Текст книги "Великая империя зла"

Глава 2

Султан восседал на троне, как и подобает великому государю.

Вокруг стояли главы провинций и сутениды – главы маленьких районов в самой основной провинции Стамбула.

Некоторым из них Османом были присвоены воинские звания, высокие награды и титулы «паши». Но только тем, кто участвовал, как и он сам, в походах по далеким странам и завоевывал то, ради чего все это начиналось.

Они гордо окружали своего владыку и слегка поверхностно созерцали на своих сородичей по рангу и должностям.

Шел военный совет. Султан держал слово, и все внимательно прислушивались к нему.

– Я не потерплю никаких проволочек в моем государстве, – говорил он, – все, что я делаю – только на благо как нам, так и другим – подвластных нам. Я не хочу никого завоевывать, и если народ добровольно сложит оружие, ему потребуется меньше времени, чтобы начать хорошо трудиться, не восстанавливая потери в войне. Я разослал гонцов с этой вестью в те края, куда думаю отправить тебя, Аркалык, – и он указал пальцем в одного из военноначальников, на что тот утвердительно кивнул головой, придерживая рукой свой банджук – цилиндрический головной убор с яркими украшениями и пером павлина обозначающего символ принадлежности к султанской рати.

– Я также думаю оповестить об этом и соседей, чтобы не вмешивались в наши восточные дела, – продолжал Осман, – а это значит, что ты, эмир Абрахим, возьмешь на себя заботу об их послах и пригласишь ко мне во дворец.

Тот, к кому обращались, согласно кивнул и продолжал стоять, молча слушая, что скажет султан.

– Я так же намерен сделать предложение по одному очень личному вопросу. Это касается твоей дочери, Сигизмунд, – и султан вновь указал пальцем на одного из визирей, – ты должен поговорить с ней и выдать замуж за египетского падишаха Эгей-Бастураха. Это замужество даст нам численное превосходство в силе против наших врагов. Пойми, Сигизмунд, это дело государственной важности. Я знаю, что ты против, но помилуй тебя Аллах, ты должен понимать, что государственные дела важнее личных проблем. Может я и жесток, но смотрю вперед, и если это мы сделаем сегодня, то завтра сохраним около двадцати-тридцати тысяч воинов, а это тоже люди и их надо сохранять для блага всех.

Визирь покраснел до ушей, но смолчал. Он понимал, как опасно сейчас произнести хоть слово. Лучше переговорить с султаном с глазу на глаз, хотя без его звездочета и не обойдется. Но это все же лучше, чем при всех.

А Осман продолжал.

– Теперь ты, Экильбай. Что творится у тебя под носом? Персы и греки овладели островами. Я не потерплю такого сумасбродства. Бери воинов и за работу. Сбрось их в море, если надо. Попросят же пощады, помилуй и прости. Оружие все забери и дай им трудиться. Пускай знают, что я забочусь и об их семьях. Благо государства – успех каждого, в нем состоящего, не правда ли, звездочет? – и султан обернулся к позади его стоящему человеку в высоком конусообразном тюрбане со звездой в алмазной оправе.

Тот согласно кивнул головой и молвил:

– Ты прав, мой повелитель. Истина течет из уст твоих. Звезды подсказывают мне то же, – и он, поклонившись султану, отступил в сторону.

– Значит, так тому и быть. Далее, наведите порядок в своих провинциях. Смотреть тошно, как бродят нищие и бедняки. Попрошайничают, вымаливают. Создайте ночлеги им, а лучше приобщите к работе. Это будет польза всем. И последнее. Услышу или увижу о вашей корысти в должностях – отрублю головы, не смотря ни на что. Ты меня понял, Халиб, – и султан повернулся к одному из участников совета.

Тот испуганно обернулся по сторонам, словно боясь, что это случится уже сейчас и, пав на колени, пролепетал:

– Прости меня, о милейший и великий, не знал, что творю. Слуги подвели, ушам своим не верю теперь.

– Хорошо, прощаю и встань с колен. Подобно тебе занимаемому посту непригоже в ногах валяться. Разберись на месте, но по справедливости. Услышу, что казнил невинных, отрублю голову сам.

Султан встал с трона, давая понять, что совет окончен.

Все потихоньку начали расходиться.

Остались только сам Осман, звездочет, слуги и Сигизмунд.

Султан удивленно поднял брови:

– Ты что-то хотел? – задал он вопрос.

– Да, о мудрейший, – хотел было подлестить тот.

– Хватит, не терплю лести, обращайся проще, чего ты хочешь, – отбрил тут же Осман.

– Я бы хотел поговорить с тобой по поводу своей дочери.

– Я же сказал, дело решенное и обжалованию не подлежит. Или ты хочешь, чтобы я насильно и привселюдно на площади опозорил тебя?

– Нет, что ты, что ты, мой повелитель, – залепетал Сигизмунд, – я просто хотел повременить с этим.

– Не темни, отвечай, что у тебя на уме, – загорелся султан.

Эмир понял, что попал в точку и сейчас его выслушают.

– Я хотел бы, чтобы ты изменил свое решение, а взамен я сообщу тебе имя твоего врага.

– Что-о-о? – протянул Осман, – ты, собачья шкура, хочешь со мной торговаться?

– Погоди, погоди, мой владыка. Я долго решался на это, но все же сообщу, что за твоей спиной строят козни.

– И кто это? – не выдержал Осман.

– Я знаю и так, – подтвердил стоявший позади звездочет, – это те, кто вчера сидел рядом с тобой у трона и предлагал выгодную партию с золотом.

– А-а, Телибад, – почему-то успокоился султан, – я знаю, что у него на уме.

– Но, не он один, – ответил все тот же эмир, – с ним Абдуль-ибн-Саид, Айлаг-о-верты, Эй-ко-Вен и Селихат.

– Что? Моя вторая жена? – вскричал Осман.

– Да, к сожалению, это так, – подтвердил звездочет.

– А почему ты об этом мне раньше не сказал? – рассердился султан, обращаясь к звездочету.

– А зачем, я и так знал, что он скажет тебе это, – и звездочет спокойно отошел в сторону.

– Хорошо, – согласился неожиданно султан, принимая для себя какое-то решение, – я подумаю еще, но особо не надейся. Если не найду другого способа, то выход один – все тот же.

– Спасибо, спасибо, – раскланялся эмир, отступая потихоньку назад, – премного тебе благодарен.

– Ладно, иди, нечего тянуть, – и султан отмахнулся, как от назойливой мухи, погружаясь в свои думы и садясь на трон.

Волнение султана нарастало.

В конце концов, он встал со своего места и заходил по комнате. Звездочет сидел в стороне и, казалось, не обращал на него внимания.

– Я знаю, ты много о чем не договариваешь, – обратился вдруг к нему Осман, – но все ж прошу тебя, объясни, как получилось, что моя жена влезла в это дело?

– Дело не в жене, султан. Дело в самом тебе. Ты уже давно забыл о них всех, а они томятся и ждут твоей ласки. Сколько их, сотни? А сколько тебе надо, как человеку? Скажи честно.

– Откровенно говоря, немного, – согласился султан, – но я не могу этого сделать. Иначе, падет могущество империи. Да и халифат, который меня поддерживает, может отступить в сторону моих давних врагов. Ты ведь это знаешь.

– Да, к сожалению, это правда. Но все же это не единственная причина, по которой она вступила в сговор с другими. Главное это то, что она не может заставить себя разделить первенство между женами. Такой уж у нее характер. Hо все же не это основное. Она узнала о твоей Бахчисарайской деве.

– Как? – удивился султан, – мы ведь хранили все это в тайне.

– Да, хранили, но кое-кто из твоих людей все же не сдержал языка.

– Я вырву им всем злые языки, – нахмурился и вновь заходил по комнате султан, – я оскоплю каждого, кто осмелится вступить с ней в контакт, а тем более в заговор.

– Ты что, хочешь оскопить самого себя? – засмеялся звездочет.

Султан ошарашено посмотрел в его сторону и сам засмеялся.

– О, Аллах, а ведь это правда. Ну ладно, сейчас не до этого. Лучше посоветуй, что сделать.

– Не знаю, дело твое, ты повелитель – тебе и решать. Я лишь смотрю на звезды, дают ли они добро или нет.

– И что же говорят они сейчас? – хитро прищурил глаз султан.

– Они говорят, что пора тебе взяться за дело самому и посерьезней, – ответил звездочет.

– Да, это правда. Но, что будет с моим сыном? Успею ли я перехватить их подлог или уже поздно?

– Вряд ли, но я знаю другое. Он сядет на это место, невзирая ни на что.

– Дай, Аллах, – ответил султан и вновь принялся мерить шагами комнату.

– Абдах не допустит этого, – вновь сказал султан, – он мне предан, – как-то неуверенно продолжил Осман.

Звездочет ничего не ответил и оставил его наедине со своими мыслями.

Спустя минут двадцать, после очередного погружения в думы, Осман позвал своего эйфира.

– Вели седлать, мы выходим в поход. Сообщи об этом всем, кому нужно, – и султан удалился из комнаты.

Эйфир тоже вышел, и комната оказалась пуста.

Но через минуту вдалеке зала появилась чья-то голова, а затем и все тело.

Это был человек среднего роста, одетый в одежды султанского поводыря. Он быстро выскочил из занимаемой им ниши и пошагал из комнаты.

За ним последовала другая тень, одетая в такие же одежды, разве что отличавшиеся размером и цветом.

Вскоре они скрылись из виду. В комнату вошли двое.

Это были слуги, которые занялись уборкой. Один сказал другому:

– Ты видел, как султан отрезал уши нашему бею во время прошлого совета?

– Нет, – ответил второй.

– А я видел. И правильно сделал султан. Бей сильно заелся в последнее время. Даже таких, как он, перестал уважать, не говоря уже о бедняках.

– А, что толку, – ответил опять другой, – нам-то от этого не легче.

– Это нам, – согласился первый, – а кому-то повезло.

И они дальше продолжили свой труд.

Затрубили горны и трубы.

Весь дворец перепуганно зашумел. Повсюду сновали слуги, бегали какие-то люди в одеждах, схожих султанским писарям, и, то и дело, раздавались какие-то команды.

Наконец, на площади внутри дворца образовалась колонна всадников и колонна мулов, запряженных в повозки, в основном состоящих из деревянных обшитых вокруг основы досок и легких наметов сверху.

Среди всего этого очень ярко выделялась султанская повозка. Вся покрыта золотыми росписями, а также украшена в отдельных местах настоящими изумрудными камнями и алмазами на вышитом серебром полотне и со знаменем на борту. Но она была пуста.

Сам султан сидел на своем белом коне впереди колонны. Стоял небольшой шум, но вскоре султан поднял руку и все затихло.

– Я уезжаю ненадолго. Всего на пару дней, поохотиться, – обратился он к знати, – за меня остается мой старший визирь. Все законы в его руках. Слушайте и повинуйтесь. До скорого.

Осман пришпорил коня, и колонна двинулась к воротам. Зрелище для простого люда было огромным.

Поэтому, многие побросали работу и выбежали смотреть на дорогу. Оставалось непонятным, откуда они все это узнали.

Но делать нечего и колонна во главе с самим Великим Османом двигалась вперед.

Толпа восторженно кричала и падала к ногам, когда султан проезжал мимо какой-то ее части. Повсюду раздавались приветствующие возгласы, и даже стоны от того, что задние давили на передних, то и дело, выбрасывая кого-либо под ноги лошадей рядом идущей охраны.

Султан гордо восседал на своем белом коне в золотой с алмазами упряжи.

Все седло было усеяно мелкими, играющими на солнце камнями и покрыто легкой серебряной павеликой.

Осман был, как и все, смугл телом и лицом с небольшой бородкой, и такими же черными усами. Подстрижен он был довольно коротко, но не так, чтобы тыльная его часть головы светилась на солнце.

На голове возвышался красивый, расшитый золотом, серебром и усеянный алмазами тюрбан со вставленными изнутри пятью павлиновыми перьями разной расцветки.

Темно-вишневая, с широкими отворотами и белыми наконечниками на рукавах сулейма покрывала его тело. Она также была рассыпана серебром, золотом и усеяна изумрудными камнями.

Из-за пояса выглядывал старинный родовой кинжал, весь из золота и серебра. Рукоять его блестела на солнце, то и дело, сверкая и бросая в толпу разных цветов оттенки.

На боку висел кривой ятаган, такой же, как и у всех воинов, но разукрашенный драгоценностями.

Рукоять была из зеленого малахитового камня, а ножны из белой слоновой кости, доставшейся тоже от предков.

Сами ножны представляли собой настоящий бивень слона с нанесенными гравировками из сцен древности.

Ноги султана украшали невысокие сапоги ярко коричневого цвета с золотыми застежками на боках. К ним приторачивались и шпоры.

Но это был только тот нарядный костюм, в котором султан выходил к людям.

В походе же он снимал с себя все это и одевался, как все. И вовсе не из-за боязни, что его кто-то распознает, а просто потому, что знал цену вещам и тем же драгоценностям.

«Это чудесный людской труд и его надо беречь», – так он говорил всегда своим слугам при переодевании.

Толпа не умолкала. Взрывы голосов слышались то тут, то там. Султана любили и, в особенности, те, кому он обеспечил беспрепятственную ссуду на какое-либо товарное дело.

Он издавал указы и законы, всячески помогал ремесленникам и мастерам, не обделяя своим вниманием и ту небольшую часть крестьян и животноводов, которые содержали всех вместе.

Жизнь была тяжелой, дорогой и порой прокормиться было очень тяжело.

И султан издал указ о запрещении сбора налогов с безземельных жителей и малообеспеченных семей. Это дало возможность последним хоть как-то существовать и приносить ту небольшую пользу, которая требовалась всему государству.

Наконец, ряды начали редеть, и вскоре колонна выехала из города. Перед ними расстилалась равнина, покрытая в основной массе песком и камнями.

«Да, – вздохнул Осман, – тяжела ноша хлебороба», – и пришпорил коня, чтобы ехать быстрее.

Сейчас он спешил навстречу каравану. Но успеет ли, если заговорщики уже направили какую-либо из везде сновавших банд.

Он не стал их арестовывать, чтобы не поднимать лишнего шума. А по приезду решил разобраться со всей строгостью.

«Но, что будет с моим сыном? – вновь обеспокоился султан, – не иначе, опять отравят или просто бросят среди песков».

И султану вдруг стало жалко его и ту женщину, которую велел привезти из Бахчисарая.

«Лучше бы она оставалась там, – думал Осман, покачиваясь в седле на лошади – хотя, кто его знает, что лучше. Подкупить можно ведь любого, даже в окружении того же Юсуф-паши».

Юсуф был его давним другом. Они выросли вместе, гуляли в одном дворцовом саду. Их родители сильно дружили и создавали эту самую империю. Были, конечно, и у них некоторые размолвки по отдельным вопросам, но все же они старались понимать друг друга и делать все сообща.

Осман и просил Юсуфа о временном прибежище для новой жены только потому, что мог положиться на него.

В отличие от самого султана тот не был большим политиком и властелином. Он занимал ту позицию, которую ему вручили его предки, а соответственно, и предки самого Османа.

Юсуф никогда не выпячивал гордо грудь и всегда тихо уходил с совета, если его присутствие не было необходимо.

Но это была не слабость и не боязнь. Это была воля, разумное хладнокровие и соблюдение приора власти.

Он подчинялся только султану, но это не мешало ему вести переговоры с другими, ему подобными и принимать какие-то решения.

Юсуф был силен, и не столько физической силой, сколько умом. Именно от него сам Осман еще в юношестве многому научился.

И когда халифат запретил им встречаться перед назначением на должности, они все же тайно встречались и делились своими мыслями.

Осман понимал, как важно сейчас, да и раньше, было удержать земли, возглавляемые Юсуфом.

Он также понимал, что лавировать между двумя различными вероисповеданиями очень тяжело.

Но, тем не менее, Юсуф делал это. Он успешно находил и завязывал знакомства среди знати европейских государств. Имел хорошие связи в их парламентах, а также поддерживал хорошие отношения в торговом порядке.

Часть прилегающих территорий к его калифату платила ему дань.

Лишь изредка ему приходилось посылать отряды за поборами, когда кто-то отказывался платить.

Другое дело, когда дело казалось невольников. Этим занимались вооруженные банды наездников, которые наскакивали на не защищенные территории и подвергали их грабежу и разрухе.

Осману это не нравилось. Он уже давно говорил Юсуфу о том, что пора это прекратить.

«Но как? – отвечал тот же Юсуф, – я ведь не могу поставить охрану на их территории».

Осман соглашался с ним, но с явной неохотой. Проще было бы завоевать эти территории и посадить своих преданных Империи людей.

Но в то же время он понимал, что сейчас не время этим заниматься. Нельзя спустить с цепи вероисповедального «пса», который может собрать целую свору таких же, а тогда – прощай Империя и прощай более-менее мирное благополучие.

Там тоже шла борьба уже между представителями их веры и, в большей части, Осман посредством Юсуфа помогал одним из них, если было необходимо не допустить полного разрушения или краха целого края.

Конечно, те смотрели на это со своей точки зрения, но оно, в конце концов, не было главным.

Основное – это надо было держать в сравнительной свободе народы, чтобы они могли развиваться и приносить общую пользу для всех. А то, что это была польза, Осман не сомневался.

Он знал, на что способны те или иные народы и знал, кому из них надо помочь в тот или иной момент.

Сами дары всегда говорили об этом, но не только радовало его сердце. Осман видел, как растут другие, не смотря ни на что и ему хотелось, чтобы его народ так же преуспевал и наслаждался жизнью, а не тонул в жалких развалинах песка и глины без крохотки мучного хлеба.

И только поэтому строилась Великая империя, которая на сегодня сочетала в себе около пятидесяти маленьких государств.

Везде стояли его наместники или цхетины, которые подчинялись ему и Диванному Совету.

Правил и халифат со своей стороны, но ему было немного попроще. Все подчинялись единому Аллаху и все безропотно исполняли намаз.

Конечно, были и не верующие в их бога, но таких очень мало, и они всеми силами пытались обернуть тех к себе.

Так проще жилось бы всем. Но тот же Осман понимал, что насаждением веры тут не поможешь. Здесь надо что-то больше, чем она сама. А что может быть больше и дороже, нежели человеческая жизнь.

Поэтому, он играл именно на этих струнах народов и пытался овладеть их территориями с помощью воинских походов.

Каждый такой поход давал баснословную прибыль государству. Взять хотя бы последний – в Месопотамию. И хотя он обошелся султану в восемнадцать тысяч жизней его воинов, все же покрылся с лихвой.

Они захватили больное количество драгоценностей, камней, золота, серебра, торговых и других судов, не говоря уже о том, что народы полностью подчинились их воле, а это уже постоянная прибыль.

Но Осман не был жаден до конца. Он понимал, что лишая народ всего – тому не выжить.

Поэтому, практически всегда он оставлял большую часть

всего добра на местах и указывал на то такими словами:

«Я забираю лишь часть, как дань моим погибшим воинам и прибыль моему народу, но оставляю вам больше. Трудитесь покорно и вы будете жить так, как живет мой народ».

И в большинстве своем это оправдывалось. Лишь изредка вспыхивали восстания, да и то с помощью тех же соседей, желающих себе оторвать тот же лакомый кусок.

Но все они были безуспешными. И не только потому, что слабо организованы, а потому, что самому народу не хватало одного единственного – простого выражения своей мысли и воли, чего же на самом деле они хотят.

Поэтому, как правило, такие «всенародные» восстания с успехом подавлялись, а виновные казнились.

Осман не действовал в таких случаях особо сурово, хотя головы летели довольно часто. Но он старался всегда ограничиться лишь небольшой, но важной частью тех пустобрехов, которые мутили воду.

Подспудно каждое такое восстание несло в себе обыкновенное не подчинение власти и грабежи того же населения, только уже с другой стороны.

Халибам, отдельным наместникам на местах, было над чем призадуматься. К тому же они сами были из тех народов, чью территорию и представляли.

Осман не жаловал им почетных титулов и графств, как своим верноподданным и цхетинам, но зато раздаривал земли их территорий по усмотрению, что давало возможность последним поступать, как они считают нужным и исправно посылать в казну необходимое количество золота и любого вида товара.

Осман сам в свое время прошел подобную практику, когда его отец назначил наместником в Джилаб.

Там он провел свои, как он считает, лучшие годы юношества. Ему никто не мешал, он знал, что нужно отцу и исправно посылал это, но взамен пользовался почти неограниченной властью с единственной лишь разницей, что не особо зверствовал и не собирал больших налогов, как другие.

Находясь же у руля такого большого государства, он часто ставил себя на место того или иного руководителя на месте и пытался понять его предпринятые шаги в соответствии с вновь изданным его указом.

И если он не находил какой-либо укрывающейся от глаз детали то все, как говорят, сходило по-доброму.

Если же что-то находил и не понимал, то сначала вызывал к себе, а уже после этого при необходимых разъяснениях ставил свое заключение.

Обычно в таких случаях оно было суровым. Но, иногда и прощались некоторые, если смогли убедить султана в своей правоте.

Осман всегда любил, когда его подчиненные толково ведают о своих шагах и умеют отстоять свою позицию. Он никогда не перебивал при этом и слушал до конца, а если что-то недопонимал, то переспрашивал вторично.

Сама система таких докладов была достаточно отлажена. Исполнитель от каждой провинции, то есть цхетин, по приезду в столицу всегда рассказывал о положении дел на своей территории.

Это тут же подтверждалось султанскими лазутчиками, засланными в какое-то время туда же.

Если рассказы не совпадали, то посылался новый лазутчик, а руководитель оставался здесь до выяснения обстоятельств.

С одной стороны это было жестоко, но с другой – справедливо.

«Аллах запрещает говорить неправду, – всегда говорил Осман, – поэтому, я проверяю, так как являюсь его наместником здесь, среди вас».

Подчиненным пересмотру деваться было некуда, и они в поту и переживаниях всегда ожидали возвращения лазутчика.

И хорошо, если все, что они говорили, подтверждалось. В противном случае, их ждало одно – плаха с палачом.

Но не всегда Осман был суров, даже если что-то и не клеилось. Он понимал, что многое зависит от самих людей, что-то ему или другим ведающих. Поэтому, он руководствовался своим собственным мнением и порядочным опытом знания людей.

Ошибок, практически, не было. Лишь однажды только он казнил цхетина не по его вине, да и то благодаря тому, что лазутчик был не совсем точен в своем докладе.

После этого Осман полностью положился на свое собственное решение и не старался поддаваться на кропотливую болтовню других.

Мысли султана вновь перекинулись на сына.

«Надо было все-таки оставить их пока там, – решал он про себя, сознавая, что уже поздно что-либо предпринимать. – Ну, ничего, попляшут все у меня по приезду, – вновь продолжал рассуждать Осман, – и если Аллах допустит гибель моего сына, то я утоплю в крови все их семьи вместе со слугами взятые».

Таков был суровый приговор тем, кто задумал что-либо изменить в этой стране.

Султан больше не желал думать о подобном и смотрел просто вперед. Перед ним расстилалась почти бескрайняя равнина, усеянная теми же камнями и небольшими участками пахоты.

Весна была ранней и не все пока трудились в поле, хотя солнце уже пригревало. Старейшины ждали особый указ о начале работ.

Таким для них был голос самой земли.