Текст книги "Отказной материал"

– Вот сука! – выругался он, ударив кулаком по колену.

– Ну, и что дальше? – спокойно спросил Гена, включая двигатель.

– Поехали! Тут рядом есть парк, я там объясню этой суке, как себя надо вести!

– Покажешь, где надо поворачивать.

Убедившись, что машин сзади нет, Гена включил передачу и отъехал от тротуара.

Очнувшись через пару минут, лёжа на животе с неудобно согнутыми ногами на заднем сиденье движущейся куда-то машины, Катя попыталась поднять голову, но тут же получила сильный удар кулаком между лопаток, по позвоночнику, и снова ткнулась носом в колючую, пахнущую чем-то кислым обивку сиденья. Лоб коснулся холодной бутылки с шампанским. На поясницу легла твёрдая мужская ладонь, и Катя сжалась, почувствовав, как медленно рука опускается вниз.

* * *

Вернувшись с работы поздно вечером, бухгалтер одного из мелких предприятий Иванов отправился выгуливать свою собаку – молодого сенбернара. Они отошли от домов, перешли через улицу и оказались на боковой аллее парка. Иванов спустил собаку с поводка и закурил, наслаждаясь возможностью отвлечься от опостылевших финансовых отчётов и подумать о вещах более приятных. В кармане его куртки лежал газовый револьвер, да и собака в случае стычки с хулиганами оказала бы реальную помощь, а потому Иванов не торопился. Он даже углубился в парк, обошёл вокруг пруда и лишь потом двинулся обратно. Жена бухгалтера на две недели уехала к родственникам на Украину, и, решив воспользоваться неожиданно подвернувшейся возможностью расслабиться, он подумывал о том, чтобы вызвать к себе домой девочку из агентства. С того времени, как он перешёл с завода на работу в малом предприятии, ему было вполне по средствам позволить себе такое маленькое развлечение.

Размышляя, Иванов вышел на боковую аллею и был ослеплён светом фар какой-то большой машины, свернувшей с проспекта Ударников и стремительно приближающейся к парку. Метрах в сорока перед ним машина, оказавшаяся светлым джипом, затормозила, легко выскочила на тротуар и, присев на задние колеса, рванула к центру парка. Иванов проводил «ниссан» завистливым взглядом. Начав год назад неплохо зарабатывать, бухгалтер уже подумывал о покупке собственной машины, но о таком джипе, да и просто о приличной иномарке пока приходилось только мечтать.

Подозвав собаку, Иванов пристегнул поводок и стал переходить дорогу. Оглянувшись, он заметил свет фар «ниссана», мелькнувший среди деревьев центральных аллей. «Бандиты развлекаются или убивать кого-то поехали», – равнодушно подумал бухгалтер.

* * *

В 9.10 Ковалёв был уже в своём рабочем кабинете. Никого из сотрудников отдела ещё не было, даже дежурившего ночью Сергеева, которому, по идее, полагалось бы спать на диване в своём кабинете. Видимо, под утро поступила какая-то заявка, и он отправился её отрабатывать. Повесив куртку, Костя открыл окно и присел на подоконник, покуривая сигарету и глядя вниз. На крыльце РУВД стояли несколько милиционеров в форме и какие-то озабоченные кавказцы, пришедшие, вероятно, к какому-нибудь своему земляку, сидящему в районном изоляторе временного содержания (ИВС). Задрав капот «уазика», лениво ковырялся в моторе водитель. Прямо к ступенькам подкатила чёрная «Волга», из неё вышел начальник РУВД подполковник Смирнов, держа под мышкой толстую кожаную папку, прошёл мимо милиционеров, кивком поздоровался с ними и исчез в вестибюле. Подъехала ещё пара машин, а потом появилась белая «шестёрка» Петрова. Запарковав машину слева от здания РУВД, Дима Петров – невысокий, полный, одетый в костюм и белую рубашку с галстуком – включил сигнализацию и направился к крыльцу. Проходя мимо окна, он поднял голову и помахал рукой Косте.

До начала ежедневного совещания у начальника отдела оставалось шесть минут, и коридоры РУВД постепенно оживали. Подходили сотрудники, здоровались, обменивались новостями и расходились по своим кабинетам. Кто-то, дозвонившись по телефону, громогласно наставлял на правильный путь своего невидимого собеседника, периодически, в подтверждение собственной правоты, ударяя по столу кулаком. К концу разговора из того же кабинета донёсся треск сломавшегося стула и громкий отчаянный мат, перекрытый взрывом хохота из углового кабинета «убойщиков»[2]2
  Сотрудники группы по раскрытию умышленных убийств (мил. жаргон).


[Закрыть], где рассказали новый анекдот.

Вошёл Петров.

– Привет!

Они обменялись рукопожатием, потом Дима повесил на вешалку свой пиджак и сел за стол.

– Что у нас плохого?

– Да вроде ничего пока.

– И это радует. – Дима подобрал со своего стола какую-то бумажку, с удивлением прочитал записанный на ней текст, скомкал и бросил в корзину.

– Все на развод!

В дверях мелькнул заместитель начальника отдела, большая часть служебных обязанностей которого сводилась к произнесению этой фразы, чем он и занимался по утрам, обходя кабинеты сотрудников. Почти всю свою службу он провёл в отделе кадров РУВД, куда попал ещё молодым лейтенантом, и в должности замполита одного из отделений; в уголовный розыск перевёлся благодаря чьей-то протекции и, будучи абсолютно некомпетентным в самых простых профессиональных вопросах, старался ограничивать свою деятельность контролем за соблюдением дисциплины сотрудниками отдела. В частности, в целях борьбы с употреблением алкоголя на рабочих местах первое время он каждый месяц, в день выдачи зарплаты, устанавливал засады, перекрывая возможные пути отхода выпивших сотрудников домой. Ничего не понимая и в этом виде деятельности, он только один раз сумел добиться успеха, да и то довольно относительного. В его «сети» попался набравшийся пива милиционер – стажёр районного вытрезвителя, заплутавший в длинных коридорах РУВД и оказавшийся на половине, где размещался ОУР, совершенно случайно.

Войдя вместе с другими сотрудниками в кабинет начальника, Костя с удивлением увидел, что Сергеев уже там. Явно проведший бессонную ночь, с усталым лицом и в измятой рубашке, он что-то негромко докладывал начальнику ОУРа, который хмурился и постукивал карандашом по руке. Когда все расселись, Сергеев тоже занял своё место. Начальник обвёл присутствующих строгим взглядом, высказал привычные угрозы в адрес опаздывающих и начал доводить до сведения поступившие указания и распоряжения. Потом перешли к изучению сводки происшествий за прошедшие сутки по всему городу и Правобережному району отдельно. В дневное и вечернее время в районе были зафиксированы шесть квартирных краж, один случай нанесения тяжких телесных повреждений, закончившийся смертельным исходом, разбойное нападение на магазин, удачно пресечённое нарядом ГЗ[3]3
  ГЗ – группа задержания, мобильный милицейский наряд, в первую очередь отрабатывающий сигнал тревоги с охраняемых объектов (квартиры, офисы, магазины и пр.).


[Закрыть], и одно мошенничество – «ломка» валюты[4]4
  «Ломка» валюты – преступление, совершенное, как правило, группой лиц в отношении человека, вознамерившегося продать или купить валюту с рук; в нужный момент сообщник отвлекает внимание жертвы, а основной исполнитель подменяет крупные купюры на мелкие, т. е. «ломает».


[Закрыть], тоже раскрытое.

– За ночь случилось всего одно происшествие, но оно заслуживает самого пристального внимания. Доложит Сергеев, он выезжал на место, – подытожил начальник и, откинувшись на спинку кресла, опять принялся постукивать карандашом по руке.

Сергеев поднялся с места, и головы присутствующих повернулись к нему.

– Значит, так… В три пятьдесят ночи у главного входа в Яблоневский лесопарк машиной «скорой помощи» была подобрана Ветрова Екатерина Петровна, девятнадцати лет, проживает на Железнодорожном проспекте, дом двадцать, корпус два, квартира сто семьдесят три. Врачам она успела сказать, что изнасилована тремя неизвестными лицами в автомашине на территории лесопарка. Доставлена в больницу номер десять. Была сделана операция, сейчас её перевели в гинекологическое отделение. Я разговаривал с врачом. По его словам, она очень сильно избита и, кроме того, имеет обширные повреждения внутренних половых органов. Врач утверждает, что он уже сталкивался с подобной ситуацией, и по… э-э… симптомам все это очень похоже на то, что они… э-э… засовывали ей туда бутылку. Что-то похожее сама Ветрова успела сказать врачам «скорой помощи», когда они её забирали. В настоящее время угрозы для жизни нет, но состояние очень тяжёлое, опросу, естественно, не подлежит. Телефонограмма поступила в 14-е отделение, Яблоневка – их территория.

Наступила тишина. Её прервал Костя. С грохотом отодвинув стул, он встал с места и, провожаемый недоуменными взглядами, распахнул дверь и вышел в коридор. Скрипнув, дверь захлопнулась.

– Что это значит? – Отложив карандаш, начальник ОУРа посмотрел на закрытую дверь, потом перевёл взгляд на подчинённых: – Что с ним?

Бывший замполит с готовностью устремился к двери. В его голове оформилась приятная мысль о том, что Ковалёв всю ночь где-то пил, а сейчас, не выдержав, отправился блевать.

Досадливо покосившись на пронёсшегося мимо заместителя начальника, Петров что-то прикинул в уме, потом тоже поднялся со стула.

– По-моему, Ветрова – его племянница, – медленно проговорил он, оглядел коллег и вышел из кабинета.

Костя сидел на подоконнике в своём кабинете и курил. Глаза его были закрыты, но рука каждый раз безошибочно находила пепельницу на столе. Он старался ни о чём не думать, успокоиться и собраться, но не получалось. Лицо племянницы раз за разом всплывало перед глазами; она молчала, но взгляд её выражал укор, в котором не было ни капли злости, а только смирение и робкая надежда… Казалось, она о чём-то просила.

Катя Ветрова была дочерью его родного брата, Петра. Семь лет назад Пётр, бывший тогда участковым инспектором 14-го отделения милиции, уговорил поступить на службу своего брата, только что вернувшегося из армии. Костя пошёл в патрульный взвод при том же отделении и продолжил начатую ещё до армии учёбу в Юридическом институте, только перевёлся на заочное отделение. Через два года Костя перешёл в «уголовку», сначала на свободное место в 23-е, а потом в своё «родное», 14-е отделение. Через полтора года развёлся с женой: прожив совместно больше двух лет, они так и остались чужими людьми. Прекращение отношений оба восприняли с облегчением, разошлись тихо и спустя некоторое время навсегда потеряли друг друга из виду. Через несколько месяцев, летом 1992 года, в автокатастрофе погибли родители. Ехали с дачи вместе с друзьями, на их автомашине, и водитель, измученный работой на участке и успевший принять на дорогу рюмку водки, уснул за рулём. Двигаясь на большой скорости, легковушка плавно перешла разделительную полосу и лоб в лоб столкнулась с тяжёлым грузовиком.

Вскоре после этого Пётр, уставший от постоянных конфликтов с начальником, с одной стороны, и от постоянных упрёков жены по поводу его работы – с другой, подал рапорт об увольнении. Костя брата не отговаривал: иногда у него самого возникало желание все бросить. Пётр уже подыскивал себе приличное место на «гражданке», считал оставшиеся смены и готовился устроить грандиозную «отвальную». Холодным вечером в ноябре 1992 года, перед самым окончанием рабочего дня, он отправился на обычную заявку о бытовом конфликте: женщина пригласила в гости бывшего мужа, вместе выпили, и он начал скандалить. Пётр позвонил в ободранную фанерную дверь на первом этаже пятиэтажки, дождался вопроса: «Кто там?», и представился, поглядывая на часы и злясь на неугомонных алкашей. Дверь открылась, и Пётр увидел дрожащую двустволку, направленную ему в живот. Он ещё успел подумать, что очень глупо носить пистолет в кобуре под полой кителя и шинелью и что теперь придётся валяться в госпитале долгие месяцы. Грохот выстрелов оборвал его мысли. Два заряда картечи вошли ему в живот, разорвали внутренности и припечатали к двери противоположной квартиры. Лежать в госпитале ему не пришлось.

Мужика отловили только через девять месяцев. Ранее трижды судимый, он прекрасно понимал, что за убийство мента ему весьма определённо светит вышка, и, не теряя времени, ударился в бега. Задержали его в Омске, при попытке украсть чемодан на вокзале. Мужик назвался другим именем, но при проверке быстро установили, кем он является на самом деле. Был суд. Совершенно неожиданно для всех, и в первую очередь для самого себя, убийца получил тринадцать лет лишения свободы. Молодой, юридически очень грамотный судья остался крайне недоволен собранной следствием доказательной базой и к тому же придерживался теории о недопустимости вынесения смертных приговоров.

Тогда Костя с предельной чёткостью осознал, что, если бы того мужика задерживал он сам, никакого суда не состоялось бы.

С того времени прошло два с половиной года. В гибели Петра его жена винила всю милицию в целом, и почему-то именно Костю – конкретно. Отношения с вдовой он восстановить так и не смог. Их редкие встречи неизменно заканчивались упрёками, скандалами и слезами. Костя понимал её состояние, но в чём-либо виноватым себя не считал. Хотя… Убийца не понёс того наказания, которое заслуживал. Тот, кто умышленно пролил чужую кровь, должен заплатить своей. Тогда Костя сделал все от него зависящее, чтобы самому встретиться с убийцей. Не получилось. Но если бы встреча всё-таки состоялась, то Костя не колебался бы ни минуты. За время службы в милиции Ковалёву пришлось несколько раз стрелять «на поражение». Двоих он ранил, ещё двое сами сдались, услышав выстрелы. Убить кого-либо ему не довелось, но он не сомневался, что в определённой ситуации сможет перешагнуть этот барьер. Особенно если этот барьер будет разделять его и человека, которому не место быть среди людей.

Отношения с племянницей, и прежде-то довольно натянутые, после смерти Петра разладились окончательно. К профессии отца и дяди она относилась с нескрываемым пренебрежением, зачастую переходящим в откровенное презрение. Начитавшись газетных статей о сфабрикованных уголовных делах, о зверствах ментов, которых хлебом не корми, но дай им превысить власть и посадить безвинного человека, об их бессилии перед натиском организованной преступности и фактах коррупции, наслушавшись рассказов сверстников, успевших побывать в милиции – кто за пакетик анаши, кто за кражи из автомашин и «ломку» валюты, – она считала, что не нарушает законов только тот, кто боится или не знает, как это можно сделать, а бандиты гораздо лучше ментов. По крайней мере, честнее. Или, как было написано в одной газете, бандиты лучше хотя бы тем, что они все разные и среди них всегда можно найти того, кто тебе понравится и с кем ты сможешь договориться. А с мифом о честном милиционере давно пора кончать, так как не будет он, милиционер, рисковать жизнью за одну свою зарплату.

Сгоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы, и Костя, очнувшись от оцепенения, бросил её вниз, после чего сразу же закурил следующую.

В кабинет заходили сотрудники отдела, топтались около двери и уходили. Некоторые пытались что-то сказать, но замечали его застывшее лицо и старались бесшумно выскользнуть в коридор. Кто-то притащил бутылку водки, помялся, не зная, куда её деть и в конце концов сунул в ящик Костиного стола. Бывший замполит тоже зашёл и попытался втянуть Ковалёва в беседу, чтобы выведать его дальнейшие планы, но Костя, отвернувшись от окна, взглянул на руководителя с таким бешенством, что тот счёл за благо быстро испариться. Вскоре в отделе почти никого не осталось. Двое оперов отправились в больницу, чтобы дождаться разрешения врачей и побеседовать с Катей, а ещё несколько человек – в 14-е отделение, чтобы принять участие в работе на месте. Бывший замполит, о чём-то напряжённо раздумывая, прошёлся по тёмному коридору, поправил чахлый цветок, росший в горшке на подоконнике, и направился к двери начальника.

Тот занимался изучением каких-то бумаг и оторвался от них с явной неохотой. Ждать дельных предложений от своего заместителя он давно уже перестал, а разговаривать по поводу пьянок в отделе или о моральном состоянии своих сотрудников ему просто не хотелось.

– Я по поводу Ковалёва, – сказал заместитель, плотно прикрывая дверь и садясь в кресло перед столом. – Я только что разговаривал с ним. И с другими сотрудниками тоже. Надо что-то решать, Владимир Карпович!

– По поводу чего надо решать?

– Ковалёв сейчас находится в таком состоянии, что… Трудно сказать, какие поступки он может совершить! Он всегда был несколько… э-э… неуправляемым. А в такой трудной ситуации он вообще может поступить необдуманно, поддаться эмоциям. Представляете, что он может натворить? Да ещё и брат у него погиб при таких обстоятельствах.

– Представляю. И что вы конкретно предлагаете?

– Я предлагаю подумать о том, к чему это может привести. Сотрудник, облечённый властью и полномочиями, к тому же вооружённый. Что будет, если он решит все это использовать в своих интересах? Я полагаю, нам нужно защитить его от самого себя, предотвратить возможные необдуманные поступки! Не мне вам говорить, Владимир Карпович, но ведь за него в первую очередь спросят с нас!

– Я вас понял, Александр Петрович! – перестав вертеть в руках карандаш, начальник посмотрел на своего заместителя с интересом и каким-то даже состраданием, промелькнувшим в усталых серых глазах. – Да, защитить его от него самого просто необходимо. А у вас есть к Ковалёву какие-нибудь конкретные претензии кроме его опозданий на работу?

– Ну конечно… В прошлый наш рейд, «Наездник-шесть», когда его выделили в пригородную группу для борьбы с кражами скота из колхозов, он особой активности не проявил. Даже, наоборот, пытался всячески отлынивать. И опаздывает он действительно часто.

– Да, ситуация серьёзная. – Карандаш опять оказался в руках начальника, и тот начал рисовать в настольном блокноте пухлую рожицу с обширной лысиной, клочком волос вокруг ушей и высунутым языком. – Что ж, Александр Петрович, подготовьте проект приказа.

– Какого приказа?

Продолжая сидеть в кресле, заместитель подался вперёд, демонстрируя полную готовность мгновенно выполнить распоряжение.

– Ну какого приказа? Вы же сами только что все так красочно и убедительно расписали.

Александр Петрович продолжал выражать полную готовность, но теперь к этому выражению добавилась и некоторая доля непонимания, а также досады, вызванной этим самым непониманием. Полюбовавшись получившимся рисунком и решив, что портрет в известной мере оказался схож с оригиналом, начальник ОУРа с довольным видом отложил карандаш и поднял глаза.

– Проект приказа об изъятии у Ковалёва табельного оружия. Заодно отберите и удостоверение – мало ли где он его будет показывать. И ещё: он ведь, когда был постовым, получал форму, и у него наверняка от неё что-нибудь осталось. Тоже отберите, а то вдруг он куда-нибудь в баню в фуражке пойдёт!

Широкий лоб и не менее обширная лысина заместителя покрылись испариной, а лицо утратило выражение готовности и стало привычно непроницаемым, с лёгким оттенком обиды.

– И ещё, Александр Петрович! Для приказа подберите мотивировки поубедительней того, что Ковалёв иногда опаздывает и плохо охранял свиней в колхозе. Договорились?

– Ну зачем вы так, Владимир Карпович? Я же о деле думаю!

– Так никто в этом и не сомневается. Идите, пожалуйста, подумайте ещё. Может, и о своём переводе что-нибудь мудрое придумаете? Если не ошибаюсь, вы дальше по хозяйственной линии собирались двинуться? Ну так и идите себе спокойно, а я уж тут как-нибудь год до пенсии и сам досижу. Договорились?

Заместитель выбрался из кресла, дошёл до двери, на пороге замялся и обернулся.

– Владимир Карпович! И всё-таки, как быть с Ковалёвым? Вам до пенсии год остался, мне перевод должны вот-вот подписать… Давайте подстрахуемся.

– А с Ковалёвым быть так, как есть! Он не мальчик маленький и за свои слова и поступки, в отличие от некоторых, вполне отвечает. Так что идите, Александр Петрович, и подумайте о чем-нибудь приятном. О своём переводе, например.

* * *

Двое оперов, отправившиеся в больницу, ничего нового узнать не смогли: Катя все ещё находилась без сознания. Беседы с медперсоналом тоже мало что дали. Поздно ночью по «03» позвонила какая-то женщина и сказала, что перед входом в парк лежит раздетая и избитая девушка. Назвать по телефону свою фамилию и адрес женщина отказалась. Машина «скорой помощи», выехав на место, подобрала Катю, находившуюся на выходе из центральной аллеи. Катя успела назвать себя и сказать, что где-то на территории парка, в автомашине, её изнасиловали трое парней. Теряя сознание, она несколько раз упомянула о какой-то бутылке, которую они в неё засовывали. В связи с тяжёлым состоянием пострадавшей, нуждавшейся в срочной операции, и последовавшей за этим неразберихой пробу на так называемый «биоматериал», которую берут сразу после заявления об изнасиловании и которая впоследствии является очень важным, а иногда и единственным доказательством преступления конкретных лиц, не взяли.

Матери о случившемся сообщили только рано утром, и теперь она, застывшая, как восковая фигура, сидела у двери отделения, куда поместили её дочь. Получив ещё одну справку с диагнозом, оперы разделились. Один направился в РУВД, а другой присел на диванчик недалеко от матери и стал ждать, стараясь не смотреть в её сторону.

Прибывшей в 14-е отделение милиции группе повезло больше. Совместно с участковым и оперативниками из отделения они отправились прочёсывать злополучный парк. Через полтора часа пошёл мелкий дождь. Ещё через некоторое время, то и дело поскальзываясь на мокрой траве и хватаясь замёрзшими пальцами за ветви кустов, едва не уронив фуражку и выматерившись по этому поводу, один из участковых вышел на небольшую полянку метрах в пятистах от главного входа, оглянулся по сторонам и понял: нашли. Трава на поляне была примята, а кое-где и вытоптана, виднелись чёткие следы волочения. Пузырилась под дождём серая вода крошечного озера. На кустах болталась разорванная блузка, в стороне валялись смятые голубые брюки и разорванные колготки.

Вызвали эксперта. В ожидании его приезда перекурили, обсуждая ситуацию и положение Ковалёва, а потом, пока дождь ещё не успел уничтожить все следы, сами ещё раз прочесали поляну и её окрестности. В траве нашли около двух десятков окурков, достаточно новых на вид, размокшую пачку из-под сигарет «Мальборо» и пластмассовую пробку от бутылки шампанского. Около кустов, за которые зацепилась блузка, на земле остался чёткий след автомобильного протектора, а рядом с ним валялись пара окурков и газовая зажигалка в белом пластмассовом корпусе. Немного в стороне, под деревом, лежали шёлковые трусики с порванной резинкой.

Бутылка из-под итальянской «спуманты», о которой упоминала Катя, когда её увозила «скорая помощь», покоилась на дне озера. Там же лежала и её сумочка, в которую Саша, прежде чем выбросить, положил кирпич. Но дно озера никто не проверял.

Прибывший эксперт сфотографировал общую картину места происшествия и упаковал найденные вещи. Поковыряв кучу размокших окурков, он досадливо покачал головой и надолго присел над оттиском протектора. Осмотрев его, он заявил, что для идентификации след не пойдёт, слишком малы фрагменты, да и те, что есть, сильно размыты дождём.

Составив протокол осмотра места происшествия, все двинулись в 14-е отделение. Вечерней смене участковых и оперативников было дано задание произвести обход прилегающей к парку территории и побеседовать с жильцами домов. Существовал какой-то мизерный шанс, что это даст результат.

К восьми часам вечера Катя пришла в себя, и врачи разрешили недолго переговорить с ней.

Лёжа на спине, накрытая до подбородка одеялом, Катя тихим, неживым голосом сообщила, что подать заявление категорически отказывается, претензий ни к кому не имеет и привлекать к ответственности никого не собирается, а единственное её желание заключается в том, чтобы её оставили в покое. Просто оставили в покое. Чтоб никто её не трогал и не приставал с дурацкими вопросами. Она не хочет никого видеть. Нет, она не боится – у неё ведь дядя милиционер, и он сможет защитить её не хуже, чем вся милиция города этой ночью. Да, она понимает, что такое может случиться с любой другой девушкой, но ей-то что, с ней уже случилось. Пусть каждый решает за себя. Она уже решила. Так что не надо больше приходить. И её героический дядя пусть не приходят, его она хочет видеть в самую последнюю очередь.

Вздохнув, опер встал, собрал свои бумаги, посоветовал ещё раз все обдумать и отправился в РУВД писать рапорт о результатах беседы.

* * *

В половине девятого вечера, через десять минут после того, как гориллоподобный молодой человек завёл в квартиру бухгалтера Иванова потрёпанную жизнью большеротую блондинку в облегающем платье, получил от него две банкноты по пятьдесят долларов и ушёл, пообещав вскоре вернуться, в дверь позвонили. Запертый на кухне сенбернар залаял и стал царапать дверь. Сначала Иванов, занятый волнующей процедурой знакомства, вообще не хотел открывать, но звонки продолжались, и он, выругавшись, направился в коридор. Блондинка, ухмыльнувшись, села на диван, вытянула короткие пухлые ноги и стала изучать «стрелку» на колготках.

Посмотрев в «глазок», Иванов увидел мужчину в милицейской форме, немолодого, поседевшего, но с лейтенантскими погонами.

– Кто там?

– Милиция. Участковый инспектор Данилин.

– Зачем? – Иванов заволновался. – Я никакую милицию не вызывал!

– Я сам пришёл, – устало объяснил Данилин. – Мне надо с вами поговорить.

– Не о чём нам с вами разговаривать, я все равно ничего не знаю, – волнуясь ещё больше, выпалил Иванов. – Вы лучше в сороковую квартиру сходите, там Караваевы уже третий день пьют. А если я нужен, так присылайте повестку, тогда приду. А так вы не имеете права!

– Послушайте, вы можете дверь открыть? – Данилин смотрел прямо в «рыбий глаз», дающий полный обзор лестничной площадки, и бухгалтеру казалось, что милиционер каким-то образом видит и его, и сидящую в спальне проститутку из «Жаннет». —Я по всем квартирам хожу. Откройте просто дверь, я внутрь заходить не буду. Мне надо у вас кое-что спросить.

– Спрашивайте так, – предложил Иванов, уже сожалея о том, что вообще оказался в этот вечер дома.

– Понимаете, я не хочу орать на всю лестницу. Много времени наш разговор не займёт. Честное слово. – Данилин снял фуражку и провёл ладонью по лбу. – Не верите мне, так позвоните в 14-е отделение милиции, телефон есть в любом справочнике. Там сидит дежурный, капитан Парфёнов. Он вам подтвердит, что я – это я и действительно пришёл по делу.

Иванов задумался. Настырный мент явно не собирался уходить ни с чем.

– Подождите, я сейчас открою.

Бухгалтер добежал до спальни. Блондинка сидела на диване, курила длинную сигарету и встретила его скучающим взглядом.

– Не выходи никуда и не шуми. Я сейчас приду.

Плотно прикрыв дверь, Иванов метнулся обратно в коридор, отпер два замка, снял цепочку и вышел за порог.

– Покажите ваше удостоверение.

Участковый достал из нагрудного кармана рубашки красную книжечку с гербом на обложке и протянул её Иванову. Глядя на сосредоточенное лицо бухгалтера, Данилин подумал, что тот наверняка не знает, как отличить подлинную «ксиву» от поддельной, и дай он ему «удостоверение рэкетира», которые некоторое время назад продавались во всех ларьках, жилец изучал бы его не менее дотошно и серьёзно.

Когда Иванов перевернул книжечку и стал рассматривать выдавленный на корочках герб СССР, Данилин мысленно посоветовал ему проверить и водяные знаки.

– Слушаю вас, Юрий Михайлович.

Иванов вернул удостоверение.

– Вы в этой квартире постоянно проживаете?

– Да, с женой.

– Вчера вечером из дома никуда не выходили? Может, собаку свою выгуливали?

– Да-а, выходил… А что случилось?

– Во сколько это было?

– Часов в десять, наверное. Точно не помню, я ж на часы-то не смотрел! А что…

– В сторону парка случайно не ходили? Может, обратили внимание на что-нибудь необычное: какие-нибудь машины, или люди интересные, или, может, кричал кто-то? Не помните ничего такого?

Иванов, конечно же, сразу вспомнил заехавший в парк «ниссан». Но говорить об этом почему-то не захотелось. Когда в голове промелькнула увиденная вчера картина, oн вдруг сообразил, что точно такой же, если вообще не этот самый, джип есть у «центровой» группировки, являющейся «крышей» его МП. И кому, как не ему, бухгалтеру знать, каким осторожным надо быть при общении с этими ребятами и во что может вылиться опрометчиво сказанное слово. Им ведь убить – раз плюнуть, и никакой участковый не поможет. Везде найдут и достанут.

– Нет, знаете, ничего такого не припоминаю… Люди как люди. И машины как машины, я на них вообще внимания не обращал. А кричать – так у нас во дворе каждый вечер кричат. А вчера… Нет, вчера спокойно всё было, ещё и погода такая приятная была.

– Значит, ничего? А супруга ваша? Она сейчас дома?

Возникла пауза, во время которой Иванов пожалел о том, что вообще ляпнул про жену, а у Данилина возникло острое желание подвинуть собеседника в сторону и осмотреть квартиру.

– Нет, знаете ли, её вообще в городе нет. Она у матери, в Днепропетровске, уже несколько дней.

Заискивающе улыбаясь, Иванов рассматривал галстук участкового.

– Ну ладно, извините за беспокойство. Как ваша фамилия?

Данилин сделал пометку в своём блокноте, попрощался и направился к следующей двери. Ему предстояло обойти ещё больше двухсот квартир.

Вернувшись в спальню, Иванов вытер вспотевший лоб и с чувством произнёс:

– Совсем распоясались, козлы! Ни днём ни ночью покоя нет!

Блондинка понимающе улыбалась, покачивая головой.

* * *

Начальник 14-го отделения милиции майор Колосов сидел за столом, поглядывал на иссечённые дождём чёрные квадраты окон своего кабинета, курил «Родопи» и изучал материал проверки обстоятельств случившегося с Екатериной Ветровой. Он состоял всего из нескольких листов бумаги разного формата, исписанных разными почерками и скреплённых металлической скрепкой.

Стандартный бланк телефонограммы из больницы, неразборчиво заполненный усталым дежурным, с лиловым квадратом печати в нижнем углу и его собственной резолюцией: «т. Николаев А.А., проведите проверку и доложите», – в верхнем. Протокол осмотра места происшествия. Больничная справка с уточнённым диагнозом Ветровой. Два куцых объяснения, матери и подруги пострадавшей, от которой она так неудачно ушла вчера вечером. Два рапорта оперативников РУВД, выезжавших в больницу, и пара справок от участковых, успевших обойти свои территории. Они были стандартными: «Не видел», «Не знаю». Иногда против номера квартиры стояло примечание – в лучшем случае: «Двери никто не открыл», в самом неприятном: «Двери открыть отказались, предложили прислать повестку». Что ж, повестки им пришлют, и явятся они в одинаково безрадостные кабинеты отделения милиции, РУВД или районной прокуратуры, где все равно будут твердить то же самое: не видел, не знаю.

Колосов понимал людей, такое уж сейчас время, что пустить в квартиру незнакомого человека, пусть даже одетого в милицейскую форму, может оказаться совсем небезопасным. Но если уж не пускать, так всех. Однако число квартирных грабежей и разбоев растёт, и ведь пускают-то в свои квартиры преступников, как правило, сами хозяева. Пускают ранее не виденных, но назвавшихся водопроводчиками, почтальонами, соседями. Пускают, не крича через двойные двери, что никого не вызывали, не перезванивая в жилконтору или на почту, чтобы уточнить фамилию и приметы пришедшего. Пускают, дают себя связать и вынести накопленное добро, а потом бегут в отделение и, сидя на расшатанном стуле в кабинете дежурного опера, требуют: «Найдите!» Дежурный регистрирует заявление в своей толстой книге, докладывает руководству. Участковый или опер отправляются снашивать каблуки о лестницы дома, где живёт потерпевший, стучаться в запертые двери и получать знакомые ответы.