Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Сергей Пешков
Моя семья: Горький и Берия

Вячеславу Кантору с сердечной благодарностью за дружескую поддержку и в память о нашем безоблачном московском детстве

© Пешков С. С., 2022

© Издательство АО «Молодая гвардия», 2022

От автора

Я правнук Алексея Максимовича Горького и внук Лаврентия Павловича Берии[1]1
  Грузинские фамилии в авторском тексте склоняются. В цитатах и документах оставлены согласно оригиналу. – Прим. ред.


[Закрыть]. И прадед, и дед ушли в мир иной задолго до моего рождения, но я вырос в этой большой семье, которая и по сей день вызывает большой интерес у журналистов, писателей, кинематографистов.

Мое детство прошло в Москве в особняке Шехтеля у Никитских ворот, где когда-то жил Горький и где теперь находится его музей, где происходили многие важнейшие события, которые по-прежнему волнуют тех, кому интересно наше прошлое. Не только жизнь, но и смерть моего прадедушки – сюжет авантюрных романов и приключенческих кинолент. В 30-е годы «виновных» в смерти Горького сажали на скамью подсудимых и приговаривали к смертной казни.

В этом же доме жила и моя бабушка Надежда Алексеевна, Тимоша – жена Максима, сына Алексея Максимовича, которая нравилась Сталину и в которую, как говорят, был влюблен нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода. Многие уверены, что именно чувства наркома привели к смерти моего дедушки Максима.

Моя мама родилась в итальянском городе Сорренто, в московской школе дружила и сидела за одной партой с дочерью Сталина Светланой.

Потом я переехал в Киев, где жил мой отец, сын Лаврентия Берии, которого сегодня одни обвиняют во всех смертных грехах, другие уважительно именуют эффективным менеджером и создателем советского ядерного оружия. Папу в 1953 году арестовали, выслали из Москвы в Свердловск и заставили сменить фамилию. Через десять лет разрешили переехать в Киев.

Моя специальность – радиоэлектроника, я работал в одном из научно-исследовательских институтов. В этом смысле я пошел в отца, который в свое время создал первую систему противоракетной обороны Москвы. И раньше я никогда не занимался ни политикой, ни литературой.

Почему же я решил написать эту книгу?

Теперь, когда моих родителей нет в живых, я считаю своим долгом рассказать все, что мне известно о нашей большой семье, которая волей судеб оказалась в эпицентре многих драм и трагедий XX века.

Надеюсь, что читателю, мало знакомому с биографиями писателя Горького и наркома внутренних дел Берии, их сыновей Максима и Серго, будут интересны эти записки и подвигнут его к более глубокому ознакомлению с трагическими периодами истории России и СССР, в которых жили и действовали эти люди.

Часть 1
Горький и сын

Максим. Рождение. Раннее детство. Революция 1905 года

В октябре 1896 года Алексей Максимович Горький (далее я буду в тексте указывать лишь инициалы своего прадеда. – А.М.) заболел бронхитом. Через месяц начался воспалительный процесс в легких, температура не спадала, и в январе следующего года у него диагностировали туберкулез. Пришлось выехать на лечение в Крым. В Ялте А.М. и моя прабабушка Екатерина Павловна познакомились с помещицей А.А. Орловской и по ее приглашению в мае 1897 года отправились в Украину для продолжения лечения.

В 1897 году, 27 июля, в селе Мануйловка Кобелякского уезда Полтавской губернии родился их первенец – сын Максим, названный так в честь отца А.М. – Максима Савватьевича Пешкова.

В начале 1898 года вся семья вернулась в Нижний Новгород. А.М. нежно любил своего первенца, но чрезмерная загруженность работой не позволяла уделить сыну, да и жене так необходимое им внимание. Где бы ни находился А.М. – всюду за ним устанавливалась слежка, производились обыски, следовали аресты и ссылка. В середине апреля А.М. был арестован и отправлен в Тифлис, Екатерине Павловне с Максимом пришлось выехать в Самару. После освобождения А.М. приехал к ним, а осенью все вместе опять вернулись в Нижний. Постоянные переезды, неустроенность, тревога за мужа, нервная тяжелая обстановка – все это сказывалось на здоровье и матери, и сына. Мальчик рос нервным и впечатлительным.

О раннем детстве Максима сохранилось мало воспоминаний, одно из немногих принадлежит Н.С. Филитису, автору книг для детей, позже ставшему профессором Института физической культуры. В 1899 году Николай Степанович с женой гостили у А.М. в Васильсурске, где Филитис впервые увидел маленького Максима. Первое впечатление: «Плотный, голубоглазый, краснощекий крошечный Максик чем-то серьезно играл, освещенный ярким солнцем». Филитис спросил его: «Ты Максик Горький? – Нет, – отрезал он с серьезным видом, – сладкий»[2]2
  Здесь и далее орфография и пунктуация в цитатах сохраняются по оригиналу. – Прим. ред.


[Закрыть].

А через несколько месяцев после первого знакомства уже А.М. с семьей гостили у Филитисов на их московской квартире. Близко наблюдая мальчика, Николай Степанович отметил уже начавшее проявляться одно из основных свойств его характера: неумеренная подвижность, неуемная энергия, требующая немедленного выхода. Казалось даже, что ребенок не может спокойно сосредоточиться на чем-нибудь, и Филитис был приятно удивлен, убедившись, что такая нервная подвижность отнюдь не мешает его «мозговой» работе.

Однажды он услышал, как в соседней комнате Максик декламировал стихи:

 
Вот идет Петрушка —
Темный трубочист,
Он лицом хоть черен,
Но душою чист.
 
 
Нечего бояться
Его темноты,
Нужно опасаться
Ложной красоты.
 
 
Красота нас часто
Не к добру ведет,
А его метелка
От огня спасет.
 

Максику шел тогда всего третий год, и для ребенка такого возраста запоминание столь длинного, да и непонятного ему по смыслу стихотворения – требовало немалого умственного напряжения. Максик не был разговорчив, обычно был комично серьезен, говорил, может быть подражая отцу, баском. Николай Степанович запомнил такой разговор – перекличку с отцом, они находились в разных комнатах:

«– Алексей! – кричит Максик, – иди сюда! – (Максим с детства привык называть отца по имени.)

– Зачем? – отозвался отец.

– Надо! Здесь червяк.

– Так тащи его сюда!

– Не могу: он кусачий, – басит Максимка.

И ничего не остается, “Алексей” идет к сыну».

Николай Степанович замечал, что А.М. так глубоко и сильно любит своего сына, что никогда не может ему отказать и делает все, что тот просит и даже требует. Он уступал просьбам сына налить и ему вина, когда тот видел, что пьют взрослые. Попытки убедить его, что такое отношение к просьбам сына вредит ему, успеха не имели. А.М. ссылался на книгу какого-то немца и на то, что дает лишь легкое виноградное вино и в небольших количествах.

Возможно, это баловство и оставило какие-то следы в его нервной системе. Но в то время, когда Максим, по словам Филитиса, «бурно вырастал в мальчика и подростка», он был «крепким, деятельным, жизнерадостным». Еще одна его особенность – стойко переносить боль. Никто никогда не видел его плачущим ни после чувствительных ударов в драках с мальчишками, ни после сильных ушибов, а это при его сверхподвижности происходило довольно часто. Однажды его сильно покусала собака – он стойко перенес и это.

А когда в Неаполе Максиму делали болезненную операцию на среднем ухе, присутствующему при этом А.М. сделалось дурно (он не переносил чужую боль), а Максим только скрежетал стиснутыми зубами.

Как рассказывали люди, близко знавшие А.М., детей он любил какой-то неземной трогательной любовью, но все время, все силы свои считал обязанным отдавать делам общественным. На сына, на семью его подчас просто не оставалось.

Конец XIX – начало XX века – время становления литературного таланта Горького. В 1898 году вышла его книга «Очерки и рассказы», в 1899-м опубликована повесть «Фома Гордеев», и на него всерьез обратила внимание литературная критика. А.М. стал появляться на литературных вечерах Петербурга, его популярность стремительно росла, и за два-три года писатель приобретает славу не только в России, но и далеко за ее пределами.

А.М. с юмором вспоминал об этих временах: «В 1901 году я впервые приехал в Петербург, город прямых линий и неопределенных людей. Я был в “моде”, меня одолевала “слава”, основательно мешая мне жить. Популярность моя проникала глубоко: помню, шел я ночью по Аничкову мосту, меня обогнали двое людей, видимо, парикмахеры, и один из них, заглянув в лицо мое, испуганно, вполголоса сказал товарищу:

– Гляди – Горький!

Тот остановился, внимательно осмотрел меня с ног до головы и, пропустив мимо себя, сказал с восторгом:

– Эх, дьявол, – в резиновых калошах ходит!..

Разумеется, мне было крайне приятно видеть благосклонные улыбки женщин, почти обожающие взгляды девиц и, вероятно – как все молодые люди, только что ошарашенные славой – я напоминал индейского петуха».

Одна за другой появлялись его знаменитые пьесы «Мещане», «На дне», «Дачники», «Дети солнца», «Варвары». Но не только литература занимала А.М. – он не мыслил себя вне общественной работы – активно участвовал в социал-демократическом движении, в создании и выпуске большевистских газет «Новая жизнь» и «Борьба», часто выступал на митингах и собраниях.

В начале января 1905 года в Петербурге начались забастовки, один за другим останавливались заводы. Руководитель «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» священник Георгий Гапон убедил рабочих идти к царю с петицией, в надежде, что Николай II удовлетворит их требования, облегчит условия жизни.

Из письма А.М. Екатерине Павловне 8 января 1905 года:

Здесь – разыгрывается общая забастовка, бастуют все заводы, порт, типографии – кроме “Вед[омостей]полиции”, сегодня не вышло ни одной газеты. Завтра в 2 ч[аса] рабочие идут к Зимнему дворцу говорить с царем, что из этого будет, – если не будет бойни, – трудно сказать.

Завтра или послезавтра я уеду, ворочусь сюда числа 17-го. Сейчас еду в депутации литераторов и ученых к Витте уговаривать его дабы отклонить возможную бойню завтра.

Очень хочу видеть тебя, Максима, но в то же время ты понимаешь – видишь, что творится?

И некогда мне, как гончей собаке на охоте. Жму руки.

Встреча депутации с председателем Комитета министров Сергеем Юльевичем Витте закончилась без какого-либо результата, и на следующий день мирную народную демонстрацию встретили войска…

Из письма А.М. жене 9 января 1905 года: «Избиение предумышленное и затеяно в грандиозных размерах. Надо тебе сказать, что 8-го вечером мы – Арсеньев, Семевский, Анненский, я, Кедрин – гласный думы, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих пытались добиться аудиенции у [министра внутренних дел князя] Святополка[-Мирского] с целью требовать от него, чтобы он распорядился не выводить на улицы войска и свободно допустил рабочих на дворцовую площадь. Нам сказали, что его нет дома, направили к его товарищу Рыдзевскому. Это деревянный идол и неуч – какой-то невменяемый человек. От него мы ездили к Витте, часа полтора бестолку, конечно – говорили с ним… Но мы считаем, что выполнили возложенную на нас задачу, – довели до сведения министров о мирном характере манифестации, о необходимости допустить их до царя и – убрать войска. Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России.

И так – началась революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые – да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками – немного сделаешь».

Горький, участвовавший в демонстрации, вечером 9 января от имени депутации написал воззвание, где подробно изложил действия, предпринятые во избежание кровопролития, и обвинил власти в предумышленном убийстве мирных людей: «А так как Николай Второй был осведомлен о характере рабочего движения и о миролюбивых намерениях его бывших подданных, безвинно убитых солдатами, и, зная это, допустил избиения их, – мы и его обвиняем в убийстве мирных людей, ничем не вызвавших такой меры против них. Вместе с тем мы заявляем, что далее подобный порядок не должен быть терпим, и приглашаем всех граждан России к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием».

После этого, 11 января, А.М. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Но арест его вызвал массовые протесты, и уже 14 февраля, под давлением общественности, А.М. выпустили на свободу. Царское правительство не решилось организовать суд над А.М., и 4 ноября 1905 года дело в отношении его было прекращено.

Революционное движение в стране набирало силу, и 17 октября 1905 года Николай II был вынужден подписать манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», в котором народу были обещаны «незыблемые основы гражданской свободы», а Государственной думе – законодательные права. Большевики объявили это уловкой, попыткой получить передышку, и призывали рабочих к подготовке вооруженного восстания.

Благодаря ослаблению цензуры 27 октября начала выходить первая легальная газета большевиков «Новая жизнь», при том что часть начального капитала для ее организации внес А.М. В редакции газеты 27 ноября 1905 года состоялась первая встреча А.М. с вернувшимся из эмиграции Лениным. Газета, однако, просуществовала недолго – всего вышло 28 номеров – и уже 2 декабря она была закрыта.

Седьмого декабря А.М. выехал в Москву, парализованную всеобщей забастовкой. Его квартира на время стала центром организации уличных боев и напоминала оружейный склад. На улицу его не выпускали грузины-телохранители – члены рабочей боевой дружины: «Вы лучше послужите революции своими произведениями». И все же он, вооружившись двумя «Браунингами», ускользнул на улицу. Из письма А.М. издателю Константину Пятницкому: «Рабочие ведут себя изумительно! Судите сами: на Садово-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения – артиллерия действовала шрапнелью. Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинном, Садовой, Смоленском, в районе Грузин – 20 баррикад!»

Правительство подтянуло в Москву дополнительные войска, и после одиннадцати дней ожесточенных уличных боев восстание было подавлено. Наступила реакция – массовые аресты, обыски. А.М. выехал в Финляндию, где в Гельсингфорсе встретился с Лениным и Леонидом Красиным. По предложению последнего было решено отправить Горького в Америку для сбора средств на нужды революции, а также для агитации против предоставления займов царскому правительству.

Из письма А.М. Екатерине Павловне: «Начальство обнаруживает явное желание изловить меня – к чему дал повод некий московский фабрикант, и, что ты, вероятно, уже знаешь из газет. Желания сидеть в тюрьме у меня нет, а потому я отправляюсь за рубеж. Сейчас сижу в одном укромном месте, а на днях уже двинусь по морю в Швецию. Еду – надолго, ранее конституции не вернусь. Ибо еду с определенной целью, коя воспретит мне въезд в Россию вплоть до лучших времен».

Перед отъездом за границу А.М. очень хотел повидаться с детьми, в письме сыну даже обещал приехать к нему в Крым, в Ялту, где он находился с матерью. Но, понимая, что последует его немедленный арест, пишет Максиму: «Очень хочется увидеть тебя и Катеринку, но приехать не могу, потому что должен ехать в другую сторону и далеко. Увидимся, когда в России будет конституция, а может быть, и раньше, если ты с мамой приедешь за границу. Что такое конституция – спроси у мамы… Милый ты мой сын! Я очень хочу видеть тебя, да вот – нельзя, все! Ты еще не знаешь, что такое “долг перед родиной” – это, брат, не шутка. Спроси маму – что я делаю, и ты поймешь, почему я не могу теперь видеть тебя, славный мой!»

Из Финляндии Горький 12 февраля 1906 года выехал в Швецию, а оттуда направился в Америку.

Первая эмиграция

Осенью 1906 года, после поездки в США со своей гражданской женой (развод с моей бабушкой А.М. так и не оформил) актрисой Марией Федоровной Андреевой, А.М. решил обосноваться в Италии: вернуться на родину писатель не мог – московская прокуратура возбудила против него дело по обвинению в участии в восстании. От планов временно осесть в Финляндии или Франции также пришлось отказаться.

Утром 13 (26) октября пароход «Принцесса Ирена» прибыл в Неаполь. Поселиться решили А.М. и Андреева в роскошном «Гранд-отель дю Везуве», расположенном почти в центре знаменитой неаполитанской набережной. Заполняя карточку приезжего, А.М. указал свою настоящую фамилию – Пешков, ему не хотелось привлекать излишнего внимания любопытствующих, но в отношении профессиональных журналистов маленькая хитрость не удалась, и уже за завтраком пронырливые газетчики брали интервью у «одного из самых знаменитых писателей современности».

Неделя жизни в Неаполе пролетела почти мгновенно: 15 октября пролетарские организации города организовали многотысячный митинг не только как дань уважения лично Горькому, но и как выражение солидарности с революционной Россией. Ежедневные встречи с писателями, видными общественными деятелями, депутатами парламента и просто с людьми, пожелавшими выразить свое уважение «символу русской революции»… И, конечно же, каждый день экскурсии по одному из самых красивых городов мира. Осмотр знаменитых неаполитанских музеев – Неаполитанского национального музея, музея Сан-Мартино, – а вечерами театры – «Политеама», «Нуово», «Фондо» и «Меркаданте». И везде самый теплый дружественный прием.

«Здесь удивительно красиво все – природа, люди, звуки, цветы… Принят я здесь – горячо», – пишет он Екатерине Павловне. Но пора было приниматься за работу – А.М. не позволял себе длительных перерывов. Да и местные власти, напуганные многотысячным митингом и беспорядками, вызванными пребыванием писателя в Неаполе, настоятельно требовали сократить время пребывания в городе. 20 октября 1906 года Горький уехал на Капри – остров как нельзя более подходит для писательской работы, требующей уединения и спокойной обстановки.

В письмах из Италии А.М. настойчиво просит Екатерину Павловну уехать за границу. Ранняя смерть дочери Катюши окончательно подорвала ее здоровье, необходимо было серьезно лечиться у хороших врачей, пожить с сыном в спокойной обстановке. Она и сама прекрасно понимала необходимость скорейшего отъезда из Российской империи, тем более что в любой момент мог последовать ее арест за активную революционную деятельность. После долгих колебаний и уговоров друзей решение было принято. Во второй половине декабря 1906 года Екатерина Павловна с сыном Максимом и другом семьи Софьей Витютневой выехали в Италию в Сорренто.

А.М. звал на Капри, писал: «Я живу под строжайшим надзором газет, и не хотелось бы мне повторения в Европе американских грязных бурь – человеческая глупость и пошлость очень угнетает и злит. А здесь население относится ко мне хорошо, газет – нет…»

Поводом для травли послужило то, что Горький приехал в Америку вместе со своей гражданской женой М.Ф. Андреевой, при том что развод с Екатериной Павловной юридически не был оформлен. А.М. понимал, что его супруге будет тяжело встречаться с Марией Федоровной: «…Тебе придется встретиться с человеком, который тебя злит, я это знаю, знаю, что это, вероятно, будет тяжело тебе и ей. И мне». Поэтому решили встретиться в Амальфи. Но, уже собравшись, А.М. почувствовал себя плохо, началось кровохарканье. Через несколько дней, немного оправившись, решился-таки поехать в Сорренто, и – опять ухудшение здоровья. В конце концов Екатерина Павловна решилась на поездку на Капри, и 13 января вечерним пароходом вместе с сыном прибыла на остров. «Встреча принесла много волнений и радости…» – вспоминала она.

А.М. с интересом расспрашивал о России, о настроениях молодежи, о знакомых, рассказывал эпизоды из своей жизни в Америке. Оттуда он привез сыну массу подарков. Максим получил прекрасную коллекцию бабочек, необычно разнообразных и красивых. Впоследствии коллекция была передана в русскую школу И.И. Фидлера в Женеве. Свидание отца с сыном для обоих стало радостным праздником.

А.М. был горячо привязан к сыну, после смерти Катюши – единственному своему ребенку, и не только взял на себя все материальные заботы, но и внимательно следил за его здоровьем и учебой. С женой у него сохранились хорошие отношения, и, можно сказать, сына они воспитывали вместе.

Из письма А.М. Екатерине Павловне в Ниццу 28 апреля 1907 года: «Дорогой мой, милый друг! После твоего письма – много хочется сказать тебе, но – писать этого не буду. Одно скажу: с глубоким чувством благодарности, с искренним уважением целую твою руку. И, вероятно, первый раз за всю жизнь, я испытываю такое радостное, родственное и чистое чувство. Улыбаюсь всей душой: мне кажется – я первый, кто удостоился такого отношения от женщины, как твое ко мне. Поверь, что если я льщу – то себе самому, и если ошибаюсь вообще – все равно в частности я имел нечто редкое, драгоценное, м[ожет] б[ыть] единственное.

Все это – бестолково? Лучше не умею сказать, ибо это ново для меня. Пойми одно: имею к тебе великое и незыблемое чувство уважения, знаю, что ты для меня – такой близкий, близкий, родной человек. Из тех людей, которым не надо говорить слова, они понимают и молчание. Спасибо, милая Катя, спасибо, родная! Вот и все».

С Капри Екатерина Павловна с Максимом 21 января направились в местечко Алассио, где жила Вера Фигнер – ее знакомая, легендарная революционерка, сподвижница Софьи Перовской и Андрея Желябова.

До весны они жили сначала в Алассио, затем в Ницце, а лето 1907 года решили провести в горах над Женевским озером, близ Клорана и Божи. Место вряд ли было выбрано случайно. В деревеньке Божи, в кантоне Во, на северо-восточном берегу Женевского озера, находилась молочная ферма. Содержали ее один из основателей партии эсеров Егор Лазарев и его жена Юлия. Они организовали на ферме лечение кефиром – модным в то время целебным напитком. Ферма стала местом «санаторно-курортного» лечения революционеров всех мастей.

Здесь бывали и Ленин, и Георгий Плеханов, и Екатерина Кускова, и Сергей Прокопович, и многие-многие другие революционеры и общественные деятели. Пешковы поселились в трехэтажном каменном здании пансионата, принадлежащего семье Колин с чудесным видом на Женевское озеро. Но летний отдых чуть не закончился трагедией. Об этом рассказывает Д.Б. Гиссен в «Воспоминаниях о юности Максима и встречи с А.М. Горьким». Тем летом семья Гиссен по предложению Екатерины Павловны отдыхала в том же пансионате, прозванном по-русски «Калинка». Давиду Борисовичу было в то время лет шесть, воспоминания, помня просьбу Екатерины Павловны, он записал через семьдесят лет – в феврале 1977 года.

Вот как он описал трагедию на Женевском озере.

Однажды после обеда Екатерина Павловна предложила Максиму и мне покататься с ней на лодке по Женевскому озеру. Погода стояла отличная, небо голубое, безоблачное… В лодке Екатерина Павловна сидела на веслах, Максим на руле, а я на носу – вперед смотрящим… Неожиданно подул ветер. Из-за гор появились темные грозовые тучи. Мгновенно они захватили все небесное пространство, ветер крепчал. Надо было немедленно возвращаться, но это оказалось невозможным. Буря разразилась грозой, ливнем. Штормовой порывистый ветер гнал лодку вперед. Все усилия Екатерины Павловны повернуть лодку были напрасны. Мы сидели мокрые от ливня, но на это мы не обращали никакого внимания. Все думы были сосредоточены на другом. Недалеко осталось до впадения Роны в Женевское озеро, а там нас подстерегала неминуемая гибель. Даже в тихую погоду без грозы воды Роны, встречаясь с водами Женевского озера, образуют сильный водоворот… Екатерина Павловна бросила весла. Они были теперь ни к чему.

Мы начали кричать, звать на помощь, сами понимая, что никто через шум грозы нас не услышит. В лодке было уже много воды. Кругом было совершенно темно. Водоворот бурлил и клокотал, его шум был все громче и громче, значит мы приближались к месту впадения Роны. Екатерина Павловна прижала к себе Максима и закрыла лицо руками, готовясь к неотвратимому.

Помощь пришла совершенно неожиданно. Какие-то крепкие мускулистые руки схватились за борт нашей лодки, нас крепко держали и притянули к другой лодке, в которой было несколько мужчин. Нашу лодку цепью привязали, и наши спасители повели ее за собой, подальше от водоворота. Поистине это было чудом! Уже близкая трагическая развязка так и не состоялась. Оказывается, что наши крики все-таки были услышаны. Было так темно, что разглядеть лица своих спасителей мы не могли. Можно было только бесконечно от всего сердца их благодарить.

Екатерина Павловна была счастлива, счастлива большим материнским счастьем. Нас, промокших до нитки, ждала вся «Калинка»… В тот вечер, казалось, не будет конца рассказам о переживаниях, конца дружеским объятиям.