Текст книги "Блокада"

– Коркин, за руль! – крикнул Филя и побежал, полетел, покатился кубарем по склону вниз к Пустому.

Тот стоял на коленях возле старика и поил его водой из фляги. Седой и небритый Вотек шевелил кустистыми бровями, глотал воду и, тяжело дыша, с подозрением переводил взгляд с Пустого на Филю, с Фили на вездеход, край кабины которого торчал над склоном оврага, и опять на Пустого.

– Я – механик из Поселка, – верно, в который уже раз повторил Филин покровитель. – Ты должен был слышать обо мне. Меня называют Пустой. Я по твоим заказам передавал тебе ножи, пойло в глинках, серебро. К тебе заглядывал сборщик по имени Горник. Он видел у тебя женщину. Вот ее картинка. Посмотри. Здесь она в детстве. Сейчас она старше. Я ее ищу. Ты понимаешь меня? Ответь, Вотек, для меня это очень важно.

– Пойло с собой есть? – наконец осипшим голосом прохрипел старик. Лицо его покрывали кровоподтеки.

– Филипп! – обернулся Пустой.

– Сейчас! – сорвал фляжку с пояса Филя.

Вотек вытянул губы, поморщился, когда капля крепача упала на разбитые губы, но сделал несколько глотков.

– Вам бы на часик раньше заявиться, – проворчал он. – Пса моего зарубили. Ну-ка покажи еще картинку.

Пустой поднес к его лицу пластик. Вотек прищурился, закашлялся, с трудом отдышался. Потряс головой.

– Похожа. Смотри-ка, маленькая была вроде бы приличной девочкой. А теперь… Ленточкой ее кличут. Лента Соль. Ты бы очень уж не старался ее найти. Эти вот, – он кивнул на валяющиеся вокруг трупы, – тоже за ней приходили. Но им еще повезло… Не успели до нее добраться.

15

Коркин смотрел на Вотека во все глаза. Он до этого-то и сборщиков, что отправлялись то и дело в Стылую Морось, числил по разряду героев, а уж человека, который жил в самой Мороси, так и вовсе видел в первый раз. Пусть даже Морось пока скорняка ничем не удивила, разве только первая пленка напрягла, навела видения с паутиной и сыростью да окатила стыдом с ног до головы. И то сказать, было чего стыдиться. А не было б, так и Коркина не было бы уже давно.

Впрочем, не только Вотека удалось разглядеть: механик приказал собрать оружие с трупов в овраге – хотя что там оружия было? Три плохоньких раздолбанных ружья да с пару десятков никуда не годных ножей и тесаков. Из плохого железа сделанных – это даже и Коркин сразу понял. На лезвиях столько зарубок оказалось, что впору теми тесаками гнилые деревяшки пилить. А вот мертвые были куда интереснее. Мало того что каждый носил на щеках изображения собачьей головы, так ведь еще и с лицами оказалось не все в порядке. Уши у всех десятерых были маленькими, с вытянутыми мочками, а между крохотными узкими глазами высилась такая толстая переносица, что ей бы позавидовал лесной козел. Рогов, впрочем, в спутанных волосах не нашлось.

– Из-за пятой пленки пришли, – проворчал Вотек. – Издалека. Там, говорят, все такие носатые. Пустыня, пыль, с дороги кормятся. Морось – она не только переродков корежит, но и всяких. Ну кроме тех, у кого с мозгами в порядке. А те, у кого с мозгами в порядке, за пятую пленку не лезут. Дай-ка, парень, вон тот мешочек. Там мое барахлишко лежит.

Коркин, которого опять сменил за рулем Филя, стащил со спины здоровяка кожаный мешок и отдал его Вотеку. Старик распустил шнур и тут же принялся доставать из мешка и нанизывать на шею, на руки, на ноги, на каждый палец бесчисленные ожерелья, цепи и шнуры. В последнюю очередь он нацепил на голову вышитую бисером шапочку и подпоясался плетеным поясом, на котором разместил с десяток серебряных рожков.

– Вот и знакомое серебро, – кивнул Пустой. – Этим ватажников крушил?

– Этим, – кивнул Вотек. – Только все рожки разряжены теперь, так что я пока без оружия. Да и то какое это оружие, – вот если бы они кучей стояли, а то ведь ученые: цепью пошли. Да не сразу – сначала вроде как с миром: погадай да подскажи, а потом пса моего рубанули, да… Ну ничего, я тоже их приложил порядком. Видели ведь?

– Видели, да не поняли ничего, – ответил механик.

– Ну если бы все всё понимали, каждый бы ведал, а я бы без работы сидел, – вздохнул Вотек.

– Ты говоришь, Ленточку они искали, – присел на корточки возле старика Пустой. – Зачем она им? И тебя зачем потащили? Куда?

– Откуда я знаю куда? – плюнул Вотек. – Сказали только, что не отпустят, пока Ленточку не найдут. А я откуда знаю, где ее искать? Она и заглядывает сюда редко – хорошо, если раз в полгода, а то и того реже. Только если от Сухой Бриши с каким наказом. Так она и у нее не пасется!

– А кто такая Сухая Бриша? – спросил Пустой. – Не колдунья ли это с Ведьминой горы?

– Она самая, – кивнул дед. – Только секрета-то в том нет, о том любой знает.

– И тот всадник, что ускакал по дну оврага, – он знает, что Ленточку присылала Сухая Бриша? – не отставал механик.

– А ты почему все хочешь знать? – прищурился дед.

– Неведение томит, – ответил Пустой, поднялся, посмотрел на Хантика и Коббу, которые продолжали обыскивать трупы, выгребали из карманов ножи, медяки, на Коркина, который стоял с охапкой тесаков и ружей. Вездеход оставался на краю оврага, на его крыше сидели Рашпик и Файк. Сишек слонялся вокруг машины. Где-то на склоне посвистывал Рук.

– Интересная у тебя компания, – заметил Вотек, с трудом поднимаясь на ноги. – Даже аху откуда-то отыскался – давненько я их не видел. Наслышан я о тебе, механик. Плохого, сразу скажу, не доносили. Только жизнь учит: порой не в том грех, как человек идет, а в том, куда путь держит.

– Так прояснить недолго, – ответил Пустой. – Себя хочу вернуть. Или думаешь, мне имя в Поселке просто так дали?

– И как же ты возвращать собираешься? – прищурился Вотек. – Биться будешь за самого себя или потайное место знаешь, где твое прошлое скрыто?

– Прошлое мое здесь скрыто, – поморщившись, постучал себя по голове Пустой. – В этом я как раз уверен. Другой вопрос, что ключа к собственной башке подобрать не могу. Ничего, отыщется ключик. Биться за него буду. И где искать примерно представляю. И даже предполагаю, кто этот ключ у меня отобрал и где он его проворачивал.

– И где же? – тряхнул бусами и ожерельями Вотек.

– Здесь, – рванул завязки рубахи Пустой. – Видишь метку? У моего аху такая же. Только к нему память уже вернулась. Так он свою тридцать пять лет назад получил, а я-то и пятка с ней не отходил. Не хочу так долго ждать.

– А девка тебе зачем? – наклонил голову ведун.

– Все за тем же, – затянул шнуровку Пустой. – Она зацепка к моему прошлому. Или думаешь, что ее картинка просто так у меня в мешке оказалась? Может, она сестра мне? Или дочь?

– Нет, – помотал головой Вотек. – Для ее отца ты больно молод, для брата – непохож на нее. Но вряд ли она тебе поможет в твоей беде.

– Почему же? – не понял Пустой.

– У нее такая же отметка между грудей ее девичьих, – ухмыльнулся ведун. – Но на память она не жаловалась. С другим приходила: как метку эту вывести. Я вот о чем подумал: а может, ей-то память ее и не нужна? Это вот ты маешься, а другим и дела нет до прошлого. Девке-то кожа чистая важнее. Думаешь, к Сухой Брише в услужение просто так прибилась? Бриша сильнее прочих. Пообещала ей, наверное, шрамы разгладить. Может, и разгладила уже, я к ней в ворот больше не заглядывал, хотя хотелось. Месяца два назад Лента ко мне заходила. Как раз Горник твой мне серебро приносил.

– Чем рожки-то заряжаешь? – спросил Пустой, словно и не услышал только что важное для себя. – Бьют они знатно, только в магию и колдовство я не верю. Все должно иметь смысл, на все есть законы природы.

– Ты тайн ни от кого не имеешь или некоторым доверяешь больше, чем кому бы то ни было? – мотнул головой на замершего Коркина Вотек.

– Верю многим, – кивнул Пустой. – Доверяю тоже многим. А вовсе полагаюсь пока только на двоих. На мальчишку белобрысого, что пойлом тебя потчевал, да вот на этого степняка. На Коркина. Просил бы, чтобы он уши зажал, да руки у него заняты. Одного уже три года при себе держу, как себя знаю, да и за этим те же года три, если не больше, наблюдаю. Никакой работы не чурается, а что делает, делает без пригляда, на совесть. Смелости или доблести особой за ним не наблюдал, а доброты больше, чем за кем бы то ни было, числю. Беднота из бедноты этот скорняк, а щедрее многих. Я тут прикинул, он чуть ли не каждую вторую пару валенок за полцены отдавал, а уж каждую пятую точно дарил. Там у меня сборщица в машине спит, Ярка ее зовут, так вот ее малыш, пока жив был, в дареных валенках ходить учился.

– Твоя работа? – притопнул старик подбитыми кожей сапожками.

– Моя, – с трудом шевельнул одеревеневшим языком Коркин. Так и хотелось ему бросить оружие на песок. Но не для того чтобы уши заткнуть, а чтобы щеки, загоревшиеся румянцем, в ладонях спрятать.

– Ну тогда и я тебе поверю, – расплылся в улыбке старик. – Хотя к себе специальной веры не требую, обойдусь как-нибудь. Заряжаю, Пустой, я трубки твои. Как – объяснить не могу, но заряжаю. Вот зайду в пленку – опять заряжу. Да толку с них? На шаг действуют, не больше. Ты вот на это лучше посмотри. – Старик встряхнул руками, показал на ожерелья. – Без этого нельзя по Мороси разгуливать. Только если недолго. А то либо вот такие носы вырастут, либо вовсе в зверя превратишься. У вас в Поселке судачили про чудовищ в Мороси? Говорили, что дыра есть в земле и оттуда всякая пакость лезет?

– Чего только не говорили в Поселке, – развел руками механик.

– Так ты не слушай глупую трепотню, – посоветовал Вотек. – Насчет дыры не знаю, а чудовища все местные. Это Морось их изнутри и снаружи перекорежила. Берегись Мороси, механик.

– Пустой! – заорал Хантик. – Что с трупами делать?

– Оставь их, – махнул рукой Пустой. – Идите с Коббой к машине, мы сейчас. Да, заберите у Коркина оружие. Он поможет старику выбраться из оврага.

Вотек дождался, когда Хантик и Кобба разгрузят Коркина, поднял брови, разглядывая Коббу, кивнул как старому знакомому Хантику, потом перевел взгляд на Пустого.

– Это не овраги, – покачал он головой. – Это трещины. Откуда тут овраги, если дождя почти не бывает? Если и попадаются изредка тонкие ручейки, так и то из тех, что из-под первой пленки выбились. Оттого и народу маловато здесь. Я жил, потому как родом из этих мест. Из Волнистого. Мальчишкой бегал по улицам городка. Все, что сюда накатило, все через меня прошло. Вот и остался. Как выжил, не спрашивай – и сам не знаю. Колодец ведро воды в день давал, мне хватало. Но вроде как жизнь моя в этих местах теперь закончилась. Придется к Брише перебираться. Давно звала, но непросто это – из-под вольницы в ярмо голову пихать.

– Почему же сразу в ярмо? – не понял Пустой. – Ты вон скольких ватажников поломал, а тут одна баба. Пусть даже и ведунья.

– Ведунья ведунье рознь, – нахмурился Вотек. – Да не в том дело. Ярмо не ярмо, а баба к мужскому лбу – все одно как подпорка к столбу. Прислоняется, чтобы опереться, а постоит годик-другой – вот уже оказывается, и столб без подпорки не может, качается, на излом идет. Ладно, не о том разговор ведем. Бриша за третьей пленкой живет. К северу придется взять. Твой путь куда лежит?

– В центр Мороси, – ответил Пустой. – Но Бришу твою никак не миную. Заверну. А в центре… Есть там такое место – Бирту. Там у меня интерес. Да и, слышал, светлые что-то имеют в той стороне. Без них моя пустота уж точно не обошлась.

– Ты не пройдешь туда, – задумался Вотек. – Даже Ленточка не может туда пройти, а она пыталась. Если она не смогла, никто не сможет. Она-то уж точно имеет для этого причины. Говорит, что и метку, как у тебя, заполучила близ Бирту. У светлых. До них добраться можно, хоть и непросто. Их купола чуть ближе сюда, чем Бирту. Ближе и южнее. Там воздушная дорога кончается.

– Воздушная дорога? – не понял Пустой.

– Увидишь еще, чего зря языком молоть, – усмехнулся старик. – Все увидишь. Вот ты говоришь, что в магию не веришь, а мне до твоей веры и дела нет. Зачем она мне? Я ведь тоже не потомственный ведун: по капле, по штришку собственную голову мудростью полнил. Так и мудрость моя вся из этих мест. Все от Мороси этой треклятой, все она перевернула да вывернула. Здесь еще спокойно, а дальше… И все-таки никак нельзя без Мороси: с нею я – ведун, Пустой, а выведи меня за железный забор – сделаюсь обычным стариком, которому цена грош, да с приплатой, чтобы яму глубоко не рыть.

– Думаешь, что Морось навечно? – спросил Пустой.

– А будет ли лучше, если ее не станет? – прищурился Вотек. – Да и кто ее сковырнет? Светлые-то уж точно здесь из-за нее, однако если и ковыряли что, ничего не выковыряли. Старость учит, парень: не затевай ничего, если сам незатейлив. Я как старый дубовник, что растет в сухом долу. Хорошо бы в сырую низинку, да корни уже не примутся. Хотя если о всем Разгоне подумать, то Морось – зло.

– Пока, кроме первой пленки, зла не приметили, – ответил Пустой. – А этих, – он кивнул на трупы, – и без Мороси в достатке случается.

– Не веришь? – понял Вотек. – Думаешь, я эти побрякушки для форса на себя вяжу? Думай как хочешь, но на тех, кто по Мороси без бисера заговоренного бродит, смотри с опаской. Знаешь, червивых яблочек хватает, но не из всех червячков бабочки вылупляются: синие осы тоже любят личинки в яблоки загонять. Нет, парень, это все не просто так. Морось словно цветок. А пленки ее – словно лепестки. Только вместо нектара в этом цветке – яд. И чем ближе к его центру, тем яда больше. Вот я от яда и сберегаюсь. Видел, какие морды у песьих голов? И это от яда. Все от яда. И ветросли со своими иглами от яда, и твари страшные, что за прочими пленками рыскают, тоже от яда. Все им пропитывается. А я вот с этими побрякушками – как орешек. Только ты не дергайся пока, это дело за долгий срок срабатывает, месяц побродишь – ничего с тобой не станется, а вот к тем из сборщиков, что подолгу Морось топтали, повторю без устали – присматривайся, в них и червоточинка может случиться.

– Эти… песьи головы знают, что Ленточку присылала Сухая Бриша? – повторил вопрос Пустой.

– Не могу сказать, – пожал плечами старик. – Тот, что на лошади ускакал, зелье мне вливал в рот какое-то. Что я под ним выболтал, не помню. Но вряд ли что серьезное, иначе зачем бы они тащили меня за собой? Только если и сказал что, быстро они не доберутся до Бриши. Да и доберутся – не укусят. Я так понял, что остался один всадник, да и тот подранок, пока он доскачет до пятой пленки, да еще если доберется, да вернется с подмогой, неделя пройдет, если не больше. Успеем предупредить.

– Помогай, Коркин, – взял старика за руку Пустой. – Пошли, прокачу тебя на машине светлых.

– Эка удивил, – усмехнулся Вотек. – У нас, когда я пацаненком был, собственная машина была. Правда, уж не помню, куда мы на ней ездили…

– А сколько тебе лет, Вотек? – спросил Коркин, чувствуя, что худая рука старика крепка и жилиста.

– Много, скорняк, – признался старик. – На таких, как ты, на троих хватит, а то и на четверых. Оставайся Брише прислуживать – и ты столько проживешь, но уж не обессудь. Отольются тебе те годики немалыми слезками.

– У него и без Бриши причины для слез найдутся, – ответил Пустой. – Не переманивай, Вотек, у меня помощника.

– Зачем тебе помощник, механик? – удивился старик. – С твоими умениями ты и без помощников не пропадешь. Кто учил обращаться с рубилом да с короткостволом?

– Не знаю, старик, – с досадой проговорил Пустой. – К дому твоему надо возвращаться?

– Нет, – замотал тот головой. – Не хочу. Все сгорело – что нутро болью полнить, и так полнее некуда.

Старика посадили между Сишеком и Коббой, он огляделся, по очереди кивнул Хантику, Рашпику и Файку, хмыкнул в ответ на кивок Коббы, а потом остановил взгляд на Ярке. Недотрога сидела напротив него, смотрела куда-то перед собой, но никого не видела. Вотек вздохнул, сполз с сиденья, встал на колени и, стиснув виски сборщицы ладонями, затянул заунывное бормотание-песню.

– Коркин, – позвал скорняка Пустой, – во-первых, забудь все, что я про тебя сказал внизу, во-вторых, не выворачивай шею, смотри вперед и вправо, а то на крышу сейчас полезешь.

Люк вновь был открыт, и отсек вездехода на ходу овевал ветерок. Не прошло и часа, как по левому борту опять показался Волнистый. Вотек оставил Ярку, которая заснула, положив голову на плечо замершему и надувшему губы Рашпику, и уставился в окно.

– Вон в том доме я родился, – прошептал он, ткнув в сторону мертвых домов пальцем.

Никто ему не ответил.

Пустой остановил вездеход на чуть приметной тропе в четверти мили от второй пленки. Она стояла зеленоватой стеной ветрослей. И тоже упиралась в небо.

– Ширина – пятьдесят шагов, – доложил Файк. – В пешем ходу пройти непросто. Прорубаться надо или протискиваться. Но опять же только днем. Ночью стебли у ветрослей словно стальные становятся, да и на иглы легко напороться.

– До ночи еще есть время, едва за полдень минуло, – кивнул Пустой. – Ладно, место открытое. Коркин, последи за горизонтом. Обед! Сишек, доставай свои запасы.

Коркин забрался на крышу вездехода, оглянулся. Солнце нагрело металл так, что сидеть на крыше было малоприятно, поэтому скорняк присел на один из ящиков, к которым пока безуспешно пытался подобраться Сишек. «А ведь до лета еще неблизко, только-только весна разгулялась, – подумал Коркин, – что-то дальше будет?»

Внизу зацокал Рук. Коркин улыбнулся, ящер вытягивал шею, словно хотел забраться к своему хозяину. Все-таки скорняк не мог воспринимать ящера как ящерку. Рук и Рук, а что там Кобба наговорил про зверя – пусть сам с этим разбирается. Хорошо еще, в деревне не знали, что Рук – это она: вовсе бы насмешками извели, особенно после смерти бабки.

Из машины медленно, словно все еще была в полусне, вылезла Ярка. Отошла на пару шагов и села на траву, словно обломками осыпалась.

– Коркин! – крикнул снизу Хантик. – На горизонт смотри, а не на Ярку. Насмотришься еще!

Коркин кивнул, скользнул взглядом к серо-зеленой стене второй пленки, подумал, что, верно, отсюда разлетаются по всему Разгону ветросли, обернулся к востоку. На горизонте росла точка.

– Сюда кто-то бежит! – заорал Коркин тут же, вспомнил про бинокль, приложил его к глазам и заорал еще громче: – Скачет! На лошади! На двух лошадях!

Через пятнадцать минут к стоянке отряда Пустого подкатил вспотевший Горник. Обе лошади – и та, на которой он сидел, и вторая, прихваченная под уздцы к седлу первой, – были в мыле.

– Вода есть? – спросил Горник.

– Держи, – бросил фляжку Хантик. – Или лошадям? Где разжился? Степные.

– Лошадям тоже, – оторвался от фляжки Горник, – но позже. Сразу нельзя.

– Что там? – спросил механик.

– Орда, – кивнул сборщик. – Язык знаю не очень хорошо, не все понял, но если хозяева этих лошадок не врали, то за вами послали три тысячи клинков. Остальные пошли вокруг Мокрени к дальним горам. Вроде как добивать светлых. И этих остальных очень много. Тысячи и тысячи.

– Не врали хозяева лошадок? – нахмурился Пустой.

– Не должны были… – Горник вытащил из-за пояса широкий нож и с усмешкой облизал его лезвие. – Но уже не переспросишь. В расчете теперь?

– Я тебе и раньше говорил, что ты мне ничего не должен, – хмуро бросил Пустой.

– Ну мало ли. – Горник хлопнул ладонью по прикладу висевшего на плече ружья. – Хорошее ружье должно и стоить хороших денег. Или великих трудов. Ты бы поторопился, Пустой: по моим прикидкам, ордынцы как раз теперь подходят к первой пленке.

– Что им нужно от меня? – мрачно спросил Пустой.

– Не знаю, – пожал плечами Горник и посмотрел на механика с едва утаиваемой усмешкой, словно недоговаривал что-то. – Ты там у них кем-то вроде черного колдуна числишься. Оживляешь железо, разговариваешь с камнями. Или досадил какому-то их правителю. Думаю, что в любом случае тебе с ними брататься нельзя.

– Сам-то куда теперь? – спросил Пустой.

– Погуляю пока, – уверенно сказал Горник. – Не пропаду, не сомневайся. Только уж и ты не пропадай.

16

Механик не обсуждал с мальчишкой планов, но еще года полтора или два назад Филя понял: Пустой собирается в Стылую Морось. И все, что Пустой делал в эти два года, в понимании Фили свидетельствовало об одном – рано или поздно туда придется отправляться. Нельзя сказать, что Филю очень уж радовало предстоящее путешествие, но слишком огорчаться он тоже не собирался: ведь поход должен был возглавить именно Пустой, а не какой-нибудь Хантик или, трижды подпрыгнуть на одном месте, Сишек.

Так бы все и произошло, если бы не орда. Еще неделю назад Филя подумывал, что мастерскую бросать на произвол судьбы или на Сишека (что в представлении мальчишки равнялось одно другому) не следует, и может так случиться, что старшим в трехэтажной крепости останется именно он, но никаких планов на собственное, пусть и временное, возвышение не строил. Более того, Филя с интересом ждал заказанных Пустым лошадей, которых должны были пригнать купцы и для которых механик распорядился приготовить стойло на первом этаже мастерской. Однако судьба развернулась так, что вместо лошадей Филе пришлось заниматься вездеходом. Заниматься, покачивая головой и не сдерживая восхищенных возгласов. Когда Пустой намекнул Филе, что вездеход светлые оставили, скорее всего, не просто так и вовсе не для отправки на их базу своим ходом, мальчишка не поверил. Нет, светлые не могли оставить вездеход. Такими подарками не разбрасываются: ладно бы, если возле базы стоял десяток таких машинок, так ведь всего одна была, да и с той Вери-Ка пылинки сдувал. Однако в переделку вездеход Пустому светлые отдали. Неужели они не могли сами привести его в порядок? Ведь те же запчасти для замены электропривода на механику светлые делали по чертежам Пустого сами. Но если они сознательно отдали вездеход беспамятному селянину, каким бы отличным механиком он себя ни показал, то чего добивались? Посмотреть на то, как несколько лесовиков будут выпутываться из неприятностей? Ну так Пустой нашел и снял все, как он сказал, датчики и камеры. Или не все? А если не все – что светлые могут увидеть? Небритые и испуганные рожи чудом выживших селян? И как понять Пустого, который предположил, что светлые просто-напросто «изучают» Морось? Что такое «изучать»? Что ж тогда получается, что они и Пустого с компанией изучают? А может, и не отдавать им вовсе эту машинку? Хотя было бы еще что отдавать. Имелся же случай: пустил один бондарь в избу на постой трех лесовиков, проснулся утром, а избы нет – раскатали по бревнышкам и унесли. Шутки шутками, но за этими лесовиками…

Во внутреннем отсеке вездехода, не считая мест водителя, двух его напарников и места за спиной у водителя, имелась еще дюжина удобных сидений. Без учета Рука, которая (Коркин, кстати, упорно говорил о ящерке «он») явно становилась всеобщей любимицей, Филе предстояло разместить на этих сиденьях семерых, что они прекрасно проделали и без его участия. Мальчишке осталось только раздраженно приглядывать за порядком да прикидывать, какую из корзин достать на ужин и что измыслить на завтрак, потому как готовая еда уже стремительно заканчивалась. Впрочем, подопечных Пустого это нисколько не тревожило или тревожило в последнюю очередь, потому как взгляды всех и каждого то и дело обращались к колышущейся пелене второй пленки. К тому же Файк своей ехидной усмешкой не добавил спутникам бодрости, не только сказав, что вторая пленка самая легкая, но и припомнив пару историй, как тот или иной бедолага где-нибудь в ее толще начинал биться от ужаса и запутывался насмерть. Сборщик, правда, тут же попытался успокоить спутников, объяснив, что наткнуться на кости несчастных невозможно, потому как ветросли тянутся к небу, и кости насмерть запутавшихся бедолаг теперь уже колышутся где-то на уровне облаков, но спокойствия не добился. Тут же Хантик и Сишек заспорили о том, что это за мерзость такая – ветросли, пока не пришли к выводу, что пакость эту вывела сама Морось, а получилась она оттого, что между первой и второй пленкой очень сухо, и эта самая летающая тина сама навострилась тянуться к облакам, вместо того чтобы годами ждать какого-нибудь жиденького дождя. Файк тут же вмешался, сказав, что если до второй пленки и сухо, то дальше так сыро, что сырее не бывает, а потом достал тесак и принялся показывать, как следует рубить ветросли. Вотек, который больше присматривался к лесовикам, чем говорил, пустив в седую бороду усмешку, вовсе призвал ничего попусту не рубить, не ломать и не курочить, а тихо и спокойно раздвигать стебли и протискиваться между ними. Тем более что все были свидетелями, а Коркин так еще и разглядел через бинокль в подробностях, как тот же Горник подошел к зеленой пленке, замотал глаза лошадям каким-то тряпьем, раздвинул стебли и потащил животных за собой в открывшийся в пленке прогал.

Пустой мрачно вышагивал вокруг стоянки, что-то вычисляя, Коркин томился на крыше вездехода, поглядывая на безучастную Ярку, а Филя, обуреваемый хлопотами, прикидывал, что ему делать, если вездеход вовсе откажется заводиться, и что из собранного в дорогу взять с собой, а что оставить в машине.

Наконец, когда солнце скрылось за стеной ветрослей, Пустой полез в кабину, что все сочли командой к отправлению. Коркин нырнул в люк, народ было полез в отсек толпой, но толстяк Рашпик грозно рявкнул, подхватил за талию сидевшую истуканом с куском лепешки Ярку и закинул ее в машину первой. Недотрога упала на сиденье позади тут же одеревеневшего Коркина и замерла.

– Файк, – спросил Пустой, – никогда не поверю, что ты этого не делал. Если ветросль отсечь от корня, что будет?

– Ничего, – задумался сборщик. – Они же все сплетенные друг с другом. Пусть и слоями, но сплетены. Разодрать можно, но вспотеешь. Это ж не шальная тина, которая бултыхается где-то в степи. Да и вся эта зеленка, что небо мутит, чаще всего вот из таких же, подрубленных.

– Файк, – покачал головой Пустой, – я слишком хорошо тебя знаю. Никогда не поверю, что ты не выпутывал с края второй пленки один или два стебля и не пытался на них подняться.

– Пытался, – признался Файк. – Только не вышло ничего. Не тянут два стебля веса человека.

– Я пытался, – закряхтел Хантик. – Лет так с пятнадцать назад. Мы с ткачом тогда ходили за вторую пленку. Грибы там уж больно хороши раньше были. А ветросль пореже росла. Ну и… забавлялись. Выпутывали стебли и пробовали подняться по ним. На восьмом стебле начинает вес человека держать. Я тогда целый пучок вытянул, думал, залезу на три-четыре локтя, а этот ткач, чтоб ему подпрыгнуть за пологом, рубанул по корням. Меня и потащило. Считай, с высоты твоей мастерской сверзился. Вот тогда колено и повредил. Меня потом этот шутник на себе до самой Гнилушки тащил.

– Значит, десять стеблей поднимают вес человека, – задумался Пустой. – Ширина пленки – пятьдесят шагов. Стебли растут плотно, на ладони – как раз десять стеблей будет. Ширина вездехода – больше семи локтей. Получается, на каждый шаг при этой ширине будем подминать под тысячу стеблей. Если так, то три шага – и вездеход потащит кверху.

– Вряд ли, – усомнился Хантик. – Если и поднимет на два-три роста, все одно соскользнем, свалимся.

– И ты думаешь, что нам это принесет пользу? – спросил Пустой. – Но вырубать просеку… Как быстро она затянется?

– Неделя пройдет, – прикинул Файк. – Все равно вырубать придется, по-другому никак. Боишься, что орда через нашу просеку двинется?

– Боюсь, – кивнул Пустой.

– Рубить надо, – кивнул Хантик. – Но ветросли плохо рубятся, до темноты провозиться придется. Если, конечно, сразу сейчас не начнем, да по всей ширине, человек пять с рубилами…

– Это тебе не сено косить, – запыхтел Рашпик. – Хочешь, чтобы мы головы друг другу поотрубали? Рубить-то надо у корня, да над головой, отрубленное-то не улетает, сплетены они. Когда сборщик с узкой тележкой идет, которую между стеблями не протащить, и рубит от земли и в пояс, и то с утра начинает и к вечеру заканчивает. А ты сказал. Ночевать тут надо, а утром врубаться.

– А орда как раз теперь проходит первую пленку, – прищурился Пустой. – Ветросли ведь не горят?

– Нет, – мотнул головой Файк. – Давно бы тут все пожгли. Истлевают, правда, если жечь что-нибудь под ними, так тут и жечь нечего. Пробовали как-то масло лить и жечь, но иглы грунт рыхлят, все масло в почву уходит, не получится.

– Ладно, – кивнул Пустой и стронул вездеход с места. – Сейчас посмотрим, что можно придумать.

Он подогнал машину почти к самой стене. Филя затаив дыхание вглядывался в колышущуюся перед ним серо-зеленую массу, а Пустой выдернул из-за пояса дробовик и открыл дверь.

– Филя, за руль, двери закрыть. Рашпик, не своди глаз с заднего стекла. Я на разведку. Вернусь минут через пятнадцать. Ждать.

Спрыгнул на каменистый грунт, на котором даже колеса вездехода следа не оставляли, подошел к пленке, раздвинул крайние стебли и протиснулся между ними. Ну точно как Горник, разве только без лошадей пошел, да и то сказать – Горника весь поселок за старожила Мороси числил, а Пустой-то первый раз за ограду шагнул.

За полосой стеблей что-то вспыхнуло, или Филе показалось, он не понял. Мальчишка выпучил глаза, наклонился вперед, но так ничего больше и не разглядел.

– А этот ваш Пустой… – подал голос Вотек. – Он случайно не колдун?

– Нет вроде, – выпятил нижнюю губу Хантик. – Не замечал я никогда, чтобы он колдовал. Но ему его беспамятство – как нож в сердце. Иногда по часу высиживает, пальцы сомкнет и морщится, что-то вспомнить пытается. И пальцы иногда прикусывает, словно они не чувствуют ничего.

– Может, он на ту сторону пошел? – предположил Сишек. – С той стороны растопка какая есть, чтобы просеку выжечь?

– Сыро там, – пожал плечами Файк. – И так-то сыро, а если к югу брать, так и вообще болотина. Можно чего-то найти, но далеко отходить придется, да и небезопасно между пленками в одиночку.

– А у него дробовик! – не согласился Рашпик.

– Какой у него дробовик? – поморщился Файк. – Не знаю уж, под какой патрон, но на вид игрушка-безделушка – вся польза, что блестит как новенький. Филя, что делать будем, если он не вернется через пятнадцать минут?

– Ждать будем, – решительно ответил Филя, запнулся и продолжил: – Через полчаса не появится – пойду я. Старшим останется Коркин.

– Коркин, – проскрипел Хантик, – я всегда говорил, что, если долго валять хорошие валенки, рано или поздно доваляешься до вожака. Ты – живой пример. Может, тебе за шапки взяться?

Филя повернулся к Коркину. Скорняк сидел неподвижно, расправив плечи и уставившись в стекло, но все его мысли были за спиной. Ярка-недотрога уткнулась носом в плечо скорняка и закрыла глаза, словно боялась что-то спугнуть, как боялся того же самого и Коркин.

– Давно живу, – вдруг проговорил Вотек. – Когда ты, к примеру, Хантик, сопливым мальчишкой первый раз за первую пленку выбрался, я уже тогда старым был. И вот что я скажу: как бы плохо ни было, как бы тошно ни казалось, может быть еще хуже.