Текст книги "Серёга. Книга первая"

Меньше ешь и меньше пей…

Магазинов, как и школы, поблизости тоже не было. Единственный продовольственный магазин находился почти в километре от Серёгиного дома, на улице Карпинского, которая, как узнал Серёга, была названа в память о русском геологе А. П. Карпинском. Но кушать что-то надо было. Конечно, мама после работы иногда заходила в магазины рядом с работой, но везти тяжёлые сумки на общественном транспорте, чтобы обеспечить едой семью из пяти человек, было проблематично. На трёхлетнего младшего братца Колю тоже не было никакой надежды. Бабушка в свои семьдесят лет ходила в магазин, но носить тяжёлые сумки не могла, предпочитала брать с собой для этой миссии Серёгу или Андрюху. И всё же основная тяжесть в прямом смысле выпадала на десятилетнего Серёгу и его старшего брата.

Единственное, что облегчало участь братьев, это то, что покупать в магазинах было особо нечего. Да и денег на покупки больших не было. Но с другой стороны, приходилось таскать из магазина килограммами самое тяжёлое, то, что всегда можно было купить: килограммами полугнилую картошку, сахар, макаронные изделия, хлеб, молоко в принесённый с собой бидон по три литра, сметану в собственную банку, муку, измеряемую в килограммах, и другие необходимые продукты. Единственное, что никогда не требовалось покупать, – конфеты. Их всегда дома было в избытке. После первого сентября и восьмого марта самые разноцветные коробки с шоколадными конфетами складывались в маминой комнате на шкафу и лежали там годами. Ели, как правило, только гости.

Как только Серёга научился писать, а, главное, излагать свои мысли на бумаге, под воздействием своей революционной сущности, основанной на любви к кубинскому народу, и активной окружающей пропаганды он выдал произведение, которое долго никому не показывал по причине неуверенности в себе. Но, перечитывая его, думал, что поэт он хороший:

 
Папа – негр,
Мама – негр.
Папа умер.
И остался я один с моею мамой.
Моя мама не роптала,
Хоть и мало получала,
Прокормить она могла
Только одного меня,
А сама?
И однажды моя мама заболела…
Вот так дело!
А отдать ее в больницу здесь нельзя.
Говорит тогда мне мама:
– Я вчера тебе сказала,
Как тебе здесь надо жить:
Меньше есть
И меньше пить,
Меньше с белым говорить.
Не бастуй и не играй,
По проспектам не гуляй!
 

Это произведение не пропало в многообразии всех глупостей, которые Серёга писал в младенческом возрасте, а достойно переходило из года в год, ведь реально не судьба негров послужила посылом для написания этих виршей. А что тогда?

А всё дело в одной фразе: «меньше есть и меньше пить» – которая много лет являлась главным жизненным девизом Серёги, ввиду большого количества братьев и отсутствия того, кто мог бы всё это прокормить.

Шесть лет Серёга с Андрюхой не имели конкурентов, и бабушкиной пенсии республиканского значения, а также зарплаты (бабушка продолжала работать учителем начальных классов), а также зарплаты мамы и, наверное, алиментов отца хватало для того, чтобы более-менее обеспечивать существование двух мальчиков. В шестидесятые годы не было проблем с недостатком продовольствия, Серёга даже помнит чёрную икру, которую братьям скармливали. Но затем мама ещё раз вышла замуж и родила единоутробного брата, которого звали Николай. Он носил другую фамилию и другое отчество, но всё внимание теперь уделялось ему. С отцом Николая мама тоже рассталась и получала только алименты.

Наступило время, когда из семьи исчезли работоспособные мужчины-отцы, но прибавились неработающие дети. Правильнее сказать, сложилась ситуация полной невозможности реализации любых излишних потребностей, к которым, в том числе, относились еда, питьё и одежда.

Однажды за завтраком или ужином бабушка, обращаясь к внукам, произнесла фразу, мгновенно ставшую классической: «Колбаса покупается не для того, чтобы её есть…» Эта фраза подчёркивала необходимость экономить на еде, а про экономию на Серёгиной одежде можно и не говорить. Было очевидно, что Серёга с самого детства должен донашивать за старшим братом всю одежду, кроме носков и трусов, стоимость которых не составляла большой статьи расходов в семейном бюджете, так как носить их можно было по несколько лет (хотелось добавить: не снимая… но это было бы жестоко). От участия в распределении бюджета Серёга был отстранён. Точнее, не был подключён, а потому не знал, куда расходуются алименты (и были ли они?) и даже его собственные заработки, которые он имел, когда ему исполнилось двенадцать лет. Но… про первые заработки расскажу чуть позже.

Поэтому я понимаю, почему Серёга плохо помнит своё детство. Ни поесть, ни попить, ни приодеться – откуда тут память возьмётся? С раннего возраста Серёгу, как и его старшего брата, посылали либо в магазин за хлебом, либо за молоком к цистерне. Чёрный хлеб, как правило, доставлялся домой без корок, которые съедались по дороге из магазина. Молоко по дороге никто не пил, да и не выливалось оно, но рассеянный и мечтательный Серёга мог споткнуться, поскользнуться, и тогда бидон опрокидывался… в этот момент у него в голове проплывала вся небольшая жизнь подростка. Ощущение безысходности от случайно пролитого на улице бидона молока и вины перед семьёй за потерянные копейки были для него смертельны. Но дома относились с пониманием к Серёгиной задумчивости, никогда не били и даже не ругали, потому что бабушка его очень любила. Но страх перед нечаянно пролитым молоком остался.

И в данный момент необходимо немного поразмышлять. Положительно ли сказалась на Серёге жизнь в страхе пролить молоко, потерять копейку или порвать единственные штаны или отрицательно? С одной стороны, ценит каждую копейку и рубль бережёт, еду никогда не выкидывает, а с другой – периодически жмотится тогда, когда надо быть щедрым, и проявляет удивительную расточительность, где следовало бы и сэкономить. С одной стороны, может выжить в любых критических условиях, ест, что попало, а с другой – совершенно не умеет пользоваться благами цивилизации и недооценивает роль обеспеченности в жизни каждого человека.

Я поэт, зовусь Серёга…

То, что каждый второй в младенчестве сочиняет стихи, – истина, проверенная временем. Не был исключением и Серёга, то есть он и был этим каждым вторым.

Как и все нормальные советские дети он был воспитан на произведениях Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Агнии Барто, а ещё очень любил слушать радиопрограмму, где два Александра: Лившиц и Левенбук – весело, задорно и очень смешно читали произведения не очень известных Серёге поэтов: Даниила Хармса, Юлиана Тувима, Бориса Заходера… Передача эта называлась «Радионяня» – великая детская передача, каких больше в истории не было, просуществовавшая около тридцати лет. Многие из звучавших в «Радионяне» номеров, стихов Серёга помнит до сих пор, и, конечно, она оказала на него огромное влияние, хотя и казались несколько необычными, а может, и смешными фамилии Хармс, Тувим, Заходер, Левенбук… Найти стихи трёх поэтов в домашней библиотеке он не смог. А Лившица с Левенбуком иногда показывали по телевизору – это был известный эстрадный дуэт.

Серёга, находясь под воздействием «Радионяни», мечтал сделать свою радиопередачу, но… в доме не было никакого магнитофона, ни катушечного, ни кассетного, и ему приходилось выдумывать сценарии, в лучшем случае проигрывать их на младшем, ничего не понимающем братике Коле и хранить всё в своей маленькой голове. Только в Москве у дедушки Васи он мог захватить в пользование небольшой кассетный магнитофон с микрофоном и тренироваться, записывая, стирая и снова записывая свои «радиопрограммы» на кассеты, любезно предоставляемые дедушкой Васей, чтобы затем прослушивать эти записи на кассетах при каждом удобном случае, если под руку попадался кассетный магнитофон. Дедушке Васе нравилось то, что вытворял Серёга. А как может дедушке не нравиться то, что вытворяет десятилетний внучок?

И конечно, никуда не деться от влияния на Серёгу одного из великих детских писателей – Сергея Михалкова. Все его знали, все читали его басни, все смотрели мультфильмы по его стихам, а в театрах смотрели спектаклю по его пьесам. Но Серёга читал другую книгу Сергея Михалкова, которая называлась «О самом себе». Это простая и незамысловатая автобиография поэта. Начиналась она так: «Многие взрослые в детстве рисовали, писали стихи, играли в школьном театральном кружке, но ни художниками, ни поэтами, ни артистами впоследствии не стали. Автор этих строк мог стать геологом или освоить какую-нибудь профессию, однако стал писателем».

Серёге показалось это вступление очень обнадёживающим. Рисовать он не умел совсем, стишками баловался, и на школьных концертах его просили выступать… А следовательно, шанс не стать геологом у него оставался. Из этой же книги Серёга узнал, что Сергею Михалкову неоднократно отказывали в разных издательствах в публикации его стихотворений и первое стихотворение было опубликовано, когда Михалкову было пятнадцать лет. «Время есть», – думал одиннадцатилетний мальчик.

И вдруг повезло! Один из его одноклассников, живущий в соседней парадной, имел дома пианино и, что самое главное, умел на нём играть. Правильнее сказать, умел из пианино пальцами звуки извлекать, стуча по клавишам, в основном, несколькими аккордами, но этого было достаточно, чтобы сочинять песни. А как сочинять песни без поэта-песенника? Тут-то Серёга и пригодился. Он подкладывал под то, что сосед называл музыкой, то, что он называл стихами, и получалась вполне себе «приличная» дворовая песня. Потом дружно исполняли её дуэтом, естественно, в отсутствии родителей. Никогда бы не посмел я эти стишочки цитировать, но вдруг мне показалось, что сегодня на эстраде и не такое можно услышать, а потому рискнул:

Ты поверь мне – я тоскую / от твоей любви ко мне. / Только я люблю другую, / а она не верит мне. // Ведь она другого любит, / тот другой уже женат. / Так влюблённых жизнь погубит, / быть влюблённым – это АД!

Следует открыто заявить об отсутствии у Серёги на первых этапах школьной жизни каких-либо претензий на внимание со стороны представительниц противоположного пола; данный текст был, скорее всего, навеян некими фантазиями его приятелей, рядом сцен из советских мелодрам, дворовыми песнями и некоторыми произведениями советской эстрады.

Выдавливать из себя какие-то стихи у Серёги надобности не было. Записывал, что в голову приходит. Когда с Серёгой случилось то, что должно было случиться с мальчиком в тринадцать лет, и он пытался влюбиться в девочку (благо не в школе, а в студии Ленинградского телевидения), он начал строчить любовную поэзию, посвящённую своей избраннице:

Меняет маски словно в театре, / то тот бандит, / то тот наглец, / то умный он, / а то глупец. / А также чувствам изменяет: / то равнодушием убивает, / то вдруг заигрывать начнёт, / затем презрением убьёт.

За это произведение его и побили поклонники девочки в её присутствии. Но любовные творения были исключением. Самое первое стихотворение было посвящено бабушке, написал он и про маму, что-то у него получилось про Пискарёвское кладбище, про игру «Зарница», про утро, про февраль, про индейцев из племени сиу, про войну, про Новый год… Было и откровенное подражание Владимиру Высоцкому… Но всегда давало о себе знать революционное прошлое района, где он вырос, и радость от кубинской революции.

Про защиту негров уже говорилось, но жалел Серёга не только негров. В далеком 1973 году, когда в Чили произошёл военный переворот, убили Сальвадора Альенде и страну захватила хунта Пиночета, из мальчишечьей души Серёги сначала вырвалась песня:

Дело было в Чили, / у Пиночета на квартире. / Как-то у него на жопе / вскочил огромный очень чирий. / Только это не беда, / позови врачей сюда.

Далее в песне пелось о том, как стали звать врачей, а врачи все оказались расстреляны.

Но этого оказалось мало, давление единственного телевизионного канала, обсуждение этой темы мамиными испаноговорящими учителями было настолько могучим, жалость к простым жителям далёкой латиноамериканской страны настолько велика, что душа Серёги не только рвалась бежать защищать чилийский народ, но и исторгла новый, но уже без бранных слов, стих:

 
Нет, не забыть нам никогда —
У Ла Монеда собралась пехота.
Над Чили только что взошедшая звезда
Была расстреляна из пулемёта.
 
 
Штыками пригвождённая к земле
Лежит в осколках равенства и братства
Свобода, что в кровавом сентябре
Была растоптана приверженцами рабства.
 
 
Но верим мы: не будет никогда
Дня траура чилийского народа.
И над Сантьяго заблестит звезда,
Неугасимая в любое время года!
 

Со своим старшим братом Андрюхой Серёга осваивал и большие литературные формы. Они соревновались, кто придумывает лучшие сказки или рассказы, называя их повестями. Соответственно, они издавали различного рода журналы, разрезая ученическую тетрадь надвое, в которых и публиковали свои «произведения». Один из журналов назывался «Бабушкины сказки». В нём рассказывалось о рождении нового Гоба. Не трудно догадаться, что Гоб – это Бог наоборот. Серёга и Андрюха были атеистами, жили в коммунистической стране и читали только «Забавную библию» Лео Таксиля, которой, видимо, и подражали.

В книге «О самом себе» Сергея Михалкова приводился ответ маленькому поэту Михалкову из издательства, куда он послал своё стихотворение. Он звучал так: «Больше читайте и продолжайте писать».

Почему-то Серёга подумал, что это и к нему относится. Благо книг дома было достаточно, самых разных. Первым делом Серёга изучал огромные и очень тяжёлые три тома под названием «Энциклопедия». Там было обо всём понемножку. Энциклопедия была издана в 1952 году, а потому во втором томе на букву «С» на несколько страниц была размещена биография Иосифа Сталина с огромным его портретом. О Сталине в приличном обществе и в школе было принято молчать, и в разглядывании его портрета и изучении биографии «великого вождя великого народа» Серёга ощущал себя каким-то подпольщиком. Впрочем, портреты Сталина вместе с биографией были и в «Политехнической энциклопедии», и в толстом «Философском словаре», не было разве что в «Словаре иностранных слов», который тоже очень интересовал Серёгу.

Когда Серёга был маленьким, он считал себя очень взрослым и, дабы самому себе подтвердить это, выбирал самые толстые книги самых иностранных авторов и насиловал себя, стремясь их прочитать до конца. Иногда устраивал перерывы, читая сказки, в основном, скандинавские, потому что они были страшными, что было видно и по картинкам, потому как книги были хорошо иллюстрированы. Таким образом он отдыхал от мучительного чтения толстых книг авторов с нерусскими фамилиями.

Самой толстой оказалась книга «Семья Тибо» Роже Мартена дю Гара. Она была очень толстой, шрифт был мелкий, и всё равно остаётся загадкой, как в одной книге могли уместиться все три тома? Впрочем, Серёга осилил страниц пятьдесят и, оправдывая тяжесть чтения мелким шрифтом, перешёл на Арчибальда Кронина и его «Замок Броуди». И её он зачем-то дочитал до конца. Вопрос: а зачем он это делал? Почему не читал нормальных советских авторов или русских классиков? Ответ может удивить современных детей. Он думал, что именно в этих книгах описываются подробности обстоятельств, при которых берутся дети. То есть, говоря простым языком, хотел эротики. Наверное. Поэзия, которую читал Серёга, не очень детально раскрывала эти подробности.

Так или иначе, подражая всему прочитанному, Серёга старался писать свои толстые романы, но все они оказались либо сожжёнными, как «Три отца», либо недописанными.

Серёга в четырнадцать лет послал несколько своих творений в газету «Смена» и через несколько дней получил очень хороший ответ, суть которого была похожа на ответ Сергею Михалкову, кроме одного. Отсутствовала фраза: «…продолжайте писать». Но с другой стороны, не было фразы «перестаньте писать». Всё равно Серёга закомплексовал, но записывать свои мысли в рифме и в прозе продолжал. Просто никому больше этого не показывал.

Школьные годы… чудесные?

Как известно, школ у Серёги было три. Школа, в которой Серёга учился до последнего, то есть до десятого класса, располагалась во дворе. Перешёл он в эту школу в десять лет, быстренько закончил начальную школу, так и не поняв, кто у него первая учительница, и на следующий год снова пришёл в школу уже взрослым пятиклассником. В связи с этим одноклассники его и одноклассницы тоже уже были взрослыми мальчиками и девочками. Они были все какие-то большие. А всё потому, что Серёга в классе был самый маленький… Точнее, почти самый маленький. Был ещё меньше его – Женька. Женька жил в соседней с Серёгой квартире, а потому Серёга знал, что Женька с детского сада вместе с папой занимался тяжёлой атлетикой и, видимо, штанга постоянно приземляла его. А у Серёги папы (как мы помним) не было, и он физически не мог обладать ни силой, как у Женьки, ни определённым весом, так как вес его составлял тридцать килограмм.

Бедному, в прямом смысле слова, маленькому и щупленькому, в какой-то степени недоразвитому подростку завоевать авторитет среди зрелых одноклассников непросто, даже несмотря на некоторые черты революционного характера. Но было бы лукавством заявлять, что Серёга в классе был изначально изгоем, да и затем в процессе обучения не ощущал особого к себе презрения, хотя и не без эксцессов школьная жизнь протекала.

Во-первых, всё-таки старший брат Серёги учился на класс старше в этой же школе. А он не был маленьким и щупленьким, неплохо учился и имел друзей-одноклассников разных размеров.

Во-вторых, Серёга не был тем, кого называют «ботаник», то есть учеником, который зубрит без отдыха уроки, а потому с испорченным зрением, то есть в больших очках, сидит на первой парте, всё время поднимает руку в желании заработать очередную пятёрку. Серёга же учился плохо, но красиво. Он не очень любил предметы, где надо было учить правила, формулы, цифры. Ему нравились предметы, где можно было импровизировать, покрасоваться, стоя у школьной доски.

В-третьих, о девочках-одноклассницах он думал в такой глубине своей души, что и сам не догадывался, что такие мысли у него есть. Он реально отдавал себе отчёт, что низкорослому, не уверенному в себе школьнику тяжело общаться с высокой симпатичной девочкой, а все девочки были выше. А потому никаких конфликтов в стиле cherchez la femme (ищите женщину) в школе не предвиделось.

В-четвёртых, что скрывать, были у Серёги друзья в классе, кроме соседа Женьки-штангиста. С одним из них, как мы помним, он даже песни сочинял.

Учителя относились к Серёге снисходительно. Они знали, что Серёга – сын их коллеги-учительницы, и что бабушка у него учительница, и что отца нет, и что в семье ещё двое, один из которых учится классом старше. Учителя понимали, что родителей в школу вызывать бесполезно, а потому приходилось договариваться непосредственно с Серёгой. Впрочем, особых хлопот Серёга не доставлял. Учителя понимали, что прививать ему любовь к формулам и сложным арифметическим и геометрическим действиям – занятие неблагодарное, и наслаждались Серёгиной любовью к литературе и умением красиво выступать у доски даже без знания предмета.

Преподаватель химии Тамара Николаевна Дьячук, она же большой общественный деятель, ценила в Серёге не столько его тягу к химии, которая напрочь отсутствовала, сколько его умение громко по памяти декламировать стихи разных поэтов. Даже учительница литературы так не ценила. Именно это умение она использовала, когда возила Серёгу в разные места, где в сводном концерте он исполнял, как правило, один номер: «Время! Начинаю про Ленина рассказ!». Делал это Серёга с большим удовольствием, и очень душевно выходили из него строки Владимира Маяковского. С не меньшим удовольствием эти стихи слушал преподаватель начальной военной подготовки, капитан Флоринский Игорь, который был знаменит на всю школу тем, что знал наизусть содержание всех томов полного собрания сочинений Владимира Ленина, что было практически невозможно, учитывая количество всего, написанного Ильичом. Правда, и проверить это было сложно. Но те, кто проверял память Флоренского с трудами Ленина в руках, подтверждали эту феноменальность.

Удивительно, но с учителями истории и литературы Серёге не везло, как и с преподавателем немецкого языка. Они преподавали эти предметы без вдохновения, без энтузиазма, по бумажкам, проявляя несоответствующую этим дисциплинам занудность. Но какой был учитель физики! Он пришёл неожиданно, когда физика уже не была любимым предметом Серёги, – молодой, энергичный, с хорошим чувством юмора или просто весёлый. Даже Серёга стал относиться к физике с большей симпатией, от которой и до любви было недалеко. И какой был проницательный этот Олег Остроушко (так звали учителя физики)! Он смог предвидеть или угадать ВУЗ, в который в результате Серёга и поступил.

ИЗ ВЕЧНОГО

Взрослея, мы понимаем, что, если кого-то и вспоминать с благодарностью, то не следует забывать наших учителей, даже если бы и не любили школу по разным причинам. Так и Серёга только спустя сорок лет, реализуя социальный проект, посвящённый учителям, под названием «Вспоминаем с благодарностью!», в рамках которого знаменитые петербуржцы вспоминали своих учителей, вдруг понял, что и он может вспомнить с благодарностью:

…учителя химии Дьячук Т. Н. за то, что научила любить литературу,

…учителя физики Остроушко О. за то, что не заставлял любить физику,

…военрука школы Флоринского И. за то, что хотел научить читать… Ленина.

И список этот можно было бы продолжать, ведь, действительно, роль учителей в жизни человека не ограничивается преподаванием их предметов в школе.