Текст книги "Месть Акулы"

Сергей Майоров
Месть Акулы

Описанные в книге события и персонажи являются полностью вымышленными, любые совпадения с реальными лицами или фактами, имевшими место в действительности, случайны. Тактика действий и методы работы оперативных служб несколько упрощены, хотя и полностью достоверны.

ПРОЛОГ

Суббота, 1 апреля 1995 года.

День дураков

Предложение отметить праздник поступило от Ростика. Он хотел оттянуться по полной программе, включающей в себя посещение фешенебельных злачных мест с изысканным спиртным и азартными играми, релаксацию в сауне и возвращение домой ранним утром лишь для того, чтобы малость передохнуть и снова окунуться в кутеж.

– Какой же это праздник? – рассмеялась Она, крепко прижимая мужчину к себе. – Разве мы…

– Именно поэтому и погуляем как следует.

Даже в ботинках на высоком каблуке Ростик едва доставал макушкой до ее носа. Комплексами по поводу скромных размеров своего тела он не страдал, компенсируя отсутствие стати и мышечной массы агрессивностью и деньгами.

Высвободившись из объятий, он насмешливо посмотрел на подругу и резко, как достают пистолет, извлек из бокового кармана пальто пачку валюты, небрежно перехваченную тонкой резинкой ядовито-зеленого цвета.

Проследив за движением руки мужчины, Она обратила внимание, что карман его пальто оттопыривает что-то тяжелое, неясно и тревожно проступая сквозь плотную ткань. Обратила внимание, – и сразу об этом забыла.

– Разве этого мало? – спросил он с вызовом.

– Я такого не говорила…

Оценить величину суммы с одного взгляда Она не могла. Когда он развернул перед ней веером всю пачку, Она успела заметить не только стодолларовые купюры, но и марки, финские и немецкие, и британские фунты, и еще какие-то, прежде не виданные банкноты.

Резинка ядовито-зеленого цвета упала с его руки на пол.

– Подними, – приказал он, скатывая деньги вплотный рулончик.

– Когда тебя ждать? – спросила Она, наклоняясь.

Убирая валюту в карман, Ростик ничего не ответил. Могло показаться, что он и сам не представляет, до какого часа продлится важная встреча, на которую его, звонком по сотовому телефону, вызвали минут десять назад. Еще утром он никаких дел не планировал, а теперь пришлось собираться в бешеном темпе, на ходу жуя бутерброды, глотая чай. Он даже отказался от процедуры бритья. Последнее обстоятельство его особенно раздражало. Он мог пропадать где-то по несколько дней и заявляться без предупреждения голодным, до предела измотанным и пахнущим другими женщинами, опасностями и риском. Мог покинуть дом среди ночи, одним махом оборвав любовные утехи и не поцеловав на прощание. Мог валяться на диване неделю кряду, смотря по телевизору все без разбора и не обращая на подругу внимания, а потом позвать в шикарный ресторан, пригласить в казино, одарить бриллиантовым гарнитуром – и снова исчезнуть, не сообщая ничего осебе и не интересуясь, каково ей приходится жить в неизвестности. Казалось, он умеет приспособиться к любому жизненному ритму, походя преодолевает препятствия, переносит, не моргнув глазом, лишения и удары. Гнет свою линию, добивается цели, чего бы это ни стоило, – но не может обойтись без ежедневного бритья. Дважды втечение суток, утром и вечером, он тратил по четверти часа на то, чтобы обласкать щеки, полоску кожи над верхней губой и подбородок широким лезвием опасной раскладной бритвы. Эта старомодная бритва была его символом и фетишем. Иногда начинало казаться, что она была и его единственным другом. Кроме нее, Ростик, казалось, больше никому не доверял.

Сегодня этого сделать не удалось, и жесткая поросль чернела на лице Ростика, торжествуя победу в многолетнем сражении. Злорадствовала над тем, что какие-то обстоятельства вынудили ее носителя изменить привычному укладу, поддаться чужому давлению, нервничать и торопиться.

Женщина смотрела в окно, как он идет к машине, пересекает по диагонали газон, оставляя за собой цепочку маленьких следов на тонком, неверном апрельском снегу. Он всегда бросал джип перед домом, и еще ни разу воры не посмели на него покуситься. На ходу Ростик несколько раз дернул руками, удобнее осаживая пальто на плечах. Полы взметнулись" и разошлись, придавая мужчине сходство с грачом…

Какими делами он занимается, женщине не дано было знать. Она предполагала, что он накрепко повязан с криминалом. Других объяснений его поведению не находилось, но и фактов недоставало, оставалось питаться догадками и строить иллюзии, что их отношения продлятся долгое время. Рано или поздно он уйдет и не вернется, даже не позвонит ей, чтобы сказать «Прощай!». Она смирится, поплачет, конечно, а потом перевернет исписанные листы своей жизни, начнет устраиваться заново и, скорее всего, ничего не узнает о его дальнейшей судьбе.

Кто Она для него?

Лучше не спрашивать. Не задавать такого вопроса даже себе, даже когда поблизости нет посторонних.

Возможно, они пойдут в ночной клуб, а потом просадят тонну баков на рулетке в казино. Вокруг будут мужчины и женщины, кто-то его узнает и обронит приветствие, но Ростик не станет к ним подходить, чтобы обменяться рукопожатием и спросить, как дела. Не представит Ее, не пригласит друзей за свой стол и проигнорирует самое назойливое приглашение от других, посетителей клуба или игроков казино. Первое время такое поведение мужнины казалось Ей очень лестным– все внимание он уделял своей женщине, не разменивался, не дешевил в стремлении быть хорошим для всех. Потом пелена спаю, и стала видна подоплека поступков.

Никто Она для него. Ни-кто. Однажды он уйдет и не вернется.

Чувства еще оставались, не могла Она избавиться от них с той легкостью, с которой перенесла третий аборт летом прошлого года. Чувства еще оставались, они тлели, временами вспыхивая с устрашающей силой, но все ощутимее теснились расчетом.

Она надеялась скопить достаточно денег для нового старта прежде, чем Ростислав исчезнет из ее жизни. Была уверена: следующий старт станет последним, и надо приложить все усилия, чтобы воспользоваться шансом, как только он подвернется. Довольно терпеть гримасы и ужимки фортуны, Она достойна счастья не меньше, чем все остальные, кому оно улыбнулось.

Деньги уходили сквозь пальцы. Накопления росли невыносимо медленно.

…Она хотела помыть голову и начать готовиться к предстоящим вечером развлечениям, когда услышала неуверенное треньканье дверного звонка. У Ростислава были ключи, и он никогда не звонил, открывал сам. Любил шутить, что своими внезапными появлениями проверяет Ее верность и преданность. Предупреждал, чтобы не пускала в дом нежданных гостей.

Сердце учащенно забилось, подсказывая: за дверью стоит он, ему плохо, он нуждается в помощи. Открыла, позабыв все наставления.

В первый момент показалось, что ничего страшного с ее Ростиком не произошло. Стоял, улыбался. Молча шагнул через порог.

Шагнул и потерял равновесие. Чтобы удержаться, отнял от живота правую руку, оперся на стену.

Не удержался. Медленно осел на пол. Ладонь, скользя по обоям, оставляла за собой бурые полосы, быстро темневшие по мере того, как бумага впитывала кровь.

– Не зови врачей, – пробормотал он, поднимая к Ней заострившееся бледное лицо, и это были последние слова, которые Она смогла разобрать.

Ростик пытался сказать еще что-то, но можно было только понять, что он перечисляет запреты на какие-то действия, а вот какие именно и почему, расслышать не удавалось. Потом он улыбнулся, в черных глазах отразилась тоска, и веки сомкнулись. Грудь продолжала ритмично вздыматься и опускаться, но амплитуда движений становилась все меньше. В углу рта появилась капелька крови, задрожала, налилась, округлилась и скользнула вниз, пересекая щетинистый подбородок.

Она закрыла дверь, заперлась на все три замка. Сдвигая ноги Ростика, которые немного мешали, обратила внимание на отсутствие обуви. Шерстяные носки были покрыты грязью и снегом, из прорехи торчал большой палец с ногтем сизо-розового, совершенно неестественного цвета.

Левая рука Ростика, которую он держал, прижав к животу, расслабилась и стукнулась об пол. Его бордовый свитер пропитался кровью, видимо, вытекающей сразу из нескольких ран, но Она боялась рассматривать их, тем более– пытаться каким-то образом обработать. Стояла и ждала, поражаясь собственному хладнокровию. Решение высветилось в Ее голове так отчетливо, как будто данные для его поиска были заложены много суток назад, и все это время Она могла неспешно перебирать различные варианты, тасовать их, как карты, перемещать и кроить, отсеивая десятки негодных ради одного верного.

Последний, говорите, старт? Последний шанс дать укорот невезению, которое дышало в затылок с момента окончания школы и наступаю на пятки, стоило чуть зазеваться?

Ростислав умер тихо. Ни стонов, ни конвульсий. Ни малейшей попытки уцепиться за жизнь, продержаться на этом свете пару лишних секунд. Перестал дышать – и все. Как будто заснул.Ушел и не вернулся… Только тело осталось в квартире.

Надо было с ним что-то делать.

Дозвонилась с первого раза:

– Приезжай срочно.

– Зачем?

– Я тебе все объясню.

– Послушай, сегодня суббота…

– Мне нужна твоя помощь.

Собеседнику хотелось ответить отказом, чтобы не нарушать свои планы на вечер дня дураков. В то же время он давно дожидался момента, когда Она попросит Его об услуге. Дожидался, рассчитывая на ответную благодарность в плотской валюте. Все на это рассчитывали. Многие дожидались. Но Он был самым нетерпеливым и самым трусливым – следовательно, наиболее подходящим в сложившейся ситуации.

– Еду.

Она расчесала волосы перед зеркалом в спальне. Сменила халат на мини-юбку и блузку, прикрывавшие меньше, чем выставлялось напоказ. Результатом осталась довольна. Вспомнила о деньгах и прошла в коридор, присела перед трупом на корточки. Повезло, пачка валюты наполовину высунулась из кармана пальто. Удалось вытащить еедвумя пальцами, не замаравшись в крови. Проверять бумажник не стала, зная, что Ростислав носил в нем только мелочь на карманные расходы. Хотела снять с запястья часы, но помешала брезгливость: швейцарский хронометр был испачкан слишком обильно, да и стекло циферблата оказалось разбито.

– … Что ты наделала!

– Я ни при чем.

– Зачем ты его грохнула?

– Я его пальцем не трогала.

Он смотрел недоверчиво. Было видно, как он проклинает себя за то, что поддался уговорам и приехал.

– Помоги избавиться от трупа.

– Что ? Ты представляешь, что говоришь? Это подсудное дело! Если ты его не убивала, то вызывай милицию.

– Там мне никто не поверит.

– Наймешь хорошего адвоката.

Удобный момент для того, чтобы выскользнуть за дверь и оставить Ее с проблемами наедине, был упущен. Она знала: теперь Он не уйдет.

– Я налью тебе выпить.

– Какая, на х…. может быть выпивка!

– Мы оба нервничаем. Это поможет нам успокоиться.

Квартира была однокомнатной. Диван, трехсекционная «стенка», китайская ширма с драконами, мягкие кресла, торшер – спальня, будуар и гостиная одновременно.

В два широких стакана Она напила «Катти Сарк» – любимое виски Ростислава. Распечатала шоколад. Достала початую бутылку содовой, к этикетке которой прилип волос Ростика. Потребовалось четыре попытки, чтобы зацепить волосинку на палец и стряхнуть с пальца на пол.

Он наблюдал за женщиной расширенными глазами. Кажется, был готов высказать комплимент, настолько сильное впечатление произвели Ее спокойствие и деловитость. В стаканы было налито поровну до миллиграмма, плитка «Фазера» рамома-на на одинаковые кусочки.

– Держи. – Она подала виски. – Будешь размешивать или запьешь?

– Ты невероятная женщина, – покачал Он головой, принимая стакан: в отличие от нее, его руки заметно дрожат.

– Я знаю.

Она пригубила спиртное, а Он так и стоял со стаканом в руке. Улыбаясь, Она подошла. Решительным и плавным движением прикоснулась к его бедру, отчего Он вздрогнул, словно прошитый электрическим разрядом. Вжикнула «молнией» брюк, распустила ремень. Узкая ладонь скользнула под одежду; Она придвинулась ближе к мужчине.

– Теперь я свободна…

В коридоре квартиры стыло мертвое тело, а в комнате, на расстоянии трех метров от него, двое имитировали зачатие новой жизни. Она вела в этой партии, задавая тональность и ритм, меняя спектр ролей от шлюхи до королевы, отдаваясь и властвуя.

Когда все было закончено, Он потянулся к своему пиджаку за сигаретами, достал пачку и уронил ее под диван. Она дат ему закурить и не гасила спичку до тех пор, пока слабый огонек не добрался до пальцев и не опалил кожу. Мужчине показалось, что Она не обратила на боль никакого внимания. Встала и, не одеваясь, подошла к окну. Он, продолжая лежать на спине, любовался ее фигурой.

– Преимущества первого этажа, – сказалаОна.

– Ты о чем?

– Можно подогнать машину ближе и сбросить тело в окно, чтобы не таскаться с ним по лестнице. Не бойся, он легкий, вдвоем мы запросто справимся. Уже достаточно стемнело, и в нашем медвежьем углу никто ничего не заметит. Машинастоит перед парадной, ты ее, наверное, видел. Красный трехдверный «паджеро». Смотри не перепутай: у соседа такой же, но длинный. Ключи, наверное, лежат в кармане пальто. Отвези труп в лес. Отсюда, если поехать через дворы, будет около километра.

– Но ведь его станут искать! Друзья, коллеги по работе…

– Эти коллеги, скорее всего, его и пришили, – в стекле отразилось, как Она скривила тонкие губы, подумав о знакомых Ростислава. – Никто не знал, что он здесь бывает. Отвезешь – и возвращайся. Я буду ждать…

– Ты – необыкновенная женщина, – повторил Он. – Я никогда…

– Теперь у тебя будет много возможностей в этом убедиться.

…Выйдя из подъезда, Он постоял, не давая закрыться двери и боязливо осматриваясь. Двор дома был пуст, как будто все жители сговорились оказать помощь любовникам. Любовникам… Как долго он этого ждал! Красный джип был припаркован небрежно, под углом сорок пять градусов к тротуару, передними колесами забравшись на поребрик, задней частью кузова перегораживая часть дороги. Кто-то, видимо, не смог его объехать и приложился своей машиной о бампер, помяв его и расколов правый фонарь. Он вспомнил, как отвлекся на завывания и стоны сигнализации, когда они занимались любовью.

Сев за руль, он не сразу почувствовал, что ногам мешает какой-то предмет. Только запустив дизельный двигатель, наклонился и посмотрел. С удивлением достал один ботинок. Обувь быт заляпана грязью, шнурки затянуты тугим узлом, который не сразу распутаешь даже каким-нибудь острым предметом. Рассмотрел и брезгливо отбросил, когда почувствовал запах влажного меха и пота. Подумал: «Мокрой псиной воняет», – и улыбнулся, радуясь недостаткам былого соперника, хотя в нынешних обстоятельствах веселиться следовало в последнюю очередь.

Включив заднюю скорость, Он съехал с поребрика. Чуть не прикусил язык, когда машину тряхнуло. Остановился, вывернул руль. Мысленно попросил небо о помощи и тронулся по дорожке вдоль дома, чтобы подобраться под окна с тыльной стороны и совершить фатальную ошибку, которая, как Он будет впоследствии думать, и определила ход его дальнейшей жизни…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРЕЛЮДИЯ УБИЙСТВА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Волгин и Акулов шьют дела. – Убийство Шершавчика. – Безутешная вдова и следователь-убийца. – Бандиты назначили встречу. – Что из этого вышло. – Визит к психоневрологу. – Подлинная история об экспертах, ОЧЕНЬ БОЛЬШОМ ОМОНОВЦЕ и одном драчуне. — С днем рождения!

С понедельника по четверг все было спокойно, и утро пятницы тоже не предвещало чего-то дурного, но, как только на электронном дисплее настольных часов Сергея Волгина высветилось «15.15», начались неприятности.

Как и положено серьезным жизненным проблемам, подкатили они втихаря, исподволь накапливая критическую массу и до поры до времени ничем не проявляя себя. О начале перемен известил телефонный звонок.

– Как всегда, в конце недели… – вздохнул, берясь за трубку, Волгин; веря в некоторые приметы, он не закончил фразу, не став лишний раз сотрясать воздух словосочетанием «криминальный труп». Многие старые оперативники, и Волгин в их числе, полагали, что излишне частым употреблением подобных слов можно ускорить наступление нежелательных событий. Сглазить, попросту говоря.

Напарник Сергея, Андрей Акулов, к профессиональным суевериям относился довольно скептически. Кое-что, конечно же, сбывалось – так ведь всегда после случившегося начинаешь замечать мистические совпадения и знаки, предшествставшие началу истории. Особенно когда их очень хочется заметить, чтобы оправдать собственные близорукость, непрофессионализм и лень.

– Да. Алло. Алло, говорите! – Волгин посмотрел на Андрея и пожал плечами. – Не хотят. Может, мой голос не нравится?

– А кому может нравиться твое мерзкое меццо-сопрано? Лично я его терплю с трудом, исключительно в силу необходимости. И потом, стал бы ты сам разговаривать с человеком, который так громко кричит?

– Я не кричу, потому что хорошо воспитан и соблюдаю инструкцию о культурном и вежливом обращении с гражданами. А голос у меня хороший, настоящий бархатный баритон. Я мог бы выступать в опере!

– Практически ты и так выступаешь.

Сергей положил трубку, и в течение нескольких минут оба оперативника группы по раскрытию умышленных убийств продолжали заниматься той же рутиной, которой занимались и несколько предшествовавших часов. Писали справки о проделанной работе, зачастую рожая тексты с превеликим трудом, разглядывая потолок и почесывая затылки, чтобы привести в соответствие мероприятия, продиктованные нормальной милицейской практикой, с постулатами, которыми руководствуются проверяющие из вышестоящих инстанций. Последние, как правило, о «живой» работе знали только понаслышке, но признаваться в этом не любили и отсутствие практических знаний компенсировали теоретическим багажом, который так же соотносился с действительностью, как рекомендации поваренной книги – с полноценным ужином из французского ресторана. Опера писали справки, подшивали их, как и другие документы, в оперативно-поисковые дела по «глухим» убийствам прошлых лет, обсуждали новости, матерились, обнаруживая упорхнувшую под стол бумажку, из-за которой придется раскурочивать и заново сшивать трехсотстраничный том ОПД – то есть делали все то же, что и прежде, но посторонний наблюдатель мог бы отметить, что теперь они ведут себя несколько нервно.

Когда снова зазвонил телефон, Волгин уколол иголкой мизинец.

– Да, – сказал он, тряся пораненной левой рукой и прижимая трубку плечом; судя по тому, как он морщился, слышимость была отвратительной. – Да! Что? Так… О, бл… Я говорю, понял! Приезжайте, жду.

Закончив разговор, он сказал: «Черт!» – и отвернулся к окну. Выражение его лица Акулов охарактеризовал бы как смесь легкой тоски с весьма заметной брезгливостью.

– К нам едет очередная проверка? – спросил Андрей. – На этот раз из Совета Европы?

– Бандиты назначили встречу.

– Тебе?! Здесь?!

– По делу Шершавчика.

– Кого?

Арнольд Михайлович Гладкостенный окончил свой путь в сорокалетнем возрасте на лифтовой площадке многоквартирного дома, скончавшись от множественных огнестрельных ранений, не совместимых с жизнью. Произведя контрольный выстрел в затылок, убийца бросил рядом с трупом орудие убийства и удалился, никем не замеченный, уступив место оперативно-следственной группе, прибывшей по вызову жены потерпевшего… Точнее, уже вдовы.

– Ошибка в объекте, – определил начальник районного управления, который к группе прямого отношения не имел, но в силу должностного положения обязан был выезжать на происшествия, имеющие большой общественный резонанс; о величине резонанса по поводу убийства Гладкостенного судить было преждевременно, но шеф оказался поблизости от места происшествия и решил заглянуть, не дожидаясь особого приглашения. – Ошибка в объекте, – повторил он, издалека разглядывая валенки на резиновом ходу и трикотажные штаны с начесом, при Советской власти продававшиеся на каждом углу, но за последние годы пропавшие с прилавков. – Ждали барыгу, а попали…

– …В бедолагу, – закончил начальник отдела уголовного розыска Катышев, склоняясь над трупом. – Странно, а ведь, судя по некрологам, дворники бессмертны. Мадам, чем занимался ваш покойный супруг?

Людмила Борисовна Гладкостенная прижимала кулачки к сухим глазам, трясла головой и ничего вразумительного ответить не могла. Поначалу это объясняли шоком от случившегося, потом объяснять перестали – даже спустя несколько месяцев она лишь пожимала плечами, когда ее спрашивали о роде занятий, связях и проблемах убитого.

Когда перевернули труп на спину, удивились. Поверх затрепанного свитера домашней вязки обнаружился золотой крест размером с ладонь. Крест висел на цепи метровой длины, каждое звено которой габаритами мало уступало спичечному коробку.

– Пожалуй, что и не ошибка, – молвил начальник РУВД, удаляясь; сбавив шаг, он приказал руководителю ОУРа: – Анатолий Василич, разберись тут как следует.

Катышев в указаниях шефа, выросшего из участковых инспекторов и никогда не имевшего отношения к раскрытию серьезных убийств, не нуждался. Все необходимые мероприятия были проведены в срок и добросовестно, но результата не принесли. Обнаружилось, что при зарплате 800 рублей, начисляемой ему как председателю гаражного кооператива, и грошовой пенсии по инвалидности покойный обладал пятью автомобилями, дачным участком и тремя квартирами, а в деловых операциях с легкостью оперировал суммам и по 30 – 40 тысяч долларов. До сути деловых операций, правда, так докопаться и не удалось. Вдова хранила молчание, личные записи Гладкостенного ясности в вопрос не внесли, судя по учетам налоговой инспекции и другим официальным базам данных, ни к какому бизнесу он ни малейшего касательства не имел.

Год назад, когда убили Гладкостенного, Волгин был в отпуске, а Акулов и вовсе сидел в тюрьме, дожидаясь суда по обвинению в превышении власти. Отгуляв законный отпуск, Волгин взял больничный, так что на работе отсутствовал два с лишним месяца. Когда он приступил к своим обязанностям, дело числилось в разряде крепких «глухарей», и Катышев посоветовал не забивать себе голову.

Так и сказал:

– Не забивай себе голову, там сам черт ногу сломит. Я с парнями перелопатил все, что мог, – ноль на выходе, никаких перспектив и ни малейшей надежды, что они когда-то появятся. Разве что позвонят из соседнего района и скажут, что кто-то берет на себя наш «глухарь». Подшей бумаги как следует и занимайся более реальными делами. Пока ты от работы отлынивал, водку жрал и харю плюшил, у нас тут словно прорвало!

Совету шефа Сергей последовал не в полной мере. Изучив документы и поговорив с операми, «работавшими по убийству» Гладкостенного, Волгин пришел к своим выводам и наметил ряд шагов для их проверки. Может, ему и удалось бы если не раскрыть преступление, то хотя бы приблизиться к истине, но вдова сменила место жительства и не оставила нового адреса. Инстанции, в которые Сергей обращался за дополнительной информацией, не отвечали на запросы либо присылали формальные «отписки», а те немногие лица из окружения убитого, которые на первых порах проболтались о чем-то полезном для следствия, пошли в полный отказ. Наиболее деликатные виновато разводили руки и жаловались на склероз, другие приходили с адвокатами и скандалили, когда им предъявляли старые протоколы:

– Я такого никогда не говорил! Здесь все неправильно записано.

– Чего же вы тогда расписались?

– Где?

– В… Вот здесь: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

– Я?!

– Вы!

– Моя подпись поддельная…

Конец года выдался действительно на редкость напряженным. Число насильственных преступлений, совершенных в Северном районе, превысило все показатели прежних лет и продолжало расти как на дрожжах. Волгину, единственному в РУВД оперу-«убойщику», приходилось разрываться между новыми происшествиями, так что об относительно старых пришлось позабыть. «Дело Гладкостенного» легло на полку. Периодически по почте приходили ответы на какие-то запросы и являлись для допросов свидетели, проигнорировавшие в свое время волгинский вызов, но Сергей был занят другими вещами…

Перед Восьмым марта Сергея вызвал Катышев.

Лицо начальника было напряжено:

– «Крест и валенки» у нас еще не раскрыты?

– Не знаю, как у вас, но у меня – «глухарь».

– Садись…

Выслушав шефа, Волгин тоже напрягся. Спросил первое, что явилось на ум:

– Ошибка исключена?

Катышев печально усмехнулся:

– Баллистика – наука точная…

Пистолет, изъятый на месте убийства Гладкостенного, продолжал свое кровавое дело. Вместо того, чтобы, пройдя все необходимые экспертизы, мирно покоиться в сейфе прокуратуры, югославский ТТ оставлял новые трупы. Два «братка» в новогодние праздники, иностранный бизнесмен в конце января, проститутка в канун Дня защитника Отечества.

– Бред какой-то, – покачал головой Волгин, представив двадцатилетнего следователя Риту Тростинкину, разгуливающую по ночному городу со шпалером в руке. – Может, у нее ствол просто сперли, а она боится признаться?

– Может, и так, – кивнул Катышев, и было видно, что он бы хотел поверить в такую, относительно благопристойную, версию, но готовится к худшему, как человек мудрый, повидавший жизнь и растерявший иллюзии на суровых ее по воротах. – А может, и нет. Ты не знаешь, у Риты есть молодой человек?

– Есть, наверное. Девчонка-то симпатичная! А что?

– Помнишь, как следователь Воронцова пронесла в «Кресты» наган для Мадуева? Говорят, сильно полюбила этого бандита…

Волгин послушно представил новую картину: вернувшись с работы, Тростинкина передает вещдок своему бой-френду. «Дорогой, только не бросай оружие на месте преступления!» – «Родная, я обязательно его верну. Я ведь знаю, что к утру пестик должен быть в сейфе, ведь у вас так часты внеплановые проверки. Потерпи, скоро мы скопим денег, и я приобрету новый ствол. Я хочу „кольт", дорогая!» – «И я, мой родной!»

В воображении Волгина худенькая Рита протирала затвор пистолета подолом платья, вкладывала его в руку любимого и, привстав на цыпочки, целовала последнего в губы, а он прижимал ее к своей широкой груди, – и во внутреннем кармане его куртки хрустела фотография очередной жертвы…

– Да что за бред-то! – снова вырвалось у Волгина, и он посмотрел на начальника, подозревая, что тот просто решил над ним посмеяться и теперь скалит зубы, тешась над легковерием подчиненного, но Катышев глядел сурово и требовательно.

– Сами разрабатывать прокурорских мы не, имеем права, – сказал Анатолий Васильевич; – но со мной уже связывались «старшие братья».

– Да кого разрабатывать?! Съездить к Ритке да спросить, что за непонятка получилась!

– Не гоношись под клиентом, салага! Спросить всегда успеем, сперва требуется капитально головой поработать…

Впоследствии Волгин долго переживал, что позволил Бешеному Быку – так в неофициальной обстановке звали Катышева – запудрить себе мозги. Слава Богу, что на Тростинкиной все эти подозрения ни малейшим образом не отразились. Волгин предполагал, что важную роль в урегулировании конфликта сыграл Ритки н батяня, занимавший весомую должность в штате городской прокуратуры.

Естественно, девчонка шпалер посторонним не передавала и сама из него никого не мочила. Он как лежал, так и продолжал лежать в ее сейфе, а виновником всей суматохи стал стажер экспертного управления, который по ошибке рассовал часть гильз с убийства Шершавчика в пакеты с вешдоками по другим преступлениям. Подробностей Волгин не знал. То ли стажер вообще не заметил, что натворил, то ли, допустив какую-то промашку, хотел ее, ни с кем не посоветовавшись, исправить, а может, всему виной был переезд в новое здание, который баллистическая лаборатория производила как раз в эти дни. Волгин не знал, как именно случилась ошибка, и не особо стремился это узнать. Для него лично история имела совершенно неожиданное продолжение. «Старшие братья», которые отступили так же незримо, как и вклинились в «Дело о следователе – серийном убийце», неизвестно для чего разыскали гражданку Гладкостенную. Выскочив из неизвестности, как черт из табакерки, она в течение вот уже восьми месяцев изводила Сергея: сочинив парочку версий убийства супруга, одна другой смешнее, она требовала отчета о проделанной работе. Первое время заявлялась в РУВД лично и караулила Сергея возле его кабинета, позже стала доставать по телефону, звоня не реже двух раз в неделю, причем умудрилась раздобыть даже номер его мобильника и не стеснялась им пользоваться. «Вы обязаны информировать меня о принятых мерах!» – заявляла Людмила Борисовна таким визгливым и безапелляционным тоном, что Волгин как-то раз не сдержался и высказал ей все, что думает по этому поводу.

Людмила Борисовна пробилась на прием к начальнику милицейского главка. Бравый генераа женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.

– Лишение премии – не взыскание, – разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.

– А что это? Новая форма поощрения?

– Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного – рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» все-таки снимут…

С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание – а к ноябрю их набралось восемь штук – Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение»[1]1
  Процессуальный документ, который содержит указания следователя о проведении оперативно-розыскных и отдельных следственных действий по уголовному делу, находящемуся в его производстве.


[Закрыть], в котором предписывала Волгину проверить новые факты…

– …А какие бандиты назначили встречу? – спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.

– Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.

– А почему Шершавчик?

– У тебя есть другое название дла этого бл…? Для этого безобразия? Кроме того, если каждый раз его ФИО полностью выговаривать, то язык поломаешь, а Шершавчик звучит симпатично и образно. Как еще можно было его фамилию переиначить? В «Нарезной»? Не годится, нарезными бывают стволы и батоны…

– Какой ты все-таки циник, Серега. У человека горе, а ты над его фамилией изгаляешься… Что мы станем с этими «тамбовцами» делать?

– Притащим сюда и постараемся заглянуть в душу. Как говорит Бешеный Бык, в нашей стране нет человека, который хотя бы раз в жизни не нарушил какого-нибудь закона. Если правильно задавать нужные вопросы, то что-нибудь непременно раскроем. Главное – не забывать о презумпции виновности: «Каждый человек считается подозреваемым, пока не доказано обратное», и не сбавлять темпа. Тогда они в чем-нибудь да признаются.