Текст книги "Человек-пистолет"

Человек-пистолет
роман
Сергей Магомет

© Сергей Магомет, 2016

© Сергей Магомет, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В понедельник 23 февраля 1981 года в Кремле открывался очередной исторический двадцать шестой съезд КПСС.

В понедельник утром я и мой друг Сэшеа, с которым мы еще в институте учились в одной группе, сидели в прокуренной нише на лестничной площадке черного хода нашего учреждения и, попыхивая сигаретами, обозревали из окна индустриальный пейзаж.

– А тебе не кажется, что наша жизнь потеряла смысл? – как бы между прочим спросил меня Сэшеа.

– А тебе? – спросил я.

– Я-то в этом уверен, – кривовато ухмыльнулся он.

– Может быть, – покладисто согласился я, – может быть…

– И тебе – все равно? – мрачнея, поинтересовался мой друг, пристально следя за моей реакцией.

Я неторопливо загасил окурок о внутреннюю сторону подоконника и, отправив его в запорошенную пеплом эмалированную плевательницу, признался, что как-то не думал об этом.

– Нет, – не отставал он, – я вижу, что тебе все равно. И это очень в твоем духе.

– Почему это – в моем духе?

– Потому что ты все! да полон оптимизма.

– Почему это я всегда полон оптимизма?

– Поверь мне… Я очень хорошо изучил тебя за годы нашего знакомства. Должен тебе сказать, ты часто бываешь полон самого дурацкого оптимизма.

– Может быть, – уклончиво кивнул я, – может быть… Я тоже достаточно хорошо изучил моего друга.

– Да, – с нажимом сказал Сэшеа. – И жаль, что ты не видишь себя со стороны. Если бы ты посмотрел на себя со стороны, ты бы не обрадовался.

– Пожалуй, – согласился я. Сэшеа задумался.

– Хочешь, я скажу тебе одну вещь? – спросил он, немного погодя.

– Скажи.

– Это будет довольно жестокая вещь, – предупредил он.

– Давай, выкладывай.

– Но ты не должен обижаться на меня, старик. Все равно, кроме меня, тебе этого никто не скажет.

– Заранее тебе благодарен, старик.

– Не нужно сейчас шутить, хорошо? – попросил Сэшеа.

Он даже положил мне на плечо руку, чтобы я не шутил. Я вздохнул. Он еще помолчал, а потом сообщил:

– Ты очень ОПУСТИЛСЯ за последнее время – вот что.

Такие слова меня удивили, а он, видя мое недоумение, поспешил продолжить:

– Да-да, ты очень опустился. Ты ничего не замечаешь. Мне даже кажется, что ты как-то поглупел… Или отупел…

– Ты сам отупел.

– Не обижайся. Я предупреждал, что это будет жестокая пещь.

– Всё? – спросил я.

– Пока все, старик, – снова усмехнулся Сэшеа, ожидая, что я еще что-то скажу или спрошу, но я молчал и смотрел в окно на производственные строения, тесно громоздившиеся друг на друга как бы для спаривания. Потом я стал рассматривать похабные рисунки, которыми сотрудники исцарапали весь подоконник.

– Это и неудивительно, – со вздохом продолжал Сэшеа, видя, что я молчу, – если каждый день приходить сюда, дышать этим гнилым воздухом. В конце концов сделаешься таким же уродом, как и все…

– По-твоему, все наши – уроды?

– А, по-твоему, нет?.. Все как на подбор. И Эмилия, и Сидор, и Оленька. А выдающийся урод среди них – это, конечно, Фюрер! Или, по-твоему, он достойный человек?

– В общем, урод…

Согласиться было нетрудно. «Фюрером» мы звали нашего завлаба. Впрочем, у меня с Фюрером в отличие от Сэшеа отношения были нормальные, а Сэшеа он беззлобно, хотя и методично доставал из-за того, в частности, что тот чересчур болезненно реагировал на любое замечание.

– И другие не лучше! – заявил Сэшеа.

– Обычные люди.

– Это одно и то же!

– Что же их – презирать?

– А что я ими, бедными, восхищаться должен?.. Я и тобой восхищаться не собираюсь. Нравится тебе это или не нравится.

– Что на тебя нашло? – удивился я.

– Да надоело! – проворчал Сэшеа.

– Ладно, – посоветовал я, – наплюй.

Сэшеа плюнул в плевательницу, но промахнулся.

– Может, пойдем, поработаем? – предложил я.

– Беги! – ядовито усмехнулся он. – Работай. Я недоуменно пожал плечами.

– А у тебя нет такого чувства, что у нас в жизни уже не будет никаких событий? – хмуро спросил Сэшеа. – Такая во всем ограниченность, что хоть на стену лезь.

– А что делать…

– Может, у тебя какие-то свои планы?

– Три года, хочешь не хочешь, нужно оттрубить по распределению. Полтора года отработали, полтора осталось. Там посмотрим…

– Ты говорил, тебе тесть предлагает к себе в «ящик».

– Не то чтобы твердо предлагает. Обыкновение у него такое: эдак за чаем заводить разговор о жизни, намекать, что если я буду себя хорошо вести, он, в принципе, готов устроить меня к себе и даже поспособствовать карьере.

– А ты?

– Посмотрим, – повторил я, – еще полтора года.

– Полтора года жизни! – воскликнул Сэшеа.

– Ну и что!.. Если честно, мы ведь особо не перенапрягаемся, а? Можно потерпеть?

– Я же говорю, ты опустился! Даже не чувствуешь ограниченности! Готов терпеть! Смирился!.. Ты ничего не хочешь и не можешь изменить. Кругом затык, полный затык! – завелся Сэшеа.

– А что я должен изменить?

– По-твоему, нечего? Ладно работа… Но, может, у тебя счастливая личная жизнь? Если честно, а? Мы же друг друга отлично знаем. Уж мне-то ты можешь не врать!

– Что ты хочешь от меня? – начал раздражаться я.

– Что я хочу? Ничего я не хочу! Я могу и помолчать. Я могу даже извиниться, если обидел!.. Да я теперь и сам жалею, что начал об этом. Вижу, что бессмысленно и начинать, если человек так опустился, что даже смирился со своей ничтожной жизнью!

– А ты другой жизнью живешь? – закричал я.

Сэшеа все-таки вывел меня из себя. Он, кажется, только того и добивался. Как только разозлил меня, сам быстренько успокоился.

– Меня по крайней мере, – гордо заявил он со своей кривой усмешечкой, – такая жизнь бесит! Я, может быть, еще намереваюсь разорвать этот заколдованный круг. И сейчас, может быть, это еще возможно. Потом будет поздно. Потом просто привыкну к своей уродской участи, как…

– Договаривай! – потребовал я. – Как кто? Как я? По-твоему, я тоже урод?

– Ну посуди сам, – вздохнул он. – Ты живешь так, что ничего не способен изменить. У тебя вполне уродская работа, но ты все чего-то ждешь… В семейной жизни, насколько я понимаю, ты тоже не захлебываешься от счастья, но разводиться не собираешься. Ты…

– Что ты заладил: «ты», «ты»! Ты сам – что? Работу меняешь? Разводишься?..

– Я.. Ну, я просто так не сдамся. Буду бороться, буду прорываться… И… в частности, разведусь! – выпалил Сэшеа. – И тем самым начну освобождаться!

– Шутишь?

– Такими вещами не шутят, – с чувством превосходства заявил Сэшеа. Меня удивило даже не желание Сэшеа развестись – хотя с женой он, кажется, жил вполне нормально, у них был ребенок, «бебик» – а возникшее у меня странное ощущение, как будто он опередил меня в моем собственном намерении, – ведь я с Лорой жил паршиво, а последнее время особенно; детей у нас не было; мелькал на горизонте некий «друг семьи» Валерий, и у меня вырвалось с леткой завистью:

– Ты знаешь, я ведь тоже думал об этом!

– Ты только думал, а я решился, – снисходительно заметил Сэшеа. Убедившись, что «уязвил» меня, он сразу переменил тему и как ни в чем не бывало осведомился, что я делал вчера.

– Вчера?.. – пробормотал я. – Занимался с Жанкой…

Жанка, младшая сестра Лоры, училась в восьмом классе. В школе ее грозились не перевести в девятый и отправить в ПТУ. Я взялся подтянуть ее в учебе. Конечно, и сам Игорь Евгеньевич, папаша, мог бы заняться с дочкой, но считалось, что, во-первых, в отличие от меня, он человек чрезвычайно занятой, а во-вторых, неплохо, если бы и я приносил семье какую-то пользу.

– Ну и как успехи? – тут же поинтересовался Сэшеа.

– Какие успехи?

– Ну вообще, успехи. Чем вы там с ней занимаетесь?

– Электричеством…

– Знаешь, – мечтательно проговорил Сэшеа, – я бы и сам с ней занялся.

– Ты разведись сначала.

– Нет, серьезно! – ухватился он за мысль. – Зачем тебе Жанка? К тому же ты женатый человек!.. Давай я с ней займусь! Действительно, ее ведь можно замечательным образом воспитать! Она интересная девочка. Я бы воспитал ее для себя и… Синий плащ, синие чулочки…

– Что ты там бормочешь? – одернул я его.

– Вспомнил, когда вы с Лорой расписывались и я первый раз увидел Жанку, на ней как раз был синий плащ и синие чулки… Когда это было, уже два года назад?.. Но и тогда она выглядела не такой уж девочкой… Так чем, говоришь, вы с ней занимаетесь? Электричеством?.. Я против! Ей не электричество нужно. Ты ничего не понимаешь в воспитании. Я сам ею займусь!

– Ну, тебя понесло!

– Ладно, ладно, – усмехнулся Сэшеа, – шучу… Хотя… не так уж это и глупо!.. Синий плащ, синие чулочки… В общем, ты должен мне ее уступить.

– А как же твой любимый сын? – вернул я его к действительности. Сэшеа достал расческу и стал деловито прочищать ее спичкой.

– Бэбика я очень люблю, – сказал он, – и его не оставлю. Пи в коем случае. Ты не думай: я же не подлец. Буду видеться с ним почаще. Я и с женой это обговорил. Она, конечно, ничего не имеет против.

– Так вы уже и об этом говорили? – изумился я.

– Мы уже обо всем говорили. Сегодня я переезжаю назад к родителям… Кстати, хотел тебя попросить помочь мне перебраться. Вещей у меня немного. Забираю только маг и записи… Ну, ты как – после работы? Поможешь?

– Помогу, чем могу, – ответил я и задумался.

– Синий, синий, синий… – мурлыкал себе под нос мой друг.

– Но у тебя ведь с женой все было как будто в порядке? – спохватился я.

– И сейчас все в порядке… Как будто.

– Может быть, не стоит разводиться?

– Я же тебе объяснял! – нетерпеливо воскликнул Сэшеа. – Замкнутость, ограниченность. Конец жизни. Нужно вырваться, освободиться.

– Ну-ну…

– Я ведь женился без какого-то особенного чувства, – принялся исповедоваться Сэшеа. – Помнишь, мы с тобой холостыми все шутили: «Главное – регулярность и нормальные бытовые условия»?.. Если честно, я через неделю после свадьбы понял, что буду ей изменять.

– А может быть, ты это знал уже и до свадьбы?

– Не отрицаю, – искренне признался Сэшеа. – Ты меня понимаешь…

– И часто ты ей изменял?

– Ну… пока ни разу, увы, но…

– Ну и жил бы и дальше с ней, а? – посоветовал я.

– Нет, нельзя, – твердо сказал он. – Во-первых, ограниченность, а во-вторых, уж я тебе и это честно скажу, она совершенно перестала меня возбуждать. До такой степени, что боюсь вообще потерять всякую способность… Я жену, конечно, уважаю, но, понимаешь, за всю нашу совместную жизнь ее совершенно не удалось развить! Уж я ей и объяснял, и литературу доставал… И – ничего! Никакого эффекта!

– Плохо учил? – предположил я.

– Что ты! Ты же знаешь, у меня и до нее был некоторый опыт в этих делах. Все было нормально, а с ней…

– Может быть, у тебя это нервное?

– Ты так думаешь? – насторожился он. – Впрочем, наверное, и это есть. Тут в целом ситуация злокачественная! Я и сам давно чувствую, что со мной что-то не то творится… У тебя ведь Лора в этом разбирается. Тут, я полагаю, невроз. Может, мне к Лоре обратиться, а? Как ты думаешь, это удобно?

– Удобно, – великодушно разрешил я. – А можешь – прямо к теще. Хочешь, я с ней поговорю, и она тебя живо госпитализирует?

Мои жена и теща имели непосредственное отношение к медицине. Теща (маман) зарабатывала ускоренную пенсию в психиатрической клинике, руководимой известным профессором Копсевичем, а Лора шла по ее стопам – училась в медицинском. Правда, по два года на каждом курсе. Связи маман спасали от отчисления, – и ее увлечением были как раз все «сумасшедшие» дела, а из самых последних – психоанализ…

– Нет, я серьезно, – почти обиделся Сэшеа. – Я хочу, чтобы Лора меня проанализировала. Чтобы основательно так покопалась во мне. Помогла выкарабкаться из кризиса, помогла справиться с затыком… Ты мне прямо скажи: ты не против?

– Вот ей-богу! – пожал я плечами. – Почему я должен быть против? Пожалуйста, обращайся к Лоре. В свое время она меня просто замучила своими тестами. Пыталась выявить во мне какие-нибудь патологические наклонности. Хотела на мне поупражняться. Но я оказался неблагодарным пациентом. Ко мне она потеряла интерес, а тобой, думаю, с удовольствием займется.

– Значит, ты считаешь, это удобно? – никак не мог успокоиться Сэшеа.

– Конечно! Ей будет очень даже приятно, если ты к ней обратишься как к психоаналитику.

– Да-да! – вдохновился Сэшеа. – Пусть теперь попрактикуется на мне. Я очень уважаю Фрейда. Пусть прозондирует меня тестами и прочим… Я хочу начать новую, свободную жизнь без старых комплексов…

– Мальчики! Маль-чи-ки! – послышалось с нижней площадки, где был проход в коридор. По ступеням застучали каблучки.

Со своими сигаретами на площадке появилась Оленька, сотрудница нашей лаборатории. Я всегда недоумевал, как могла природа так жестоко обделить хорошего человека в смысле внешности. Правда, на прошлогодней вечеринке у кого-то на даче мне по пьяной лавочке случилось Оленьку почти раздеть, и с тех пор я подозревал, что она в меня немножко влюблена.

– О чем разговор? – спросила Оленька, осторожно поднимая к нам свое страшненькое, рыбье личико.

– Мы обсуждали мою сексопатологию, – усмехнулся Сэшеа.

– А о тебе, Саша, – застенчиво, как бы извиняясь, сообщила ему Оленька, – Фюрер уже несколько раз спрашивал. Сердится, что отсутствуешь на рабочем месте. Кажется, собирается подавать на тебя докладную…

– Вот урод-то! – с ненавистью воскликнул Сэшеа.

Оленька достала сигарету и замешкалась. Я вытащил спички, дал ей прикурить. Сэшеа бросил на меня вопросительный взгляд. Одному возвращаться в лабораторию ему явно не хотелось. Он пинал ногой плевательницу, но из гордости ничего не говорил.

– Ладно, – сказал я, – пойдем поработаем.

Я стал спускаться по лестнице. Сэшеа последовал за мной, небрежно насвистывая «Эй, охотник Билл!»

– Ведь у вас сегодня праздник, мальчики! – попыталась нас задержать Оленька.

– Какой праздник? – спросил я, не останавливаясь.

– Да как же – мужской праздник! Праздник Марса!

– Маркса?

– Марса!

– Если праздник Марса – наш праздник, – усмехнулся я, значит, мы – марсиане?

Оставив Оленьку одну, мы прошли по утомительно прямолинейному коридору мимо развешанных по стенам стендов наглядной агитации, в заглавиях которых мелькало одно и то же ключевое слово ЖИЗНЬ, всякий раз трансформируясь в новое качество: комсомольская, профсоюзная, партийная, международная, спортивная… Исключение составлял только один стенд, озаглавленный однозначно скупо: ДРУЖИННИК.

Перед дверью в нашу комнату мы задержались. Сэшеа пробовал бодриться.

– А Оленька-то не на шутку озабочена? – сказал он.

– Очевидно, – кивнул я.

– Я думаю, что если его заняться? Вот уж она, наверное, постарается как-то компенсировать свою ущербную внешность! Можно было бы его заняться просто так, для галочки, а? Как ты думаешь?

Мимо пробежал комсорг.

– В два часа собрание! В два часа собрание! – прокричал комсорг, не сбавляя хода.

– Иди первый, – все-таки попросил меня Сэшеа, кивая на дверь лаборатории, – а я за тобой…

Я вошел в лабораторию и спокойно уселся за свой стол. Фюрер задумчиво грыз карандаш и не обратил на меня внимания. Я снял телефонную трубку и позвонил домой, сообщив Лоре, что после работы собираюсь заехать к Сэшеа по важному делу. Не возражает ли она? Она не возражала… Советуясь с Лорой по поводу своих планов, я главным образом давал выход своей иронии: ведь Лора давно уже не считала нужным советоваться со мной о чем-либо подобном – просто поступала, как ей было удобно.

Через минуту вошел Сэшеа.

– Попрошу вас подойти ко мне! – тут же встрепенулся Фюрер. Сэшеа выразительно покосился на меня и подошел.

– Почему вы без разрешения покинули свое рабочее место? – сухо поинтересовался Фюрер.

Сэшеа снова покосился на меня. «Тебе можно, а мне нет!» – прочитал я в его расстроенном взгляде. Я пожал плечами.

– Вы отдаете себе отчет в поступках? – не отставал от него Фюрер. «Скажи, что было нужно, придумай что-нибудь!» – показывал я из-за спины начальника.

– Что теперь в туалет нельзя выйти?! – нервно выкрикнул Сэшеа. Сотрудники вокруг захихикали.

– Это же объективная необходимость, товарищ начальник, – со смехом поддержал я друга, видя, что обстановка разряжается.

– Это я понимаю, – ухмыльнулся Фюрер, оборачиваясь. – Я только не понимаю, чем он там столько времени занимается.

Я развел руками. Сэшеа побледнел и забормотал что-то неразборчивое. Фюрер оглядел его с головы до ног и презрительно бросил:

– Ладно, идите работайте!.. – И больше им не интересовался.

Из радиотранслятора привычный, как небо, звучал голос Леонида Ильича. Сотрудницы-сослуживицы были заняты разрезанием на двенадцать персон тортика «Белая акация». Они заварили чай и влили в него по случаю праздника рижского бальзама, которого оказалось достаточно, чтобы наши славные крокодилицы полезли с «родственными» поцелуями поздравлять нас, мужчин.

– С праздником! С праздником!..

– Ой, какой разврат! – замычал Фюрер, тая от удовольствия.

Я же, едва отбившись от наших осатаневших в семейном чаду самочек, потреблявших чеснок в качестве могучего антиканцерогенного средства, увидел перед собой Оленьку. Оленька быстро приблизилась и, захлестнув меня словно крылом жесткими черными волосами, припала с неожиданно острым поцелуем.

– Молодец! – пробормотал я удивленно.

– Я хочу быть такой! – горячо прошептала она мне на ухо.

Фюрер еще продолжал принимать поздравительные поцелуи, когда я, оглядевшись, обнаружил, что, воспользовавшись суматохой и неофициальностью обстановки, Сэшеа снова исчез. Я быстро дожевал свой кусок торта и незаметно вышел из комнаты.

Я нашел Сэшеа где обычно: на лестнице черного хода. Когда я вошел, он даже не обернулся; он стоял у окна, засунув руки в карманы, с таким видом, как будто ему живется на свете паршивее всех.

– Что случилось? – спросил я, но он надулся и не отвечал. – Кажется, ты на меня злишься?

Я сел рядом на подоконник и достал сигареты. Мало, конечно, было удовольствия курить, глядя на его надутую физиономию, но я не стал вытаскивать из него причину клещами: наверняка какая-нибудь дрянь на уме. Мы молчали довольно долю.

– Нет! Я не злюсь! – вдруг сказал Сэшеа. – Я просто хочу попросить тебя кое о чем…

– Конечно, – обрадовался я, – какой разговор!

– Очень тебя прошу, – раздельно, с обидной вежливостью выговорил он, – пожалуйста… Не нужно кривляться. Не нужно корчить из себя вечного шута!

– Что-что?!

– Что слышал! А главное – не нужно заодно делать шута из меня! Очень тебя прошу! – повторил он, как будто порциями, отдельными сгустками выталкивал из себя желчь.

– Не понял… – удивился я.

– Вот только не надо, не надо играть передо мной в свои игры!

– В каком смысле – игры?

– В том самом! Ты сам знаешь… Конечно, у тебя это очень ловко получается… Ловко, но мерзко!

– Нет, ты уж мне, пожалуйста, растолкуй! – попросил я.

Сэшеа брезгливо поморщился и промолчал. Только когда я его послал подальше и собрался уходить, он проговорил:

– Я могу объяснить, хотя мне это и противно.

– Не надо, не насилуй себя.

– А может быть, ты с НИМИ заодно? – прошептал он.

– С кем – с НИМИ?

– Ну, это неважно…

– Неважно так неважно… Объясни хотя бы, перед кем это я кривляюсь?

– Перед ним, конечно, в первую очередь. Перед Фюрером. «Товарищ начальник»! «Объективная необходимость»! – передразнил меня Сэшеа. – Мне он ничего не спускает, а с тебя все как с гуся вода!

– Я – виноват?

– Но ты ведешь себя не по-дружески!.. Допускаю, что это без умысла, но ты играешь на руку врагам. Я тебе сказал, что ты опустился, а теперь начал думать, нет ли здесь еще чего-нибудь похуже!

– Мне всегда казалось, что мы друзья, – сказал я. – Не понимаю, что изменилось.

– Я пока тоже не все понимаю, – проворчал Сэшеа. – Но чувствую, что теперь я бы тебе кое в чем не доверился!

– В чем?

– А ты ничего не замечаешь? Я допускаю, что ты кривлялся так – по простоте, приспособленчески, но чтобы ничего не замечать!..

Я решил про себя, что не стоит раздражаться сейчас на друга, который и без того издерган. Я решил набраться терпения.

– Если ты таким образом хочешь жить, – продолжал он, – то живи… Но как ты можешь закрывать глаза на то, что происходит с твоим другом? Я бы так не смог!

– А что с тобой происходит?

– НЕЧТО, – мрачно сказал Сэшеа.

– Придирки Фюрера?

– Ну, это только первый слой, частность… Но есть такое, – загадочно сказал он, – о чем тебе, может быть, лучше и не знать. И если ты действительно в стороне, то лучше тебе даже и не влезать в это…

– Неужели так серьезно? – удивился я.

– Ты еще, старик, многого не знаешь…

– Хорошо, старик, – покладисто сказал я и похлопал его по плечу, успокаивая, – не хочешь говорить – не надо. Поговорим о чем-нибудь другом.

– Да-да, – согласился Сэшеа, – лучше о другом, хотя… – тут же прибавил он со своей идиотской таинственностью, – я думаю, что это… это все-таки касается и тебя.

– Черт тебя возьми! Говори, раз это касается меня! – потребовал я.

– Нет-нет, не могу! – закапризничал он, видя, что я попался на крючок. – Сначала я должен кое-что обдумать, выяснить. Ничего, даже лучше, что потом…

– Ты ведешь себя, как ребенок, – сказал я.

Он покорно вздохнул: ничего, мол, не поделаешь: ребенок так ребенок. Мне захотелось взять его за шиворот и хорошенько потрясти.

Снизу донеслись шаги. На лестничной площадке появился сам Фюрер.

– Так я и думал, – сказал он удовлетворенно. – Вы, – обратился он к Сэшеа, – ступайте в лабораторию и подумайте, что написать в объяснительной по поводу того, где коротаете рабочее время. В туалете или еще где… А вы, – тут он обратился ко мне, – следуйте за мной в машинный зал, мы с вами там разберемся…

Сэшеа поплелся в лабораторию, а я с Фюрером спустился в машинный зал, где уже собрались несколько «доверенных лиц», в число которых был занесен и я, сам не знаю почему.

Фюрер отпер массивную дверь сейфа и извлек из него спаянный из нержавейки бидон со спиртом, и праздник продолжился в более тесном кругу.

– Слушай, как ты водишься с этим ничтожеством? – доверительно наклонился ко мне Фюрер, имея в виду Сэшеа. – Более тупого сотрудника, скажу тебе, у нас никогда не было. Удивляюсь, как он вообще институт окончил. Я думаю, наверное купил диплом, а?

– Он учился лучше меня, – сказал я. – Он хороший парень.

– Ну не знаю, не знаю… – отмахнулся Фюрер.

Оленька принесла хлеба и колбасы из буфета, холодной воды в графине. Ветеран труда Эмилия поставила па стол домашнее варенье из черники. Мужчины и Эмилия пили спирт не разбавляя; Оленька сделала глоточек разбавленного с вареньем. Засим обсудили жизнь страны.

– Вот я помню, раньше была колбаса, – неторопливо изрекал Фюрер, раскачиваясь на стуле. – Не то что вообще колбаса, говорю. Это же была натуральнейшая колбаса, не нынешняя, бумажная, из которой вода течет… И мясо тоже, помню, было. Кто постарше помнит. Не вообще, говорю, мясо…

Через некоторое время обратили внимание, что Сидор, инженер и отец двух детей, успел уснуть в тени одного из механизмов.

– Си-дор! – заорал на него Фюрер.

– Неси меня! Неси меня! – забормотал спросонок Сидор и ошалело уставился на нас.

– Что значит «неси меня»? – ухмыльнулся Фюрер.

– Бессонные ночи, переутомление, – смущенно объяснил Сидор. – Дома только засыпаем, как один уже кричит: «Мама!» – «Кто кричит?» – спрашивает жена. – «Вова». – «Что»? – «Неси меня!» Жена встает успокаивать. Потом снова: «Папа!» – «Кто кричит?» – отзываюсь я. – «Павлик». Подхожу. «Что?» – «Неси меня!» – «Куда»? – «Туда!» Успокаиваю, возвращаюсь в постель. И так полночи. «Неси меня! Неси меня!..»

– Эх, ты, горе-отец, – сказал Фюрер. – Всыпал бы им раз-другой, спали бы крепко, без капризов.

– Я детей бить не могу, – вздохнул Сидор.

– Иногда нужно всыпать, – наставительно сказал Фюрер. – Вот моя старшая недавно начала, понимаешь, голос повышать, так я ей так двинул по физиономии, что она теперь хорошо запомнит, как показывать свой сопливый характер. Погорячился, конечно. Но зато на пользу…

Определенное количество ректификата было «списано», и Фюрер окинул нас критическим взором.

– Ну, хорош, – сказал он, убирая бидон обратно в сейф, – а то ноги не пойдут.

– Хорош, – согласились мы, – а то не пойдут…

Часть компании отправилась в буфет, чтобы взбодриться кофе, а другие расползлись по углам, чтобы расслабиться и подремать. Из радиотранслятора все еще звучал Леонид Ильич.

Оленька и я болтали в закутке между огромным пульсатором и шкафом с воздушными баллонами. Оленька поделилась со мной своей порцион спирта, и теперь я чувствовал себя вполне по-боевому.

– Неужели Фюрер действительно мог ударить дочку по лицу? – спросила Оленька.

– Этот мог, – сказал я и взял ее за руку.

– И даже как будто этим похвалялся! – прошептала она и осторожно придвинулась поближе – так, чтобы я мог обнять ее другой рукой за талию. – Какой грубый, жестокий человек!

– Да, сволочь…

Мы поцеловались, и хотя ее поцелуй показался мне как бы затеоретизированным, меня очень увлекло это ее стремление выглядеть обольстительной. Я помнил, что прошлый раз на даче она была как деревянная.

– А почему вы с женой не заводите детей? – вдруг спросила она.

– Нужно же закончить институт.

– А ты хотел бы?

– Хотел бы.

– Кто-то идет? – дернулась она.

– Никого! – успокоил я. Мы продолжали обниматься.

– Тебе нравится заниматься с детьми? – спросила Оленька.

– Я помогаю Лориной сестренке готовить уроки, – сказал я, припомнив недавний разговор с Сэшеа.

– Она красивая, да?

– Лора?

– Жена, я слышала, у тебя красивая… Сестренка, наверно, тоже красавица?

– Трудно сказать что-то определенное, – пробормотал я. – Жанка еще девчонка.

– Бывают случаи, когда со старшей сестры перекидываются на младшую. Ты это учти, – серьезно посоветовала Оленька.

– Помолчи, – сказал я и полез к ней под свитер.

– Ты так хорошо осведомлен о женских эрогенных зонах!

– Ну…

– Но я тоже кое-что знаю о мужских!

– Откуда это? – вырвалось у меня, но она не восприняла мое восклицание как насмешку.

– Скажи, милый, – прошептала она, – я хоть немножко кажусь тебе сейчас интересней, чем тогда на даче, или опять все дело только в том, что, как говорится, нет некрасивых женщин, а есть мало водки?

– Что за глупости, – вздохнул я.

– Я хочу быть тебе интересной! Честное слово, очень хочу! Ты знаешь, Саша принес мне такую книгу…

– Сэшеа? – удивился я. – Когда это он успел?

– Он как-то завел об этом разговор. О сексе. И я сама его попросила достать мне что-нибудь такое – по искусству любви.

– Может быть, он надеялся…

– Ты думаешь, что он… Нет, он опоздал! У меня ведь уже был ты. После того раза, понимаешь?

– Ну конечно.

– Правда, я тогда была тебе совсем неинтересна…

– Ну конечно… То есть я не это хотел сказать! – спохватился я.

– Нет, так оно и было! – Оленька смущенно уткнулась лицом в мое плечо. – Но теперь я совсем другая!.. Как бы я хотела это тебе доказать!

– Это сложный вопрос…

– О нет! О нет!

Поначалу я шалил, но потом, должно быть, так увлекся, что уже не понимал, действую ли в шутку или всерьез.

– О, как ты… – бормотала Оленька, едва сдерживая свой любовный экстаз. – Подожди!.. Ты хочешь прямо здесь? Я очень хочу, милый, но не могу здесь. Давай, у меня дома? Там будет очень хорошо. Давай?.. Ну, не будь таким сумасшедшим, милый! Мы же не одни!

Я выглянул из нашего укрытия и увидел, что в машинный зал снова начинает собираться народ; пробуждались также и «расслабившиеся».

– Вот видишь, глупенький, здесь нельзя, а дома можно, – торопливо говорила Оленька, приводя себя в порядок. – Расстегнул мне лифчик, сумасшедший! Что теперь делать

– Застегнуть.

– Сумасшедший, я сама!.. Ты только скажи: мы договорились? Ты не сбежишь от меня, как тогда на даче?

Сложив руки на груди, чтобы поддержать лифчик, Оленька выскочила из машинного зала.

– Где народ? – громко вопрошал комсорг, раскладывая на столе свои бумаги. – Подсаживайтесь поближе! Комсомольцы! Где комсомольцы?..

Я поудобнее устроился на стуле, подальше от мельтешившего комсорга, и прикрыл глаза. Мне было тепло и хорошо. Народ неторопливо подтягивался на собрание.

– Спишь? – раздался у меня над ухом голос Сэшеа. – Тебе жизнь обгаживают, а ты спишь! – Он обращался ко мне таким тоном, каким обращаются к товарищу по несчастью.

– Я притворяюсь, – лениво отозвался я, приоткрыв один глаз; я чувствовал себя замечательно.

– А это, между прочим, отличная мысль! – тут же подхватил Сэшеа, подсаживаясь со своим стулом ко мне. – Это что – метод? Притворяться, затаиться, чтобы выстоять? Надеть на себя маску? Ты хочешь сказать, что сознательно этим пользуешься? В этом есть нечто самурайское…

Я не возражал. Сэшеа вздохнул.

– Что – и тебе делалось? Что, Фюрер?

– Черт с ним.

– Жизнь не такая простая штука, если не хочешь юлить перед подлецами, правда? – сказал Сэшеа, которому показалось, что я расстроен.

– Истинная правда.

Все-таки после спирта вид у меня был, надо полагать, довольно беспечный, и Сэшеа подозрительно ко мне приглядывался.

– Товарищи комсомольцы, – начал между тем комсорг, – сегодняшнее собрание у нас необычное, потому что мы собрались в знаменательный день… – Кажется, он и сам толком не понимал, зачем ему потребовалось собирать это собрание, но логика подсказывала, что в знаменательный день он обязан это сделать. Но не голосовать же за одобрение или неодобрение политики партии?.. Впрочем, как обычно, комсорга никто не слушал.

– Нам нужно серьезно поговорить! – дернул меня за рукав Сэшеа. По-видимому, он был настроен продолжать тот идиотский разговор на лестничной площадке, прерванный появлением Фюрера. Я невольно улыбнулся.

– Если бы ты знал, в чем дело, у тебя бы сразу пропала охота ухмыляться! – обиделся Сэшеа.

– Что-то я перестал тебя понимать, – сказал я.

– Я уже говорил, что, может быть, это и лучше для тебя – не понимать. Продолжать делать вид, что ты ничего не понимаешь и не знаешь… – Сэшеа многозначительно приумолк, но, видя, что я тоже молчу, продолжал:

– Я ведь не желаю тебе зла. Всякое может случиться.

– Да что именно может случиться? Скажешь ты или нет?

– Всякое… – повторил он. – Я вообще тебя должен предупредить, старик, что теперь опасно даже быть моим другом. Так что ты прежде подумай!

– Ты просто, старик, расскажи, в чем дело, – посоветовал я.

Сэшеа наклонился к самому моему уху.

– Я, кажется, основательно влип, – сообщил он. – Влип, как дурак… Я не хочу впутывать тебя. Мне достаточно, если ты только пообещаешь, что, когда мне будет совсем худо, ты не бросишь меня одного!

– Что же обещать, – удивился я, – если я даже не понимаю, о чем речь?

– Ты только пообещай! Пообещай! – трагически шептал Сэшеа.

– А что именно может случиться?

– Да говорю: все что угодно!.. Может быть, меня… придут убивать…

– Так уж и убивать? – недоверчиво хмыкнул я. – За что же?

– За национальный вопрос, – выдохнул мой друг. – За что?!

– Потише нельзя, товарищи? – недовольно крикнул комсорг.