Текст книги "Судьба императора Николая II после отречения"

Предположения Кобылинского об увозе Николая II в Москву и всеобщее убеждение, что вопрос идет о ратификации брестского мира, послужили основой для легенды, которую следствие пыталось обосновать и последующими фактами. Комиссар Яковлев – немецкий агент (немецкий шпион, по выражению Боткиной-Мельник). Он был послан центральной властью по настоянию немецкого представительства, и миссия его реализовала план, намеченный новыми властелинами в России в отношении Царя. Этого нельзя не видеть, если «вдумчиво» отнестись к тому, что делал Яковлев в Тобольске. Немецкий план в корне расходился с предположениями «уральцев», желавших захватить Николая II в свои руки. Поэтому еще задолго до прибытия чрезвычайного комиссара из центра та же немецкая рука предварительно направила из Омска силы, которые могли бы противодействовать начинаниям екатеринбуржцев. Для следствия было очевидно, что «действия Дуцмана, Демидова, Дегтерева, Хохрякова и Яковлева связаны одной и той же цепью». Соколов называет первого большевистского представителя Тобольского совета, ставленника екатеринбуржцев, матроса Хохрякова соподвижником Яковлева. «Нет сомнений» для него, что и Соловьев «одним общим действием… был связан с Демьяновым». Тюмень и Омск – два звена одной и той же цепочки; немецкая агентура препятствовала «русским людям» освободить Царя в период брестских переговоров: освобожденный Царь, как символ народной воли и единства, мог помешать «похабному» миру. В Тобольске Николай II был как бы под наблюдением немцев. После Бреста Царь стал уже опасен немцам именно своим пребыванием в Сибири. И «они сами увезли его, когда опасность их интересам стала реальной. Если Государь и после отречения от престола призывал к борьбе с врагом, мог ли враг оставить его и его сына там, где для него снова возникали угрозы восстановления фронта, возникновения былой русской мощи в лице русской армии, на знамени которой всегда были начертаны слова “Великая Россия”, пока она была императорской! Цель увоза несомненно носила политический характер, но она была не положительной, а отрицательной: не допустить, чтобы Государь остался в обстановке, опасной для немцев. Немцы увозили его ближе к расположению своих вооруженных сил на территории России, в Екатеринбург».

В подтверждение Соколов ссылается на слова кн. Долгорукова, расставшегося с Царем только в Екатеринбурге у дверей Ипатьевского дома – Долгоруков в тюрьме говорил, что Яковлев вез Царя в Ригу.

По мнению следователя, сам Государь думал иначе – «он полагал, что им и его сыном хотят воспользоваться в положительных целях». В «данных следствия» Соколов не нашел подтверждения для такого взгляда, и он вынужден интерпретировать интимные мысли Николая II. В каких же «положительных целях» хотели им воспользоваться? «Дело было, конечно, не в Брестском договоре, который стал уже фактом… Царь думал, что немцы, желая создать нужный им порядок в России, чтобы, пользуясь ее ресурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотят через него дать возможность его сыну восприять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними соглашение».

Соколовская интерпретация может найти себе подтверждение в рассказах доктора Деревенко, который передавал королеве сербской Ел. Пет., попавшей волею судеб со своим мужем Иоанном Конст. в Екатеринбург, что Николай II думал, что его увозят в Москву, чтобы провозгласить императором, и что Царь решительно оказывался принять корону из немецких рук[315]315
  Рассказ Деревенко, со слов Ел. Петр., зафиксирован ее управделом Смирновым, приехавшим при содействии сербского посланника также в Екатеринбург.


[Закрыть].

Интерпретация мыслей Николая II у помощника Соколова Булыгина становится уже интерпретацией как бы данных, добытых следствием: «немцы перевозили Николая II в Ригу, чтобы восстановить монархию, т.к. к апрелю месяцу события внешней и внутренней жизни Германии изменили прежнюю тактику». Что может быть принято из этой внешне логической концепции, мы увидим из дальнейшего рассмотрения фактов.

Кто такой «Василий Васильевич Яковлев» – тот таинственный посланец из центра, который, «скрываясь под маской большевика, действовал по директивам иной, не большевистской силы»? Для следствия фигура эта осталась неразгаданной. Как не разгадана она была и всей последующей исторической литературой. На свидетелей Яковлев, ходивший в матросской блузе, тулупе и папахе, производил впечатление человека интеллигентного. Ссылаясь на показание Кобылинского, которому Яковлев говорил о своем прошлом, Соколов сообщает, что «некогда, будучи в составе нашего флота», Яковлев был присужден к смертной казни, но помилован Царем и бежал сначала в Америку, а затем жил в Швейцарии и в Германии. После переворота 17 г. он вернулся в Россию. Итак, в представлении тогда действовавших лиц Яковлев – бывший русский офицер. Следствие, плохо разбиравшееся в партийных большевистских делах и, быть может, не имевшее для этого в то время достаточных данных, в своих заключениях непонятным образом игнорировало показания Мунделя о том, что Хохряков называл Яковлева видным революционным деятелем на Урале. Еще более непростительно игнорирование Керенским, поддерживавшим версию, что Яковлев – бывший морской офицер, рассказа Авдеева (он был перепечатан в свое время в органе Керенского). Встретив уполномоченного центра и не зная, кто он, Авдеев спросил сопровождавшего Яковлева начальника вооруженного отряда Зенцова и через него был осведомлен, что Яковлев происходит из Симского округа (Южный Урал), из рабочих, но долго жил в эмиграции. Так и было в действительности. «Яковлев» – один из псевдонимов известного уральского большевика Константина Матвеевича Мячина, тесно связанного с местными боевыми партийными группами – он был как бы посредником между боевыми группами и центром. В годы между первой и второй революцией ездил за границу и имел близкие отношения с большевистскими «школами» на о. Капри и под Парижем, где отчасти подготовлялись «офицеры» командного состава будущего вооруженного восстания.

Большевистский историк отмечает специфичность этих революционно-боевых дружин, развернувшихся еще в 1906 – 1907 гг. в районе Златоуст – Уфа в Симском горном округе. То были своего рода военно-партийные братства, резко отличавшиеся в 18 г. по своему облику от красногвардейских отрядов или ленинских преторианцев. В дни, следовавшие за октябрьским переворотом, партийная база военно-революционных уральских дружин значительно расширялась, и оказалось даже, что на 3 м съезде боевой организации, происходившей в Уфе в середине февраля, едва ли не половина представителей принадлежала к течениям левоэсеровского направления. Было до некоторой степени естественно, что центр при разрешении тобольского вопроса воспользовался наличностью имевшейся в Уфе группировки и направил с особой миссией Мячина, который мог опереться на вооруженную силу, более или менее организованную и более или менее идейную. Яковлева сопровождал не отряд из 150 «красноармейцев», как утверждало следствие, а «отряд по охране народного достояния», как именовалась вооруженная часть под начальством Зенцова, состоявшая преимущественно из уфимских «боевиков». Но естественное становится несуразным, если допустить, что уполномоченный центра должен был действовать по директивам немцев. На упомянутом съезде «боевиков» Брестский мир вызвал резко отрицательное отношение, которое соответствовало позиции попутчиков большевиков – партии левых соц.-революционеров. Большевистские историки того времени свидетельствуют, что на рабочих собраниях Урала идея повстанческой революционной борьбы против Германии имела значительный успех (настроение такое было не только на Урале, но и вообще в Сибири – так, второй всесибирский съезд советов, состоявшийся в Иркутске 10 февраля, заявил, что «Сибирь войны с Германией не прекращала»). Очевидно, для осуществления немецких планов можно было найти выполнителей более подходящих.

Если исторический хроникер оставит в стороне теоретически возможные толкования представших перед ним фактов, то он не пойдет по стопам следствия, ибо не найдет данных, которые подтверждали бы сугубую секретность тобольской миссии, возложенной на Яковлева. Во всяком случае, этой таинственности не было в отношении партийных кругов и в частности уральского областного комитета в Екатеринбурге. Местный партийный историограф, составивший свой рассказ о «последних днях последнего императора» главным образом на основании товарищеских рассказов, в двух изданиях своего очерка дал противоречивые концепции. В первом издании работы Быков утверждал, что в ответ на многократные предложения Екатеринбурга о вывозе Романовых из Тобольска центр наконец сообщил, что Царь с семьей будет перевезен на Урал, для чего В.Ц.И.К. командирует своего уполномоченного Яковлева. Но несмотря на явную необходимость согласовать действия с уралсоветом, Яковлев в Екатеринбург не заехал, а через Челябинск и Омск проехал в Тобольск. Такое игнорирование Екатеринбурга могло быть объяснено партийными раздорами, так как «Уфимская республика» со своим собственным советом народных комиссаров, неохотно подчинявшаяся центральным директивам, сама склоннее была занять положение центра и пыталась конкурировать в этом отношении с Екатеринбургом. Во втором издании книги Быкова дается несколько иная версия. Предложение «уральцев» о необходимости принять срочные меры в отношении тобольских заключенных было поддержано специальной командировкой военного комиссара Голощекина – это было еще в марте. Президиум В.Ц.И.Ка согласился на перевод в Екатеринбург при условии личной ответственности Голощекина, давнишнего партийного деятеля[316]316
  Сведения об этом мартовском или, по другим данным, апрельском совещании в Москве идут из разных источников, правда, весьма неавторитетных. Так, Гутман (Ган) в своей книге «Россия и большевизм» из № 72 нелегальной газеты «Клич борьбы» (где издавалась эта газета, кем и когда, не говорится; никаких других данных о существовании такого подпольного органа мы не имеем; если бы где-либо он издавался, то во всяком случае не ранней весной 18 г., когда еще существовала открытая антисоветская печать). Итак, «Клич борьбы» передавал о совещании с делегатами екатеринбургского совета, на котором обсуждался доклад Дзержинского о водворении царской семьи в одной из центральных губерний, «вблизи столицы», для того чтобы ВЧК имела возможность следить за всеми нитями, которые плетутся вокруг царской семьи. Пребывание в Сибири, в месте, удобном для организации контрреволюционных сил, облегчает бегство. Екатеринбургские делегаты доказывали, что «красный» Урал является надежным местом для заключения. Уральские рабочие сумеют беречь, как зеницу ока, бывшую царскую семью и сумеют ликвидировать всякие заговоры. Когда придет час – представят царя суду народа. Указывалось на совещании на опасность сохранения в живых претендентов на царскую корону и поднимался вопрос о ликвидации Царя, наследника и вел. кн. Михаила. Убийство всей семьи признавалось нецелесообразным. Победила точка зрения «уральцев». Все это, может быть, лишь позднейшие отголоски того времени, когда в областной газете «Уральский Рабочий» в связи со средоточием «Романовых» в Екатеринбурге стали появляться статьи на тему о том, что «Романов и его родственники не избегнут суда народа, когда пробьет час».


[Закрыть]. Для организации перевозки царской семьи решено было назначить особого комиссара, о чем через Голощекина было сообщено Уралсовету. Голощекин и Яковлев действовали совместно. Голощекин встречается с Яковлевым в Уфе и договаривается подчинить ему все уральские отряды. Яковлев после этого едет со своим отрядом через Челябинск в Екатеринбург и объявляет по дороге руководителям отряда и некоторым партийным работникам о задачах зкспедиции (воспоминания Зенцова). Ознакомившись по приезде в Екатеринбург с положением дела, Яковлев выезжает через Тюмень в Тобольск, где действует до времени в полном контакте с «уральцами».

Куда формально Яковлев должен был отвезти царскую семью – на Урал вообще или специально в Екатеринбург, – определенно ответить пока затруднительно. Нет невероятного в том, что Яковлев действительно вез семью непосредственно в Екатеринбург. Противоречит этому лишь тот факт, что в Екатеринбурге в момент перевода Царя ничего не было подготовлено – дом Ипатьева, которому суждено было сделаться Голгофой царской семьи, был освобожден владельцами лишь накануне приезда. Отсюда скорее можно заключить, что формально Яковлев должен был перевезти царскую семью вообще на Урал, куда советская политика подготовляла в то время эвакуацию центральной власти, – конкретно место переселения надлежало выяснить в процессе выполнения основного задания, причем, вероятно, на первом месте ставился Екатеринбург, как областной центр. Авдеев говорит, что из разговора по прямому проводу с Екатеринбургом в Тобольске стало известно, что Яковлев доставит царскую семью в Екатеринбург, что и подтвердил ему сам Яковлев.

Припомним, что в ночном заседании «уральцев» накануне отъезда Яковлева из Тобольска обсуждалось предложение Заславского об организации «на всякий случай» по дороге в Тюмень близ села Ивелово вооруженной засады. В изложении Авдеева никаких осложнений на пути в Тюмень не произошло. Быков, может быть, не точно осведомленный, рассказывает об инциденте при первой же ночевке в с. Бочалани близ Ивелова. Сюда прибыли довольно поздно. В Ивелове несколько раньше появился уже Заславский с небольшим отрядом и пулеметом. За отрядом Яковлева следовали «уральцы» под командой Бусяцкого. Они тоже остановились в Бочалани (как мог пеший отряд догнать яковлевский поезд, покрывший дистанцию 130 верст до ночевки с рекордной скоростью!). У «уральцев» окончательно установилось мнение о ненадежности Яковлева. «В первый момент даже мелькала мысль о необходимости отбить у него царскую семью. Подозревая об этом, Яковлев, не дожидаясь нападения со стороны “уральцев”, вызвал к себе помощника Бусяцкого и арестовал его. Однако столкновения не произошло, так как Яковлев освободил арестованного, Заславский же отказался от нападения».

Можно установить лишь то, что московский комиссар вторую половину пути был настороже. Царь записал: «Последний перегон сделали медленно и со всеми мерами военных предосторожностей. Прибыли в Тюмень в 91/2 при красивой луне с целым эскадроном, окружавшим наши повозки при въезде в город». Могли бояться эксцессов со стороны отряда Заславского, но могли бояться и попыток освобождения со стороны мифических заговорщиков, сконцентрировавшихся, по слухам, в Тюмени. «Эскадрон», сопровождавший кортеж, принадлежал к той именно красноармейской части, которую организовал корнет Марков. «Эскадрон» состоял из 15 «уланов» под командой одного из помощников Маркова, Симоненко, и фактически сопровождал представителя тюменьского совета Немцова и военного комиссара Пермякова, которые прибыли для встречи «путешественников» на последней перепряжке лошадей перед Тюменью. Соколов говорит, что марковский эскадрон сопровождал Царя «по выбору Яковлева» – так устанавливается якобы связь Яковлева с Соловьевым. «По выбору Яковлева» – это лишь догадка следователя, совершенно неправдоподобная. Связь между Яковлевым и Соловьевым, т.е. связь двух немецких эмиссаров, для следствия устанавливается просмотром дневника Соловьева. Под датой 12 апреля (нового стиля – говорит Соколов) Соловьев отмечает предстоящий увоз царской семьи из Тобольска: «никто не знал об этом в Тобольске. Но Соловьев знал об этом заранее, ровно за две недели». Следователь не почел своим долгом привести эту выдержку из дневника, на которую он ссылается. Не произошла ли здесь простая путаница двух стилей – путаница, с которой мы встречаемся в современных эпохе документах очень часто и которая чрезвычайно подчас затрудняет хронологизацию фактов? – прав был Николай II, занесший по поводу перемены стиля в дневник 1 февраля: «недоразумений и путаницы не будет конца». Не имея подлинника дневника, нет возможности сделать проверку. Надо думать, что Соловьев вел дневник скорее по старому стилю – это соответствовало не только его «патриархальному» миросозерцанию, но и сибирскому обиходу – здесь новый стиль вообще стал входить в обычай только во вторую половину 18 года[317]317
  Дневник жены Соловьева, жившей в Петербурге в момент введения реформы, велся по новому стилю.


[Закрыть]. 12 апреля ст. ст. Соловьев мог бы знать о намерении Яковлева вывезти семью из Тобольска, но 12 апреля по н. ст., т.е. в конце марта, Соловьев мог легко высказывать предположения о вывозе, не связывая этот вывоз с приездом комиссара из центра, а лишь с намерениями «уральцев». Странен был бы вместе с тем тот тайный агент, который при постоянном риске быть арестованным стал бы рассказывать на страницах интимного дневника о предположениях своих патронов. Все дело таким образом в контексте дневника, проверить который мы не можем.

Следствие в лице Булыгина пошло, конечно, еще дальше в установлении совместной деятельности Яковлева и Соловьева. В дни приезда Яковлева Соловьев был вновь арестован, а за ним последовал арест Маркова. Соловьев устроил себе и Маркову фиктивный арест – не останавливается Булыгин перед слишком уже категорическим и смелым заключением. Это «alibi» нужно было для того, чтобы не потерять впоследствии доверия в монархических кругах. Корнет Марков в своих воспоминаниях безыскусственно и просто, а поэтому правдоподобно, рассказывает, как произошел в первых числах апреля арест Соловьева (по доносу, имевшему отношение к коммерческим делам зятя Распутина), рикошетом затронувший и его, и как они были освобождены накануне Пасхи. При свидании с женой (по Булыгину, фиктивный арест распространился и на жену) в тюремной конторе 12 апреля Соловьев узнал о тобольских известиях и вместе с тем получил записку от Седова, в которой тот сообщал, что он едет в Тобольск. Каких толкований не держаться, одно несомненно, что Соловьев был арестован и что Седов 13-го поехал в Тобольск. По дороге он встретил кортеж; желание узнать о других членах семьи заставило его проехать в Тобольск. И приходится по-другому комментировать эту поездку, нежели это делали «свидетели», на показания которых опиралось следствие. Соколов пишет: «Он (Соловьев) выпустил офицера № (Седова) в Тобольск только на один день. Знаменательно: это был день, когда Яковлев увозил Государя». У Дитерихса цитируется показание самого Седова, в котором он говорит, что пробыл в Тобольске три дня и вернулся в Тюмень[318]318
  Для характеристики литературного произведения капитана гвардии Булыгина, принимавшего участие в расследовании следователя Соколова и не отдававшего себе, очевидно, отчета в том, что беллетристические приемы творчества несовместимы с историко-юридическим расследованием, чрезвычайно показательны заключительные строки в эпопее об аресте Соловьева. Булыгин пишет: «Просидев после провоза узников через Тюмень для приличия еще несколько дней в тюрьме, Соловьев с женой и корнетом Марковым вышли на свободу и отправились домой… Дома на досуге супруги Соловьевы и Марков занялись устройством сеанса ясновидения, и М. Гр., впав в транс, отвечала на вопросы мужа, куда увезли тобольских узников, рассказала о доме, вокруг которого строится высокий забор… Трудно верить в способность ясновидения М. Гр., но есть много оснований предполагать осведомленность Соловьева о планах екатеринбургских палачей». Откуда Булыгин заимствовал свои сведения о сеансе ясновидения в домашней интимной обстановке? Очевидно, не из неопубликованных отрывков дневника супружеской четы Соловьевых. Вероятно, все из того же смутного источника, каким являются показания пор. Логинова, наблюдавшего подчас за Соловьевыми, большевистскими агентами, и выспрашивавшего у них во Владивостоке.


[Закрыть].

В Тюмени тобольские узники были доставлены прямо на вокзал и размещены в стоявшем ноготове поезде. И здесь, как и по дороге, внутреннюю охрану несли тобольские стрелки, а внешнюю – люди из яковлевского отряда. Когда была закончена операция размещения, Яковлев отправился на телеграф и снова говорил по прямому проводу с Москвой. Говорил он в присутствии представителя тюменьского совета Немцова, т.е. это действие комиссара центра не носило секретного характера. Авдееву, поместившемуся в купе вместе с Яковлевым, переговоры эти показались подозрительными. Он пытался выйти из вагона на вокзал, но часовые его не пустили. «Несколько минут, – пишет Авдеев, – я просидел в вагоне, обдумывая, что предпринять, и услышал шум на площадке – часовые с кем-то перебранивались. Я поспешил выйти на площадку вагона и увидел нашего рабочего с Злоказовского завода, красногвардейца Ивана Логинова. Он пробивался ко мне в вагон, а часовые не пускали… Подошел начальник караула. Воспользовавшись моментом, Логинов подошел к площадке вагона, и я ему сообщил, чтобы он после отхода поезда сообщил в Уральский совет о времени отхода и направлении нашего поезда. Услыхав мое сообщение Логинову, начальник караула начал требовать, чтобы я вошел в вагон, а Логинова просил удалиться от вагона. Через несколько минут вошел Яковлев, и поезд тронулся, только не по направлению к Екатеринбургу, а, как я и предполагал, к Омску. Я спрашиваю Яковлева: “Почему поезд пошел не на Екатеринбург, или ВЦИК дал новую директиву?” Мой вопрос остался без ответа. Но вслед за этим Яковлев пригласил меня в купе, где помещался начальник караула, и, закрыв дверь, заявил примерно следующее: “Достоверно известно, что уральцы готовили взрыв поезда, поэтому я вынужден ехать в другую сторону. Вы же должны рассказать мне все, что знаете о подготовке этого взрыва, так как причастность ваша к этому делу несомненна”. Я стал доказывать ему, что это ложь, никакого смысла взрывать поезд нет, раз Царь будет привезен в Екатеринбург, столицу Урала. Тогда Яковлев дает мне полчаса на размышление и заявляет: если я не сознаюсь во всем, то ему придется прибегнуть к крайней мере, использовав данные ему полномочия от ВЦИКа по отношению к людям, которые препятствуют выполнению возложенных на него задач».

По изложению Авдеева Яковлев решил направить поезд в Омск непосредственно после переговоров с Кремлем. О чем шли переговоры, скажет позднее сам Яковлев в заседании Екатеринбургского совета. Быков в первом варианте своих очерков писал, что центр согласился на перевоз в Омск, во втором – расширенном, Быков утверждает, что этот маршрут был выбран «вопреки указаниям Москвы». Столь же большое разноречие у Быкова в определении реального пути, по которому двинулся яковлевский поезд – здесь противоречие не только между двумя изданиями, отделенными пятью годами, но и в самом тексте издания. В очерке, напечатанном в сборнике «Рабочая революция на Урале», яковлевский поезд, несмотря на соглашение с центром относительно Омска, первоначально двигается по линии Тюмень – Екатеринбург, о чем уралсовет получил соответствующую телеграмму; затем поворачивает назад и, не останавливаясь на ст. Тюмень, полным ходом проходит по направлению в Омск. Эту версию подтверждает в воспоминаниях корнет Марков. Он рассказывает, что в своем тюменьском штабе узнал, что получены сведения о готовящемся нападении на ст. Поклевской, между Тюменью и Екатеринбургом, на поезд, который увозит Царя, – вооруженные рабочие намерены силою захватить его. Эти сведения передавались по линии Яковлеву, который уже в 10 час выехал из Тюмени по направлению Екатеринбурга. По второй версии Быкова, поезд из Тюмени ожидался в Екатеринбурге рано утром 15-го (ст. ст.) – специальный комиссар должен был регулярно сообщать президиуму «о движении Романовых от Тобольска до Тюмени и своевременно уведомить об отходе поезда в Екатеринбург». Но «условленной на 6 час утра телеграммы об отправке поезда не было получено. На запрос президиума обл. совета также никакого ответа не поступало, и лишь в 10 час утра пришло сообщение, что поезд рано утром ушел из Тюмени, при потушенных огнях на всех стрелках, по направлению на Омск. Телеграмму об этом дал Бусяцкий, приехавший со своим отрядом в Тюмень уже после отъезда оттуда Яковлева».

Мы лишены возможности конкретно выяснить, насколько реальной была угроза, нависшая над увозимым из Тобольска бывшим Императором со стороны крайних элементов Екатеринбургского совета. Но что такая угроза существовала, представляется несомненным. Быков утверждает, что на происходившей в это время в Екатеринбурге 4 й большевистской партийной уральской областной конференции, которая обсуждала вопрос о перевозе царской семьи, в частном совещании большинство делегатов с мест высказывались за необходимость «скорейшего расстрела Романовых, чтобы в будущем предупредить все попытки к освобождению бывшего Царя и восстановления в России монархии». Екатеринбургский комиссар здравоохранения д-р Сакович, примыкавшей к левым с. р., предшественнику Соколова, следователю Сергееву, со своей стороны рассказывал о секретном совещании президиума совета, где обсуждался вопрос об устройстве крушения поезда, в котором Яковлев вез Царя (это показание воспроизводит Дитерихс).

Люди Екатеринбурга, узнав, что поезд Яковлева двинулся в направлении на Омск, забили тревогу. «Было созвано экстренное собрание президиума совета с участием представителей областных комитетов коммунистов и левых эсеров, – пишет Быков. – Совещание решило объявить Яковлева изменником революции и дать о случившемся телеграмму “всем, всем”[319]319
  Может быть, к этому заседанию и должна быть отнесена информация, сообщенная Саковичем.


[Закрыть]. Одновременно областной совет снесся по прямому проводу с Омском, где председателем совета был в то время старый коммунист Косарев, и потребовал от него немедленных и решительных мер для противодействия проходу поезда в Сибирь или на Челябинск». В первом издании своего очерка Быков говорит, что в результате переговоров с «надежными партийными товарищами в Омске» решено было «в случае надобности» даже взорвать поезд. То же говорит и Авдеев.

По словам Авдеева, он протестовал против действия Яковлева. «На одной из остановок Яковлеву сообщили циркулярную телеграмму Екатеринбургского совета и вместе с тем известие, что на ст. Куломзина, где поезд должен был повернуть на Челябинск, выслан вооруженный отряд для задержания поезда». «С этой телеграммой Яковлев, в сильно возбужденном состоянии, вбежал ко мне, – рассказывает Авдеев, – и стал кричать, что все там с ума сошли». «Не доезжая до Куломзина, на ст. Люблинской, Яковлев остановился и оттуда на паровозе с одним вагоном в сопровождении нескольких человек из своего отряда выехал в ночь на 16 апреля в Омск… Здесь он в присутствии представителя Запсибсовета вызвал по прямому проводу Свердлова и изложил причины, побудившие его изменить маршрут». Из Москвы было приказано «везти Романовых в Екатеринбург, где и сдать их областному совету Урала». Когда Яковлев выехал в Омск, «было только два часа утра и еще темно, но все арестованные не спали. Николай несколько раз пытался со мной заговорить, но я всячески уклонялся от разговора с ним». Дневник «Николая» по-другому изображает обстановку. 16-го он записал: «Утром заметили, что едем обратно. Оказалось, что Омск не захотел пропустить[320]320
  Действительная причина изменения маршрута, по словам Быкова, скрывалась, и возвращение было объяснено порчей ж. д. моста. Но по «отрывочным разговорам и недомолвкам Романовы, видимо, поняли, что их везут уже не в Москву». Сам Царь накануне писал: «По названию станций догадались, что едем по направленно на Омск. Начали догадываться: куда нас повезут после Омска? На Москву или на Владивосток? (Очевидно, уверенность, что везут для подписания «мира” была не так велика). Комиссар, конечно, ничего не говорил. Мария часто заходила к стрелкам; их отделение было в конце вагона».


[Закрыть]. Зато нам было свободно, даже гуляли два раза: в первый раз вдоль поезда, а второй – довольно далеко в поле, вместе с самим Яковлевым. Все находились в бодром настроении». Запись Николая II противоречит и впечатлениям большевизанствующего «стрелка» Матвеева, находившегося среди сопроводительной команды.

По впечатлениям Матвеева, арестованные пребывали в крайне тревожном настроении (неопубликованными воспоминаниями Матвеева, между прочим, пользовался Быков).

Обратно Тюмень проехали ночью. «Здесь поезд поджидал Бусяцкий, – сообщает Быков. – Как только выяснилось, что поезд прошел, не останавливаясь, Бусяцкий заказал новый состав и двинулся вслед за Яковлевым. В Камышлове утром Бусяцкий встретил командира своего полка Брайницкого, который с батальоном был послан навстречу Яковлеву, но поезда не видал. Вновь возникли сомнения, не свернул ли Яковлев со своим поездом на ветку из Богдановичей на Шадринск. Из разговоров по проводу выяснилось, что поезд идет в Екатеринбург и Богдановичи уже прошел».

17-го в 8 ч 40 мин, как отмечает дневник Царя, невольные путешественники прибыли в Екатеринбург. Быков пишет: «Когда поезд остановился на ст. Екатеринбург, выяснилось, что к его приходу собралась громадная толпа, требовавшая показать ей Романовых. По соглашению с представителями областного совета было решено поезд отвезти обратно на ст. Екатеринбург II, лежащую с другой стороны города». Что в действительности происходило в Екатеринбурге, мы точно не знаем. Дневник Царя отмечает: «Часа три стояли у одной станции. Происходило сильное брожение между здешними и нашими комиссарами. В конце концов одолели первые, и поезд перешел к другой – тов. станции… После полуторачасовой стоянки вышли из поезда. Яковлев передал нас здешнему областному комиссару, с которым мы втроем сели в мотор и поехали пустынными улицами в приготовленный для нас дом – Ипатьева…» На ст. Екатеринбург-Товарная, оцепленной кордоном красногвардейцев, Яковлева встретили руководители уральского совета Гнилорыбов, Голощекин и Дидиковский. По-видимому, всем распоряжался Голощекин, так по крайней мере следователю показал шофер Самохвалов, стоявший во главе железнодорожного отряда красногвардейцев: «Когда мы подъехали к дому, Голощекин сказал Государю: “Гражданин Романов, вы можете войти”. Государь прошел в дом. За ним прошла семья и прислуга. Голощекин задержал только кн. Долгорукова, заявив ему, что он будет отправлен в тюрьму. Около дома стал собираться народ, – рассказывал Самохвалов. – Я помню, Голощекин кричал тогда: “Чрезвычайка, чего вы смотрите”, народ был разогнан». Вечером того же дня происходило заседание областного Совета, на которое явился Яковлев «с некоторыми из своих товарищей и гвардейцами тобольской охраны». В изложении Авдеева был заслушан доклад Яковлева и его (Авдеева) содоклад – по словам Быкова, был заслушан доклад Заславского. В своем докладе Яковлев старался «всю вину свалить на партизанские действия уральцев, ссылаясь, что он был информирован Бусяцким о якобы подготовлявшемся покушении со стороны уральцев. Говоря, что у него не было другого намерения, кроме как сохранить б. Царя по директивам ВЦИК». По словам Быкова, Яковлев в ответ на предъявленные ему обвинения указал, что он «получил в Москве распоряжение доставить Романовых в Екатеринбург, однако, имея словесное указание Я. М. Свердлова – охранять Романовых всеми средствами – и учитывая настроение в Тобольске Заславского и Авдеева, подготовлявших, по его убеждению, покушение на Романовых, он решил донести ВЦИК о своих опасениях, связанных с перевозом Романовых на Урал. Разговоры с ВЦИК велись по прямому проводу, и Яковлев представил Уралсовету ленты аппарата. Из этих записей видно было, что Яковлев, не доверяя Уралсовету и стремясь сохранить особу Николая Романова, просил у ВЦИК разрешения увезти бывшего Царя к себе на родину, в Уфимскую губерню, и до поры до времени скрыть в известном ему месте – “в горах”. ВЦИК это предложение, конечно, отверг. Тогда Яковлев, по его словам, не решаясь ехать в Екатеринбург прямо из Тюмени, так как боялся нападения на поезд со стороны Заславского, повез Романовых окружным путем».

«Я в своем докладе, – поясняет Авдеев, – рассказал все, что Яковлев хотел затуманить», а именно – отрицательное и недоверчивое огношение Яковлева за все время к Хохрякову и уральским рабочим и почти полное доверие к полк. Кобылинскому и к старой охране бывшего Царя, о попытке Яковлева заставить его, Авдеева, дать «письменное подтверждение о якобы готовящемся нападении со стороны уральцев на поезд». По словам Быкова, Заславский и Авдеев требовали немедленно произвести обыск в поезде, обезоружить гвардейцев и арестовать Яковлева. Совет не пошел по пути таких радикальных мер. «После коротких прений, в которых единодушно указывалось на недопустимость поведения Яковлева, была принята резолюция, которая гласила, что миссия Яковлева считается оконченной; о всех же его действиях, как представителя правительства, сообщить в президиум ВЦИК. Яковлев со своими людьми был отпущен в Москву, причем за подписью Белобородова и его заместителя Дидковского ему была выдана официальная расписка в том, что Уралсовет получил доставленных из Тобольска Царя, Царицу и вел. кн. Марию для содержания их под стражей в гор. Екатеринбурге». Восемь гвардейцев во главе с прап. Матвеевым были разоружены (может быть, арестованы) и потом отправлены обратно в Тобольск.