Текст книги "Хроника его развода (сборник)"

27

Я вспоминаю поездку в Читу. Летели туда зимой, в январе. Изначально от нашего отдела должны были полететь двое: я и Коля. Но потом переигралось что-то, и отправили меня одного.

Коля расстроился.

– Вот чёрт, – сказал Коля, – я уже и термобельё купил. Жаль, конечно, жаль. Мы бы с тобой, Андрюха, быстро проверили всё вдвоём, глядишь, и похулиганили, да.

Ходил туда-сюда по кабинету Коля, размышляя вслух.

– Но есть один плюс, есть один плюс. Жена пока не знает, что я не лечу. На сколько командировочка, Андрюха?

На десять дней командировочка.

– Ага. Вот я на десять дней у Катьки и зависну.

Завис Коля у Катьки, может, и не завис. А я поздним вечером впёрся на борт самолёта и улетел в холодный негазифицированный Забайкальский край, шесть часов воздушного пути и восемь – разницы с Москвой. Коньяк «Одесский» во фляге успокоил меня и помог уснуть.

…Краевая Контора подала авто на посадочную полосу. Нам помогли оперативно забрать в багажном отделении чемоданы и повезли в гостиницу. Темнота и мороз.

– Пятьдесят градусов ниже ноля, – сообщил нам один из встречающих. Он был бурят, и звали его Иван Николаевич. – У нас в январе всегда так.

Сурово.

– Мы вас везде возить будем. На улицу самим лучше не выходить. С женщинами заводить отношения не советуем. Двадцать убийств за месяц по городу, восемнадцать совершены женщинами. Обижаются на мужчин – и сразу за нож. Удар на поражение, прямо в сердце. Потом в полицию бегут, явки с повинной пишут… А вообще у нас народ добрый, приветливый. В гостиницу сейчас заедем, отдохнёте, потом – на работу, потом – ужин…

Заведением, где мы отужинали, была огромная юрта в степи. Сумасшедшая такая степь, заснеженная и бескрайняя, уходящая в Монголию.

В юрте нас встретили гортанным бурятским пением. Луноликие женщины в национальных нарядах широко открывали рты, их лица были добры. Закончив петь, каждому из нас они повесили на шею синий шёлковый шарф. Потом мы сели за огромный стол, уставленный водкой, китайской лапшой фунчозой, дымящейся бараниной и большими пельменями, истинное название которых – позы.

– Вы когда-нибудь кушали позы? – искренне поинтересовалась старшая бурятка, хозяйка заведения. – Это делается так…

Она берёт поз, поднимает его высоко и продолжает инструктаж:

– Откусываете кусочек с краю. Выпиваете бульон. Потом едите. Очень хорошо под водочку!

Голос у хозяйки поставленный, интонации выдают её лидерское комсомольское прошлое. Возраст определить трудно, от сорока до семидесяти. В этих краях степные ветра стирают с лиц молодость и старость.

– А ещё лучше водочка в наших краях идёт под бухлёр. Бухлёр – бараний бульон, товарищи.

За столом наблюдается оживление. Позы – штука хорошая, но бухлёр своим названием перекрывает их эстетическую значимость.

– Бухлёр, бухлёр, – прокатывается весело по рядам моих коллег, у нас большая бригада, тринадцать человек, и никто не слышал этого названия.

Прекрасная получилась, динамичная командировка. «Бухлёр-тур», так я окрестил её.

Нам пришлось часто ездить по районам, мы много работали и много пили. В обед пили и в ужин. Обеды проходили в «позных». Стоимость – рублей сто пятьдесят на брата. Пять поз. Бутылка водки в десять минут «раскатывалась» на троих, мы выходили на улицу и моментально трезвели, сорок градусов ниже нуля. Прыгали в машину и устремлялись проверять. В семь вечера собирались на вечернюю планёрку, а оттуда, всей бригадой, снова в алкогольный бой. По выходным – музеи и природа. Девочек не предлагали.

– Будут заманивать с бабами в баню, – предостерегал в Москве Коля, – соглашайся только в том случае, если с тобой пойдёт очень большой начальник!

Но нам не предлагали девочек. Сам край, казалось, не располагал к этому. Дикие степи, разноцветные ленточки, повязанные на ветви деревьев, сопки, переходящие в скалы, Будда и местные духи, в деревнях до сих пор поклоняются им, сатанинский взгляд барона фон Унгерна, подмеченный мной на старой фотографии в одном из музеев, – всё это уносило прочь от материального мира.

– Рядом с фотографией барона фон Унгерна, – водила указкой по снимкам музейный гид, – наш учёный-антрополог Цибиков. Существует версия, что в двадцатые годы прошлого века по заданию ОГПУ он прибыл в один из тибетских монастырей и выкрал там ценнейшие письмена. Возможно, они относились к разгадке тайны Шамбалы или ещё к чему-то подобному. Когда пропажа обнаружилась, лама монастыря направил в один из наших дацанов секретное письмо. В нём говорилось: как только Цибиков умрёт, монахи должны отделить голову от тела и доставить в Тибет. Цибиков действительно вскоре умер, и местные монахи выполнили приказ. Череп учёного был распилен, из него сделали чаши и стали использовать во время ритуалов. Чаши наполнялись отварами. Лама пил из этих чаш. Пить отвар из черепа умного и сильного врага – большая честь для ламы…

Окончательно не давали погрузиться в эту эзотерическую пучину работа и подхалимаж. Именно здесь я столкнулся с приятным подхалимажем в свой адрес. Областные не подхалимничали, нет. Они были гостеприимны и исполнены достоинства одновременно. Мало кому удаётся вести себя так.

Подхалимаж бил ключом из районных князьков. Один такой, приземистый и юркий бурят, повёз меня и моего помощника в воинскую часть, пострелять. Я люблю стрелять. Тем более что к моим услугам было разнообразное оружие, давно снятое с производства: пистолет «ТТ», винтовка Мосина, автомат «ППШ», один из первых дисковых пулемётов.

Когда я стрелял из винтовки и укладывал одну бутылку за другой, князёк скакал рядом со мной бойким петушком и восхищался:

– Ах, как хорошо стреляет Андрей Павлович! Андрей Павлович снайпер, наверное?

Потом он повёз нас в военную баню с биллиардом.

– Какой кий желаете, Андрей Павлович?

Я обыграл одного соперника. Потом второго. А третий у меня выиграл.

Несчастный оказался подчинённым бравого князька.

– Как тебе не стыдно! – взревел князёк. – Нельзя выигрывать у Андрея Павловича!

– Можно! – великодушно разрешил я, отхлёбывая из кружки пивко.

– Ах, какой добрый человек Андрей Павлович! Андрей Павлович – справедливый человек, наверное?

…Вспоминаю и вздыхаю грустно. И после всего этого, думаю я о Кубышке, ты хочешь, чтобы я выступал в роли швейцара?

Я тебя точно обману, мать твою фашистскую.

28

План мой прост и гениален. Я покупаю в магазине коробку конфет и отдаю девчонкам-ментовкам, сидящим на проходной.

– Девочки, сейчас сюда будут подходить разные типа важные деятели, пусть поднимаются на пятый этаж и поворачивают направо. Там они смогут раздеться. Хорошо?

– Хурушо, – отвечают девушки.

Это диалект такой уральский – глотать и «заукивать» гласные. Я выхожу на улицу и курю. Из моего дозора видно, как въезжают на территорию все эти, мать их фашистскую, чиновники. Выходят, напыщенные и довольные жизнью, хлопают дверцами. Вот и Евгений Алексеевич подъехал, замечательно. Я постоял ещё с минуту, затушил окурок, зашёл в здание, поднялся в лифте на свой этаж.

Открылись двери, я вышел в коридор и… лоб в лоб столкнулся с ним. С тем, кого видеть не хотел. Какого чёрта тебя занесло сюда? Ведь это – седьмой, а ты должен быть на пятом этаже?

– Здравствуйте, Евгений Алексеевич.

Он взглянул на меня недоумённо и прошёл мимо, не проронив ни слова. Он узнал меня. Определённо.

29

Я смотрю в глаза Леры, они у неё грустные. Мы временно поменялись ролями. Месяца три как у меня настроение тут – так себе, тухляк. А у неё всё хорошо. Дочь, родители и любимый мужчина. А что на душе у меня? Тотальная какая-то мгла и сын, находящийся за тридевять земель. Сын, лишившийся отца. Сын, непонятно как к отцу относящийся. Сын, один только сын, вот что во мне. И предстоящий питчинг, несмотря на все мои наивные амбиции, всего лишь предлог, не более.

Ей грустно. А я сдержан. На самом же деле всё ликует у меня внутри. Через два часа я приземлюсь в Москве. Ещё через час я встречусь с друзьями-радийщиками. А завтра я увижу Егора, отпрошу его в школе – и мы поедем на питчинг.

– Ты только возвращайся, – говорит мне Лера.

– Куда же я денусь с подводной лодки?

30

Когда самолёт приземляется, я аплодирую громче всех. Хватаю свой рюкзак, пробираюсь к выходу.

– Всего доброго! – улыбается мне стюардесса.

Я быстро сбегаю по трапу, в числе первых прыгаю в автобус. Здание аэропорта Домодедово, билет на аэроэкспресс, я лечу пулей, я успеваю. Сорок пять минут, и он доставляет меня до Павелецкого вокзала. Я всё организовал под себя, друзья отнеслись с пониманием. Мы встречаемся на Павелецкой, в пивном ресторане «Пилзнер» в 18.00. Опаздываю минут на десять, но это по московским меркам фигня.

Выпрыгиваю из вагона, пробегаю сквозь вокзал, и вот он я, на Павелецкой площади. Шум и грохот. Потоки авто, по площади шныряют хитрые таксисты, торгаши, впаривающие прохожим какой-то левый товар. Меня посещает неприятная мысль: отвык. Но я гоню её от себя, решительно продвигаюсь по переходу и вторгаюсь в «Пилзнер».

– Палыч! – кричат мне. – Ну наконец-то!

Друзья, ребята мои, как же я рад видеть вас! Сидят, уже по пиву себе заказали: Борисыч, Вася Богачёв, Лёха Зверев. Все мои, все «семёрочники», с «Радио 7 на 7 холмах» то есть.

Это было забавно, как я попал на радио. Окончил Омскую вышку, уехал в Тамбов, поработал следователем.

А потом как-то папа Серого, посмотрев на меня, распивающего спиртные напитки в обществе его сына, произнёс:

– Знаешь, Андрей. Мне кажется, ты склонен к научной работе.

И предложил мне поступить в аспирантуру Академии МВД.

Я согласился. И поступил. Поступил, переехал в Москву и… устроился работать на радио.

Да-да, не удивляйтесь. Аспирантура, даже в системе МВД, – вагон свободного времени. Занятия только на первом году, и то не часто. Остальное время ты предоставлен сам себе. Работаешь над диссертацией, так сказать. Нет, если война какая, понятное дело, призовут и автомат дадут даже. Но войны нет, и все халтурят. Кто в охране, кто преподавательством занимается. А я на радио устроился.

Подружка моя тамбовская, Лена Лихачёва, меня и порекомендовала, ибо голос у меня хороший и опыт кавээновский имеется. Так я стал диджеем.

Пришёл к специалисту по кадрам, протянул купленную в переходе трудовую книжку. Татьяна, как сейчас помню. Каштановые волосы, джип и панталоны. Взглянув в новенькую, не обезображенную чернилами книжечку, специалист как минимум удивилась:

– Вы что, нигде не работали?

В системе МВД трудовую книжку не отдают на руки, только в случае увольнения, а я пока не уволен. Поэтому приходится врать и изворачиваться, бурчать что-то невразумительное.

– В армии служил, в институте учился, аспирантура сейчас вот…

Мне двадцать шесть лет, вроде всё бьётся…

…Ребята рады меня видеть. Мощный, боевой состав.

Борисыч – это Каплун, а имя его – Александр, он работал звукорежиссёром. Музыкант корнями, музыкант от Бога. Папа – участник былинной группы «Ариэль», брат лупит по клавишам в группе «Ума Турман».

Вася Богачёв, как и я, был ведущим. Мы с ним вынашивали планы утреннего шоу, и всё к этому шло, но поменялось руководство, и нас разогнали всех к чёртовой матери.

Лёха Зверев работал на «семёрке» до меня. Мы пересекались на радийных пьянках, но столкнулся я с ним на радио «Ретро ФМ». Вместе мы работали по ночам. В одну из таких ночей он заснул, и его уволили. Месяца через два я повторил его подвиг. Несмотря на этот косяк, Лёха подошёл к радийному делу концептуальнее всех нас. Он защитил диссертацию о радио, а по мотивам диссертации сбацал учебную книжку «Как стать диджеем, или Мои любимые 20 секунд». Потом он сдружился с Фондом независимого радиовещания и стал колесить по стране с лекциями, обучая работников провинциальных радиостанций азам правильного радиовещания.

– А где товарищ Мартынюк?

Товарищ Мартынюк всегда опаздывает. По своему темпераменту он схож с Николаем Ивановичем, отличий между тем масса. Николай Иванович – чиновник, Мартынюк – нет, Николай Иванович женат, и у него дети, Мартынюк же говорит, что его ребёнка трамвай не переедет и машина не собьёт, потому что нет его, ребёночка, нету! У Николая Ивановича с женщинами ОК, у Мартынюка – далеко не всегда. НИЧЕГО НЕ БУДЕТ, говорит он о женщинах, ибо искалечили, сучки, его психику, киданув пару раз в молодости чувственно и по-крупному, теперь он их ненавидит.

Объединяют же их три позиции: темперамент, возраст и оригинальность. И оба из них ценны истории-матери, по крайней мере – моей.

Мартынюк тоже входил в наши планы относительно утреннего шоу. Но, повторюсь, нас всех разогнали. Каплун ушёл звукорежиссёром на телик, Вася – музыкальным редактором на «Финам FM», я прошёлся по «Ретро ФМ» и «РСН» и осел на радио «Говорит Москва» (потом уже, с две тысячи десятого, была Контора).

Мартынюку же повезло больше всех нас. Его взяли промоголосом на «Кекс ФМ», где он прекрасно чувствует себя до сих пор. Приходит на работу два раза в неделю, что-то записывает, обедает в столовой и уходит. Ах, да, забыл. Ещё раз в месяц он получает семьдесят тысяч рублей. Раньше получал восемьдесят. В связи с кризисом пришлось урезать.

Вот какая у нас банда! – восторженно думаю я. И с грустью вспоминаю, что в Ёбурге у меня нет даже самой мизерной части от этого.

– Ну как тебе там, на Урале, Андрюха?

– Освоился?

– Скучаешь по Москве?

Скучаю, ребята, ещё как скучаю. И по Москве скучаю, и по вам, и по другим друзьям своим, и по сыну скучаю. Что же я наделал, вашу мать?

Но сдержан я. Штирлиц. Любимый мой киногерой – Штирлиц. Осознанно или нет, иногда я ему подражаю. Вот так. Всё зашибись, ребята, говорю. О себе лучше рассказывайте. Ведь мне-то рассказывать, оказывается, нечего.

Мы пили и смеялись до десяти вечера, потом стали собираться. Дошли до метро. Покурили, пожали друг другу руки. И Мартынюк потащил меня в другое кафе. Я угощаю, – заявил он. Это было решающим аргументом.

Мартынюк единственный, кто выражает открытый восторг по поводу моего переезда. Ибо сам он из Екатеринбурга и там у него живёт восьмидесятишестилетний папа. Со временем, полагает Мартынюк, «Кекс ФМ» закроют, он продаст свою квартиру, уедет в Ёбург, купит там две и будет их сдавать. Всё гениальное просто.

Нам принесли по сто грамм виски в пузатых низких стаканах со льдом.

– Так ты не сказал, Ветров! Как тебе Ёбург? Привык?

– Знаешь, Алексей, – молвил я, отпив из стакана, – я могу ошибаться, конечно. Но мне кажется, что так тоскливо мне не было ещё никогда.

31

Я встречаюсь с ней в девять утра у мэрии. Ирина работает в городской мэрии города Жуковский.

– Привет.

– Привет.

Вот и всё наше общение.

Егор бежит ко мне радостный.

– Папа, привет!

Она удаляется, гордая, независимая и похудевшая. Закрывается за ней тяжёлая дверь белого дома эпохи социалистического реализма. Чёрный Жуковский смотрит ей вслед через площадь.

– Ну? Что встал? Какие у нас планы?

– У нас планов – громадьё, – улыбаясь, отвечаю я.

Я не выспался. Вернулся вчера в час ночи под грузом пива и виски. Поболтал с отцом, приехавшим в честь моего приезда. Уснул в полтретьего и проснулся в половину восьмого. Раз шестьдесят почистил зубы, испил чаю и двинул в школу. Там я написал заявление классному руководителю, дайте мне, мол, сына моего любимого на день, освободите от образовательной бесовщины.

Беру Егора за руку, и мы идём к фруктовой палатке, где я покупаю мандарины.

– Почему ты не отвечал на мои звонки, сын?

Егор смущённо отводит взгляд в сторону:

– Ну-у-у, давай не будем об этом. Всё ж нормально, пап.

– Договорились.

Я не давлю. Так мне посоветовала классный руководитель моего сына. Загнанный в очередной психологический тупик, я позвонил ей из Ёбурга и попросил корректно так поинтересоваться у моего ребёнка: в чём, собственно, дело, почему он сбрасывает мои звонки и не звонит мне? К моему величайшему удивлению, она поговорила с ним. Слова Егора были ретранслированы так: «Мама одна, и я за маму».

– Не говорите о ней, – посоветовала она мне, – ничего плохого сыну.

Странно, ведь я и не говорил ему о ней ничего. Разве что про адвокатшу.

Но я не стал думать об этом, я сказал ей – хорошо. И себе сказал то же самое.

– …Егор, я час посплю, ладно?

– Нет! – твёрдо отвечает сын. – Мы давно не виделись, и мы будем играть.

– Всего час! Папа болеет, и папе плохо!

– Ну-у ладно…

Мы заходим в квартиру, я передаю его в руки деда, а сам ложусь на диван. Надо мной на стене висит карта маленького гения. Когда-то я подарил её Егору, и он, болтая ногами, порвал её край.

Чёрт с ним. С этим краем.

Я пытаюсь заснуть, и у меня не получается. Локаторы обращены на кухню. Егор беседует с моим отцом. До меня долетают обрывки фраз.

– А! Я тоже разведусь! – заявляет Егор.

К чему это сказано, непонятно, но я улыбаюсь.

Кто бы, мать её фашистскую, ни старался, не разорвать ей эту связь.

Кстати, а почему – ей? – спрашиваю себя я.

И проваливаюсь в недолгий сон.

32

У ЦДХ полно народа. Москвичи и гости столицы желают приобщиться к ярмарке интеллектуальной литературы «Нон-фикшн». Очередь в кассу вызывает оторопь.

Егор возмущён:

– Как это так? Артист выступает, а ему ещё и билет покупать? Однако!

Для Егора предстоящее действо – артистическое. Я буду представлять свою книгу, выступать, значит, я – артист.

Взрослому – триста, ребёнку – бесплатно. Спасибо и на этом.

Мы покупаем билет, преодолеваем кордоны, сдаём одежду в гардероб и, быстро поднявшись по лестнице, находим нужное помещение. То самое, где должен проходить питчинг. Заходим, там я сталкиваюсь лоб в лоб с красивой девушкой в очках. Свитер с горлышком и полоски на нём. Я узнаю её. Это Александра Гусарова, та самая – моя френд по «Фейсбуку». У меня великолепная зрительная память.

– Здравствуйте, Александра! Я – Андрей Ветров, мы с вами дружим на «Фейсбуке».

Саша рассматривает меня секунды три.

– Ах да. Я сразу и не узнала. Плохо вижу просто.

Не знаю почему, но я рад этому внезапному знакомству. Может, потому, что мне нравится переводить виртуальные отношения в реальные, а может… Я рад смене визуального женского ряда? Не знаю. Но настроение у меня прекрасное.

– Это – Егор, мой сын. Тоже писатель и поэт.

Егор с готовностью рассказывает стихотворение собственного сочинения, и Саша говорит:

– Молодец, Егор.

Спокойно. Без всяких фальшивых: ах, какой талантливый мальчик! Без криков и аплодисментов. Мне это нравится.

Саша достаёт из рюкзака бутылку пепси-колы и отпивает из неё, опасливо озираясь по сторонам. Я улавливаю запах коньяка.

Любитель пепси Егор смотрит на бутылку завистливо.

Я спрашиваю, какая книжка у Саши, она отвечает: про секту. Я восхищён. Когда-то я тоже написал о секте роман детективного плана, но посчитал его слабым и давно уже о нём не вспоминаю.

Вбегает Лиза Зорина, приветствует нас и говорит, что скоро всё начнётся. Мы рассаживаемся. Всего в зале человек тридцать. Неужели все тридцать – наши конкуренты?

Напротив нас стоит длинный стол. За ним сидят: девонька, симпатичный дяденька с бородкой и лысый мужчина в шарфе. Лиза стоит рядом с микрофоном. Она бойко начинает мероприятие, представляет троицу. Лысый мужчина – гендиректор издательства, где работает Лиза. Он берёт микрофон и объясняет, что такое питчинг.

Ваша задача – продать своё произведение, заинтересовать покупателя, что именно ваша книга… Ах ты боже мой. Меня ещё на радио настораживали эти рекламные штучки.

– Две минуты! – предупреждает генеральный директор. – Только две минуты!

Время пошло.

Первый, второй. Не конкуренты.

Третьей или четвёртой приглашают Сашу. Она подходит к столу, достаёт айфон и начинает читать. Спокойно, но не монотонно, с достоинством. Укладывается в хронометраж.

Я её хвалю.

Следом выходит длинный тип в сопровождении девушки с ноутбуком.

– Дорогие друзья! – голосит длинный. – Прямо сейчас я вам расскажу о книге, которая называется… Началось всё дело вот так…

Девочка нажимает кнопку на ноутбуке, играет музыка.

– А следом за этим произошло вот что…

Новый трек.

В зале наблюдается оживление. Егор ржёт. О чём книга – непонятно, но шоу уровня «в наш сельский клуб приехали артисты из райцентра» дано. Генеральный директор улыбается. Мы тоже.

– Время! Время! – угрожающе произносит Лиза.

Но длинный не унимается. Лиза, девушка роста невысокого, пытается забрать у него микрофон, но тот скачет вдоль стола горным козлом, подпрыгивая, высоко задирая руку с микрофоном. Гендиректор издательства уже не улыбается.

– Чтобы больше такого не повторялось, – сурово предупреждает Лиза.

Егор продолжает хохотать, фиксируя происходящее на айфон.

Вскоре выхожу я. У меня нет айфона. У меня бумажка с текстом, который выучен в общем-то наизусть. Бойко, эпизодически весело, зачитываю свой спич. Укладываюсь, хоть пару раз были и паузы. Читайте, люди, мою книгу.

– Ментовская система отвратительна, – говорю я, – но именно там куются настоящие люди. В зале сидит мой сын, он подтвердит!

Егор, согласно отрепетированному сценарию, поднимается и решительно заявляет:

– Да!

Аплодисменты.

После меня выступают человек семь. Питчинг окончен.

Участников благодарят, обещают, что с победителями свяжутся.

Звёзды расходятся по домам. Я предлагаю Саше пойти с нами в пиццерию, но она скромно отказывается, и мы прощаемся.

Жаль, думаю я, мы бы неплохо посидели.

Ветер, ноябрьский ветер шевелит мои волосы. Егор – вприпрыжку рядом.

– Кто тебе понравился больше всех?

– Ты, тётя Саша и тот чувак… длинный…

Темнота кругом, мы движемся от Крымского моста в сторону метро «Октябрьская». Хитро подмигивает нам, двум смешным парням, своими огнями Москва. Как же люблю я тебя, милая моя девочка.

– Завтра в классе расскажу, что тебе дали народного артиста, – заявляет Егор.