Текст книги "Побег из Шапито"

 
На окошке два цветочка —
голубой да аленький.
Ни за что не поменяю
лес большой на маленький.
 

– Всё, на сегодня концерт окончен! Всем спокойной ночи! – объявил Михайло. – А то эта… Как её? Вах, ханалия начнётся.

Народ ещё долго не расходился, хлопая друг другу и распевая частушки, но звери постепенно покинули овраг, хотя циркачи ещё долго слышали во тьме вопли вроде «Я не знаю, как в Тамбове…».

– Знаете, мне вдруг захотелось обратно, в цирк… – вздохнул скунс.

– Мне есть тоже немножечко хотеть цурюк, – признался петух.

Кенгуру всхлипнул в знак солидарности.

У Ман-Кея была другая точка зрения:

– Эй, братья, бросьте ерундой страдать, я с вами не согласен, ответ ясен – цирк ужасен, опасен, хотя и притворно прекрасен. Вспомните песню Колючего, ничего не слышали круче вы о зоозастенках и воле или хотите выступить в роли мальчиков для битья? Нет, не с вами я.

Поразмыслив, актёры согласились, что цирк мало отличается от зоопарка. Тюрьма, она останется тюрьмой, как её ни назови.

Глава 3

Спозаранку, ещё до первых криков Петера, Ломоносыч созвал малый совет: Лисёну, Серёгу и Колючего. Обычно медведь не очень полагался на ежа и считал его откровенно незрелым для серьёзных дел, но, невзирая на трения при знакомстве с послами, шпанёнок как-то удачно нашёл с ними общий язык. Опытный губернатор отлично видел, что ёж симпатичен пришлым в большей степени, чем волк, лиса, да и он сам. Поразмыслив, Михайло пришёл к выводу, что Колючий – единственный нехищный зверь в «комитете по встрече» плюс первый, кто контактировал с иноземцами. Серёга и Василиса доверия не внушали. Один угрюмый, вторая постоянно облизывается на петуха. А он, Ломоносыч, старый дурак, ради веселья поступился правилами дипломатии и вырубил австралийского спортсмена.

Значит, пусть Колючий общается с послами больше, пусть исполняет их прихоти…

Так размышлял медведь, сидя под осиной и дожидаясь тамбовскую троицу.

Сначала появились волк и ёж.

– Ой, Серёга-Серёга, кривомордый немного… – напевал Колючий, в шутку задевая зевающего друга.

Санитар леса вяло отмахивался и громко клацал зубами, захлопывая пасть. Шпанёнок понимал, что это не всерьёз, и не отставал.

– Доброе утречко, – сказал Михайло.

Серёга и Колючий ответили на приветствие.

Поболтали о вчерашнем концерте. Сошлись во мнениях – было здорово. А тут и Лисёна припылила. Ломоносыч перешёл к сути:

– В общем, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.

– К нам едет ревизор? – ухмыльнулась рыжая.

– Нет. Тут впору нам самим когти рвать, – задумчиво проговорил волк.

– Молодец, Серёга! – похвалил Михайло. – Я как раз об этом и думал вчера, до концерта. И вот что вырисовывается. Мы пошли на поводу у иностранцев. Сначала они залихватски убедили нас, что надо воевать с браконьерами, потом попёрлись в деревню… Короче, сейчас к нашему лесу будет приковано внимание десятков людей, а для нас, как известно, хуже человеческого внимания никакой напасти нету.

– И что это значит? – спросил Колючий.

– Это значит, что в нынешней обстановке я решил объявить эвакуацию. Мы отойдём в глубь леса. Сейчас все кому не лень полезут искать кенгуру с обезьянином. Житья от людей не будет. Поэтому – эвакуация. А позже, когда переполох уляжется, вернёмся.

– Пожалуй, самое верное из возможных решений, – кивнул Серёга.

– Когда начинаем? – Лисёна проявила практичность.

– Сегодня же. Ответственным за сопровождение послов я назначаю тебя, Колючий. Не подведи, сынок.

Ёж выглядел обескураженным:

– Конечно, спасибо, отец родной, и типа всё такое, но я как-то не хочу…

– Да, Михайло Ломоносыч, – вступилась лиса, – назначь меня!

– Василиска! – Медведь поднялся во весь свой могучий рост. – Не перечь мне. С петухом не так всё просто. И держись от иностранцев подальше. Так будет лучше для всех. И лисы сыты, и куры целы.

– Поняла, – буркнула Лисёна.

– Тогда вот тебе задание. Понаблюдаешь за деревней, поразнюхаешь.

– Да что я, рыжая, что ли? – завелась было лиса, но прикусила язык. – Да, рыжая.

Ломоносыч продолжил:

– А ты, Серёга, следи за общей санитарной обстановкой, как ты умеешь. Уходим на северо-восток. Объявление передам Стук Стукычу через час. К полудню чтобы все начали движение. Вопросы есть? Нет? Вот и здорово.

Колючий поплёлся к послам. Ему не очень-то улыбалось коротать с ними досуг, но раз уж Михайло требует, то это закон. Шимпанзе, кенгуру и скунс ещё спали, а Петер уже спел первую утреннюю песню, вспорхнув на поваленный ствол. Ёж застал петуха за чисткой перьев.

Недаром ходят легенды о немецком педантизме. Петер скрупулёзно оглядывал каждое перо перед тем, как аккуратно поправить его клювом. Иногда гамбуржец недовольно тряс головой, обнаружив вопиющую неряшливость – застрявшую в перьях соломинку или ещё какую-нибудь соринку.

– Привет, Петер! – крикнул Колючий, спустившись в овраг.

– Гуттен морген, дорогой друг, – гордо ответствовал петух. – Как тебе сегодня слушать мой голос?

– Нормально, – пожал плечами ёж. – Типа громко спел, я бы проснулся. А твои коллеги, похоже, не торопятся.

Из берлоги доносились храп Вонючки Сэма, мощное сопение Гуру Кена и ритмичное неразборчивое бормотание Ман-Кея.

– Слушай, Петер, а Эм Си и во сне болтает? – очумело выдохнул Колючий.

– О да. И если не хотеть спаться, то можно услышать много интересный!

Ёж почесал макушку:

– Удивительно, как при таком словесном недержании пацан попал в дипломаты?

Теперь задумался петух:

– О! Это есть уникальный шимпанзе. Он легко имеет говорить обо всём, кроме работа. Чепуха – да, государственные тайны – нихт!

– Вот же вы, басурмане, какие хитрованы! – восхитился Колючий. – Всё-то у вас с подвыподвертом.

– Специфика, – развёл крыльями Петер.

– Ладно, я же типа о деле говорить пришёл, – спохватился ёж. – У нас, ребятки, эвакуация. Будем прятаться от людей. Михайло предрёк их столпотворение. Полезут в наш лес, а всё из-за вас, между прочим.

– Это почему?!

– Да потому, что нечего было светиться на каждом углу.

– Что есть «светиться»? – не понял гамбуржец.

– Ох, чучела вы неместные… – вздохнул Колючий. – Неважно, забудь. Главное, что пора сматывать удочки.

– Как-как?! – Петер снова не уяснил мысль шпанёнка.

– Уходить надо, – раздражённо перевёл ёж с просторечного на доходчивый.

– Это почему? – Из берлоги появилась морда Ман-Кея. – Это почему? Всё же хорошо, всё же по уму. Тут классная квартира наподобие тира. Там, в глубине, двустволка-мортира, конфискованная у рэкетира, то есть браконьера, побери его холера.

– Кстати, пушку надо прихватить с собой, – сказал Колючий.

– Подъём!!! – пропел Петер для скунса и кенгуру.

Гуру Кен выкатился наружу, активно двигая всеми конечностями. Спортивный стиль жизни сквозил в каждом скачке, в каждом махе передних лап, одетых в боксёрские перчатки.

– Утро чемпиона, – сварливо прокомментировал Вонючка Сэм.

Он вышел из логова, корча недовольную гримасу и чуть ли не брезгливо жуя свою традиционную жвачку. Сэм был очень привередливым и требовательным скунсом, привыкшим совсем не к тому уровню комфорта, который мог предложить взыскательному клиенту тамбовский лес. Отсутствие благ в виде миски с водой, кормушки с пищей да тёплой фешенебельной клетки крайне угнетало Вонючку. В последние дни скунса посещали приступы хандры. Тогда Сэм брюзжал и хмурился, как пасмурное небо.

А сегодня погодка стояла замечательная, безоблачная, не то что вчерашняя. Тем сильнее бросалось в глаза гадкое настроение скунса.

– Эй, Парфюмер-братишка, что ты надулся слишком? – затараторил Эм Си. – Жизнь хороша, пляши! Праздник устрой для души. И зажигай, не туши. Come on, лапой мне помаши!

Колючий сказал:

– Вот гляжу я на вас, таких насквозь весёлых и потешных, и думаю: как же вы запляшете, когда стукнут наши знаменитые русские морозы?

– Мы хотеть вернуться домой до знаменитый руссиш мороз, – ответил Петер. – Только не иметь идей как.

– А сюда на чём прибыли?

В разговор вступил кенгуру, продолжая утреннюю разминку:

– Сложный был маршрут, обратно так не уедешь. Может, ты что-нибудь посоветуешь?

Ёж растерялся – вопрос был явно не по адресу, ведь Колючему никогда не доводилось путешествовать, хотя родной лес он облазил вдоль и поперёк.

– Я это… Ну, подумаю, ладно?

– Спасибо! – Гуру Кен подскочил к тамбовчанину и энергично потряс его лапу.

Потом Колючий рассказал проснувшимся гостям то же, что и Петеру.

– А теперь собирайтесь и за мной, – скомандовал ёж.

Из вещей у циркачей было лишь ружьё, добытое Лисёной. Ман-Кей повесил его себе на шею. На том сборы и закончились.

Шли в основном молча, то и дело замечая, как параллельно топали местные жители. Тамбовчане неохотно покидали дома. Многие тащили на себе припасы, кто-то нёс детёнышей.

Вонючка Сэм долго всматривался в вереницу муравьёв, бодро шагавших туда же, куда и все.

– А что, насекомые тоже участвуют в эвакуации? – спросил американец.

– Нет, – рассмеялся Колючий. – Просто чапают на промысел.

Ветер качал сосны, рождая скрипы и стук, тревожно перекликались птицы, эхо разносило шифрограммы Стук Стукыча. Содержание было неизменным: «Всем, всем, всем! Уходим на северо-восток! Уходим на северо-восток! Михайло».

Весь день шли циркачи, ведомые ежом. Изредка делали привал, объедали ягоды, Петер клевал каких-то жуков, затем путь возобновлялся.

К вечеру прилетел сигнал останавливаться. Лес по-прежнему был хвойным, с лёгким вкраплением лиственных деревьев. Здесь же росло немало елей. Возле одной из берёзок Эм Си ловко соорудил шалаш. Правда, ему помогли остальные: кто-то подтаскивал ветки, кто-то держал, а Вонючка Сэм командовал, но, к счастью, его никто не слушал.

Уставшие путники завалились спать, выстелив пол шалаша сухой травой да еловым лапником.

А утром к ним пожаловала злая Лисёна. Правда, она маскировала свою ярость, но иногда горячие искры буквально вырывались из лисьих глазок. Весь день она следила за деревней, и там ровным счётом ничего не произошло. Люди жили в привычном ритме, совсем не собираясь на грандиозную охоту, предсказанную Михайлой Ломоносычем. Ночью Лисёна догоняла медведя и лесных жителей, чтобы доложить обстановку. Выслушав гневную тираду разведчицы, Михайло удовлетворённо кивнул и… приказал возвращаться да продолжать слежку, пока не начнётся подозрительное. Василиса буквально села от такого распоряжения. «Глупая ты, хоть и хитрая, – сказал медведь. – Люди никогда не реагируют сразу. Скорее всего, они зашевелятся завтра, так что иди и не умничай. За тебя уже поумничали».

И вот Лисёна грубо отослала Колючего погулять и обратилась к циркачам:

– Значит, так, ребятки. Вы мне кругом обязаны. Во-первых, у нас с вами договор – моё молчание против моих же желаний. Во-вторых, я рисковала жизнью, отводя угрозу от Петера и Эм Си. Настала пора исполнить желаньице. Потребуйте от Михайлы, чтобы я была постоянно при вас. Надоело быть на посылках и зазря подставлять свой хвост под огонь.

– Но как мы объясним твоему начальнику, что ты нам нужна? – поинтересовался Вонючка Сэм.

– Ну… Например, вас не устраивает Колючий. Или ещё что-нибудь. Придумайте, вы же дипломаты! Кто пойдет уламывать Ломоносыча?

– Хорошо, пойду я и Парфюмер, – ответил Гуру Кен.

– Нет, хочу, чтобы пошёл Петер, – отрезала рыжая бестия.

– Почему я?! – всполошился гамбургский певец. – Я один не хотеть пойти!

Лисёна, разумеется, помнила, что Михайло не велел обижать немецкого посла, хотя был согласен с мыслью об оскорблении, нанесённом Германией, – додумались же прислать петуха! Поэтому, если в её защиту выступит именно Петер, медведь будет спокоен. «Целую политику приходится сочинять», – мелькнула мысль у Василисы.

– Тогда с Петером отправлюсь я, – скорректировал решение кенгуру.

– Hey, yeah! А почему не все? – поинтересовался шимпанзе.

– Ты готов сказать Колючему в глаза, что он тебя якобы не устраивает? Значит, двое сидят с ним и ждут решения, – сказал Гуру Кен.

Ломоносыч, сидевший на поляне и что-то втолковывавший бобру, встретил Лисёну недовольным возгласом:

– Ты ещё здесь?! Шуруй к деревне, Василиска! Неужто ты не понимаешь важности своей миссии?

– Я тут встретила наших послов, Михайло Ломоносыч, – вкрадчиво начала рыжая. – Они к тебе просьбу имеют.

Кенгуру и Петер выступили вперёд. Заговорил боксёр:

– Это… Михайло Ломоносыч… Мы хотели бы, чтобы нашим провожатым была Лисё… то есть Василиса. Очень просим. Для укрепления дипломатических отношений.

– Вы понимайт, как важен брудершафт между нашими народами, – подхватил Петер, сгорая от стыда за вынужденное враньё. – Васьялисья есть самый хороший кандидатур!

– А чем вас Колючий не устраивает, господин гамбургский петух? – Голос Михайлы звучал угрожающе тихо.

– Господин йож очень хороший провожатый, но он иметь желание мстить Парфюмеру. Его никак не успокоит тот досадный химический атака. Постоянный напряжений и конфликт нихт помогать дружбе наших стран.

Медведь пристально посмотрел на лису:

– Не знаю, чем ты их зацепила, но всё равно решение своё не изменю. И дело даже не в моём упрямстве и не в том, что мы больше никуда не идём, а значит, и провожатые не нужны. – Губернатор встал и принялся расхаживать по поляне. – Жаль, ты, хитрая морда, никак не усвоишь простую мысль. Если я посылаю тебя, то никто лучше не справится. Мало канюка в небе, а он, в отличие от тебя, уже там. Ты услышишь и поймёшь в намерениях людей значительно больше. Это ясно?

Михайло остановился и навис над Лисёной, словно грозная бурая туча.

– Да, – еле слышно выдавила лиса.

– Вот и беги выполняй приказ. А ты, господин петушиный посол, думал бы, чего просишь. Это на простом языке называется «запусти лису в курятник». Возвращайтесь к шалашу, любезные. Тут озеро близко, ягодники, так что паситесь с миром. И пожалуйста, не обижайте паренька моего. Ёж у нас товарищ неплохой, хоть и хулиганистый.

Немец и австралиец поплелись к своим. На душе у обоих было прескверно.

– Изволь видеть, Гуру, – грустно промолвил петух, – ложь есть порождать всё новую и новую ложь.

– О, да ты философ! – попробовал разрядить ситуацию кенгуру. – У тебя мозги хоть и куриные, но иногда варят!

– Ох, не говори мне о варке, – сказал Петер ещё более печально.

Боксёр понял, что сморозил глупость. В порыве самокритики он схватил одну из перчаток и стукнул ею себя по голове.

У шалаша воздух буквально звенел от неизъяснимой напряжённости. Эм Си был не по обычаю молчалив, не говорили и скунс с ежом. Колючий выглядел обиженным. Вонючка Сэм – довольным.

Гуру Кен верно оценил ситуацию и сразу же обратился к провожатому:

– Дорогой Колючий, тут произошло дикое недоразумение. Лисёна претендовала на твоё место, но Михайло не дал ей оттеснить тебя. Мы приносим извинения за такую некрасивую ситуацию. Ты не обижаешься?

– Я-то? – как-то странно переспросил Колючий. – Нет, я не обижаюсь. Я типа в ярости. Ваш товарищ уже вполне доходчиво объяснил эту «некрасивую ситуацию». И знаете, мне осточертела эта постоянно жующая рожа.

– Хочешь ещё раз посмотреть на хвост? – ехидно предложил Вонючка Сэм.

– Да я тебе нос бы расшиб, если бы не идиотская дипломатическая неприкосновенность! – выпалил ёж и ушёл.

– Кольючий, Кольючий, айн момент! – попробовал остановить его Петер, но тамбовчанин не вернулся.

– А всё-таки ты Вонючка, Сэм, – сказал кенгуру скунсу.

Глава 4

Корреспондент областной газеты прибыл в деревню на попутке – стареньком молоковозе, управляемом сумрачного вида мужичком. Двадцатидвухлетнего журналиста звали Павлом. Фамилия у него была Гришечкин. Павел Гришечкин молодцевато выпрыгнул из кабины в сельскую пыль и огляделся.

Центральная площадь не поражала воображения – засыпанная щебнем площадка да дома, в одном из которых угадывался сельсовет. Павел зашагал к административной избушке, но вскоре был жестоко разочарован: дверь оказалась запертой.

«Пойду в народ», – решил корреспондент.

В первом же дворе селянка неопределённого возраста надоумила Павла навестить горемычных браконьеров Витю и Федю. Журналист их посетил. Неудачники маялись от безденежья и за небольшую мзду, эквивалентную поллитре, согласились рассказать обо всём, что пережили в суровом тамбовском лесу.

Павел Гришечкин был весьма амбициозным молодым человеком. Он видел себя через пять лет в Москве, в одном из самых главных изданий. Когда Павел мечтал о столичной карьере, его топорщащиеся ушки краснели от удовольствия. Ради достижения своей цели Гришечкин не поскупился на деньги.

Браконьеры сперва скупо, а потом всё щедрее и щедрее стали делиться неприятными воспоминаниями о событиях, связанных с поиском йети. Федя докладывал обстоятельно, словно получал тайное удовольствие от пережитых позора и страха. Витя морщился, но изредка дополнял рассказ подельника.

Перед тамбовским журналистом разворачивалась картина, достойная опубликования в каких-нибудь «Аномальных паранормальностях». Снежные люди, похищенное ружьё, пропавшие капканы, позже выставленные против хозяев, обезьяна, действующая в сговоре с кенгуру, волком, медведем и даже енотом, распыляющим зловоние… Павел когда-то брал интервью у главврача психиатрической лечебницы, от которого узнал, что двух одинаковых сумасшествий не бывает. Но Федин бред активно подтверждал Витя. Следовательно, либо мужики сговорились и таким сложным способом добывают средства на опохмел, либо их кто-то самым скрупулёзным образом разыграл.

В памяти Павла происходило неясное шевеление. Что-то недавно случилось курьёзное… Это что-то могло быть связано с деревенскими страшилками… Но что?

Кроме того, позвонивший в редакцию человек говорил о многих случаях столкновения с экзотическими зверьми. Гришечкин задал вопрос браконьерам:

– Кроме вас кто-нибудь видел эту бешеную банду?

– А то! – хмыкнул Федя. – Поспрошайте хотя бы продавщицу нашу, Антонинку. К ней обезьяна заходила.

Сфотографировав и покинув страдальцев-охотников, корреспондент отправился в сельпо.

Антонина с нечеловеческим радушием встретила журналиста:

– Я так и знала, что нашим случаем заинтересуется центральная пресса! Вы же из центра?

– Из областного, – честно ответил Павел. – Но если слухи подтвердятся, то я обязательно продавлю публикацию в одной из московских газет.

– В «Правде»?

– В «Искре».

– Ух ты! – Продавщица не поняла иронии и восхитилась с детской непосредственностью.

– Так что у вас стряслось?

История Антонины была значительно короче Фединой, зато образ обезьяны дополнился романтическими штрихами.

– Я его про себя прозвала Макакием Макакиевичем, – откровенничала продавщица. – В магазин пришёл, воистину, что крестьяне, то и обезьяне! Да, своровал, подлюка, фрукты на кругленькую сумму, но ведь не каждый же день в наш сельмаг мартышки заглядывают. А этот такой обаятельный, в пиджаке, не вру! Вы будете смеяться, но он, когда на пороге обернулся да, как бы извиняясь, разулыбался, так сильно напомнил артиста одного!.. Он ещё Паниковского играл…

«Обезьяна в пиджаке, ну-ну», – подумал Павел Гришечкин, щёлкнул дородную Антонину в скупом продмаговском интерьере и откланялся.

Затем корреспондент из первых уст выяснил, что действительно по деревне бегала лиса. Чуть позже доброхоты направили Павла к той бабке, что свалилась в обморок, встретив кенгуру.

– Ой, вот как тебя, зверюгу ту разглядела, – залопотала очевидица. – Бежит на меня скачками. Глазищи навыкат, рыло утюгом, а под мышкой – петушок. Получается, скрал у кого-то курёнка и ходу! Натерпелась я, милок…

Дело шло к вечеру. Журналист попросился к старушке на ночлег, а та была только рада: вдруг наглое сумчатое захочет ещё и в дом проникнуть? Внучке было всё равно, она полагала, что кенгуру добрый. Гришечкин поглядел новости по старому чёрно-белому телевизору да завалился спать.

Утром деятельный корреспондент пожелал отправиться в лес.

– Нешто ты у кенгуры энтой интервью взять хочешь?! – поразилась бабка.

– Нет, но от эксклюзивной фотосессии не отказался бы, – заявил Павел.

– Это ты сейчас на каком языке говорил? – захлопала глазами селянка.

Будущая звезда столичной журналистики Гришечкин махнул, мол, не бери в голову, и пошёл к Вите.

Долговязый браконьер лежал бревном, имея вид трагический и жалобный. На просьбу Павлика поводить по местам боевого бесславия Витя ответил категорическим отказом, с тайным цинизмом посоветовав корреспонденту воспользоваться услугами Феди. Гришечкин отправился к коротышке. Тот послал журналиста ещё дальше – к чёртовой бабушке. Павел посулил денег. Федя выпучил красные глазищи и мучительно простонал, судорожно смяв рубашку на груди:

– Соколик, я теперь туда вообще носа не покажу! Ты когда-нибудь спускался с верхушки гладкой сосны на землю? Попробуй на досуге. Попроси медведя, чтобы он тебя туда загнал, и дерзай. А теперь вали отсюда, пресса фигова.

Гришечкин вернулся в дом долговязого. Молодому журналисту помстилось, что Витя сильнее духом и в конце концов согласится на прогулку. Павел не ошибся.

– Литру поставишь, пойду, – буркнул браконьер.

На том и порешили.

Лес встретил корреспондента и проводника гробовым молчанием. Сначала заволновался Витя, потом неладное почувствовал и Павел.

– Так не бывает, – прошептал долговязый. – Даже птица не чирикнет. Ты как хочешь, а я домой.

Тишина давила на уши. Гришечкин подумал: «Вот же феномен! Пока лес привычно звучит, ты не обращаешь на это внимания. Но как только наступает безмолвие, становится жутко».

Павел расчехлил фотокамеру, но никакой экзотики, как назло, не попадалось. Тогда он окликнул Витю, топавшего впереди, и сделал снимок. Впоследствии долговязый так и попал на страницы тамбовской газеты – длинный, ссутулившийся человек с перекошенным от тихого ужаса небритым лицом и бешеными глазами. «Жертва зверского беспредела», – гласила подпись к портрету.

Постепенно ускоряя шаг, журналист и браконьер чуть ли не выбежали из леса.

На центральной площади собрались мужики – кого-то посетила гениальная идея устроить облаву на кенгуру и обезьяну. Отыскалось пятеро охотников.

– Куда собрались? – спросил Витя, когда они с Павлом проходили мимо.

– Ловить твоих четвероногих друзей. Решили прославиться энтой, как её, сенсацией, – ответил крепенький старичок, поглаживая цевьё ружьишка.

– А вы всем селом пить бросьте, это будет подлинная сенсация, – предложил Павел.

– Святое не трожь, лучше мы кенгурятину поймаем!

– Дырку от бублика вы там поймаете, – сказал долговязый. – Лес словно вымер.

Охотники не слишком поверили Вите.

– Эй, корреспонденция! – окрикнул Гришечкина бородатый мужик. – Не брешет Витёк-то? А то, может, он сам решил кенгуру захомутать?

– Правду он говорит, – буркнул Павел, только добытчики и к его словам не прислушались.

Взяли пару толковых собак и двинулись в путь.

Они вернулись с «облавы» через полтора часа, хмурые и молчаливые. Тихо разошлись по домам и крепко-накрепко наказали детям и бабам не ходить по грибы, да и вообще в лес не соваться.

А Павел Гришечкин привёл Витю в магазин. Долг платежом красен.

Пока Антонина обслуживала покупателей, журналист тоскливо пожаловался:

– Неужели я в тупике? Пустой лес – это не экзотическое зверьё. Не сенсация, а пшик. К кому бы ещё обратиться за помощью?

– Хех! – усмехнулась продавщица. – Тебе, милый, надо к Прохору, леснику нашему. Это для тебя, недотёпы, лес пустой, а Прошка в нём кого угодно найдёт, хоть слона.

– Это хорошо бы – слона, – мечтательно проговорил Павел. – Где живёт ваш Прохор?

– Ну, ты меня умиляешь, сразу видно, городской. Где ещё леснику жить, как не в лесу?

– А как же я?.. – начал вопрос парень, но догадливая Антонина перебила:

– Гляди в окно. Вот дорога. Пойдёшь, не сворачивая, упрёшься в его избу. К нему завсегда на машинах крутые разные ездят. А ходу часов пять. Стало быть, сегодня не рвись, а то уж вечер на носу. Прохор тебе обязательно поможет. Он здесь каждый куст знает – потомственный лесник.

– Спасибо вам, – поблагодарил Гришечкин.

– Не на чем, – отмахнулась продавщица. – Встретишь Макакия Макакиевича, на вот, передай гостинец.

Пухлая рука протянула корреспонденту апельсин.

Выйдя из магазина, Павел и Витя попрощались и разошлись. Долговязый отказался проводить журналиста до заимки лесничего, потому что Прохор терпеть не мог браконьеров. Да и трусил Витя не по-детски.

Гришечкин отправился на постой всё к той же бабке. Упрямый корреспондент решил довести расследование до конца. Почему бы не погулять на свежем воздухе вместо того, чтобы париться в душном городе под бодрящие окрики главного редактора?

На этом людская активность и угасла. Когда наступили сумерки, Лисёна сочла необходимым добежать до Михайлы и рассказать о странном поведении людей.

Циркачи всерьёз повздорили.

– Как ты мог, Парфюмер?! – бушевал Гуру Кен. – Кто тебя за язык тянул? Мы же договорились, что Колючего обижать нельзя. Здесь вообще никого нельзя обижать!

Скунс сосредоточенно играл желваками. Мех зверька вздыбился, хвост нервно подёргивался, словно антенна, которую оттягивает и отпускает чей-то палец.

– Я всего лишь сказал пацану, что он может быть свободен, – заявил Вонючка Сэм.

Вклинился Эм Си. Он отчаянно жестикулировал и будто вколачивал каждое слово:

– Не дам соврать, не могу молчать, стану правду излагать, йо! Разрешите начать, йо! Парфюмер, ты обидел Колючего, нашего друга лучшего. Сказал: «Иди, на гитарке бренчи, новые аккорды учи. Ты не ровня нам и не мешай заниматься делами». И ещё много всякого ты сказал, жаль, я не записал.

– И ты, Брут, – проворчал Сэм. – Да, он мне не нравится. Он начал общение с попытки нас надуть, забыли? И потом… А если бы вы каждую ночь просыпались из-за того, что вам кто-то добренький подложил под бок огромную шишку?

– Йож имел хотеть подшутить, – вступился Петер. – Я буду вынужден напоминать тебе, как ты сделать Кольючему химический атака. Такой обида не в айн момент забывается.

– Да в гробу я эти шуточки видел! – взбесился скунс.

– Всё равно, ты не должен был его оскорблять, – твёрдо сказал кенгуру. – Во время эвакуации именно ёж показывал тебе, где ковырнуть на предмет личинок и прочей снеди. Да, Колючий – хулиган и лукавый задира, но он с удовольствием нас сопровождал. Жаль, что ты этого не оценил. Чего пузырь надул? Или я не прав?

– Прав, не прав. Не люблю я его, – буркнул Вонючка Сэм и ушёл в шалаш.

Гуру Кен вздохнул:

– Вы, парни, как хотите, а я пошёл извиняться перед Колючим.

Кенгуру оставил друзей.

В этот момент к шалашу прибежали зайчата, около десятка.

– Здрасьте, – поприветствовали они Ман-Кея и Петера.

– Гуттен таг, – чинно ответил петух. – Маленький косой поклонник прибыл выразить мне восторги?

Зайчата переглянулись.

– Честно признаться, нет, – робко сказал самый смелый. – Мы к Ман-Кею.

– О! – Гамбургский тенор был уязвлён до глубины души, но вида не подал, отошёл в сторону, якобы в поисках гусениц.

А шимпанзе слегка удивлённо обратился к посетителям:

– Хай, братья, что могу дать я таким ребятам классным? Йо, ответьте, старику Эм Си не ясно.

Косые замялись:

– Мы краем уха слышали о рэпе, и вроде вы его постоянно читаете. А в Тамбове рэпа нету. Вот мы и хотели бы попросить вас, ну, научить, что ли…

– А! Круто-круто-крутотень, вы решили не наводить тень на плетень, а познать хитросплетения речитативные, поймать вибрации позитивные. Будем, будем, детвора, веселиться! До утра, до утра клубиться, рэпу учиться!

И Ман-Кей стал грузить зайчат премудростями и идеологией рэп-движения. Первый урок Эм Си закончил программной композицией о себе, любимом. Новообращённые помогли ему, выстукивая ритм лапками.

 
Вру, вру, вру, в рубахе парень.
Рад, рад, рад, родился.
Вру, вру, вру, в рубахе парень.
Рад, рад, рад, родился.
Я родился во фраке,
в африканском мраке.
Враки,
что я сын макаки.
Шим —
пан —
зелено-молодо молодо-зелено!
Хотите, чтобы спели вам?
Нате, мы и спели вам!
Я весел, талантлив, почти гениален!
Не просите, нет, чтобы я остановился.
Вру, вру, вру, в рубахе парень.
Рад, рад, рад, родился.
 

Зайчата запрыгали от восторга, договорились о следующем уроке и побежали к родителям.

Ман-Кей зачарованно сказал петуху:

– Петер, рубишь фишку? Я счастлив, даже слишком, ведь у меня есть ученики теперь! Это круто, поверь!

– Нихт сомнений, – произнёс тенор. – Но я бы хотеть иметь счастье наблюдать воспитанников строгий классический вокал.

Гуру Кен долго слонялся по лесу. Он был за холмом, прошёлся по дну большой низины, выбрел на берег озера, но нигде не встретил Колючего. Воистину, высматривать ежа в бору – всё равно что искать иголку в стоге сена.

Наконец, австралиец увидел Серёгу. Волк куда-то спешил, и кенгуру его окликнул.

– А, боксёр, – на бегу сказал серый хищник. – Гуляешь?

– Нет, Колючего ищу. Ты не знаешь, куда он мог деться?

Серёга остановился и проворчал сердито:

– Знаю. Он молчит, но я понял, что он грандиозно на вас обижен. Я пока не ведаю причины, но если вы задели моего друга незаслуженно, я поразмыслю над тем, чтобы на несколько минут забыть о дипломатической неприкосновенности и наказать виновных так, как посчитаю нужным.

– Подожди, подожди. – Гуру замахал лапами. – Я ищу Колючего, чтобы извиниться. Помнишь, что ты говорил о лидерстве и ответственности?

– Ну.

– Я пытаюсь исправить ошибки друзей. Взять ответственность.

Волк как бы поднял брови, размышляя над словами боксёра:

– Хорошо, попробуй. За мной.

Серёга прибежал к пригорку, покрытому зарослями юных берёзок. Гуру не отставал. Волк молча мотнул головой, мол, лезь наверх, и потрусил по своим делам. На прощание он посмотрел австралийцу в глаза. Кенгуру почудилось, будто Серый пожелал ему удачи.

Гуру Кен полез в чащу и почти сразу же услышал бренчание гитары и невесёлый, с хрипотцой, фальцет Колючего:

 
В тёмном лесе ветер свищет,
от бобра добра не ищут,
от добра бобра ведь тоже,
так сказал мне волк Серёжа.
 
 
В небе пасмурном зарница,
на просторе реет птица.
Над главою непокорной
ты не вейся, ворон чёрный.
 
 
Ты, Колючий, туп, как дятел,
ты, Колючий, явно спятил:
ты к ним с честными устами,
а они с чем под хвостами?
 

Кенгуру взобрался на пригорок, вышел из-за берёзок:

– Колючий, ты прости нас, пожалуйста, а?

Ёж смерил австралийца долгим и каким-то отсутствующим взглядом.

– А, Гуру, садись типа, – промолвил наконец шпанёнок. – Петь будем.