Текст книги "Хроника его развода (сборник)"

Полный состав в процессе моих визитов удаётся собрать редко. Вот и на этот раз собирается усечённый состав. Но он – основной. И это радует. Рощин Валера, Диман и Вольцев.

Валера работал в нашем управлении экспертом, а потом и возглавлял этот отдел. В шутку мы его называли начальником ЭКЮ. Была такая в Европе виртуальная денежная единица.

Теперь Диман. Диман – это мой ученик. Высокий, лысый и внешне угрюмый – типичный браток из девяностых, если бы не худоба. Его взяли в отдел после Московской средней школы милиции. Я уже два года тогда работал, и меня «усилили» им на суточном дежурстве. Я с видом знатока объяснял Диману, как кого допрашивать, эдакий опытный наставник. Хотя сейчас, с высоты прожитых лет, думаю: ну какой я тогда был знаток, какой из меня наставник? Два года в ментовке – не срок. И тем не менее. Я часто говорил: Диман – мой ученик. Особенно когда мы находились в обществе молодых и глупых девонек, студенток юрфака, присланных в наш отдел на практику. Сначала мы что-то рассказывали им в кабинете, а потом предлагали перейти в учебный класс. Учебным классом являлась двухкомнатная квартира Димана, в которой он жил один. Учебными тренажёрами – пиво «Балтика» и два дивана.

Вольцев – тоже замечательный персонаж. У меня в друзьях вообще нет серых личностей. Вольцев до всех нас служил в этом отделе, но мы с ним уже познакомились как с адвокатом. Отдел манил адвоката Вольцева, как проститутка измученного своей некомпетентностью в половых вопросах девственника. И дело здесь не в ностальгии, отнюдь. Именно у следователей защитник может найти непрекращающийся приток подзащитных, у знакомых следователей.

Мне порекомендовал его кто-то из «стариков», и мы подружились. Я подгонял ему какого-нибудь клиента «пожирнее», а Сергей Иванович (так звали Вольцева) выписывал мне премию. При этом никаких нарушений закона с моей стороны не было. Он делал свою работу, я – свою. Работал Сергей Иванович с юморком, с огоньком работал, забавно.

Кирнём с ним вечером, например, а утром я ему названиваю.

– Сергей Иванович, напоминаю, что завтра, в полчетвёртого, мы с тобой едем в СИЗО.

– Вы угрожаете мне арестом? В чём дело? – Юморя, Вольцев часто любит переходить на «вы».

– Будем знакомить твоего клиента с делом. В пятнадцать тридцать.

– Какого клиента?

– Спиридонова.

– А разве он ещё не на свободе?

Или так, например.

– Сергей Иванович, я вам нашёл клиента.

– Кто такой?

– Мальчик. Студент. Не судим. Привлекается за угон автомобиля. Мама – директор ресторана «Центральный».

– Да? Мне почему-то уже кажется, что он невиновен…

…Как только я уехал в Москву, жизнь у парней стала меняться не пойми в какую сторону.

Диман ушёл работать в СИЗО, а потом стал курировать пару автобусных маршрутов.

Вольцев сдружился с водкой и «одноруким бандитом», проиграл почти все накопления, продал авто и запил. Говорят, что адвокатская консультация вызывала его на работу телеграммой.

А Валера отмочил финт похлеще моего диджейства. Он устроился работать риелтором.

…Мы сидим в заведении под названием «Седьмое небо». Это скромное заведение. На полках стоят батареи из пивных и водочных бутылок. Закусон – по минимуму. При таком раскладе отправиться на седьмое небо – не проблема.

– Позавчера, – доводит до меня Валера, – встретил Катю.

– Какую, – спрашиваю, – Катю?

– Подругу Ирины твоей.

– А-а-а… Ну и что она, Катя?

– Говорит, что ты алименты не платишь, бросил их и выгнал…

– Как интересно. И что ты ей сказал на это?

– А что я ещё скажу? Я откуда что знаю?

– Валера! – Я смотрю на своего друга внимательно. – Ты что, думаешь, я действительно так мог поступить?

Диман изумлён не меньше моего.

– Ты, – уточняет он, – ебанулся? Или уже пьян?

Вольцев поправляет у горла свитер:

– Валери! Мы же знаем Андрэ сто лет! Это в высшей степени порядочный человек! Это…

Он драматически потрясает вытянутыми перед собой ладонями.

– Да отстаньте вы от меня! – мычит покрасневший вдруг Валера. – Ничего я не знаю!

Валера, конечно, тормозил. Это бывало. Но чтобы вот так…

– М-да, – произношу я.

Мы посидели два с половиной часа и попрощались. Я решил не садиться в троллейбус. Отправился пешком. К чёрту эти унылые троллейбусы, жижа грязная на полу. К чёрту, мать их фашистскую.

Центр города, поздний вечер, улицы пустынны. Тамбовцы бухают дома. Или отдыхают от алкоголя. Прохожу одну остановку, другую. Вижу постамент и водружённый на него танк. Стоит здесь с сороковых годов, кажется. Место нашего первого свидания с Ириной. А где ещё мог назначить свидание такой идиот, как я?

Грустно и погано на душе. Снег неторопливо падает на землю, снежинки выписывают художественные пируэты в воздухе, но их красивое круженье никак не гармонирует со мной, мрачным и потерянным.

Я иду, и в голове моей звучат эти странные Валерины слова. Я не знаю, я ничего не знаю.

Вот, оказывается, какие обо мне здесь ходят слухи. Вот он я, оказывается, какой. Друг, весёлый парень, Андрюха Ветров. Бросил бедную и несчастную женщину. Вышвырнул на улицу вместе с ребёнком. И алименты не хочу платить.

Дохожу до городского сада. Карусели замерли, деревья облысели. Площадку узнаю танцевальную, и мрачная картинка проясняет воспоминание солнцем. Прыг-скок. И снова за тучу.

…Сентябрь, день, следующий за именинами Димана. Мы сидим на этой площадке, светло, кленовые листья разных цветов под ногами нашими и вокруг нас. Я в пальто своём сижу, том самом, из секонд-хенда. Перед нами великолепный вид на реку Цна.

Бедный Диман томился тогда весь день, перебрав накануне. Он неоднократно заглядывал в мой кабинет и требовал, чтобы мы подошли к начальнику, отпросились под какой-нибудь легендой, сели где-то и опохмелились.

– Диман, – объяснил я, – выйти надо часа в четыре. Чтобы уже не возвращаться.

Диман кивал своей большой бритой головой, уходил и через какое-то время возвращался:

– Ещё не шестнадцать ноль-ноль?

…Когда мы явились к начальнику, он всё понял сразу.

– Сергей Петрович! – бодро доложил я. – Нам с Димой нужно допросить кое-кого…

– Хватит, – урчит Сергей Петрович, – хватит…

Приземистый, толстый и лысый, через каждое слово «ёб твою мать», он сидит за столом, изучая газету «Спид-Инфо», курит и взирает на нас с усмешкой. Он в курсе всех событий. Стучат ему отовсюду. Он владеет всей информацией о каждом члене коллектива. И по поводу вчерашнего вечера Сергей Петрович тоже наверняка в курсе.

– Идите, ёб вашу мать, допросите. А тебе, – тычет он пальцем в Димана, – я приказываю выпить две бутылки пива «Балтика»! Номер девять!.. Ди-и-имка…

Приказ Сергея Петровича не был выполнен. И я, и Диман, взирая на реку, пили джин-тоник из баночек.

…Бывай, танцплощадка. Спускаюсь по каменной лестнице вниз и выхожу на Набережную. В Тамбове три красивых и длинных улицы: Советская, Интернациональная, Набережная. Есть и другие красивые, но они короче.

В белую шапку одевает мою голову снег. Бедовую мою голову.

Даже Валера, дружок мой, с которым море всего выпито, сотни мест преступлений осмотрено, не исключает, что я подлец.

Не знаю, я ничего не знаю…

А может быть, это правда?

Всё-таки интересное это ощущение – по херу. Особенно в любви. Сначала ты стараешься, она старается. Потом ты стараешься, а она свою линию гнёт. Ты терпишь, она наезжает и прёт танком. Тебя всё достало, а она опять прёт. А потом раз – и по херу. Как будто грузчик ты и шкаф на другой этаж допёр. Всё! Больше тащить не надо. Вытер пот со лба, получил бабки и побежал на выход.

Часы показывают двадцать три ноль-ноль. В доме все спят. Все, кроме Леры.

– Ты бросил меня одну и ушёл…

– Что значит бросил? Ты разве одна здесь?

– Все разошлись спать по своим комнатам, я осталась одна…

Нина спит рядом, повернувшись лицом к стенке.

Пытаюсь перевести разговор в другое русло, шутить пытаюсь, но не получается. Не получается ни хуя. Лера взрывается в очередной раз. Мы лежим на диване, и я не знаю уже, куда с этого дивана деться. На пол бы, да неохота идти в другие комнаты, искать матрас и одеяло.

– Я развожусь с тобой! Мы совершенно разные! Тебе нужна такая же, как ты! В космосе!

Мудрое замечание, мудрое. Возможно, Лера и права. Мне нужна такая же, как я, – в космосе. Художница. Актриса. Музыкантша. Писательница, например. А может, и не права. В том смысле, что не все так называемые творческие – в космосе. Вот Пол Маккартни, к примеру. Очень, читал я, хладнокровный бизнесмен.

Или в другом не права Лера, кардинально не права. В том, что мне вообще кто-то нужен. Сколько у меня их было? Лера, Ирина. И до них ведь другие были, и любовь с ними была. Но не вышло. Ничего не вышло. Меня бросали, я уходил. Не создан я, видимо, для союзов.

Лера продолжает жужжать, я зажмуриваю глаза, а уши заткнуть нечем.

– Говори тише, ты слишком громко говоришь.

– Я не говорю громко! Не ври!

«Развод», «суд», «как только вернёмся…» – такие я слышу слова.

Но нет у меня никакой реакции. Совесть меня не мучает, страха потерять Леру тоже нет. Раздавлено всё. Моими коленями на ровной тротуарной плитке раздавлено.

Когда поезд трогается и плывёт вокзал, начинает играть «Прощание славянки». В поезде № 31 всегда так. Мартынюк рассказывал, что в каком-то составе из Ёбурга в Москву – тоже.

– Как услышу, так вздрогну, – признавался Мартынюк, – меня что, опять в армию забирают?

Точно, в армию. Или в тюрьму. Поезд уносит меня в сторону Москвы. Завтра останется перейти с платформы на платформу, сесть в аэроэкспресс и очутиться в аэропорту Домодедово. А там рейс № 267 или другой какой-то, не помню номера, мать их фашистскую.

Родители провожали нас в некотором недоумении. От Леры шла напряжённость. От меня струилось равнодушие. Я общался со всеми подряд, кроме неё. Её для меня словно не было. Последний день пребывания в Тамбове – самый паршивый день.

– Ты можешь выйти из купе? – спрашивает Лера.

– Я могу выйти из купе.

Выхожу в коридор, утыкаюсь лбом в стекло. Темень снаружи, не видно ни хера, яркий свет вагона не даёт рассмотреть силуэты во тьме.

Краем уха слышу слова «не называй его папой», «почему», «не называй». Лера права. Если раньше в ответ на подобные заявления я приводил какую-то аргументацию, то сейчас у меня нет желания её приводить. Какой я папа? Я Егору папа, а не ей. И не надо меня искусственно к кому-то привязывать.

Проводница предлагает чай. Лерой чай решительно отвергается. А я заказываю. Из принципа.

Нина называет меня Андреем. По полкам уже не скачет, несмотря на то, что в купе нас трое.

Лера заявляет, что я всё испортил. У неё на глазах слёзы. От этих слёз мне становится страшно стыдно, но я не показываю стыда. Внешне я циничен, и Лера говорит, что не узнаёт меня.

Прорывает.

Я говорю чётко, быстро и зло. Я разгорячён. От меня можно прикуривать.

– Ты не могла потерпеть четыре дня. Даже трёх дней ты не можешь прожить без скандала. Я стоял перед тобой на коленях, тебе и этого оказалось мало. Почему ты не можешь хоть раз сдержать свои эмоции? Если ты будешь продолжать в том же духе, – предупреждаю я, – это может плохо кончиться.

– Мальчики не имеют права вести себя так! – это влезает в разговор Нина. – Они не должны обижать девочек! А ты, Андрей, маму обидел!

Я ловлю себя на мысли, что Нина меня бесит. Конечно, я не буду орать на неё, но она постепенно превращается в новый объект моего внутреннего мира, раздражающий меня объект.

Взрослые говорят, она лезет. Ей шесть лет, это мама № 2, у неё синдром отличницы, слишком рано возникший синдром. До меня вдруг доходит, почему Нина ведёт себя так – хамит, влезает в разговоры, требует, чтобы к ней прислушивались.

Она чувствует себя равной взрослым. И всё её поведение – от хамства до труда (она любит помогать и в уборке, и на огороде, и на кухне любит помогать) – нацелено не только на помощь, оно нацелено на то, чтобы взрослые увидели в ней равную. И признали её таковой.

– Не надо меня пугать, понятно?

Лера такое говорит. Куда уж непонятнее?

Жили без мужика и сможем прожить, очень надо. А в тебе я разочаровалась. Когда мы будем разводиться?

Что это, интересно, – блеф? Ведь женщины склонны к этому. Возможно, и блеф. Но почему они этого не понимают? Почему они не могут понять, что я к блефу не склонен! Что если я скажу – всё, то это и будет означать «всё», а не «может быть, всё»?

– Когда мы будем разводиться?

Эх, Лера, Лера. Зачем же ты сама прёшь на минное поле и меня за собой тащишь? Оторвёт же ноги. И от слёз они не вырастут.

Гнусная поездка, отвратительная. Раз на раз не приходится. Черногорская – совсем другая, хоть и начиналась с раздражающих меня вопросов.

Это была моя идея. Лера протестовала. Лететь мы должны были в конце мая, она паниковала: какого чёрта нам нужна эта Черногория? Полетели бы в Эмираты, там всё включено.

Лера была в Эмиратах, она знает, о чём говорит. Раз двадцать уже прожужжала уши мне своими Эмиратами.

Там самый высокий небоскрёб! Чистота, всё ухожено! И как там тепло, Андрюша!

Тепло – это где-нибудь + 50. А +50 для меня – это могила. Лучше уж минус.

– Я смотрю прогноз погоды в Черногории, – жаловалась мне она, – двадцать градусов всего!

– Лера, – отвечал я, – там быстро теплеет.

– Но я ведь смотрела прогноз!

Я тоже его смотрел. Прогнозы Интернет выдаёт на месяц вперёд. И этот, мать его фашистскую, прогноз в качестве самой жаркой погоды в мае – июне прогнозировал от силы градусов 25, не выше.

Но я почему-то уверен, что всё будет отлично. На чём основана эта уверенность, сказать сложно.

* * *

…Черногория. Я не выбираю места отдыха по принципу «всё включено». Меня тянет туда, где обитает моя душа. А она, душа моя, вот уже десять лет засела на Балканах.

Это не поддаётся чёткой логике. Отсчёт идёт с конца девяностых, когда я, включив телевизор, увидел Жирика в военном камуфляже на трибуне Государственной думы. Вольфыч потрясал кулаком и требовал, чтобы Россия выгнала к чёртовой матери американцев из Югославии.

Я тогда, как и большинство мещански настроенного населения Российской Федерации, не понимал, почему мы должны вписываться в эту тему. Мы, слабая, чахлая страна? Славяне потому что?

В двухтысячном году в Косово поехал Серый. Мечтавшему тусоваться за границей моему другу удалось пробраться в миссию ООН по линии МВД.

Тема тут такая. Когда конфликт в проблемной точке земного шара начинает угасать, войска ООН отходят в сторону, вводится полицейский контингент, тоже международный. Он устанавливает особую правовую систему и следит за соблюдением правопорядка.

Серый прилетел в свой первый отпуск, и за бутылкой сербской сливовицы мы смотрели у него дома отснятое им видео. Я до сих пор помню эти кадры: осень и белые домики с красной черепицей, маленькие серые церквушки.

– Там нормально в общем, – рассказывал Серый, – албанцы только дикие. Машину могут камнями закидать, палкой по башке ударить, ствол забрать…

Серый звал меня в Косово. Для того чтобы попасть в контингент, нужно было сдать три экзамена: английский, вождение, стрельбу.

И если с последним пунктом у меня всё было ОК, то с первыми двумя… Да и какая нахер ООН, когда я тогда уже был поглощён радио.

А потом был Милорад Павич с его «Хазарским словарём». И брат Павлик, сваливший в Черногорию из Украины, спасаясь от непомерных аппетитов близких к Януковичу бизнесменов.

В первый раз я прибыл туда в 2013-м, решив подарить напоследок эту поездку Ирине. А в 2014-м привёз Леру. В свадебное, так сказать, путешествие.

Партнёр Павлика по бизнесу, шестидесятилетний черногорец Славомир, увидав меня с новой дамой сердца, слегка удивился, но виду не подал.

– А что! – сориентировался он. – Хорошая пара!

Лера эту фишку просекла сразу.

– Смотрите-ка, Андрей Палыч, первый раз с одной, второй – с другой, а в третий? И моложе всё, моложе…

* * *

…На удивление, моя уверенность в хорошей погоде оказалась оправданной. Через день после нашего приезда стало теплеть.

Павлик представил нам великолепные двухкомнатные апартаменты на вершине горы. С балкона открывался прекрасный вид на Адриатическое море и остров Святого Николая.

– Мы обязательно доплывём до него, – говорил я Лере, обнимая её на балконе.

И мы доплыли, заплатив десять евро за катерок. Маленький такой остров. Кафе, пляж и кладбище крестоносцев.

За какие-то три дня я сокрушил представления своей новой жены о местах отдыха. Дубай с его чистотой и сверкающими небоскрёбами рухнул и разбился в прах перед горами из мрамора, весёлыми, понимающими по-русски официантами с присказками «Коля-Коля-Николай, сиди дома, не гуляй», лабиринтами старых городов-крепостей, возведённых венецианцами, мавзолеем Петра Негоша, что стоит на более чем километровой высоте над уровнем моря, аж Италия видна.

Лера в восторге.

– Я была не права, – призналась она мне, – здесь очень здорово! Здесь хочется жить!

И от этого мне хорошо. Я горд за себя. В такие моменты мне кажется, что я что-то представляю в этой жизни.

Это маленькая и забавная страна. В магазинах нет чёрного чая. В ресторанах нет чая. Все пьют кофе. Если спросишь в ресторане чай, официант посмотрит на тебя сочувственно:

– Вам что, плохо?

Да нет. Очень даже хорошо. Чай – временный каприз, чай здесь не нужен. Вина в этом краю – море, не нужно даже разбавлять.

– Почему все ваши экскурсоводы, – спрашивал я у Славомира, – говорят, что сербы – потомки людей, которые пришли с Карпат и Урала?

Славомир хохочет.

– А это я ещё рассказывал, когда экскурсоводом подрабатывал! Выступал слишком эмоционально, мысль не успевала за словом. Откуда пришли? Вспомнил про Урал и сказал – с Урала! А что? Тебе не нравится?

Лера улыбается. Лере нравится. А я недоумеваю. Карпаты – ещё туда-сюда. Но Урал? При чём здесь Урал?

– Ну не хочешь, пусть из Владивостока придут!

Жизнерадостный седой человек, волосы у него длинные, собраны в хвост. Когда-то он был комсомольским вожаком, а потом сорвал портьеру во Дворце культуры, сшил красные штаны, стал хиппи и пошёл автостопом по Югославии. А потом кривая дорожка выводила его то в Лондон, то в Москву, то в Киев. В Англии у него был юридический холдинг. В Киеве и Москве Славомир вроде как занимался казино. На родину он вернулся году в 2010-м.

Крут Славомир, весел и крут. Он три раза женат, молодая жена смотрит на него с восхищением. Дети от разных браков дружат между собой и обожают папу. Я завидую ему. Я хочу быть как Славомир. Но получится у меня вряд ли. Несмотря на всю мою дипломатию, я не умею сращивать неоднородные части. Какая может быть дружба между Егором и Ниной? Не представляю.

Ты влез в этот спектакль, ты вырвал из рук режиссёра главную роль. И не можешь отыграть её до конца.

Когда я думаю об этом, я себя ненавижу.

«Давно ли ты начал думать о смерти?» – спрашиваю я себя.

Недавно. Я думал о ней там, в Черногории.

Как-то раз мы крупно повздорили с Лерой, гуляя по улочкам старого города, в Будве. Город-крепость, его построили люди из Венецианской республики. Жив старый город, там даже люди живут, магазинов куча, кафе. Стоит на берегу моря, блестят булыжники мостовой, чистые, босиком ходить можно.

Мы зашли в башню, поднялись по винтовой лестнице и выбрались на площадку, ближе к небесам. Я не помню причины ссоры, она была какой-то пошлой, но очень я был зол тогда. Подошёл к краю крепостной стены и взглянул вниз. Высоко, очень высоко, а там – морская синева, крупные камни, о них разбиваются волны. Если прыгнуть туда, разобьёшься сразу, и всё будет кончено. А если не сразу и не всё? Переломаешься, тебя спасут, и будешь жить овощем? Эх, нерешительный я человек.

– Отойди, пожалуйста, оттуда, – сказала мне тогда Лера.

Я отошёл.

* * *

…И вот спустя полгода думаю о смерти снова. Странно думаю. Потому что самоубийцей мне быть не хочется, а умереть охота. Но так, чтобы без моего прямого участия. Уснуть и не проснуться – идеальный вариант.

Вновь тупик, вечный, безвыходный. Что делать дальше? У меня нет ни мыслей, ни желания эти мысли рожать.

Мне кажется, когда меня не станет, многие прозреют. Особенно те, кто выносил мне мозг. Девки, естественно.

Я уже месяц как в Екатеринбурге. В сером, холодном городе проглоченных гласных. В городе, который меня не принимает, ибо не принимаю его я.

Как только мы вернулись, Лера напомнила мне, что этот летний отпуск мы планировали провести в Крыму.

– Планы меняются, – жёстко отвечаю я, – этим летом я еду в Москву, Жуковский и Тамбов.

– Мы же договаривались!

– Мы много о чём договаривались.

Лера отвечает: хорошо.

А ничего хорошего. Я сижу в этом городе, я снова ощущаю себя в подвале. Под замком моя свобода. Под замком моя карьера, хотя мне по херу карьера, я вполне осознанно принёс её в жертву Любви. Но когда эта самая Любовь начала не то чтобы подхрамывать, а шататься и падать через каждые три-четыре шага, как подзаборная пьянь, о ставке дворника начинаешь горевать. Ставке дворника в Москве. На Красной площади желательно.

Живу от полёта к полёту. Следующий запланирован на двадцать третье февраля. Три дня февральских праздников. В первый день я встречусь с Сашей и братом Павликом, он 15-го числа уже будет в Москве. Остальные два потусуюсь с Егором.

Этим только и живу. Никакого веселья и никаких улыбок. При общении с Лерой улыбки я из себя выжимаю. Отключаюсь во время секса, но как только всё проходит, кто-то внимательный и злой берёт мою голову и втыкает в розетку под названием «депрессия».