Текст книги "Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла"

18

Этот прелестный эзотерический бред, дополненный жутковатыми нюансами и непременной в подобных повествованиях иронией, должен был стать стержневым номером очередного вечера с Гейшей. Но она выстроила программу их финального шоу иначе. С порога попросила ничего ей сегодня не рассказывать, отказалась переодеваться в домашнее, выставила коньяк на кухонный стол и огорошила:

– Я сегодня убрала твоего ребенка!

– Какого ребенка? Как убрала? – не понял Егор.

– В абортарии сегодня из меня выскребли твой плевочек!

– Ты что, была беременна?

– Да конечно же беременна, дурак, что тут непонятного? Жениться же отказался!

Егор рассвирепел. Он никак не мог припомнить разговора о женитьбе. Не было его, не было! Возможно где-то бегло, шутя и дурачась, он орал, что ему на роду написано быть холостяком, но в самом-то деле уже всерьез задумывался об их семейном будущем, которого без детеныша не представлял.

Уродский сериал какой-то получался, а он – в роли положительного жениха, обманутого коварной потаскухой. Неумело матерясь, Егор швырял в смеющееся гейшино лицо оскорбления, отвечая на издевательские описания его длинных ног и короткого члена. Ругательства искал самые уничтожительные, какие только знал. Мысли варились в кипящей желчи. Он бы ударил ее, если б умел.

– Что ты потеешь? Через неделю можно, если у тебя, конечно, получится, другого заделать. Но только при условии, что будешь себя хорошо вести! – гаденько потешалась Гейша, холодно покалывая ненавидящими глазами.

– А потом ты пойдешь выскребать мой плевочек?

– И пойду! Тебя спрашивать не стану!

– Мне кажется, что в этих вопросах решение принадлежит двум. Да и не может оно быть связано с абортом. Уходи, пожалуйста.

К резко успокоившемуся и напитанному теперь неуместным равнодушием Егору возвращались мыслительные способности, голос был уверен и тверд.

– Ха! Опять в общагу провожать начал!

– Да нет. Ты туда сегодня одна пойдешь. И не появляйся у меня в жизни больше, пожалуйста. Понятно, о чем говорю?

Еще месяц потом Гейша пыталась вернуться к общению, приходила на все показы, ждала у подъезда, звонила на вахту и домой, передавала записки. Егор молчал, а когда сталкивался с ней лицом к лицу, попросту разворачивался и быстро уходил.

Неизвестно с чего решил, что не родился у него сын, мучительно придумывал ему имя, остановился на Егоре Егоровиче, что и начал записывать в церковные списки поминаний. Спи спокойно, плевочек!

Как бы поздно не заканчивались лабораторные встречи, ночевать в одиночку Егор больше не рисковал, всегда старался добраться домой, а если уж совсем обессиливал, спать решался только вповалку с оставшимися пацанами.

19

Время лечит любые напасти, что хорошо известно всем более-менее пострадавшим по жизни. В молодости оно излечивает быстрей. Об этом Егор читал, слышал, предполагал. Теперь осознал преувеличенную поверхностность расхожих утверждений о его целительных свойствах. Не лечит время, откладывает боль на потом, на старость. Потому-то у стариков такие побитые глаза. Дольше жил – больше боли.

Курс полюбил его в два семестра. Егор Ланов стал безусловным любимчиком школы, то есть не только педагогов, но и студентов. Помогли этой редкости разрыв с Гейшей, смерть плевочка и мамина смерть. Да, так просто, обычная мамина смерть.

Он напоминал себе главного героя анекдота про студента театралки, получившего телеграмму о похоронах прямо перед экзаменом по речи. Студент этот сначала на все лады и тональности повторял: «речь – речушка – речушечка», расстраивался: «что-то не звучу сегодня», а когда раскрыл телеграмму, затараторил новый текст: «дедушка умер – дедушка умер – дедушка умер», и опять расстроился: «что-то не звучу я сегодня».

Хоронили маму между лекцией по истории ИЗО и репетицией Гамлета. Занятия по танцу пришлось пропустить. Здорово поддержали, да чего уж там, практически все организовали и сделали, хорошие дальние родственники с незнакомыми лицами, унаследовавшие мамину квартиру.

Расстраивался, естественно. Вину неизбывную чувствовал. Вечерами детально восстанавливал все разговоры последних лет, все свои раздражения и все невыполненные обещания. Будто заготавливал болезненные переживания на будущее. Размеренно готовился к боли, а не испытывал ее.

20

Он входил во вкус роли одаренного лоботряса, пропускал не слишком значимые лекции и уроки, высвобождая, таким образом, время для занятий мастерством. Как же вовремя он осознал эту небольшую премудрость школы, прекратив хвататься сразу и за все! Юноша вырастал в актера, не в нудного головастика или рассудочного карьериста, а в полноценно живущего, в очень непростого, эмоционально осмысляющего действительность, самозабвенно разгильдяйствующего в разумных пределах, трепетного и экспрессивного, впечатлительного и нервного, яркого, необычного человека.

Не выходит из хороших студентов приличных артистов. Не выходит почти никогда. Отлично освоивший институтскую программу, увешанный пятерками по философии, истории, литературе, иностранному языку и еще десятку обязательных дисциплин, обласканный повышенными стипендиями, проторчавший кучу часов в президиумах институтских собраний, объездивший по студенческому обмену массу заграниц с представительскими визитами, увенчанный красным дипломом, по всем статьям хороший ученик редко становится хорошим актером. В общепринятом понимании, только таким и уготована блистательная карьера на подмостках. Ан, нет. В лучшем случае из них получаются «мешалкины».

Мастерами и любимцами публики становятся другие, неправильные, то есть те, кто вне норм. Не бесноватые гении, существующие отдельно от мира (у этих совсем уж оригинальный путь), а ясные, слегка вненормальные творцы, необычные даже для близкого круга. У каждого из них своя придурь и запрятанная в потемки души неприглядная тайна. Странно, но именно такими потемками питается очищающий свет. Гармония рождается из безобразного. Фекальные почвы питают цветы откровений. Егор старательно ковырялся в своем характере, усердно раскапывая пунктики гения, подтверждающие принадлежность к прослойке властителей дум, однако ничего подобного пока не находил.

На танец ходить он прекратил абсолютно, и даже был изгнан с репетиции госэкзамена за систематические пропуски. Расположился в первом ряду и принялся с интересом рассматривать ортопедическую хореографию в исполнении курса, состоящую из двадцати танцев разных времен и народов.

Цивилизация изрядно изгаживает человеческие тела. Лесенка тщедушных разнорослых ребят века цифровых технологий не имела даже близкого отношения к античному танцу, открывающему программу. Пародия на сиртаки соседствовала с комическим полонезом, парализованная средневековая павана сменялась пьяными русскими плясками, индийский эротический изврат шел рядом с целомудренным канканом.

Завершался умопомрачительный балет инвалидов сборной командой мальчиков всех выпускных курсов, действительно напоминающих российскую сборную по футболу, со свирепой спортивной грацией наяривающую армянский танец. Всерьез такое зрителю показывать нельзя. Надо было что-то предпринимать. Что же тут еще поделать, кроме как постараться довести глупость до абсурда?

Егор быстренько сбегал в гримерку, сыскал там две коробки грима с гуммозом и после перерыва на сцену в прогон вышли истинные мужчины, гордые смуглолицые орлы с непомерными армянскими носами! Несколько невысоких мальчишек, втиснутые в ряд длинномерных коллег, выглядели как турки в армянском плену.

Ряба хохотала до упада! В буквальном смысле она осела от смеха на колени и потом долго восстанавливала строгое выражение лица. Грим, под аплодисменты счастливых исполнителей, отменили вместе с танцем.

Новые претендентки на серьезные отношения в его постели не залеживались. Уходящая Гейша, поганка, ловко посеяла на почве переполненных возвышенными устремлениями слабеньких мозгов ядовитые семена комплекса сексуальной неполноценности. Как безусый юнец он подолгу возился с линейкой, измеряя и в самом деле невеликий пенис. Мысленно ругался с отцом, наградившим сыночка таким позорным достоинством. Серьезно изучал прайс-листы густо разросшихся в интернете шарлатанских медицинских фирм; жулики в белых халатах гарантировали чудесное увеличение размера в зависимости от размеров кошелька. Слава Богу, что величина его финансового состояния была такой же скромной, и он не повелся на заманчивые предложения наглых переделывателей тел, поняв, наконец, что сам упрямо избегает повторных встреч с нисколько не обиженными ночью, а даже восторженными партнершами.

Егор продолжал любить Гейшу и терпеливо ждал продолжения. Соковыжималка выпускного семестра как нельзя лучше способствовала благотворному воздержанию.

Когда, замученный бессонной ночью, проведенной за скрупулезным анализом шекспировского текста, беспомощно пялясь поочередно то на репродукцию Сикстинской мадонны, то на фотку Сикстинской капеллы, Егор завалил экзамен по истории изобразительного искусства, бесталанно перепутав Рафаэля с Микеланджело, его начали дразнить хреновым искусствоведом, не умеющим отличить женщину от архитектуры.

Выступление на экзамене по вокалу остановила люто вознегодовавшая на него, непреклонно вставшая на защиту великого Чайковского, маленькая вокалистка из филармонии. Хотя вполне сносно и даже чистенько Егор начал мурлыкать романс «Растворил я окно», заученный еще в первом семестре первого курса.

Коварная Пахмутова не то что бы прямо передрала созвучия, запихнув их в свою «Беловежскую пущу», но написала мелодию популярной песни уж больно похожей на романс гения русского симфонизма. Аккомпаниатор Миша в репетициях постоянно направлял съезжающего к советскому шлягеру Егора на правильный романсовый путь с помощью слов «пуща» или «окно». Надо было уловить малюсенькие отличия созвучий. Задача для вокалирующего оболтуса с неокрепшим слухом и недоразвитым аппаратом слишком серьезная.

Под этот номер в костюмерке был найден великолепный фрак с настоящей манишкой. Глаз не отвести, какая красота! Экзамен назвали «Поют драматические актеры». Помолчать бы им бы лучше, но до чего красивы, черти.

Импозантный Егор стоял у рояля и чувствовал, что поет уже и не «Пущу», и не «Окно», а нечто третье, никем до него еще не исполнявшееся. Правая рука решила жить самостоятельно, она почему-то опустилась под рояльную крышку, нащупала струны и принялась их судорожно дергать. И без того оригинальная структура авангардного произведения дополнилась веселенькими нотками «трень-брень». Филармоничка этого уже не вынесла. Трень-брень во фраке позорно отправился за дверь, переоделся в полосатый пиджак, напялил канотье, приклеил пошлые усишки, и через два номера вышел работать опереточный дуэт. Пел он громко, но противно.

В зачетку по сольному пению ему поставили «отлично». На обсуждении филармоническая гостья много хвалила молодого человека из дуэта и ругала мальчика с Чайковским, так и не поняв, что это один и тот же актер. Вот как громко поют красивые драматические артисты.

Провал прекрасно срепетированного, целый год трепетно рождаемого с Бабой Рябой обширного куска из «Гамлета», показанного в аудитории как заявка на постановку дипломного спектакля, сразил наповал и оказался трагичней (боже мой!) маминой смерти.

Мудрая Рябушинская в последний момент заменила недалекую партнершу и новая сцена с Офелией, сохранив мизансценический рисунок, перестала быть тягостной провинциальной драмой, приобретя подлинные трагедийные черты. Ах, как важен актеру партнер! Егор мучительно отрывал от своих плеч магнетические руки новой Офелии, отгоняя любимую от себя, утопающего в водовороте мщения; пытался, таким образом, ее спасти.

Монолог получался всегда. На последних прогонах Ряба стала пускать особо назойливых однокурсников, с тем, чтобы работать не в пустой зал, и не стеснялась на комплименты, разбирая полеты. Обращала внимание на редчайшее для современного театра сочетание внутренних и внешних данных – фактура героя с нутром неврастеника.

А во время показа его напрочь вышибло из рабочего состояния. Пышущие жаром софиты вызвали незапланированный пот и высушили горло. Справляться с подобными напастями он уже умел, но принесенный ногами сорока зрителей грязный песок победить не смог. Дверь аудитории располагалась за задником и, чтобы попасть в зрительскую часть, люди шли через игровую площадку. Изрядное количество «половых» мизансцен обеспечило перенесение этой грязи с рук на лицо. Говорила же ему Баба Дуся: «отвыкай хвататься за грим». Песок уже хрустел на зубах, приходилось отплевываться. Вместо высокой трагедии, как раз в монологе, вылезла дрянная истерика.

Быть или не быть? Конечно, нет! Егор не появлялся в школе три дня, твердо решив уходить. Наивный, ему тогда казалось, что от театра в себе можно так просто избавиться.

– Просыпайся, я тебе лекцию почитаю, – сказала, затягиваясь дежурной «Явкой», материализовавшаяся на краю его постели, непонятно каким образом появившаяся у него дома, профессор Рябушинская. Из кухонной двери в комнату заглядывало несколько рожиц довольных гаденышей. Ах, да. Вчера у него ночевал курс.

– Что, уходить навострился, гадина? А я на тебя спектакль придумала!

– Мне тяжело работать актером. Зачем же им быть, когда даже учиться трудно?

– Книжку «Война и мир» видел? Даже не спрашиваю, читал ли. В руках держал?

– Да. И читал.

– Много в ней слов?

– Да. Много.

– Бе, ме… Егорушка, ты меня не разочаровывай. Я всегда уважительно относилась к твоим сообразительным способностям. Просыпайся уже поскорей. Представляешь, Лев Николаевич несколько раз ее от руки переписывал. Как понимаешь, не просто механически буковки копировал с бумажки на бумажку, а великую литературу созидал, целый мир отражал. Как думаешь, трудно ему было?

– Трудно.

– И тебе всегда будет нелегко. Дело у нас такое. И учиться придется всю жизнь. Будешь репетировать, рефлексирующий балбес? Народная артистка России с хвостом задратым по библиотекам носится, материал на него ищет. А он разлегся в койке как Некрасов периода «Последних песен». Что молчишь, интеллигенция засратая?

– Буду, – смешливо выдохнул Егор.

– А вы чего там на кухне притаились, цуцики? Притихли они, ушки навострили, паршивцы! Отгружайте этого переживателя в душ, и мне какое-никакое креслице организуйте. Будем с вами первым курсом заниматься. Самое время, до выпуска немного осталось.

21

Успех артиста Ланова на учебной сцене был неимоверным, со всеми сопутствующими атрибутами, – цветами, автографами, вырезыванием бритвочкой портрета из афиш, предложениями о распределении в хорошие театры, письмами от влюбленных школьниц, кражами подаренных цветов и подлыми проявлениями зависти неизвестных единомышленников.

Пару раз на спине пиджака он приносил домой сочный плевок, в моменты срочных переодеваний не находил важнейших элементов костюма или реквизит, аккуратно прибранные в мусорную корзину, однажды воспользовался известкой вместо пудры во время грима, которую кто-то заботливо пересыпал в знакомую коробочку. Глаза тогда, слава Богу, не пострадали, а вот лицо пришлось немного полечить. Как быстро вековые традиции театральных интриг и мелких пакостей поселяются в головах вчерашних возвышенных мечтателей о сцене!

Ему опять повезло, он воочию встретился и даже объяснился со своим таинственным недоброжелателем, многое поняв. Вредителем оказался друг, вернее тот парень, с которым Егор старался дружить.

Тоже успешный на курсе и такой же высокий, с резкими, слегка карикатурными чертами лица, некрасивый потомок знаменитой фамилии, Семен Чехов обладал редким амплуа. На сцене он был неврастеником. В закулисной жизни вел себя предупредительно, интересно, неконфликтно. Разве что иногда излишне жарко доказывал свою спорную правоту на репетициях и в разговорах о системе обучения. Сёма был хорошим партнером, развивался как отличный актер, но к третьему курсу заскучал и стал дожидаться диплома, пообещав Рябушинской, что ноги его в ихнем гадском театре не будет никогда.

На курсе разыгрывалась новая занимательная игрушка. Все ребята и даже некоторые девчонки примеривали на себя образ главного героя серии популярных анекдотов про купца Савву Тимофеевича. Из институтских углов постоянно неслись колоритные фразки: «Подавай, детка, водочку», «По батюшке траур справляю», «Наряжайся пастушкой и ступай в кабинет», «Девок сенных подавайте», «И мне масла в задницу на десять рублей», «Уважь ужо купца первой гильдии», «Ступай-ка, любезнейший, на конюшню, да прикажи лошадям овсу задать». Одну из этих фразочек благодушный Егор и выдал в адрес Семена, сразу получив сильный удар кулаком по лицу.

– Я тебе не слуга, сволочь! – забрызгивал желчной слюной белоснежный костюм для спектакля трясущийся от злости Чехов. – Я тебе всю рожу об асфальт изотру! Мало тебе известки было? Если настучишь кому-нибудь, убью!

– Так это ты тот самый хам, о котором нам говорила Ряба на первом собрании? – поинтересовался потрясенный Егор и, не успев прикрыться, опять получил удар.

– Заткнись, падла! Ненавижу! – давился бешенством Семен.

Егор и не думал бить в ответ, просто не умел этого делать. Пацифистами рождаются, и только в процессе бытия узнают, как безвольное, на первый взгляд, непротивление злу насилием называется у мыслящих людей. К обыкновенному малодушию и трусости этот сложный принцип человеческих взаимоотношений никакого отношения не имеет, хотя драчливые хамы всегда относят его к мягкотелости и слабому характеру. Били Егора к тому времени всего два раза, этот оказался третьим.

22

Четырнадцатый день рождения он праздновал с опухшим лицом, легким головокружением и переломанной перегородкой носа. Праздник выпал на день пограничника.

Сотня пьянющих погранцов в зеленых фуражечных нимбах двигалась утром из парка, по широкому пешеходному мосту, забивая пряжками ремней всех повстречавшихся штатских мужиков. Женщин и детей галантно пропускали. Вытянувшийся подросток был принят ими за призывника-уклониста и получил хорошую порцию побоев. О каком противлении говорить, когда на мосту осталось лежать не менее десяти изувеченных крепких мужчин?

А на двадцать первом году жизни его ограбили и раздели у ночного киоска, треснув чем-то тяжелым по голове. Голый по пояс, босой, в одних джинсах, он смотрел удивленно с земли на стаю довольных подростков, примеряющих его вещи. Ни один из них наверняка еще и не пробовал бриться. Самый коренастый еще немного попинал поверженного дылду, удовлетворенно рассмотрел дефицитную по тем временам белую водолазку и возликовал: «Девчонке своей подарю, надо только кровь отстирать».

23

Замазывая синяк толстым слоем грима, Егор думал про галерею своих обидчиков. Пришел к выводу, что не бывает плохих людей. Подличают, свинячат и безобразничают, в сущности, хорошие люди. Пограничники, протрезвев, вернулись к своим маленьким детям и порядочным семьям, стали заботливыми сыновьями, нерешительными влюбленными, простодушными работягами, примерными патриотами, усидчивыми студентами и верными друзьями. Лишь немногие остались убежденными подонками. Нежно ухаживающий малолетний грабитель, наверное, быстро добился благосклонности юной прелестницы, и у них случилась трепетная первая близость. Проявившись как животные, они не перестали быть людьми. Как и он, после той жуткой истории с кошкой.

24

Вдоволь наигравшись с бродячим котенком на пустынной веранде детского сада, семилетний Егор неожиданно выпустил из себя ужасающее зверство. Забрался по ажурной стенке повыше, занес над вылизывающимся пушистым кошачьим детенышем тяжелый кирпич, поточнее примерился и разжал руки. Тот приглушенный звук смерти вспоминать не хотел никогда, но помнил всю жизнь.

Сначала разревелся, потом его стошнило, затем долго сидел у трупа котенка и гладил его, вслед за этим вытащил неподвижную тушку в песочницу, пробовал разбудить, поиграть, пытался вылечить, поставив градусник из палочки. Потом опять расплакался и убежал. Господи, прости!

25

В последний раз отыграв аншлагового Гоголя на дипломной декаде, как всегда со вкусом, по-премьерски раскланявшись перед беснующимся залом, он не пошел в шумную гримуборную, свалил цветы на декорацию и забился за разобранными планшетами в кармане сцены. Слушал водопадный грохот аплодисментов, ясно осознавая, что ничего подобного больше не испытает. Непомерное отчаяние и сухие слезы распирали виски. Как же так?

Раскопала его Баба Дуся Рябушинская, ни слова не говоря, уволокла в гримерку, поправила размазанные краски на лице (так и не научился не лапать грим!) и выпихнула в не желающую прекращаться двадцатиминутную овацию. Кое-как дотащив домой тяжеленную цветочную вязанку, Егор сел на кухне, и до утра думал о собственной хлипкости.

«Вечный слабенький мальчик. Застенчивый юноша с атрофированным волевым началом, объясняющий элементарную трусость высокими нравственными идеалами. Не помогай тебе грандиозная сильная старуха, расклеился и разнюнился бы уже давно. Как теперь станешь выживать на театре, гаденыш? Там у тебя бабушки не будет! Сам теперь должен бороться с мерзостью, чистить отношения, выбрасывать дрянь из искусства. А силенок-то нет. Каждый из нас расцветет великолепно на хорошо унавоженной чистенькой почве в светлой теплой теплице под присмотром заботливого садовника. А ты попробуй повыращивать прекрасные цветы откровений в одиночку на отвратительной холодной помойке!»

Ему очень хотелось рассказать об этих переживаниях Гейше. Год с огромным хвостом уж прошел со времени их разрыва. Егор давно ее простил. Он чувствовал, что они обязательно встретятся и продолжат общение.

За следующий день обошел все знакомые клубы, поскольку номера телефона записать не удосужился, а спрашивать на вахте общежития про маленькую девочку по прозвищу Гейша было неловко. Оказалось, что в клубах она давным-давно не работает, бывшие работодатели вспоминали о ней с трудом и никаких координат выдать не смогли. В последнем клубешнике на окраине города, в который они приезжали вместе всего лишь раз, а потом долго обзывали его сельской дискотекой, все и выяснилось.

– Помню, помню. Прекрасно помню твою рыжую подружку. Она еще от приваток и потрахушек все время отказывалась, дурочка, – каркала черноглазая сухая хозяйка заведения Дора по кличке Бандерлог. – Пристукнули твою Гешку, доплясалась, допрыгалась!

Егор подскочил, будто укушенный собеседницей, пробился к бару, проглотил коньяк и, продравшись сквозь танцпол, переполненный извивающимися телами людского молодняка, выбежал из клуба. Подробности он слышать не хотел. Важно было одно: общение с Гейшей непременно продолжится, но уже за гробом. Вот ведь как.