Текст книги "Хроника его развода (сборник)"

Два дня – это немного. Но я считаю, что они проведены продуктивно, с пользой. Последние минут пять перед расставанием – плохие, грустные минуты. Держу себя в руках. Отец мой суетится.

– Заберёшь хомяка? – спрашивает он у Егора.

– Конечно! – радостно отвечает Егор.

Хомяк ненастоящий, игрушечный хомяк. В него встроен диктофон с воспроизводителем. Ты скажешь: «Эй, мать твою фашистскую» – и он смешным писклявым голосом повторит это.

– Гантели?

Гантельки маленькие, килограмм веса в каждой, Ирина не забрала их во время своего отступления в другую квартиру.

– Возьму обязательно! Я буду заниматься! Я хочу стать сильным!

Гантели укладываются в школьный ранец. Звонит мой телефон.

Это таксист. Чтобы больше времени провести с сыном, я решил не болтаться по электричкам и метро, доехать по сокращённой схеме. При нормальном раскладе от Жуковского до Домодедова ехать минут пятьдесят.

Я обнимаю отца и сына.

– Встретимся в Тамбове на Новый год!

Егор неуверенно отвечает «да». Глаза его чуть увлажнились, но он, потомок донских казаков, тоже держит себя в руках.

…Перед тем как сесть в такси, я поднимаю голову. Мой сын открывает окно и кричит:

– Анархия – мать порядка!

Вскидываю руку вверх, вытягивая указательный палец и мизинец, показываю «козу».

Таксист – мой старый знакомый. Его зовут Николай. Человек, не до конца посвящённый в подробности моей личной жизни, он и не знает, что я здесь полгода как не живу.

– Опять в командировку? – спрашивает таксист.

С юмором, барон, с юмором!

Пытаюсь. Пытаюсь относиться с юмором. Пусть это старый мой приёмчик, но другого я и не придумал.

Мы сидим в ресторане «Своя компания». Заведение сетевое, красные диваны, полочки с книгами. Лера и Алёна изучают меню. Не менее пристально меню изучает Алексей.

Алёна и Алексей – молодая пара, Лерины друзья. Алексей работает в одной богадельне со мной, Алёна – коллега Леры. Всё симметрично, так сказать. Первый раз они были представлены мне прошлым летом, когда я прилетел в Ёбург спустя месяц после своей командировки. Мы встретились в лесном массиве для отдыха граждан. Беседка, домик, мангал.

Я не обратил тогда на них какого-либо пристального внимания, ибо был поглощён Лерой, ничего меня больше не интересовало.

Помню, что Алёна улыбалась и больше молчала, изредка шепча что-то Лере на ухо, по всей видимости, обо мне. Толстенький Алексей отчаянно пытался пародировать Ленина «хорошо, товарищи, хорошо», «мясцо, товарищи, мясцо», отхлёбывал пиво и разводил в мангале костёр, вырывая листы из какого-то ведомственного приказа, книжицы в мягком переплёте. Подкладывая их в угли, он неоднократно подчёркивал, что это не просто листы. Это листы, вырванные из приказа! Подобные забавы представлялись мне смешными в бытность следователем райотдела, когда я был юношей. Резать селёдку на бланках, застилать стол «корочками» для уголовных дел, конспиративно пить в кабинете под светом настольной лампы, набросив шинель на дверную ручку. Очень мило. Но Алёше уже тридцать пять.

– …Гм, – бурчит он, – что же взять?

Алексей похудел. По его заверению, это произошло потому, что он не пьёт. На встречу Алексей прибыл в костюме и галстуке.

– Я практически не пью, – напоминает он.

– Да. Алексей давно уже не пьёт, – гордо подтверждает Алёна.

– Почему? – спрашиваю.

– От водки толстеют.

– Видел ли ты жирных алкашей, Алексей?

Внимательный взгляд, подозрительное молчание. Видимо, не видел. Он снова погружается в меню, глядит на супругу, перекидывается с ней парой фраз и выносит вердикт.

– Согласен. Можно взять водки.

Начинается вялотекущий базар. Алёна жалуется на несправедливость начальства. Алексей неоднократно подчёркивает свои таланты руководителя и недоумевает: почему ему не дают стать им? Лера о том же, но в глобальных масштабах.

– Куда ни кинь… Вот Поклонская! Она младше меня на год! И прокурор Республики Крым! Кто она такая? За какие такие заслуги?

Я разливаю водку.

– Ну пусть хоть ей будет хорошо, – говорю.

Лера замолкает и отворачивается от меня.

Разговор перекидывается на житейские темы: автомобили-кредиты-жильё. Жильё-кредиты-автомобили. Очень, очень интересно. Как я понимаю президента Российской Федерации! Умер Ганди, – сказал как-то президент, – и поговорить не с кем. Мудрый человек Владимир Владимирович.

Ладонь моя, незаметно для окружающих нырнув под стол, опускается на Лерино колено.

– Убери, – зло шепчет Лера.

М-да.

– А зачем ты летал в Москву?

Этот вопрос мне задаёт Нина, и для меня это неожиданный вопрос.

– Как – зачем? Повидаться с Егором, например…

– А мы что? Не семья? С Егором можно и по скайпу поговорить.

На детей не обижаются. Но меня удивляет подобная постановка вопроса. Он наивен и серьёзен одновременно. Этот вопрос – не её, это мамин вопрос.

А мама стоит у плиты, наливает по тарелкам суп и молчит.

Когда я выпью, становлюсь добрым. Вино люблю. Красное сухое. Сербский, а лучше черногорский «Вранац». Это меня Заблудовский подсадил. Пить красное сухое вино, разбавляя его водой. Как древние греки. Мудро, выпить можно больше. Экономия у греков в крови.

Забл, правда, предпочитает Францию и Италию, но я стою на своём упорно, на Балканах нужно было родиться мне, в винной бочке. Выпью бокал, и становится на душе хорошо. Как сейчас. Весь негатив уходит на задний план.

Я сижу на кухне. Я любуюсь Лерой, лицом её, изгибами и пр. Сейчас кое-что будет у нас.

«Сильная любовь штука! – восхищаюсь про себя. – Вот – мы. Совершенно разные люди. Лера – педант, а я – наоборот. Я «Пинк Флойд» люблю, она – Нюшу. Это каким же надо музыкальным вкусом-то обладать, что в голове должно быть у человека? Если бы не любовь, я бы не сдержался. Но – любовь». Любовь и винишко делают своё дело.

Меня поначалу восхищала её педантичность. Всё по полочкам у человека, всё под контролем, ни о чём не забывает. Но нередко педантичность достигает вершин занудства. У неё всё чисто, и большинство своего свободного времени она убивает на то, чтобы с тряпочкой ходить, пыль протирать на поверхностях. Или сидеть, вещи в шкафах перебирать. Из одного ящика в другой складывать. Очень занимательно.

И какой-то самый незначительный признак нечистоплотности, даже намёк на неё, дико Леру раздражает.

Я как-то не сразу эту фишку просёк. Сдуру, помню, рассказал о молодости своей омской, боевой.

Второй курс, рассказываю, Лерочка. Одна тысяча девятьсот девяносто четвёртый год. Я и мои друзья закончили его на два месяца раньше остальных. Сдали досрочно сессию и отправились на подработку – вожатыми в пионерлагерь. Большую половину лета дышали свежим воздухом в сосновом бору у Иртыша, учили детей уму-разуму и приятно общались со студентками-вожатыми. А в августе, набив карманы деньгами, разлетелись по своим городам и весям, на законные каникулы.

Когда же вернулись грызть гранит науки, то узнали, что хозяин нас выпер. Квартиры ведь не только сдают, их ещё и продают, бывает.

Прилетели мы тогда в один день, я, Серый и Миша, заехали к хозяину, погрузили вещи в сумки и стали размышлять: что делать?

В казарму возвращаться категорически не хотелось. Квартиру быстро не найти. Выход оставался один – поиск и эпизодические «вписки». Я, к примеру, мог периодически ночевать у Светы. Света – это была моя девушка. Миша у своей девушки Люси. Серый… тоже у кого-нибудь, а иногда и со мной.

Помимо «вписок», у нас ещё была и «база». Фирма «Кроун», где Серый подрабатывал охранником. Офис располагался в центре, у Транспортного института, и появление посторонних, понятное дело, там не приветствовалось.

Поступали так. Серый приезжал в фирму к семи вечера. Он принимал ключи, всех выпроваживал. Мы с Мишей примерно в это же время подъезжали в центр, покупали бутылку молдавского вина и устраивались на скамейке в близлежащем к офису дворе. Опорожняли бутылку, выкуривали по две-три сигареты, выжидали. Сентябрь – пора в Омске не холодная. Жёлтые листья под ногами, тянет дымком, двор весьма и весьма приличный – добротные сталинские дома.

Когда стрелки наших часов приближались к восьми, поднимались и шли в офис, делая контрольный звонок. Мобильных, напомню, тогда не было. Серый сообщал, что всё чисто, мы заходили, снимали куртки и пили чай. Телик, разговоры, бритьё, чистка зубов, сон. Спали в одежде на диванах, подкладывая под головы листы формата А4.

– Волосы меньше будут засаливаться, – авторитетно объяснил однажды нам Серый, его была идея.

Наступало утро. Мы просыпались и быстро покидали помещение до прихода уборщицы. Зубные щётки, мыло и полотенца уносились в сумках с собой.

Все занятия в институте досиживались нами до конца. После занятий мы шли в читальный зал и готовились к семинарам, до самого закрытия читального зала готовились. Это время было самым плодотворным периодом для нашей учёбы…

– …А где же вы мылись? – спрашивала потрясённая рассказом Лера, поборница чистоты, ни дня в своей жизни не прожившая в общежитии.

– Мылись мы раз в неделю, Лера. Где придётся. То к одним друзьям, то к другим. Нас очень любили в Омске! Мы были звёздами и просто душевными ребятами…

Слова о любви и звёздности проносятся мимо её ушей. Вопросы гигиены Леру тревожат больше.

– А стирка? Где вы стирали вещи?

– Носки можно было в раковине постирать, там же, в фирме «Кроун». А остальное… Раз в неделю, у друзей.

– Ужас, – качает головой Лера, – вы жили как бомжи.

Я и не отрицаю. Где-то в глубине души я даже горжусь этим. Тут бы мне и остановиться, но…

– А ещё был случай, представь! Октябрь, холодно уже, стипендию задерживают, есть нечего. В холодильник офисный нырять – палево! Пять человек всего офисных, сразу просекут, куда что девается, а денег у нас нет. И тут – бац! Вафельный стаканчик в корзине для бумаг обнаруживается. Твёрдый такой, в него мороженое наливают. Ну, мы подумали-подумали и… съели…

– Съели???

Лера изумлена так, будто я ей рассказал о случке с трупом.

– Из мусорной корзины?

– Ну, там бумаги просто были. Ни огрызков, ни плевков, ни окурков. Мы проверили!

– Достали и съели?

– Мы ещё в микроволновку его поставили…

– Мне даже… рядом находиться с тобой после этой истории не хочется! – брезгливо произносит моя чистоплотная жена и уходит в комнату.

Да, думаю. Видимо, перегнул.

Допиваю вино и иду следом.

Не будет сегодня секса, наверное. Да и хуй с ним!

Всё-таки хорошо, что у меня много друзей. Из разных периодов времени, из разных точек страны. Не было бы их, худо было бы.

Я сижу в квартире у папы Мартынюка. Когда-то давно Мартынюк здесь жил и формировался как личность. Сейчас он бывает здесь часто, раз шесть в год – это точно. Мама умерла, папа остался один. Держится хорошо, ходит по квартире, дымит папиросами.

– Можешь курить, Ветров, – великодушно разрешает Мартынюк.

Я отказываюсь. Бросивший курить, я нарушил свою клятву раза четыре, покурив на нервной почве.

Сейчас же я не нервничаю. Мне хорошо. Мы купили разливного пива, сидим, пьём. Нахожусь здесь, кстати, не просто по Лериному благословению, а по Лериной санкции, точнее, по поручению её нахожусь.

Неделю назад она мне сказала:

– Андрюша, Ниночку пора устраивать в школу. В нашем районе школы плохие, рабоче-крестьянские, в Ленинский район нужно устраивать. А у Мартынюка папа в Ленинском районе живёт…

Я плохо разбираюсь в местных районах. Какой из них Ленинский, какой Сталинский, мне на это абсолютно похер. Но раз Лера говорит, значит, она знает. Мартынюк приезжал к нам месяцем ранее, и проболтался Мартынюк.

– …поговори с ним, пожалуйста, пусть оформит временную регистрацию. Мы к школе прикрепимся и сразу выпишемся…

– Поговорю, конечно, – отвечаю я, хотя, если честно, мне неохота. Я не люблю кого-то о чём-то просить. – Поговорю.

– Ты можешь хоть до трёх ночи с Мартынюком быть! Я ничего не скажу, милый!

Вау!

…После четвёртой кружки пива я задаю Мартынюкам вопрос. Папа безразлично машет рукой. Хоть полк, мол, пропишу!

– Я вижу, Андрюха, ты – хороший парень! Хорошим людям нужно помогать!

Сидим дальше. Фотографии смотрим. Папа показывает на патлатого Мартынюка в молодости. У Мартынюка длинные рыжие волосы. Вот Мартынюк с гитарой, участник школьного ВИА:

– О, Андрюха, Лёшка какой был!

Мартынюк чуть смущается. Сейчас он лыс. Он так и не стал участником крупного ВИА.

– Да видел это он сто раз! – шипит на папу Мартынюк. – Дай поговорить нам спокойно! Ветров! Поехали!

Мартынюк предлагает отправиться в какое-нибудь заведение. Он говорит, что здесь их много. Хороших и, по сравнению с Москвой, недорогих. И девок в них много. Как выражается Мартынюк, – школьниц.

– Позже, Лёша, позже.

…Свердловское время ноль часов ноль минут. Пора вызывать такси. Завтра на работу, мать её фашистскую.

– Вот что толку на неё ходить? Чего ходить? – недоумевает поддатый Мартынюк.

И в целом он прав.

– Валерия Фёдоровна!

Я весел, но не пьян. Голова чуть-чуть шумит, конечно. Но я контролировал ситуацию, я держал себя в руках.

– Валерия Фёдоровна, ваше задание выполнено!

Лера смотрит строго.

– Ты пьяный?

Этот вопрос приводит меня в чувство. Это не просто вопрос. Это – наезд. И я в недоумении.

– Ты пьяный, – констатирует Лера, – от тебя воняет. Ты курил! От твоей одежды ужасный запах! Вот что значит – чужой ребёнок! Тебе наплевать!

Я произношу «послушай». Я объясняю, как живёт папа Мартынюка и что он курит.

– От тебя несёт, как от алкоголика! Ты смеёшься над своей Кубышкой, над её пьянством! А сам такой же!

Я сообщаю, что договорился о регистрации Нины, но я зря это сообщаю.

Лера вещает о том, что ребёнку вредны подобные запахи, и я знаю об этом, но напился и накурился умышленно, короче – я собака.

– Час ночи! Час ночи! – кричит Лера.

«А идите вы все на хуй!» – остервенело воплю внутрь себя я и запираюсь в ванной.

Но некуда укрыться в этой, мать её фашистскую, однокомнатной квартирке. Всё время под перекрёстным огнём. Некуда уйти. Побыть с собой наедине негде.

Я смотрю на свою рожу в зеркало. Красная и злая, глаза сверкают. Да, мудак, конечно. Но неужели я ничего не стою в этой жизни? Неужели я всего лишь и достоин того, чтобы мне ежедневно выносили мозг, мать вашу фашистскую?

Погода в Екатеринбурге оригинальная. В июле температура может пасть чуть ли не до нуля. В декабре с минус тридцати до нуля подняться. За сутки.

Я смотрю на подоконник, тает на нём снег.

Хотел рассказ написать про любовь и Черногорию. К другу своему черногорскому обратился. Напиши о любви какую-нибудь пословицу вашу, Славомир. Сербскую, черногорскую.

«Любовь как слёзы, рождается в глазах и падает на сердце», – пишет мне Славомир.

«Красиво», – отвечаю.

И смотрю на подоконник. Тает этот снег, капает слезами. Но куда они падают, эти слёзы?

На грязный асфальт. Ударяя периодически в металлическую поверхность.

Саша сообщает радостную новость. Издательство поделилось в Сети новостью о питчинге. Прошёл, мол, питчинг, и вот каковы результаты.

«…сумела обратить внимание на своё произведение Александра Гусарова… Книги Вадима Кондрашова об архитектуре и Владимира Козлова об истории сибирского панк-рока могут найти своего читателя среди интересующихся этими направлениями. Сборник «Менты и люди» Андрея Ветрова и «Сказки из разных стран» тоже вполне могут быть востребованы читателями…»

Это хорошая новость. Она вроде как ни о чём, но всё же приятно. На нас обратили внимание. Из двадцати с лишним участников нас выделили.

«Что там за ментовские байки у тебя? – спрашивает Саша. – Дашь почитать?».

Во как! Обычно я терроризировал окружающих, возьмите да почитайте. А здесь меня просят. Коллега просит! А это в писательском сообществе не принято.

«Конечно, дам. И ты мне своё вышли».

С «вы» на «ты» я тоже перехожу лихо.

Лера констатирует, что мне в литературном плане «прёт».

Я отвечаю – да. Это не мощный прорыв, конечно, но всё-таки заметное продвижение. Питчинг, две публикации в «Урале» за один месяц, плюс – взяли мою колонку в «Русский пионер».

– Это потому что я рядом с тобой, – говорит Лера.

Отчасти она права.

Если бы не было Леры и моего переезда, не было бы и этой «колонки» – самой пронзительной на тот момент моей вещи.

«Мой сын уверовал в Деда Мороза сразу. Когда ему было четыре года, он спросил меня: а правда, что он существует? И я сказал: да. Конечно же, он существует, сын.

Но где доказательства, папа? Почему я должен верить, что он есть? А разве это плохо – верить в то, что он есть?

И он согласился, других аргументов не потребовалось. Так повелось, что сын не упрямствовал, просто верил в то, что я ему говорил.

Каждый декабрь он писал Деду Морозу обстоятельные письма. Минимум лирики, максимум конкретики. «Дорогой Дедушка Мороз! Подари мне, пожалуйста…» Далее следовали заказы: «Майнкрафт», игровые приставки, пистолет с пульками и прочая, и прочая. Сын открывал холодильник, выдвигал поддон морозильной камеры и опускал туда письмо. Каждый день контролировал: ушло ли, забрал ли его Дед Мороз. Дед Мороз забирал письмо через день. Моей рукою.

Помню, когда купить полный перечень заказанного сыном не удавалось, я покупал что-то другое. И подкладывал под ёлку вместе с пояснительной запиской. Извини, мол, внучек, на своём волшебном складе я этого не обнаружил. Но зато… дарю тебе вот такую штуку… Твой Дедушка Мороз. Послание я печатал на работе и выводил на принтере.

Что касается моих желаний, они были скромнее и наглее одновременно. Я хотел перемен. В лучшую сторону. Я требовал, чтобы в моей жизни что-то изменилось. Чтобы я стал сильнее и удачливее. Мудрее и решительнее. Последние лет десять требовал любви. Редко, но очень настойчиво. Барабаня в дверь морозного царства кулаками. Требовал и не верил. Живя с женой вне любви, как можно в неё, любовь, верить? И всё же я очень хотел любви. Когда выпивал, естественно. Выпивая, такие типы, как я, становятся мечтательными. Мечты их, конечно же, не материализуются, так и подыхают, блуждая из сердца в мозг и обратно. Но моя мечта вдруг взяла и материализовалась. В самом расцвете моих сил. А может, и на их закате.

Я встретил её в прошлом году. Я приехал в город Екатеринбург в командировку. И встретил её в этом азиатском городе. Её, женщину, ради которой круто изменил свою жизнь.

Впервые я узнал, что это такое – крылья растут из спины. Мне даже показалось, что я перестал сутулиться. Я – парень, которому под сорок.

Она открыла глаза мне. На то, что жить в нелюбви так же плохо, как жить с женой другого. Что нельзя быть с нелюбимым тобой человеком из-за ребёнка. Ребёнок не должен расти в атмосфере равнодушия, обмана, ссор. И, уходя, ты покидаешь её, но не сына. А сын, он всё равно остаётся с тобой. Он – часть тебя, ты не исчезаешь из его жизни.

Тот Новый год мы встречали вместе. Нам не хотелось ни клубов, ни тусовок, нам хотелось нас самих. Я и она. Исключение – Уральские горы. Они здесь начинаются. А может быть, заканчиваются. Их можно наблюдать то там, то сям. Например, в деревне Глядены. По преданию, блуждавший здесь седой старец умылся водой из ручья и прозрел. Поэтому – Глядены. Горы здесь невысокие, наполовину земля – наполовину скалы. Зимой они натурально грозные. Укрытые снегом, будто белыми накидками, серые скалы напоминают крестоносцев из фильма «Александр Невский».

Я хотел взять с собой на тот Новый год сына. Но у меня ничего не вышло. Та, что была со мной долгие годы, не смогла загасить в себе банальную женскую обиду. И она не нашла ничего лучшего, как мстить. Мстить через сына.

«Я приеду к тебе. Обязательно приеду, папа. Сто процентов!»

Он не приехал. Он остался с матерью. Он, когда-то обожавший и восхвалявший меня, кричавший на каждом углу, что его папа – самый лучший, самый добрый, самый сильный. Что она ему наплела? Бог знает. Мозги промыты основательно, их есть кому промыть. Её подружка-адвокат, например. Чёрная женщина, женщина-змея. На судебных процессах она бросается на своих противников коброй. Шипит и брызжет ядом во все стороны. Процессы выигрывает редко. Свои проигрыши она объясняет несовершенством действующего законодательства и коррупцией. Для моей бывшей она большой авторитет.

Впрочем, возможно, и не в ней дело. Я же знаю своего сына. Сын мыслит нестандартно. Сын подражает героям прошлых лет, о которых его сверстники слыхом не слыхивали. Знают ли они, например, кто такой Нестор Махно? Он знает.

Настоящий мужчина, сын понял, насколько его матери плохо, и решил, что должен быть с ней. Он принял её сторону. Истинно рыцарский и мужской поступок. Я сам виноват. Сам его воспитал таким. Мама – главный человек в твоей жизни, нельзя обижать маму. Я говорил ему это. Сам. Не идиот ли?

Этот Новый год они снова проведут вместе. В тихом и симпатичном подмосковном городе.

Как это будет? Она приготовит таз оливье, разложит мандарины, прочее. Они сядут вдвоём за стол и включат телевизор. Себе она нальёт шампанского. Сыну – пепси-колы. На экране появится Путин.

Нет. Слишком трагично. Скорее всего, они пойдут в гости. Или гости придут к ним. За годы совместной жизни я научил её быть общительной. Ему будет весело.

Какое письмо он положит в морозилку в этот раз? Я не знаю. И вспомнит ли обо мне? В течение последних трёх месяцев от него нет ни ответа ни привета. Когда я звоню, мой сын не отвечает. Из всех социальных сетей он удалён. До него не может дозвониться ни один родственник с моей стороны.

Да, ему будет весело. Нервная система у мальчика прочнее, чем у мужчины, которому вплотную под сорок. Погрязшего в самокопании, бичующего себя, ищущего виноватых мужчины…

Я буду встречать Новый год со своей любимой женщиной. Я буду встречать его в городе, где говорят быстро, глотая гласные. «Пуйдём, пукурим» – так говорят здесь, и не услышишь уже дорогого сердцу московского: «Па-айдём, что ли? Курнём?» В городе, где снег выпадает в октябре, а чистить его считается дурным тоном. В городе, где начинал свою карьеру вздорный и сумасбродный человек – Борис Николаевич Ельцин. Зато я буду с лучшей женщиной планеты. С той, ради которой можно изменить всё.

…На этот раз я не стану требовать от Деда Мороза перемен. Мы слишком часто просим их то у него, то у бога. Дед Мороз, кстати, помощник бога. Вы в курсе? К такому выводу я и мой сын пришли года два назад. Так вот. Слишком часто мы хотим чего-то нового и хорошего, не подозревая при этом, что за новым хорошим вас может посетить новое плохое. Хорошее и плохое, они ходят парой, санитары внутреннего мира.

Поэтому хватит. Я просто подниму бокал шампанского и осушу его до дна. Мне больше не нужно интересного, неизведанного будущего. Верни мне чуточку понятного, но родного прошлого! Хотя бы в виде права на звонок. И всё. Таким будет моё обращение к Деду Морозу.

Осушив свой бокал до дна, я долго не лягу спать. Я усну под утро, когда будет светло. И просплю как можно дольше. Я, верный солдат Деда Мороза, знаю: для исполнения желания Деду всегда нужно время».

…Лере пока я читать её не даю. Во-первых, она ещё не опубликована.

Во-вторых, Лера – человек неглупый, и она поймёт, что за тёплыми словами о любимой женщине скрывается беспросветная тоска, и причина этой тоски тоже станет ей понятна.

– Напоминаю вам, Андрей Павлович, – игриво произносит она, – все, кто меня обижал, кто бросал меня… Всем им было плохо…

Я не помню этих историй досконально. Серьёзно, не помню. Она говорила что-то, а я не помню. Вроде первый муж сошёлся с кем-то, а та не смогла родить. Что-то такое.

Но меня, как говорил Ручечник, не купишь на эту туфту.