Текст книги "Путешествие в решете"

– Пойдём работать.

Больше мы не перекуривали и, казалось, в азарте, в угаре, старались перегнать друг друга. Если Зойка брала маленькую банку, и я брал маленькую. Если она брала большую, и я брал большую. Хорошо, что не было младенцев.

Вдруг, когда я пошёл за очередной банкой и уже протянул к ней руки, вырубился свет. Стало темно до страха.

– А, а! – закричала Зойка, словно встраивая свои вскрики в шум бегущей воды. – А! Я боюсь! Ты где? Ты где?

– Здесь.

– Иди сюда, я боюсь, иди сюда, – голос её дрожал и вот-вот мог сорваться на плач.

На ощупь я пошёл к ней, выставив вперёд руки. Зойка уже не кричала, а что-то булькала своим голосом. Вдруг я почувствовал её ладонь. Она была такая холодная и в перчатке, что сначала я отдёрнул руку. Зойка кинулась в мою сторону с едва понятным звуком и сшибла с ног. Пол был грязный, какой-то липкий. Она прижалась ко мне, я поцеловал её несколько раз. Она вся дрожала и была холодная, но крепко обняла меня и до боли вцепила свои пальцы мне в спину. Я пытался разомкнуть её руки, чтобы встать. Она не давала этого сделать и ничего не говорила. Оказалась очень сильной. От удара о пол мне стало нехорошо, не знаю, сколько прошло времени. Врубился свет. Сначала глазам было больно после темноты, а потом они привыкли. Свет, казалось, стал тусклее, чем до этого. Лицо Зойки бледное, особенно выделялись накрашенные, с чуть смазанной краской, глаза и румяные щёки. Я встал и помог Зойке подняться. Её шатало. Из-под стола с органами она взяла бутылку и отхлебнула прямо из горла. Потом пошла и села на ступеньки.

– Говорила мамочка мне: «Молись утром, вечером и перед каждым делом». – Она достала из внутреннего кармана джинсовки молитвослов и стала шептать, наклонившись над самой книгой. Потом посмотрела на меня: – Хорошо, хоть ты тут привёлся, не дал умереть со страха.

Я сел рядом с ней. Мне тоже было не по себе, и я старался прижаться к её боку. Из крана всё ещё лилась вода, и никто не собирался её выключать.

– Слушай, Зоя, а как они в общагу попадут?

Она ответила не сразу:

– Пончик, что ли? А у них золотой ключик есть от запасного выхода. Завобщагой потерял или в дверях оставил, а мы пользуемся. По очереди, уже даже график составлен. Ну, чтоб проблем не было. Знаешь, прикольно. У нас на каждом этаже камеры слежения. И что должен видеть охранник на своём мониторе? В закуток к запасному выходу поворачивают девушки, а обратно возвращаются девушки и два парня. Что, они материализовались? Из воздуха? Вообще надо стараться по одному приводить, чтоб не попасться.

– Хочешь я тебе на дидже сыграю?

– Давай. – Зойка положила мне руку на коленку и взглянула уже веселее.

Я расчехлился и представил, что шум воды – это шум водопада. Мне казалось, что и Зойка то же самое представила. Звуки бежали по полу между стеллажами, добегали до противоположной стенки, поднимались по ней кверху и около потолка исчезали. Наверно, так же, как исчезали те парни в закутке в конце коридора, возвращаясь от своих девушек. Мне казалось, что звуки диджа поднимают пыль. Я чувствовал, что Зойке становится веселее – её грязные кроссовки с цветными шнурками двигались в такт музыке. Старался я изо всех сил. От бессонной ночи, от перенапряжения перед глазами пошли круги. Я закрыл глаза, но круги всё равно расходились, что-то позвенивало где-то в углу.

– Перестать! – раздался над нами голос.

Я не смог оглянуться назад: голова, шея и плечи словно онемели. Казались какими-то бесформенными. Вспомнилось, как мама говорила: «Все мозги выдуешь».

Мимо нас спускался высокий плечистый мужчина в огромных коричневых ботинках, джинсах, белом халате и белой шапочке.

– Вы что сдурели, Палова? Нельзя.

– Александр Григорьевич, это же музыка. А который час? Наверно, уже пора? – Зойка сразу ловко перевела разговор на другую тему.

Александр Григорьевич посмотрел на часы:

– Конечно, шабашьте, через полчаса сотрудники придут^{. Ну,} как темноту пережили? – спросил он примиряюще. – Во всём квартале электроэнергию отрубило. Мы на автономке работаем. Ну, чего вы тут намыли?

Первым делом Александр Григорьевич перекрыл воду. Потом подошёл к столу с нашими банками. Они были чистые, кристально чистые. Даже органам внутри них, кажется, стало веселее, они словно новенькие.

– Да вы стахановцы! – изумился Александр Григорьевич. – Так, подсчитаем. – И он стал считать банки, каждую касаясь пальцем. Мне не нравилось, что наши чистые банки трогают пальцем.

– Восемнадцать экспонатов! Перемножим на четыреста рублей. Итого… Знаете шутку про Итого? «А ему всех больше». Семь двести.

Он отсчитал Зойке купюры. Она расписалась.

– Из своих отдаю, надеюсь, что мне всё оплатят. Знаю я, Палова, что тебе деньги нужны край. Несколько деньков осталось. Я всё знаю. А вы молодцы – продолжаете род человеческий. Я всё знаю. Терапевты всё знают, но ничего не умеют, хирурги всё умеют, но ничего не знают, а патологоанатомы всё знают и всё умеют, но уже поздно. Идите давайте! Экспонаты сам наверх подниму.

Я взял дидж, и мы пошли. Прежний охранник, наклонившись над миской, хлебал чего-то. Рядом с ним стоял термос. Охранник в этот раз даже не обратил на нас внимания: сразу нажал на кнопку.

Мы снова брели по Москве, солнце поднималось и становилось жарко. Зойка отдала мне мою долю. Я прикинул в уме: на пилораме зарабатывают намного меньше. Я хотел отдать часть денег Зойке, но она не взяла ни в какую. Людей становилось всё больше и больше. Хотелось спать. Глаза мои сами по себе закрывались и открывались, и мне казалось, что люди материализуются из воздуха, когда я с трудом открываю глаза. В метро и вовсе не протолкнуться. Мне сильно поплохело. Я стоял на ногах только благодаря Зойке, и ей пришлось меня провожать:

– Куда ты с деньгами? Сейчас быстро без денег окажешься в таком состоянии. – Она говорила в самое ухо, прижав меня к стенке. – А может, и менты заберут, там то же самое. У тебя паспорт с собой?

Я глупо заулыбался и отрицательно мотнул головой.

На самом деле это и к лучшему, что она поехала со мной, а то я бы так и увёз пластиковую карточку её соседки по комнате.

Когда мы поднялись наверх, я еле отдышался. Здесь была тень, и мы долго сидели на лавочке, не обращая внимания на прохожих. Я, кажется, спал. Вдруг к нам подсел какой-то вонючий бомж и попросил покурить:

– Братан, закурить есть?

Только тут я заметил, что вся джинсовка бедной Зойки в грязи, коса растрепалась, красная резинка на кончике её лопнула и висит вниз верёвочкой, словно продолжение волос. Я, наверно, был в таком же виде, и бомж принял нас за своих.

Мы встали со скамейки и ушли. Зойка проводила меня до самого дома Пончика. Я вошёл в подъезд и дождался, пока она уйдёт, потом перегнал машину в соседний двор, поставил её в тени и лёг спать на заднем сиденье. Не знаю, сколько времени продрых, но проснулся от жары. Машина нагрелась на солнце, и нечем было дышать. Я открыл обе задние дверки и в одну вытянул ноги. Приятный ветерок побежал по вспотевшему лицу. Тут я заметил на площадке всё тех же детей, видно, они не ходили в садик. Девочка лепила куличи, а мальчик их давил. На скамейке сидела девушка, только теперь не читала, а писала чего-то. Мне стало стыдно своего присутствия, и я решился перегнать машину ещё раз. Но везде были детские площадки или жаркое солнце. Наконец удалось найти местечко под деревьями. Второй раз я проснулся ночью в прохладе и тишине. Москва жила, но где-то в стороне. Здесь же было тихо и спокойно. Первым делом пришлось пойти на разведку, чтобы узнать, как выехать на трассу. Помог мне, по-моему, тот самый утренний бомж. Он снова принял меня за своего и оказался знатоком дорог, словно всю жизнь на машине разъезжает. А может, он мечтает об этом или каждый раз представляет.

– Только тебя не посадят, можешь не пробовать, – сказал он напоследок.

Я только пожал плечами. Самое сложное было выехать из дворов. Везде стояли припаркованные машины, и я боялся их задеть в ночи. А потом всё пошло как по маслу: никаких пробок, всё по прямой и по прямой, ну почти по прямой. Мне казалось, что бомж сидит рядом со мной не пристегнувшись и показывает руками, как проехать, а в салоне от этого пахнет нестерпимо. В салоне на самом деле пахло. Москва выплёвывала меня, пожевав перед этим. Глаза, сначала уставшие в ночи от света фар встречных машин и уличных фонарей, теперь пригляделись, словно сами загорелись, как фонари, и светились, воспалённые. Выскочив на трассу, я вспомнил о деньгах в кармане, заехал на первую же заправку и залил бак под завязку. Неплохое, конечно, посещение Москвы, столицы нашей Родины. Главной достопримечательностью её оказался музей патологий. Просто замечательно. Наверно, специально для таких, как я. Да нечего было и соваться, если не туда ехал. Вообще, в Москве я один раз был, когда возвращался из армии. Правда, тогда меня из аэропорта провезли на такси до вокзала, и я ничего не видел.

Оставалась последняя точка моего путешествия, или, как говорит Паша, крайняя. Парашютисты никогда не говорят: «последний прыжок», а всегда говорят: «крайний». Я мчал по ночной трассе, не вполне уверенный, что еду в нужном направлении. А сам выжимал из машины всё, что мог. Она гудела, дрожала, тряслась, и казалось, что вот-вот развалится на запчасти.

Я знал, что не может быть, чтобы Иваныч был из Москвы, ведь он рвался к себе на родину в какую-то южную деревню. Пришлось долго расспрашивать его сожительницу Валентину. Она не понимала, что я от неё хочу. Худая, седая, сморщенная, этак браво сидела, закинув нога на ногу, и отмахивалась от моих вопросов:

– Да не знаю я.

Вдруг её осенило, она даже подавилась своей догадкой и встала:

– Так это где мать его похоронена?!

Валентина проковыляла в другую комнату и вернулась с ворохом писем. Она надела очки, и было странно видеть её в очках.

– Вот здесь и телеграмма есть, и письма. Всё хранил в пакетике. Смотри адрес, а писем читать не дам.

Я записал адрес. Мне показалось, что Валентина всё-таки любила Иваныча или поняла теперь, что любила. Пожелтевшая телеграмма среди таких же писем единственная. На ней печатными буквами написано: «Иван мама умерла приезжай».

Дома в интернете я посмотрел, как проехать. На Зойкином телефоне ещё раз проверил маршрут, который уже начал выветриваться из моей головы. И вот теперь машина мчалась по зову той телеграммы, а я был вместо Иваныча.

Несмотря на то что у Зойки в телефоне проверил адрес, через день пути понял, что всё-таки спутался. Попал на ремонт дороги, старый асфальт был снят, подсыпали гравия, и машина моя ехала в пыли, словно по пустыне. Деревни Иваныча так и не нашёл. Район тот, а деревни нету. Машина сломалась, её подцепил к своей «Ниве» Председатель. Это прозвище – Председатель. Коренастый, плотный, в белой футболке, мокрой на спине, и шортах. Он всё время улыбался, радовался чему-то. Вообще, был настолько энергичный, сильный на вид, что мне было страшно подавать ему руку для пожатия – а вдруг сломает.

Председатель затащил «четвёрку» к себе во двор. Стоял и бесцеремонно разглядывал меня и мой дидж, правда, какими-то доверчивыми глазами.

Чтобы изменить ситуацию и отблагодарить за помощь, я спросил:

– Сыграть?

– Давай! – И, восторженный, сел в большую летнюю беседку. Голос у него басистый, словно в лёгких мини-органчик.

Я упал на землю и расчехлился. Играл долго, выдул, кажется, всё, что мог. А Председатель всё сидел такой же восторженный и слушал. Когда я закончил, он сказал радостно:

– Хорошо! Даже яблоки с яблонь падают, – и показал рукой себе за спину.

Только тут я заметил, что во дворе несколько яблонь, груша, а беседку оплетает неспелый ещё виноград.

– Ну что, выпьем? – спросил Председатель и, не дождавшись ответа, поспешил в дом. Стало понятно, что он уже навеселе и ему ещё хочется выпить. Я не мог отказаться. Но, выпив, перевернул стопку.

– Понятно! – сказал Председатель и многозначительно приподнял бровь. – А ты фольклор приехал собирать?

Я вспомнил Клавдию, которой тоже было очень важно, чтоб я собирал фольклор, и ответил:

– Да, собираю.

– Ну, это устроим! – Он даже рука об руку потёр. – Сам песни пою, а фольклора не знаю. Но у меня всё есть. Вечером будет.

– А не знаешь, что у меня с машиной?

– А ты ехал по пыли? – спросил он весело и ещё налил себе.

– Да, по пустыне Сахара.

– Вот это правильно. Сахара. …Ну, там и забил фильтр. А заодно и карбюратор. Тебе теперь карбюратор разбирать. Да промывать в бензине. Разбирай, бензин найду! – разрешил милостиво.

Я посмотрел на «четвёрку», но с места не сдвинулся. Расспросил про деревню Иваныча – Председатель такой не знал. Я снова посмотрел на «четвёрку»:

– Ну, значит дальше надо ехать, искать.

– А куда дальше? Дальше Украина. Ты чего?

– Как Украина?

– Ну, так.

Эта новость меня ещё больше огорчила. Я решил прогуляться по деревне.

– Вечером приходи, фольклор будет! – сказал он напоследок.

И туту меня окружили гуси.

– Гуси, гуси!

– Га-га-га!

– Есть хотите?

– Да-да-да!

– Ну, летите, раз хотите, только крылья берегите.

Столько гусей, как в этой деревне, я нигде не видел. И вообще на юге их много. Плавают в маленьких озерках, лужах, корытах. Кажется, куда ни пойдёшь – сейчас увидишь гуся. Выйдет из-за забора, наклонит к земле голову и зашипит. У нас в деревнях, а особенно в городе, гуси в диковинку. У соседа был во дворе маленький хлевок, где он держал поросёнка, а потом забил. Вместо него поселил трёх гусей. Так вся округа ходила глядеть. Можно было деньги брать за просмотр. А когда гусыня снесла первое яйцо, то сосед со своим знакомым целый вечер просидели на лавочке около дома, глядя на яйцо. Размышляя о том, сварить его или зажарить, мужики выпили бутылку водки. А тут скорее я был для гусей в диковинку вместе с диджем. Они, переваливаясь, приходили целыми стадами штук по тридцать. Галдели, шумели и в нескольких метрах вдруг останавливались. Гомон стихал, и они начинали слушать, чего-то ожидая. Я пытался сыграть им. Что тут случилось: пыль, пух! Гуси, заминая и затаптывая друг друга, убежали куда-то по дороге. По крайней мере, было понятно, как обороняться. Они, наверно, приняли меня за огромного гусака с длинной шеей и громовым голосом.

В деревне мне не понравились высокие заборы, через которые нельзя заглянуть во двор. И сначала показалось, что вокруг только гуси, но это, конечно, не так. Люди были. Кто-то шёл в магазин, кто-то гулял с детьми, кто-то сидел на лавочке. Я двинулся к высокому белому храму, который стоял в стороне. Внутри никого, на всех иконах белые вышитые полотенца, словно иконы кто руками обнимает. Вдруг из дверей, которые здесь были плотно закрыты, выскочил маленький быстрый священник. Подошёл ко мне, взял с небольшого столика пакет и протянул:

– Берите, если надо!

В пакете печенье и конфеты. Я взял и сказал: «Спасибо!» Вот и разжился угощением для Председателя.

От храма я побрёл на кладбище, надеясь хоть там найти какое-то упоминание об Иваныче. Но это, конечно, бесполезно. На памятной доске около обелиска воинам, погибшим в 1941–1945 гг., тридцать девять раз повторяется одна и та же фамилия Говориха, только инициалы разные. Говориха, Говориха, Говориха… Мне казалось, что этого Говориху убивали, а он снова вставал, воскресший. Только в конце списка погибших одна-единственная другая фамилия: Ромм. Откуда взялся здесь этот Ромм? Где работал и зачем приехал?

Стало вечереть. Пришла прохлада. А вместе с ней и коровы, довольно большое стадо, всё чёрно-белые. И только впереди шла рыжая. Запахло свежим навозом и коровьим потом. Всё вокруг наполнилось шумом бредущих животных. Стук копыт о землю, скрип суставов, фырканье. Вдруг появился в жизни какой-то смысл. Пастух ехал на лошади сбоку, никого не погонял и, казалось, едва не спал. Коровы сами заходили в открывающиеся калитки и пропадали за ними.

Я шёл рядом со стадом. Вошла корова и в калитку Председателя. Её встретила черноволосая женщина в нарядном платье. Когда она впустила корову, то выглянула ещё раз и посмотрела на меня. Я вошёл вслед за ней.

Женщина стояла на крыльце дома, поставив руки на бока. Председатель был в чёрных брюках и белой рубашке, а на голове натянул панаму. Между ними уместилась светленькая, высокая, вытянувшаяся как струна, девочка.

– Здрасте, здрасте! – заулыбалась Председательша, хотя я и не думал ещё поздороваться. – Просим гостя дорогого! – и показала обеими руками, куда войти.

– Заходи! – сказал Председатель. Он стоял, чуть раздвинув в стороны руки, словно рубашка была мала в подмышках.

В большой светлой комнате дома был накрыт стол. Помидоры, огурцы, салаты, картошка, небольшие тарелочки с магазинной колбасой. В центре, как главное угощение, стояло жаркое из гуся. Я положил на стол свой пакет с печенюшками и конфетами.

– А вы случайно не из Института мировой литературы? – спросил Председатель.

Я чуть не захлебнулся слюной, набравшейся при виде всех этих вкусностей, и решил не противоречить ему:

– Оттуда.

– Ну, тогда можно и выпить, – сказала Председательша и поставила на стол бутылку.

Но я наотрез отказался от этого предложения.

– Тогда и мы не будем. – И бутылка исчезла.

На какое-то время я остался с Председателем вдвоем. Жена вместе с дочкой убежали доить корову.

– Ну, ты меня не подведи, я через тебя с бабой помирился. Очень она любит, которые фольклор собирают. Всё думает, что про нас книгу напишут. А то, что от водки отказался – это правильно. Потом, без бабьих глаз. Если уж бутылка выглянула на свет, то её надо выпить.

Вскоре вернулись дочка с матерью. От Председательши сильно пахло коровой. Кажется, она на это не обращала внимания, не замечал запаха и муж. Мне же даже был приятен этот будоражащий живым запах.

Когда поужинали, Председатель встал и из шкафа достал самый обычный DVD-диск.

– Вот здесь весь фольклор нашей деревни. Из Ленинграда приезжали, всё записали на диктофон и нам отправили. Ты бери, бери, я копировал, у меня ещё есть.

Жена и дочка внимательно смотрели за тем, какой эффект произведёт на меня такой подарок.

Я взял диск в руку, так, чтоб не заляпать, повертел немного, но убрать было некуда. Пришлось бережно завернуть в несколько салфеток с рисунком, горочкой лежащих на столе. Председатель стоял растерянный и походил на фокусника из домашнего представления, фокус которого не удался.

– Хочется, чтоб о нас узнал весь мир, – стал оправдываться он смущённо.

Председательша принесла большой пакет.

– Тут у нас от мамы, прабабушкино подвенечное платье. Младшей дочери передаётся. Лерке будет.

Я посмотрел на Лерку, и она отвернулась.

Мать с дочерью ушли в другую комнату одеваться. Наверно, это было непросто, они провозились не меньше получаса, и всё время слышался их резкий шёпот.

Наконец Лерка вышла, и я обомлел. Это была такая красота, что мне показалось вдруг, что появилась она не в проёме дверей, а вдруг материализовалась из воздуха. На голове что-то наподобие короны, платье белое, всё в бисеринках, мушках, разноцветные ленты спускаются по плечам. Лера и сама понимала, что очень красива. А может, уже понимала, что именно в этом платье будет выходить замуж, и уже чувствовала себя невестой.

– Как это вы сохранили? – вырвалось у меня.

– Каково? – спросил Председатель, улыбнувшись так, словно это он в наряде.

– Красиво. Хоть сейчас женюсь!

Видимо, я сказал это слишком эффектно.

Лерка побледнела.

Председатель хмыкнул, а Председательша толкнула дочку обратно в соседнюю комнату. Потом пошушукалась с мужем. Я ждал вердикта.

Председатель под руку вывел меня на улицу:

– Ночевать тебе придётся в мазанке. Жена сомневается, что ты фольклор собираешь.

На улице темно, да так, что ничего не видно. Только и свету от фонаря на крыльце да от окон дома.

– Какой мазанке? – спросил я.

– Есть тут у нас одна хата, где уже сто лет никто не живёт и хозяев нету. Всегда туда пускаем фольклористов жить.

– А чего тогда пускаете, раз сомневается?

– Поэтому и пускаем.

Председатель взял большой ручной фонарь и постельное бельё, и мы пошли вдоль высоких заборов. Темень, конечно, страшная. Я только и видел изуродованного светом фонарика Председателя да белое постельное бельё у него под мышкой. Мазанка тоже оказалась белой, словно из какого-то камня. Когда Председатель порыскал по ней фонариком, я заметил, что крыша на четыре стороны, в виде маленького мавзолейчика. Мы добрались по высокой, чуть влажной и холодной траве вперемешку с крапивой к разломанному крыльцу. Из-под отошедшей от стены доски Председатель достал ключ, огромный, больше ладони, и ржавый. Поворачивал в скважине он его двумя руками, видимо, что-то заедало. Хоть в мазанке уже сто лет никто не живёт, но электричество проведено. Проводка толстая, грубая, как червяки по стенам и потолку.

– Ну вот, – сказал Председатель.

Я быстро взял из его рук бельё, кое-как расстелил и улёгся, показывая этим, что хочу остаться один.

Председатель не стал разговаривать и даже присаживаться. Выходя, он ещё спросил:

– Свет выключить? – и, не дожидаясь ответа, нажал на клавишу.

Темнота в мазанке такая, что не видно своих собственных мыслей. Уже позже я узнал, что все окна в домике наглухо заколочены. А тогда лежал и думал о чём-то важном, только не помню о чём.

Разбудила меня Председательша:

– Эй, фольклорист, ты живой?

Я сначала подумал, что она пришла ко мне ночью. Вспомнил энергичного Председателя, весь сжался и залез под одеяло с головой.

– А то почти сутки спишь, весь день проспал.

И тут я поверил, что всё так и есть: в открытую Председательшей дверь сочился дневной свет и свежий воздух.

– Всё нормально, вскоре встаю.

– Ну, тогда ладно. А то муж боится мертвяков, сходи, говорит, погляди. – Она захлопнула за собой дверь, и снова стало темно.

Я быстро оделся и вновь улёгся в постель. Вскоре пришёл Председатель с бутылкой водки, той же самой, вчерашней, а может быть, другой, только похожей. Он врубил свет и уселся на мою постель. От выпивки я отказался. Председатель не стал меня уговаривать.

– А я выпью, – и сделал несколько глотков прямо из горла, словно утолял жажду.

Мы посидели молча.

– Слушай, а сыграй, чтоб все эти мыши подохли! – и только тут я заметил, что всё вокруг: и стол, и стулья, и пол – поперчено мышиными говнами.

– Не скреблись? – спросил Председатель.

Я честно признался, что не помню, расчехлил дидж и сыграл. Но мыши не подохли.

– Скоро уже поеду опять на вахту. – Председатель опять отхлебнул водки.

– А куда?

– Ту-ту в город Воркуту. Там на машине до общаги, а с утра на вертолёте на месторождение. До нас даже дороги нет.

– Я тоже с Севера, – и протянул ему руку.

Председатель равнодушно пожал.

– Жена меня всё больше не понимает. Там совсем другая жизнь. Это же нефтяники! Татары, цыгане, алкоголь, наркотики, – лицо его изменилось. – У нас шесть скважин, и только одна – кормилица. Хлебная. Ещё одна немного даёт. А остальные воду откачивают, одна воду закачивает, чтоб пустоты заполнять. Пустоты, – повторил, задумавшись на секунду, словно понял что-то такое. Глотнул ещё из бутылки. Подмигнул. – Нефть тяжёлая, не то что в Арабских Эмиратах. Зимой геморроя хватает. В морозы. Но в день мы пятьсот кубов даём стране. Но там я кто? А здесь я Председатель.

Я вспомнил о своей сломанной машине и спросил:

– Слушай, тебе домкрат и насос-компрессор не нужны?

– А зачем мне?

– Мне бы продать.

Председатель поднял руку с бутылкой кверху, помолчал немного и сказал:

– Погоди. Это идея. Жене продадим, а ты мне немного подкинешь. Соображаешь?

– Соображаю.

– Она машину думает купить, иномарку. На молоке, наверно, ездить. У тебя насос-то хороший?

– Новьё. Пару раз только пользовался.

– Ну, тогда возьмёт. Она учится сейчас. Ей там сказали, что надо постоянно практиковаться. Ходит теперь и при левом повороте левым глазом подмигивает, при правом – правым. Уеду, будет тут ходить подмигивать всяким.

Я вспомнил Председательшу и Лерку и решил защитить их:

– Зачем ты так о жене?

– Иногда хочется правду сказать. Пошли делать бизнес. Сейчас самое время. После общения с коровой она добрая, можно тёпленькой брать.

На улице уже вечерело. Солнце ещё, правда, висело на горизонте, но вот-вот собиралось опуститься за лес вдали. На небе небольшие тучки. Они окрашены заходящим солнцем и не похожи на настоящие. Такие рисуют в мультфильмах. По дороге нам встретилась, загомонившая при нашем появлении, стая гусей.

– А чего они не улетают? – спросил я.

– Крылья подрезаны. Да и куда им лететь?

Он кинул в них пустой бутылкой, но потом неуклюже сбегал и подобрал её. Пристроил около забора. Странно, что Председатель совсем не опьянел от целой бутылки. Мне даже подумалось, что жена разбавляет водку водой, чтоб муж не упился.

Как только мы вошли во двор, Председатель крикнул:

– Галина! Галина, выйди! – и вдруг обратился ко мне: – Галина – ведь это курица. На куриных кубиках написано: «Галина Бланка – буль-буль».

Через пару минут вышла Галина и поставила руки на бока. Я понял, что это её боевая поза и встаёт она в неё, не замечая этого.

– Ну чего?

– Ты учишься, хочешь стать водителем?

– Ну.

– Собираешься покупать автомобиль, машину?

– Ну и чего?

– Вот человек.

– Вижу.

Мужу никак не удавалось найти в супруге слабое место, какой-то хитрый подход, и он пошёл напролом:

– Купи домкрат и насос у него.

– Зачем? Мне не надо. – Галина опустила руки с пояса. Видимо, что-то поняла своё и боевая поза больше была не нужна. Стала заниматься делами: трясти какими-то тряпками, низко нагибаясь, переставлять обувь на крылечке. Мне даже показалось, что это хитрый продуманный ход, чтобы показать, что товар неинтересен, и сбросить цену.

Муж не сдавался:

– Новые, почти не пользованные. Месяц назад в Москве купил. Тащи! – махнул он в мою сторону рукой.

Я подскочил к багажнику и открыл его. Он у меня никогда не закрывался. И услышал в спину, но сказанное чуть громче, чем обычно, Галинино: «Не надо». Но я всё-таки достал домкрат и насос. Они висели у меня в руках, как два убитых гуся. Я вспомнил, откуда это: однажды во время службы, уже там, убили двух прибившихся к нам собак, на шашлыки. И я вот так же держал этих собак.

Муж всё уговаривал и уговаривал жену, а мне казалось, что в руках моих с каждой секундой тяжелеют домкрат и насос.

Вдруг Галина спросила:

– А ему зачем деньги?

– А тебе зачем деньги? – повторил Председатель и повернулся ко мне.

– Поехать дальше хочу. Я ещё никогда не видел моря. Автостопом поеду. Машину пока у вас оставлю, можете даже со двора выгнать, я потом заберу.

– Везёт тебе, – сказал Председатель и пожал мне руку, да так сильно, что я чуть не выронил домкрат.

– Так тебе деньги нужны, чтоб уехать? – спросила Председательша. – Уехать хочешь? Бедный. – Она посмотрела на меня с таким участием, словно лицо моё выражало мировую грусть. А может, так и было.

– Дам я тебе денег. А ты, – обратилась она к Председателю, – возьми у него инструмент и отнеси в гараж. Приедет за машиной и заберёт.

На деньги Галина не поскупилась. Он и она уговаривали меня остаться на ночь и даже разрешили ночевать в их доме, но я ни в какую не согласился. И только спросил:

– А позвонить от вас можно? Маме.

– Звони по скайпу, – сказал Председатель.

Я, конечно, удивился, что у них есть интернет. У мамы скайпа не было, поэтому я написал ей письмо по почте. Жив-здоров, и всё такое. Заодно написал точный адрес деревни во всех подробностях. Зная свои проблемы, я боялся, что вскоре забуду напрочь, где находится моя машина.

Напоследок я похлопал её по капоту, достал рюкзак с заднего сиденья, перекинул дидж через плечо и перед самой темнотой вышел из деревни. Когда я у калитки протянул Председателю две сотни, он оттолкнул их, словно ворованные. Последний пункт моего назначения не оказался последним, и вот новый крайний прыжок в неизвестность.

Интуиция не подвела меня. Как только вышел на дорогу и стемнело, меня догнала машина с громкой музыкой и остановилась. Водитель открыл дверь:

– Ты куда ночью с гранатомётом? Садись! Ноги не казённые! Как говорил мой сослуживец: «Этими ногами ещё в баню сходишь».

Я залез на заднее сиденье разбитой «семёрки». Пришлось переложить на одну сторону большие свёртки, перевязанные верёвкой. На переднем сиденье сидел пассажир. Долгое время ехали молча. Громко долбила иностранная музыка, выбивая из моей головы все мысли. Видимо, мы ехали по какой-то другой дороге, а не по пустыне Сахара.

Пассажир закурил и, затягиваясь, обернулся назад. Красное его лицо от сигаретного света казалось худым и с большим носом.

– Так ты кто такой, что по ночам шарахаешься?

Водитель убавил звук на магнитоле. Я вспомнил, как обрадовался Председатель, когда узнал, что я собираю фольклор, и ответил:

– Фольклор собираю.

– Хрен тебе сейчас, не фольклор, – сразу отрезал водитель.

– А куда едешь? – спросил носатый. – Вот мы тебя взяли, едем. А ты даже не знаешь, куда.

Я ехал в город мастеров. Так его называла Наташа. Я повстречал её в самом начал пути. И кажется, эта встреча сильно подействовала на меня, заточив моё путешествие на особый лад, вывернув его наизнанку. Наташа дала адрес, засунув записку в карман чехла от диджа: «Съезди, съезди. Обязательно съезди и впишись к ним. Это мои друзья. Сама бы там жила, но врачи говорят, что на юг нельзя. Вот и живу на севере».

Я так понимаю, что это какое-то экопоселение. А оттуда, по словам Наташи, – рукой подать до моря. Перебрав в уме все ближайшие ориентиры, которые посмотрел у Председателя в интернете, я ответил носатому:

– Мне бы до трассы «Дон».

Водитель с пассажиром переглянулись.

– Ну, тогда нам по пути. Держи! – Пассажир протянул мне какие-то бумаги. – Включи боковую лампочку.

Я включил и тут же закашлялся. В салоне накопилось столько сигаретного дыма, что нельзя дышать. Водитель чуть опустил стекло своего окна, свежий воздух со свистом ворвался в узкую щель. Бумаги оказались чёрно-белыми газетами, очень чёрными, с ярко чёрными буквами. Называлась газета «ДОН» – «Движение освобождения народа».

– Двух хватит или все номера дать? – спросил носатый.

– Давай!

Он протянул мне ещё десяток газет.

– Я тебе сейчас объясню, – начал рассказывать водитель, но носатый его остановил:

– Пусть сам прочтёт.

После этого оба они замолчали и больше почти ничего не сказали мне. Было заметно, что водителю очень хочется поговорить, он стал постоянно елозить на сиденье, вертеть головой и неаккуратно вести машину. Они оставили меня на ночной заправке.

Освещены колонки, стеклённый холодильник с водой да большое квадратное окно и входные двери кассы. Внутрь можно зайти. Там за толстым стеклом двое ребят в форменных бейсболках. В освещённое окно их хорошо видно. А двое, наверно, потому, что по одному боятся: мало ли – грабанут.