Текст книги "Судьба императора Николая II после отречения"

Весть об убийстве императора Николая II, конечно, в разных слоях воспринята была неодинаково. И внешнее впечатление от уличной толпы зависело от собственного настроения наблюдателя. «Маленький» Марков в Петербурге видел повсюду «печать отчаяния». Бывший царский министр Коковцев в той же северной столице усмотрел «кровожадность» и одобрение совершенному акту. Садуль, еще не сделавшийся окончательно коммунистом, на московских лицах лишь не увидел сожаления. Может быть, толпа, притихшая под дамокловым мечом «пролетарской диктатуры», отнеслась в общем равнодушно, отчасти подготовленная уже к неизбежности такого конца для главы царствовавшей династии после революции, может быть, еще не верили, несмотря на официальное сообщение, переданное через газеты в виде отчета о заседании ВЦИК, – не верили, потому что уже раз слышали о расстреле. Смерть бывшего Царя действительно впечатления большого внешне тогда не произвела – тем более что дело ограничилось довольно лаконическим сообщением 19 июля. Однако едва ли так же спокойно было воспринято известие из Екатеринбурга в Кремле. Мемуаристы пытаются показать, что самочинное деяние уральских коммунистов не вызвало никаких волнений и опасений. С хладнокровным спокойствием в обстановке обыденного обсуждения текущих дел выслушано было членами правительства сообщение о расстреле в Екатеринбурге. Вот как описывает заседание Совнаркома 18 июля Милютин. В момент доклада комиссара народного здравия Семашко вошел Свердлов и сел позади Ильича. Семашко закончил доклад, Свердлов подошел к Ленину и сказал ему несколько слов. «Тов. Свердлов просит слова для информации», – сказал Ленин, и Свердлов в обычном тоне сообщил об известии, которое пришло с Урала. Чехословаки приближаются к Екатеринбургу. Николай II собирался бежать. Он казнен. Президиум ВЦИК утвердил эту меру. Слова Свердлова сопровождало полное молчание. «Перейдем теперь к тексту принятия по пунктам», – предложил Ленин. Заседание, прерванное выступлением Свердлова, продолжалось в очередном порядке… Очевидно, на основании таких мемуарных заметок Керенский и пришел к убеждению, что от правительства была скрыта истина. Боюсь присоединиться к такому заключению, и в особенности на основании документа, сотканного из сплошной фальши[439]439
  «Странички дневника» были напечатаны в Москве еще в 1921 г.


[Закрыть]. Растерянность была очевидна, и, вероятно, только этим можно объяснить то, что московская власть не воспрепятствовала открытому служению панихиды по погибшему императору: церковь на Спиридоновке была полна народа – присутствовали далеко не только «монархисты».

Все последующее показывает, что и правительство в целом, и его агенты в отдельности всемерно стремились затушевать то, что произошло в Екатеринбурге. Кровавая бойня в Доме Ипатьева ложилась таким позорным пятном на так называемую «рабоче-крестьянскую» власть, что истину надо было хоть до времени так или иначе скрыть[440]440
  Белобородов в своей позднейшей подмосковной беседе выражал негодование на то, что центральное правительство как бы «умыло руки» в екатеринбургском деле: «Все именитые товарищи избегали разговоров со мной на эту тему», и «только Влад. Ил. похвалил меня за это решение». А Бухарин дружески советовал убийце: «Вы не очень-то хвастайтесь ликвидацией царской семьи».


[Закрыть]. Мы видели уже, как в течение июля представители советской власти открыто лгали немецким дипломатам. Так же втирали они очки и дипломатам других европейских держав. Лгали в июле, лгали в августе, лгали и в сентябре. Разговоры бар. Ритцлера с руководителем ведомства ин. дел в Москве закончились сообщением, что Ал. Фед. находится «в Перми» и что с «немецкими принцессами» ничего произойти не может. Немецкий дипломат усомнился тогда в том, что Чичерин говорил правду. Документы, опубликованные в 35 г. немецким историком Яговым, показывают, что тем не менее переговоры об «освобождении Царицы и ее детей» продолжались – их вел в начале августа с Чичериным германский генеральный консул в Москве Гаушильд. 29 августа Гаушильд на ту же тему беседовал с Радеком, который заявил, что комиссар ин. д. не видит причин, почему нельзя было бы Ал. Ф. и ее детям выехать из России – на условиях, конечно, известных компенсаций. Компенсация могла бы заключаться в том, что царская семья будет обменена, напр., на арестованного в Берлине Лео Иодиша. Радек высказывал готовность в тот же день переговорить по этому поводу с самим Лениным и обещал немецкому консулу «немедленно принять меры» к тому, чтобы Царице и ее детям была гарантирована безопасность от каких-либо эксцессов. Комедия продолжалась и перенесена была в Берлин, где советский представитель Иоффе 10 сентября уже официально предложил германскому министерству ин. д. обменять Царицу на Либкнехта. По свидетельству Ягова, это «возмутительное предложение» было отвергнуто Германией. Так обстояло дело в момент, когда должны были реализироваться дополнительные соглашения по Брестскому миру. Переговоры все еще продолжались – до 14/15 сентября. Тут неожиданно в беседе с Чичериным и Радеком выяснилось, что советское правительство в данный момент не знает местопребывания царской семьи, так как она находится в красноармейской части, отрезанной от остальной армии во время военных действий под Екатеринбургом. Немецкая дипломатия поняла, что вопрос о выезде из России Императрицы и ее детей должен был выпасть из переговоров, но она еще верила, что погибшие в Екатеринбурге живы, и предлагала перевезти их хотя бы в Крым… Недостойная игра так или иначе шла до перерыва дипломатических сношений накануне событий, сокрушивших германскую империю. Во второй половине июля по ордеру председателя петроградской Ч. К. из Вологды были вывезены жившие там под наблюдением в условиях относительной свободы вел. кн. Ник. Мих., Георг. Мих. и Дм. Конст. и заключены в Петербурге в тюрьму на Шпалерной. Что послужило прямым поводом к аресту, который был произведен, как утверждал Урицкий посетившим его представителем французского и датского посольств, по предписанию из центра? Может быть, центр хотел избежать каких-нибудь местных эксцессов в связи с готовящимся отъездом иностранных послов из Вологды? Предположим лучшее. Обеспокоенный участью Ник. Мих., имевшего связи в Париже, французский посол Нуланс, согласно полученной инструкции, поручил ген. консулу в Москве Гренару посетить Чичерина и от имени французского правительства ходатайствовать о гарантии безопасности для вел. князя-историка, – очевидно, в связи с событиями, имевшими место в Екатеринбурге. То же с своей стороны сделал датский посол Скавениус перед Урицким. Нуланс не сообщает ответа, который дал Чичерин, но его передает со слов Гренара бывший фр. посол Палеолог. Коснувшись расстрела Николая II, Чичерин высказал сожаление о происшедшем событии, которое произошло без ведома центра по инициативе екатеринбургского совета, и отозвался незнанием того, что произошло с другими членами семьи. Несколько позже Чичерина посетил и голландский посланник Удендин, чтобы от имени королевы Вильгельмины хлопотать за Царицу и ее детей. Это было в день убийства Урицкого. Выслушав заявление Удендина, Чичерин и присутствовавшей при беседе его помощник Карахан «долго сидели в молчании». «Вы коснулись весьма щекотливого вопроса, – ответил, наконец, смущенный Чичерин, устремив свой взор на пол. – Я не могу вам сразу дать определенный ответ… Вопрос несомненно подвергнется всестороннему обсуждению в ЦИК… Вы можете написать вашему правительству, что нет решительно никаких оснований беспокоиться за них…» Карахан молчал, курил большую сигару, сосредоточенно пуская большие клубы синего дыма в потолок…

Можно ли объяснить ипокритство подобных ответов незнанием того, что произошло в Перми, Екатеринбурге и Алапаевске? Растерянность очевидна, но она отнюдь не свидетельствует о незнании. Морганатическая супруга вел. кн. Павла Ал. передает по существу изумительный разговор, который она имела с Урицким при попытке выяснить причину ареста мужа. Урицкий заявил ей, что великие князья будут отправлены на Урал, где они будут пользоваться известной свободой и где она, Палий, может соединиться со своим мужем. При этом Урицкий упомянул, что если с ее сыном в Алапаевске что-нибудь случилось, то это его вина. Тут кн. Палий с настойчивостью стала уверять петербургского палача, что сын ее спасен и находится вне достижения большевистской власти. Это она хорошо знает. «Он спасся, очевидно, бегством, как и вел. кн. Михаил», – с иронией заметил, промолчав момент, Урицкий и сказал, что Михаил был убит в Перми… Никогда в большевистских газетах не было опубликовано о расстреле вел. кн. Мих. Ал., как то утверждает Быков: «после проверки слухов и опроса предполагаемых участников расстрела». Но в феврале 19 г. в меньшевистском «Всегда вперед» по поводу новых жертв из числа членов великокняжеской семьи, расстрелянных в Петропавловской крепости («позором» назвал этот акт меньшевистский орган) была подчеркнута гибель всей царской семьи на Урале. Позже гибель Михаила признал, как было уже упомянуто, Мясников в своей брошюре-протесте от имени «рабочей оппозиции». Неведующие главари большевиков могли бы узнать, и тем не менее в «дни конференции в Генуе (22 г.) Чичерин с каким-то упорством утверждал корреспонденту «Чикаго Трибун», что по его сведениям, царские дочери находятся в Америке. Это было более чем цинично.

* * *

Хотели того или нет большевики, но их лживые публикации об екатеринбургском убийстве с первого же дня положили начало в обывательской среде разнообразным и противоречивым слухам о судьбе царской семьи. Эти слухи, зарегистрированные екатеринбургским уголовным розыском и подтверждаемые даже свидетелями-«очевидцами», представляют собой эмбрион последующих исторических легенд. Царская семья жива – она вывезена из Екатеринбурга – по версии уголовного розыска – в направлении Перми. Жив и Царь, он увезен в Германию через Ригу, согласно одному из пунктов Брестского мира (по простонародной версии, Вильгельм «строго приказал Ленину»). Насколько последняя версия была распространена, показывает тот факт, что она занесена в официальном уведомлении английского верховного комиссара в Сибири Бальфуру 5 октября: вопреки большевистским объявлениям, «многие из русских, хорошо осведомленных, верят, что он (Царь) находится под покровительством немцев». К этому варианту сам Элиот, не отвергая его, относился несколько скептически. Но ему представлялся правдоподобным увоз Царицы и детей – он подчеркивал, что таково всеобщее мнение в Екатеринбурге. Гибс полагал, что до сей поры нет основания не верить сообщениям большевиков о сохранности царской семьи – во всяком случае, можно полагать, что в Доме Ипатьева расстреляны не все, там находившиеся, и что детям жизнь сохранена. (Элиот допускал, что следы крови явились в результате убийств во время ссоры пьяных людей.)

Упрочению легенды, конечно, содействовал «бессвязный рассказ» только что вышедшего из тюремного лазарета и через три месяца скончавшегося «утомленного» и расслабленного старика Чемодурова. По словам Кобылинскаго, Чемодуров не верил в убийство царской семьи и говорил: «Убили Боткина, Харитонова, Демидову и Труппа, а августейшую семью вывели, причем убийством названных лиц симулировали убийство семьи. Для этого… симулировали и разгром дома…» По другой версии, семья была вывезена в шахты в районе «Ганиной Ямы» и там была подстроена новая симуляция в виде сожжения тел, одежды и вещей, а в действительности произошло переодевание, после чего «расстрелянные» благополучно скрылись или были увезены…

Таких версий было бесчисленное множество (см. у Дитерихса). Им верило такое же множество людей в Сибири и Европейской России, а также впоследствии в Зап. Европе[441]441
  Отметим одну такую фантастическую «быль», которая в основе своей создана была разговором местных жителей и которая служит как бы эпилогом к екатеринбургской драме. Упомянуть о ней стоит уже потому, что распространение ее связано с именем капитана «Б», помогавшего ведению следствия Соколова, – по крайней мере на него, на его авторитетное свидетельство, ссылался в 29 г. автор статьи в парижском «Русском Времени», впервые на столбцах эмигрантской прессы рассказавший этот апокриф. Дело идет не более не менее, как о том, что в Москву среди вещественных доказательств, имевших отношение к убийству в Д. Ипатьева, была доставлена в особой «кожаной сумке» стеклянная колба, наполненная красной жидкостью, в которой находилась голова казненного Императора!
  В Берлине в 21 г. кап. Б.(улыгин), по словам автора статьи, говорил ему, что такой факт «несомненно имел место». Тогда автор отнесся скептически к рассказанному, но в конце 28 г. в газете «Франкф. Кур.» 20 ноября он прочитал статью «Судьба царской головы», принадлежащую перу некоего пастора Курт-Руфенбургера, который рассказывал со слов «очевидца», как большевики сожгли в июле 18 г. полученный ими из Екатеринбурга «ужасный груз». Были мнения, что заспиртованную голову Николая II надо сохранить в музее для назидания «грядущему поколению», но по предложению Петерса в конце концов постановили во избежание превращения головы бывшего царя в «святыню» в глазах «глупых людей» уничтожить. «Очевидец» наблюдал процесс сожжения, происходивший будто бы в присутствии почти всего большевистского синклита. «Голову» Николая II в спирту видел, но уже в 19 г., и Иллиодор. «Сенсация», за которую о. иеромонах с американской прессы получил 1000 долл. и которая показалась вероятной и «Последним Новостям», вовсе не была тогда новая, ибо о ней было написано за три года перед тем в одном из органов той же парижской эмигрантской прессы.
  Добавим, что П. А. Берлин подтверждал в печати, что он слышал о соответствии будто бы легенды с действительностью от авторитетных лиц, косвенно связанных с высшими советскими кругами.


[Закрыть]. Т. Боткина-Мельник, в ближайшем окружении которой создались многие легенды, и в частности о роли Соловьева в попытках освобождения Царя, заявляет в своих воспоминаниях: «Конечно, никто из нас не верил слуху (об убийствах в Екатеринбурге) до тех пор, пока по приезде во Владивосток я не увидела людей, лично читавших все дело, веденное ген. Дитерихсом!» Судьба Мих. Ал. возбуждала еще меньшие опасения. Мы видели, как Милюков с Юга рекомендовал москвичам отыскать вел. кн., выдвигаемого лидером конституционалистов в кандидаты на занятие престола. Диктатор далекой Даурии знаменитый бар. Унгерн в одном из своих «приказов» даже в 21 г. объявлял «императора» Михаила «единственным хозяином земли русской». Сибирское следствие, которому картина происшедшего скоро стала ясна, впоследствии склонно было заподозрить источник происхождения этих легенд – их распространяли агенты большевиков. Такое обвинение легко предъявляли «зятю Распутина» и иже были с ним из «петроградско-немецких» организаций… При взятии Екатеринбурга из красной армии перебежало много офицеров. В числе их был кап. ген. шт. Симонов, занимавший пост начальника штаба армии Берзина и помогавший офицерам перебегать на «белогвардейскую» сторону. В Омске при содействии нач. Воен. Академии ген. Андогского он занял должность нач. контрразведывательного отдела. Он официально докладывал Верховному Правителю, повествует Дитерихс, что «слышал от комиссаров, что наследник и великие княжны живы, но неизвестно, где находятся». Лично Симонов «твердо верил» в это. Симонов был знаком с Соловьевым и встретился с ним во Владивостоке. Соловьев сохранял «большое инкогнито», но открылся начальнику паспортного пункта полк. Макарову, прося у него четыре незаполненных бланка заграничных паспортов, «для отправления августейших детей за границу». Дитерихс говорит, что фантазиям, «походившим по абсурдности на умышленно-злостное распространение сведений с преднамеренной целью», больше верили, чем обоснованным на фактах докладам следователя Соколова. Помощник Соколова, человек скорый на заключения, уже обвиняет Соловьева в том, что последний подготовлял самозванца, как это ни абсурдно было для «агента большевиков»! [Между прочим, тогда еще среди всякой молвы распространился слух о спасении по крайней мере дочери Анастасии. В эмиграции был свидетель (сообщение в «Руле»), что об этом он слышал, между прочим, в семье, близкой к вел. кн. Мих. Ал.: этому слуху суждено было в эмиграции превратиться в эпопею похождений «Лже-Анастасии».] Самогипноз был так силен, что еще в 21 г. редакция монархической «Русской Летописи» при перечислении членов «Российского Императорского Дома, убиенных и умученных большевиками», делала оговорку: «вел. кн. Мих. Ал. с половины 18 г. неизвестно где находится, и о Е. И. В. распространены весьма тревожные сведения» [Ровно через 10 лет парижское «Возрождение» без всякой оговорки перепечатало рассказ польского журналиста Мацкевича о своей встрече в России с одним из воображаемых участников «цареубийства». Здесь имелось «первое точное сведение» о гибели М. А., убитого в Перми «во дворе духовной семинарии» через 11 дней после расстрела царской семьи.]. Даже в 24 г. вдовствующая Императрица М. Ф. по поводу манифеста вел. кн. Кирилла, преждевременно объявившего себя «императором всероссийским», писала вел. кн. Ник. Ник., прося его предать гласности ее письмо: «До сих пор нет точных известий о судьбе моих возлюбленных сыновей и внука». И более того, в 29 г. Агапеев, один из докладчиков «Общества памяти Государя Императора Николая II», выступил в «Новом Времени» со статьей под характерным заголовком: «Жива ли царская семья?» с целью опровергнуть «иллюзии», которые существуют еще в некоторых кругах эмиграции, и «апокрифы», которые от времени до времени появляются в монархической печати. Соколов в соответствии со своей предвзятой точкой зрения положит на эти «апокрифы» клеймо «made in Germany»; они были нужны немцам, а не большевикам: подобными легендами немцы пытались набросить пелену в глазах русских патриотов на свои истинные отношения с большевиками!

Оставим в стороне и эти домыслы – их сам Соколов не счел возможным воспризвести на страницах русского издания своей книги. История происхождения творимых легенд, рождавшихся в атмосфере не остывших чаяний прозелитов монархической идеи[442]442
  Сибирская знаменитость, бывший генерал русской службы, Гайда в 29 г. в органе чешских фашистов компетентно утверждал, что царская семья не погибла.


[Закрыть], лежит, конечно, в том тумане скрытности и фальсификации, которым были окутаны пермское, екатеринбургское и алапаевское деяния. При своем цинизме, не останавливающемся перед воскурением «революционного» фимиама отвратительной «голове медузы», как назвал Каутский «красный террор», даже большевистская власть не нашла в себе смелости сказать правду о том, что произошло в подвале Дома Ипатьева в ночь на 17 июля, что предшествовало и что последовало за этой поистине общечеловеческой традегией XX века – она наложила запрет молчания и на уста непосредственных убийц. Скрыть «правды» в истории почти невозможно. Большевистская власть достигла того только, что содеянное партийными изуверами преступление в глазах своего мира превратилось в акт какого-то дьявольского замысла, задуманного в центре и планомерно им осуществленного. «Логика и факты» говорят против такого заключения, но тем не менее этой легенды историк, беспристрасный по своему методу фактического расследования, до сих пор опровергнуть не может – историку пока доступны преимущественно лишь критические суждения.

Моральное безразличие, с каким был в сущности встречен в демократическом мире «революционный» акт, имевший место в России, и скорое забвение его облегчили «рабоче-крестьянской» власти переход к нормальным дипломатическим отношениям, и она уже с некоторой смелостью начала у себя инсценировать даже показательные процессы «суда над Романовыми».

ПРИЛОЖЕНИЕ

С.Н. Дмитриев ТАИНСТВЕННЫЙ АЛЬЯНС[443]443
  Сокращенная часть настоящей статьи вместе со статьей С.П. Мельгунова «Приоткрывающаяся завеса» была опубликована в журнале «Наш современник» (1990, № 11. С. 128 – 136).


[Закрыть]

Историческая сенсация... Все реже и реже встречаемся мы в последнее время с этими словами, несмотря на то что любой печатный орган буквально пестрит материалами на исторические темы. И как приятно сознавать, что на последующих страницах читателя ждет встреча с настоящей исторической сенсацией, да еще такой, которая имеет отношение не к малозначащим фактам и событиям, а к знаменательному политическому явлению, бросающему загадочный отблеск на самые первые месяцы истории Страны Советов.

О Сергее Петровиче Мельгунове (1879—1956) можно написать целую книгу. Ограничимся лишь утверждением, что он стоит в ряду крупнейших русских историков XX столетия. Его основные труды наконец стали переиздаваться в России и несомненно вызовут огромный общественный интерес.

Историка Мельгунова всегда влекли к себе тайные и загадочные стороны прошлого, которые он старался высветить. Одной из таких тайн, долгое время занимавших внимание исследователя, были взаимоотношения большевиков с немецкими властями до Октябрьского переворота и после него. Итогом изучения вопроса о финансировании большевиков со стороны правящих кругов Германии в период подготовки революции стала книга Мельгунова «“Золотой немецкий ключ” к большевистской революции». Она была издана на Западе трижды – в Париже в 1940 г., в Нью-Йорке в 1985 и 1989 гг. (репринтное воспроизведение издания 1940 г.), а в России увидела свет только в 2005 г. в составе книги историка «Как большевики захватили власть» (М.: Айрис, 2005).

Временем написания книги неслучайно стал 1939 г. В это время историк жил во Франции, в Париже, а Европа уже погрузилась в пучину мировой войны. СССР же благодаря советско-германскому пакту о ненападении пока оставался вне военного пожара. Налицо был очередной этап сотрудничества большевиков с немецкими властями, и именно это, вероятнее всего, подтолкнуло Мельгунова обратиться к самым истокам такого сотрудничества, уходящим в дооктябрьский период.

В предисловии к книге автор сформулировал свою задачу достаточно скромно: выяснить «получали ли большевики от немцев деньги или нет?» Однако содержание работы оказалось намного шире поставленной задачи. В ней нашли яркое отражение как причудливая атмосфера предгрозовой России, показанная на фоне общей запутанной ситуации в Европе, так и нравы, царившие в ту пору в российской революционной среде.

Вслед за историком мы тоже должны задаться вопросом: как могли вообще завязаться какие-либо отношения между непримиримыми революционерами, выступавшими за уничтожение всякого угнетения и мировой революционный взрыв, и представителями «реакционного» германского империализма, какие пружины вызвали к жизни этот фантастический альянс? Для ответа на такой сложный вопрос, прежде всего, нужно четко представлять себе особенности политики, как специфической сферы человеческой деятельности, где все подчиняется конечной цели, стремлению к успеху, власти, где почти не остается места каким-либо моральным принципам и где поэтому возможны самые неожиданные союзы и действия.

Воевавшая на два фронта в годы Первой мировой войны Германия была крайне заинтересована в том, чтобы любым путем вывести из войны царскую Россию. Путь сепаратного мира не принимался российским правительством, а это диктовало обращать особое внимание на революционеров, выступавших за мир и свержение самодержавия, благо значительная их часть находилась в эмиграции, в сфере возможного немецкого влияния. Посол Германии в Берне барон фон Ромберг первые контакты с русскими революционерами в Швейцарии установил уже в сентябре 1914 г. Через год доверенное лицо Ромберга – эстонец Кескюла – докладывал о тех условиях, «на которых русские революционеры, в случае победы революции, были бы готовы заключить с нами мир», – установление республики, конфискация помещичьих земель, восьмичасовой рабочий день, полная национальная автономия и т.д. Признавая все эти условия выгодными для Германии, Кескюла сделал вывод, что «есть срочная необходимость безотлагательно поспешить на помощь революционерам ленинского направления в России». Более сдержанный Ромберг на основании доложенного тем не менее сообщал рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу: «...Если даже... перспективы на переворот ненадежны и таким образом ценность ленинской программы сомнительна, все равно использование ее в неприятельских странах оказало бы неоценимую услугу».

Далее последовали более целенаправленные усилия германских представителей на установление контактов в эмигрантской революционной среде, при этом постепенно все большее внимание уделялось именно большевистской партии, самой радикальной в решении «военного вопроса»: она выступала за поражение царской России в войне и перерастание этой войны в войну гражданскую. Нетрудно представить, что такой исход событий весьма устроил бы правящие круги Германии. Кайзер Вильгельм II в памятной записке по поводу внутреннего положения России от 7 августа 1916 г. заметил: «Важно – чисто с военной точки зрения – с помощью сепаратного мира отколоть какого-либо военного противника от союзной Антанты, чтобы всю нашу военную мощь обрушить на остальных... Только когда внутренняя борьба в России за мирный договор с нами обретет достойное влияние, мы сможем соответственно рассчитать наши военные планы».

Февральская революция, в результате которой к власти пришли силы, заинтересованные в продолжении войны с Германией, включая оборончески настроенных эсеров и меньшевиков, лишь усилила интерес немецкой стороны к большевикам, продолжавшим выступать за выход России из войны и придерживавшихся жесткой оппозиции по отношению к Временному правительству. Поразительна откровенность, с которой немецкие политики формулировали в секретной переписке свои «виды» на желательное развитие ситуации в России. Всех перещеголял немецкий посланник в Копенгагене граф фон Брокдорф-Ранцау, писавший в марте 1917 г.: «...Мы непременно теперь же должны искать пути для создания в России возможно большего хаоса... Мы наиболее заинтересованы в том, чтобы последние (крайние партии. – С.Д.) одержали верх, ибо тогда переворот станет неизбежным и обретет формы, которые должны потрясти основы существования русской империи... Можно считать, что по всей вероятности через какие-нибудь три месяца в России произойдет полный развал и в результате нашего военного вмешательства будет обеспечено крушение русской мощи».

Зная эту, так обнаженно выраженную, стратегическую задачу правящих германских кругов, легче оценить и выпестованную в немецких официальных ведомствах и параллельно родившуюся в среде русских революционеров-эмигрантов идею о возвращении революционеров в Россию через Германию. Бетман-Гольвег лично докладывал Вильгельму II, что «немедленно с началом русской революции я указал послу Вашего Величества в Берне: установить связь с проживающими в Швейцарии политическими изгнанниками из России с целью возвращения их на родину – поскольку на этот счет у нас не было сомнений – и при этом предложить им проезд через Германию». Немецкая сторона исходила при этом из старого принципа, сформулированного Бисмарком: «...Если речь идет о спасении отечества, то любому союзнику говори – добро пожаловать».

Для Ленина и его сторонников, стремившихся как можно скорее вернуться на родину для углубления революции, то обстоятельство, что эту возможность им предоставляет «классовый враг», особого значения не имело. «Интересы пролетарской революции превыше всего». Необходимо только предпринять рад предосторожностей, чтобы дать меньше оснований для дискредитации в России, и можно отправляться в путь. Л.Д. Троцкий оставил очень точное объяснение мотивов обоих сторон, согласившихся на проезд революционеров через Германию: «Ленин использует расчет Людендорфа (прусского генерала. – С.Д.), имея при этом свой собственный расчет. Людендорф размышлял про себя: Ленин свергнет патриотов, тогда приду я и задушу Ленина и его друзей. Ленин же размышлял про себя: я поеду в железнодорожном вагоне Людендорфа и заплачу ему за эту услугу на свой лад». Последующие события показали, что оба партнера, образно говоря, действительно держали за пазухой по увесистому камню, использовав его против своего партнера в выгодный момент.

Через Германию в Россию в «пломбированных вагонах» весной и летом 1917 г. проехало в целом около 500 революционеров-эмигрантов и членов их семей, и не удивительно, что большинство из них были люди, выступавшие за развертывание мирной пропаганды на своей родине. Сторонники же продолжения войны доставлялись в Россию с помощью стран Антанты, как это было, к примеру, с Г.В. Плехановым и сорока его приверженцами, прибывшими на родину на английском линкоре в сопровождении противоторпедного истребителя. Война превратила революционеров-эмигрантов различных направлений в могучее оружие, и Троцкий был, безусловно, прав, когда назвал переезд Ленина и других большевиков в Россию «перевозкой “груза” необычайной взрывной силы». Уже 17 апреля 1917 г. в донесении представительства Генерального штаба в Берлине Верховному главнокомандованию сообщалось: «Въезд Ленина в Россию удался. Он действует в полном соответствии с тем, к чему стремится», или, другими словами, в соответствии с тем, что устраивало в тот момент германских политиков.

С.П. Мельгунов, исходя из имевшихся в его распоряжении материалов, нарисовал в своей книге хотя и мозаичную, но вполне убедительную картину происходившего, как до возвращения большевистских лидеров в Россию, так и после. Вывод, сделанный историком, можно сформулировать вкратце следующим образом: немцы большевиков финансировали, и это не могло не содействовать будущей победе пролетарской революции. Однако автор подчеркивал, что, решая поставленную задачу, он установил лишь «базу», из которой «можно было бы исходить», и только наметил «вехи», «указывающие на путь, по которому надлежит идти». Он выражал надежду, что в будущем «в архивных тайниках найдутся более документальные следы использования большевиками немецких «секретных фондов».

Очевидной заслугой Мельгунова является то, что он действительно, как это заявлялось в предисловии к книге, «подошел критически» ко всем материалам и «по возможности» объективно вскрыл то, «что может быть заподозрено в своей политической недоброкачественности». Историк отверг много домыслов и фантастических утверждений, накопившихся вокруг исследуемой темы, заметив, что «по такому пути история идти не может». Он совершенно справедливо считал неоправданным слишком назойливое щеголяние в этом сложном политическом вопросе упрощенными терминами – «немецкие шпионы, агенты», высказал обоснованные сомнения в прямой переписке и контактах Ленина с Парвусом и немецким Генеральным штабом, усомнился в крайних выводах на этот счет А.Ф. Керенского и других авторов. «Мне лично, – писал автор, – версия официальной или полуофициальной “договоренности” Ленина с германским империализмом представляется совершенно невероятной». В другом месте историк констатировал: «Никогда, очевидно, не было момента, чтобы Ленину хотя бы в символическом виде в какой-то кованой шкатулке передали 50 миллионов немецких марок». (Кстати, и сама эта сумма представлялась автору преувеличенной.)

Особенно наглядно объективность Мельгунова проявилась при его оценке так называемых «документов Сиссона», изданных в 1918 году в США и игравших важную роль в построении обвинений против большевиков. Серьезный анализ документов привел автора к выводу, что «без всяких колебаний нужно отвергнуть все эти сенсации, как очень грубую и неумно совершенную подделку».

Существенное место в книге Мельгунова занимает осуждение им «политической беспринципности», «цинизма в политике», очень многое объясняющих в альянсе германских властей и большевиков. По его словам, в «сознании русской революционной демократии», так же как и в сознании немецких политиков и стратегов, «незыблемые законы общественной морали... пасовали перед требованиями реальной политики». А отсюда был лишь один шаг к преступным действиям, прикрытым «интересами дела».

Кроме очевидных достоинств в книге историка есть и свои слабости, недостатки, связанные главным образом с некоторой перенасыщенностью фактологией авторского текста, определенной скороговоркой в освещении ряда вопросов. Так, например, несколько раз упомянув о том, что средства, поступавшие из Германии, большевики использовали прежде всего на пропаганду, автор нигде не привел конкретных данных о масштабах этой пропаганды. А они были действительно впечатляющие.

Тон всей пропагандистской работе большевистской партии задавала «Правда», ежедневно выходившая до июльских событий тиражом 85—90 тыс. экземпляров. После же этих событий, несмотря на выход газеты под разными названиями, ее тираж был доведен в октябре 1917 г. до 200 тыс. Но «Правда» была далеко не единственной ежедневной газетой партии, кроме нее ежедневно выходили «Деревенская правда», «Солдат», «Социал-демократ», а также ряд других местных изданий. Помимо этого большевики выпускали газеты «Солдатская правда», «Окопная правда» (большое количество газет, рассчитанных на распространение в армии, было далеко не случайным), «Волна», «Утро правды», «Голос правды» и другие, журналы «Работница», «Просвещение», за границей на немецком и французском языках издавались газета «Русский корреспондент “Правды”» и журнал «Вестник русской революции». Накануне Октября в распоряжении партии было уже более 75 газет и журналов, в том числе на национальных языках, ежедневный тираж которых составлял 600 тыс. экземпляров. Кроме того, партия имела издательство «Прибой», свои типографии, выпускавшие тысячи экземпляров книг и миллионы листовок. Вся эта деятельность, безусловно, требовала колоссальных финансовых средств.