистра находится на Геллертштрассе, 40, на самой окраине города, за которой уходит вдаль и теряется где-то в сумраке кольцевая электрострада. Очевидно, фон Класберг специально выбрал этот неприметный сорокаэтажный особняк местом своего обитания: здесь враги и не подумают его искать.

Я взлетаю по стене на самый верх, осторожно крадусь вдоль окон. Ага, вот и нужное мне. За ним просторная круглая комната с декоративным камином и портретами всех фюреров на стене. Сам бургомистр, сидя в глубоком кожаном кресле, разговаривает по телефону. Толстое стекло не позволяет мне расслышать слова. Затаившись, я жду, пока, наконец, глава города не встает, гасит свет и переходит в соседнюю комнату. Я осторожно перебираюсь к окну в ней и вижу довольно уютную спальню с семейными фотографиями по стенам. Бургомистр переодевается в пижаму и, присев на корточки возле небольшого стального ящичка, начинает тыкать кнопки с цифрами на нем. Какое-то шестое чувство подсказывает мне запомнить последовательность нажатия этих кнопок. 2, 0, 3, 0… интересно… После этого дверца ящичка открывается и бургомистр извлекает оттуда небольшой и красивый гаусс-пистолет. Проверяет обойму, затем кладет оружие на место и запирает ящик. Подходит к окну (я при этом с замершим от испуга сердцем вжимаюсь в стену), приоткрывает его и идет к кровати. Спустя пару минут оттуда доносится тихий храп.

Я бесшумно пробираюсь в спальню, крадусь к стальному ящику. Нагнувшись над ним, набираю нужную комбинацию. Кнопки издают противный писк, и бургомистр резко просыпается. Вскакивает с кровати, но уже поздно. Я навожу на него удобно легший в ладонь пистолет.

– Не дергайтесь, герр фон Класберг. – Голос мой удивительно спокоен. – Я ни разу в жизни не стреляла, поэтому могу ненароком вас убить.

Угроза действует и бургомистр садится на кровать, внешне стараясь сохранить спокойствие.

– Ты все равно не выстрелишь, – произносит он. – Охрана это услышит, сбежится, и тебе конец.

– Может, и сбежится, – пожимаю я плечами, – да только я успею сбежать раньше. Как, думаете, я сюда попала? – Он с испугом косится на окно. – Вот, то-то и оно. Для меня никакого труда не составит выпрыгнуть из окна и остаться в живых.

Вот теперь он напуган уже по-настоящему, дрожит всем телом и, кажется, готов вот-вот кинуться мне в ноги.

– Кто ты такая? – клацая зубами от страха, выговаривает фон Класберг. – И что тебе от меня нужно?

– Первый вопрос я хотела сама вам задать. – Я выпрямляюсь, подхожу ближе, по-прежнему держа его на прицеле. – Это вы и ваш Центр создали меня такой неизвестно для каких целей. Кстати, это и будет ответ на второй вопрос. Для чего вы меня создали?

– Если я отвечу, обещаешь не убивать? – Взгляд бургомистра становится заискивающим, кажется, он готов уже выторговать себе жизнь любым способом.

– Хорошо, – киваю я. – Но я хотела бы знать всю правду с самого начала. Я была в вашем техническом отделе и видела, как вы с помощью машин искусственно меняете вид неба над головой. А еще я заметила, что в вашем Рейхе почему-то нет ни одного летательного аппарата – ни дирижаблей, ни самолетов, о которых я читала в книгах. Иначе говоря, вы живете под каким-то огромным куполом, который выдаете за настоящее небо. Вот я и хочу знать: зачем вы это делаете?

Фон Класберг нервно сглатывает, понимая, должно быть, что теперь ему уже не отвертеться.

– Да, ты права, – говорит он. – Мы уже много лет живем под огромным куполом из стекла и стали. Просто понимаешь… того мира, о котором мы знаем из книг, давно уже нет… Он погиб сотню лет назад в атомной войне…

– Атомная война? Это еще что такое?

– О, это страшная вещь… Тебе лучше и не знать. И когда все закончилось, Великий Рейх, точнее, его жалкие остатки укрылись здесь, под землей. Наш родной мир остался там, в нескольких километрах над нами. – Он указывает вверх большим пальцем. – И поверь, страшнее места мне еще не доводилось видеть.

– Вы были там? – изумленно спрашиваю я.

– Да, я часто поднимаюсь туда на специальном лифте. Встречаюсь с тамошними властями, покупаю у них продукты, без которых мы не смогли бы здесь выжить. Иногда люди даже отдают мне своих детей, если хотят, чтобы те выросли в уюте и тепле. Конечно, им приходится в обмен на это все время лгать и слушать ложь, но разве это не пустяки по сравнению с подаренной жизнью?

– Хорошо, допустим, я вам поверила, – киваю я. – Но зачем вообще лгать людям? Почему нельзя было сказать им все как есть?

– Это сложно объяснить. – Бургомистр уже не дрожит, он целиком увлечен рассказом и даже, по-видимому, забывает об оружии в моей руке. – Понимаешь, если люди будут думать, что живут под мирным небом, в счастье и довольствии, и что им ничего не грозит, то это сплотит их, позволит выжить и построить свой идеальный мир. Если же все будут знать об опасности, то такого мира не получится, каждый будет биться за свое место под солнцем, и мы быстро скатимся к первобытной резне. Ты только взгляни на это! – Он подходит к окну, за которым в медленно рассеивающемся сумраке красиво загораются и гаснут огни «небоскребов». – Какой прекрасный город мы воздвигли! Нашим предкам такое даже не снилось!

– Забавно, – усмехаюсь я. – И чья же это была идея? Вашего фюрера, не знаю которого из четырех? Или кого-то еще?

Лицо фон Класберга резко суровеет, и он отворачивается от окна.

– Нет никаких других фюреров, – угрюмо произносит он. – Ни Второго, ни Третьего, ни тем более Четвертого. И никогда не существовало. Настоящий Адольф Гитлер погиб со всей семьей и высшими лицами Рейха сто лет назад, когда американцы сбросили атомную бомбу на Берлин. Просто нужно было дать народу какой-то символ надежды. Второго и Третьего фюрера играли перед толпой загримированные актеры, Четвертого же мы просто создали искусственно, с помощью экранной графики. Потому-то он никогда не показывается людям. Истинная власть всегда принадлежала нам, бургомистрам, а точнее, ордену… – Он вдруг замолкает и отводит взгляд, и я понимаю, что бургомистр просто не может выдать тех, кто стоит за ним, иначе ему грозит смерть.

– Ну хорошо, – смягчаюсь я. – А что насчет меня? Я-то для чего вам понадобилась? Что это за предназначение, о котором все вокруг твердят?

– Твои приемные родители тебе так и не сказали? – Но, поймав мой нетерпеливый взгляд, он тут же сдается: – Хорошо-хорошо. Ты, как праматерь Ева, должна была родить целое новое поколение Рейха.

– Что? Но каким образом? – От изумления я даже сажусь на край кровати.

– Точно не знаю, но, похоже, тебя создали так, чтобы твоя матка могла выносить неограниченное число зародышей, а влагалище – без проблем их всех родить. – Говоря о таких вещах, он заметно смущается и даже краснеет. – Но я понятия не имею, что такого «Аненербе» добавили в твои гены, что ты получилась… такой. Боюсь, они и сами не до конца в этом уверены.

– Так вот, значит, зачем меня все время пытались свести с разными парнями, – констатирую я факт. – Неужели вашему Рейху грозит вымирание?

– Увы, это так, – сокрушенно вздыхает бургомистр. – Приток свежих людей сверху заметно сокращается. Не все, видите ли, хотят, чтобы их дети росли среди нацистов. А некоторых мы и сами отвергаем: уровень их генетической мутации превышает все допустимые нормы. Увы, даже наверху люди стремительно вымирают, не говоря уже о нас, изолированных от всего мира. Наши матери рожают все реже, выкидыши и нелегальные аборты, наоборот, учащаются. Молодой спермы становится все меньше, и потому мы должны использовать ее как можно скорее.

Он снова вздыхает и смотрит на меня с невыразимой горечью.

– Но теперь-то, когда ты все знаешь, мы точно обречены на вымирание. Не захочешь быть подстилкой для всего Рейха, ведь так?

Чувствую, что он пытается давить мне на жалость. Но сейчас надо думать не об этом. Если где-то там, наверху, существует целый мир, о котором я ничего не знаю, то это значит…

Внезапно мою мысль прерывает прогремевший где-то вдалеке взрыв. Бургомистр испуганно подбегает к окну, я следую за ним, не теряя при этом бдительности.

«Небо» над городом постепенно приобретает розоватый оттенок – весьма искусная имитация восхода солнца. Но на самой верхушке купола, там, где изображение еще остается темным, внезапно ярко расцветает бутон вспышки, похожей на вчерашний салют. Затем еще и еще один…

– Да это же нападение! – Фон Класберг в ужасе отшатывается от окна. – Проклятье! Должно быть, леворадикалы или Независимая церковь… Всегда знал, что им нельзя давать спуску…

– Что? Вы до сих пор не поняли? – И, когда он потрясенно качает головой, я подвожу его за руку к окну, указываю на огромные дыры в небесном куполе. – Нас атакуют сверху!

Словно бы в подтверждение моих слов «небо» внезапно раскалывается, и громадные осколки стекла сыплются с него на крыши стоэтажников. Весь купол покрывается страшными трещинами, мир теперь в буквальном смысле рассыпается на куски. Из-за ужасной какофонии взрывов и криков мы вначале не слышим громкого стука в дверь спальни.

– Господин бургомистр! – доносится из-за двери взволнованный мужской голос. – Проснитесь, тревога! На нас напали!