Текст книги "Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней)"

Немало украинцев по происхождению мы видим и в интеллектуальной элите России. Среди издателей первых журналов – трое уроженцев Гетманщины: Григорий Козицкий, Василий Рубан и Федор Туманский. Козицкий, один из секретарей Екатерины, при ее поддержке издавал журнал “Всякая всячина” (1769–1770). Рубан в 1772 году основал “Старину и новизну”, также продержавшуюся год, Туманский – намного позднее – “Российский магазин” (1792–1794), первый исторический журнал в империи. Они принадлежат к числу первых российских “националистов” – тех, кто формировал зарождавшуюся русскую идентичность по западным лекалам, но в противовес Западу. По некоторым оценкам, половину екатерининской элиты, развивавшей идею русской нации, составляли именно “малороссы”.

Ранней осенью 1772 года российская армия, следуя плану Захара Чернышева (вице-президента Военной коллегии), перешла польскую границу и развернулась вдоль Днепра и Западной Двины. Могилев, Мстиславль, Витебск и Полоцк увидели русские войска впервые с середины XVII века, теперь же оказались под властью России. Захват Восточной Белоруссии стал частью процесса, известного в историографии как Первый раздел Речи Посполитой, совершенный в 1772 году Россией, Австрией и Пруссией.

Такое развитие событий можно было предвидеть уже в 1762 году, во время празднований в Москве по случаю коронации Екатерины. Среди прочих речь произнес и архиепископ Георгий (Конисский) из Могилева, который приехал в Москву из Речи Посполитой, на территории которой располагалась его епархия. В последний день церемоний, 29 сентября, глава единственной православной епархии в Польше и Литве умолял императрицу защитить преследуемую католиками церковь. Убеждал, что бог сохранил Екатерине жизнь и для того, чтобы она была защитницей веры и отечества не только внутри России, но и за ее пределами. “Между подданными народами вашего императорского величества, о всерадостнейшей коронации торжествующими, приносит и белорусский народ чрез меня, подданника вашего величества, всеподданнейшее поздравление”⁷, – произнес иерарх. Рассуждения о религиозном единстве верующих России и Речи Посполитой уже давно закрепились в общественном дискурсе в России. Но вот идея причислить к подданным императрицы (реальным или потенциальным) белорусский народ была чем-то абсолютно новым и непривычным – об этом не вспоминали с середины XVII века.

Молитвы Георгия, ходатая за “белорусский народ”, были услышаны – в 1772 году российские войска заняли восточную часть Великого княжества Литовского и Польскую Лифляндию. Могилевцы день и ночь звонили в колокола, празднуя присягу Екатерине II. В марте 1773 года епископ лично благодарил царицу в Петербурге за то, что несколько месяцев назад казалось несбыточной мечтой: “Находясь я ныне между сим народом, нахожусь, кажется, между Израилем от Египта исходящим, между пленом сионским от Вавилона возвращающимся, между христианами времен Константиновых”⁸. Императрица не только защитила страдавший от поляков белорусский народ, но и распространила на них свою власть. Конисский и его прихожане стали подданными Российской империи. Тем не менее благодарить за освобождение из “египетского пленения” архиерею следовало другого правителя. Истинным избавителем был Фридрих II – король прусский, а не русский.

После Полтавской битвы 1709 года Петр I получил контроль над Речью Посполитой, она стала частью российской сферы влияния. Следовательно, любое отчуждение земель Речи было невыгодно России. Однако разделение польско-литовских земель было в интересах других европейских держав. Такая конфигурация сохранялась и далее. Поэтому Петербург желал уберечь владения Варшавы от захвата немецкими соседями. А вот те как раз и зарились на польские окраины. Гогенцоллерны мечтали захватить Западную Пруссию, бывшую частью Речи Посполитой, чтобы соединить Восточную Пруссию с Померанией и Бранденбургом, и предпринимали попытки разделить шляхетскую державу еще в начале XVIII века. Слабая Польша была желанной добычей для мощных соседей, которые рассчитывали решить свои проблемы за ее счет. Российская империя могла противостоять их притязаниям лишь какое-то время.

Перелом наступил в 1771 году. Австрию тревожили успехи России в войне с Оттоманской империей, поэтому Вена и Стамбул заключили союзный договор. Тогда Петербург уступил нажиму Пруссии и согласился на трехсторонний раздел Речи Посполитой, чтобы избежать вероятного конфликта с Австрией. 17 февраля 1772 года Россия и Пруссия подписали в Петербурге конвенцию о разделе. 5 августа там же, в Петербурге, заключили трехстороннюю конвенцию с участием Австрии. Фридрих Великий получил желанную Западную (Королевскую) Пруссию (исключая Гданьск). Австрии досталась Восточная Галиция с центром во Львове, который стал официально именоваться Лемберг. Россия получила белорусские земли и Польскую Лифляндию.

Екатерина неохотно приняла участие и во втором разделе, в 1793 году. В урезанной Речи Посполитой, на землях, оставшихся под властью Варшавы, события принимали неблагоприятный для России оборот. В 1790 году поляки заключили оборонительный союз с Пруссией без участия России – или даже против нее. Этот союз де-юре положил конец российскому протекторату над Польшей. Сверх того, Четырехлетний сейм (созванный еще в 1788 году) одобрил ряд реформ, направленных на модернизацию Польского государства. Реформисты из Четырехлетнего сейма провели принятие конституции з мая 1791 года. Она укрепила королевскую власть, облегчила работу сейма, упразднив liberum veto (требование, чтобы все решения принимались только единогласно), ввела разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную. Екатерину все это не радовало, так как реформы не только лишали ее возможности манипулировать польскими политиками, но также продвигали идеалы Французской революции. Последняя угроза вынудила ее забыть о многих ее инициативах эпохи увлечения Просвещением и болезненно воспринимать все, что имело малейший признак опасности ее самодержавному правлению.

Третий раздел в 1795 году стал ответом на восстание против оккупантов во главе с Тадеушем Костюшко, польским военачальником и этническим белорусом. Из России выступила походом армия Суворова, Пруссия тоже послала войска. Армии союзников разгромили повстанцев Костюшко. Россия, Пруссия и Австрия поделили остаток Речи Посполитой. И снова приобретения России превзошли добычу остальных. Если немецкие государи взяли около 50 тысяч квадратных километров каждый, Екатерине отошла территория 120 тысяч квадратных километров. Всего на долю империи Романовых пришлось около двух третей бывшей Речи Посполитой. В ее новых границах оказались Великое княжество Литовское целиком со столицей в Вильно и с балтийским побережьем, белорусский Брест, украинская Волынь с Луцком и Владимиром, Курляндия. Все белорусские земли и почти все украинские попали теперь под власть Петербурга. Исключением стали Галиция, Буковина и Закарпатье – владения Вены.

В русской дореволюционной историографии разделы Польши нередко именовали “воссоединением Руси”. Таким образом подчеркивалось, что аннексированные империей земли, кроме литовских, населяли восточные славяне – потомки подданных древних киевских князей. Этническая избирательность российских территориальных приобретений была вовсе не случайна, она обозначала перемены в самосознании русских элит, которые произошли за время ее царствования.

Если на участие в разделах как таковых Екатерина II пошла под давлением союзников и обстоятельств, выбор земель для захвата многое говорит о том, как российские элиты видели свою историческую, религиозную и этническую идентичность.

При определении первого раздела решающими доводами стали не ссылки на историю, а желание военных иметь западные рубежи, удобные для обороны. Вице-президент Военной коллегии Чернышев еще в начале 60-х годов XVIII века предложил провести границу по Западной Двине и Днепру. Так и поступили. Но в договоре, заключенном Россией и Пруссией 4 января 1772 года, присоединение белорусских и польских земель оправдано прежде всего ссылками на историю, а не стратегическими интересами. “Ее величество императрица всероссийская и Его величество король прусский обязуются самым положительным образом взаимно помогать друг другу в составленном ими предположении воспользоваться настоящими обстоятельствами, чтобы вытребовать себе те округи Польши, на которые они имеют древние права… ”⁹ – читаем в Петербургской конвенции между Россией и Пруссией о первом разделе Польши.

Австрийская императрица Мария-Терезия тоже подкрепляла свои притязания историческими аргументами. В российско-прусской конвенции о ней говорили так: “Ее величество императрица-королева повелела вступить корпусу своих войск в Польшу и приказала занять те округи, на которые она предъявляет прежние права”. Мария-Терезия не выносила слова “раздел”, которое, по ее мнению, подразумевало незаконный характер всего происходящего, она искала исторические оправдания своих приобретений. Их отыскали: в Средние века королевство Венгрия претендовало на Галицко-Волынское княжество. Поскольку наследниками венгерских королей были австрийские императоры, новые территории именовались королевством Галиции и Лодомерии. Второе слово образовали от искаженного названия Владимира, столицы Волыни, – хотя город пока остался в пределах Польши.

Примечательно, что в договорах о втором и третьем разделах Речи Посполитой ссылок на исторические права уже нет. Зато внутри России государственная пропаганда твердила именно о них. Границы в ходе второго и третьего разделов тоже по возможности проводили по рекам, но теперь исторические, религиозные и этнические факторы учитывались так же, как и стратегические. По случаю второго раздела Екатерина II велела отчеканить медаль, на которой изображен двуглавый орел с императорского герба. Он держит в когтях две карты: русских приобретений 1772 и 1793 годов. Над орлом выбита надпись: “Отторженная возвратихъ”. Таким образом, царица якобы возвращала России некогда принадлежавшие ей, но отторгнутые силой земли.

Утверждения о правах на ряд бывших воеводств Речи Посполитой царица подкрепить могла ссылками на историю – в начитанности ей не откажешь. Для старших внуков, Александра (будущего императора) и Константина (будущего наместника Царства Польского), она написала “Записки касательно российской истории”. В них Екатерина осветила историю Древней Руси до великого князя Мстислава и уделила много места отношениям русских князей с их польскими соперниками. Трудно усомниться, что государыня хотела получить земли Киевской Руси целиком, включая Галицию, которая отошла к Австрии после первого раздела. Вскоре после второго раздела она произнесла в присутствии своего секретаря: “Со временем обменяем у австрийского императора польские губернии на Галицкую Русь, благо Галиция ему совсем некстати”¹⁰. Екатерина так и не смогла заполучить Галицию, но во время третьего раздела настояла на том, чтобы к России отошел Владимир-Волынский. Тем самым она не позволила австрийскому императору Францу II захватить Волынь, которую он считал своей наследственной территорией от венгерских королей (королевство Галиции и Лодомерии). Австрия получила взамен Малополыпу с Краковом и Люблином и назвала ее Западной Галицией.

За двадцать лет, прошедших между первым и вторым разделом, Екатерина стала смотреть на некоторые вещи по-иному. В 1772 году ее не волновала аннексия Галицкой земли Австрией, но в начале 1790-х годов императрица уже пожелала получить эту землю. Екатерина начала видеть православные земли Речи Посполитой сквозь призму не только истории и религии, как раньше, но также этноса. 22 декабря 1792 года, уже планируя второй раздел, императрица напоминала своему послу в Варшаве, что ее целью было “избавить земли и грады, некогда России принадлежавшие, единоплеменниками ея населенные и созданные и единую веру с ним исповедующие, от соблазна и угнетения, им угрожающих”¹¹. Таким образом, она не просто претендовала на то, что принадлежало ее предшественникам на русском троне, но и спасала единоверцев и народ, связанный с Россией общим этническим происхождением, от преследований и вероятных восстаний.

Мысли Екатерины по этому вопросу становились общеизвестны, а после второго раздела и подавления восстания Костюшко стали официальной идеологией. Взятие Варшавы армией Суворова в Петербурге праздновали с размахом, хотя по случаю второго раздела лишь отслужили молебны, а салютов не было. Екатерина верила, что православные жители прирезанных земель (украинцы и белорусы) – единокровны русским. Одновременно она не испытывала родственных чувств к полякам. В той же инструкции послу Сиверсу она обрушивается на поляков: “По испытанности прошедшего и по настоящему расположению вещей и умов в Польше, то есть по непостоянству и ветренности сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему, а особливо по изъявляющейся в нем наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нем никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа, иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество”¹².

После занятия Суворовым Варшавы 29 октября 1794 года в умах русской элиты утвердилось мнение, что с поляками трудно жить в мире, а с украинцами и белорусами глупо жить порознь. В декабре правительство издало новый манифест. Автором документа стал Безбородко, главный советник Екатерины в иностранных делах, но текст его почти дословно повторял мысли, высказанные самой императрицей в инструкции Сиверсу два года назад. “Ее императорское величество возвратила к империи своей земли, издревле к ней принадлежавшие, отторженные от нее во времена смутные с таковым же коварством, с каковым зломышленные из поляков готовилися и ныне на ущерб России, и населенные народом с нами единоплеменным и единоверным, благочестия же ради угнетенным”¹³. О поляках же Безбородко писал: “Вероломство поляков обнаружилося в самой вышней степени изменническим покушением на истребление войск российских, под покровом доброй веры союзного трактата спокойно и безопасно в Варшаве бывших. Все от мала до велика участвовали в произведении сего злодейства…”¹⁴

Верноподданные стихотворцы не замедлили встать на ту же позицию. Василий Петров – который после второго раздела именовал поляков “наперсниками России” – вывел их теперь в образе хищников:

 
Поправ священные права,
Грозят срыть храмы и расхитить,
Чужим имуществом насытить
Их алчны руки, рты, чрева¹⁵.
 

В годы правления Екатерины в украинцах и белорусах Речи Посполитой видели главным образом паству греко-российской (греческой, православной) церкви. Однако большинство “белорусского” народа, подчиненного ей в ходе разделов, к этой церкви не принадлежало. Речь не о польской или ополяченной шляхте, представители которой были католиками, не об иудеях, а о большинстве восточных славян. Большинство из них были униатами. На землях, аннексированных Россией после второго раздела, жили 300 тысяч православных и больше двух миллионов униатов. На территориях, присоединенных после третьего раздела, православных почти не было.

В апреле 1794 года Екатерина решила поправить дело, начав кампанию по возвращению униатов в православие. Процесс ускорило обращение о переходе в православие жителей двадцати местечек и сел Правобережной Украины – арены долгой и кровавой борьбы униатов и православных со времени восстания 1768 года. Екатерина не только дала согласие, но и решила сделать этот случай примером для возвращения в православие и для остальных. Если понадобится, то применить силу. В пастырской грамоте, написанной и отпечатанной по велению Екатерины, говорилось: “Ведомо каждому, что в смутные времена России великая часть ея подданных, православную греческую веру исповедовавших, быв отторгнута от истинного тела своего под иго польское, вскоре печальными опытами дознала величайшие в свободном благочестия своего исповедании притеснения”¹⁶. Императрица же, по словам иерарха, возвратила “под державу свою сей единоплеменный народ”¹⁷.

Собственный указ Екатерины генерал-губернатору присоединенных территорий новые задачи российской политики излагал гораздо откровеннее, чем пастырское письмо. Она писала о стремлении “к удобнейшему искоренению унии”, а не только о “споспешестве”¹⁸ тем немногим приходам, которые сами хотели ее отвергнуть. Екатерина учитывала возможность больших волнений и сопротивления и ожидала, что губернатор справится с этим. Привлекая земскую полицию, он должен был следить, “дабы всякий непорядок и беспокойство отвращены были и чтоб никто из помещиков, временных владельцев и чиновников духовных и мирских римского и униатского закона не осмелился делать ни малейшего в том препятствия, обращающимся в благочестие притеснения и обид. Всякое подобное покушение яко противу господствующей веры обращаемое и означающее преслушание воле нашей, долженствует быть принято за уголовное преступление суду, подлежащее и влекущее секвестр имения до окончания дела”¹⁹.

Не так давно государыня выступала в защиту православных Речи Посполитой во имя идеалов веротерпимости. За это ее превозносил сам Вольтер. Теперь же она сама стала преследовать иноверцев. Чем это можно объяснить? В пастырской грамоте униаты названы “единоплеменным народом”, эти слова показывают, как государыня отождествляла этническое происхождение и конфессиональную принадлежность. Однако непосредственную причину следует искать не там. К 1794 году в ответ на Французскую революцию и подрыв королевской власти во французском стиле, произошедший в Польше, Екатерина отказалась от многих своих прежних идеалов. Указ о мерах по искоренению унии Екатерина издала во время восстания Костюшко. Вожди повстанцев искали поддержки среди крестьян-униатов. Гонения на униатскую церковь в таких обстоятельствах выглядели как реакция на бунт. Екатерина могла рассчитывать на верность православных священников в бывшей Речи Посполитой, но едва ли могла доверять униатам.

Екатерина не заменила открыто прежнюю веротерпимость на нечто противоположное. По ее словам, теперь следовало устранить несправедливости, причиненные православным. Польские власти силой навязали православным унию, а теперь она всего лишь помогала им вернуться к вере предков.

Кампания по возвращению к “вере отцов и праотцов”, как указывалось в официальных светских и церковных документах, принесла ожидаемые плоды на Правобережной Украине, где к 1796 году уцелели считанные грекокатолические приходы. Но чем дальше на запад и северо-запад, тем больше униатских священников и приходов отказывались от перехода, несмотря на давление властей. Центр белорусских земель и Волынь оставались преимущественно униатскими. Третий раздел Речи Посполитой число униатов-подданных Екатерины снова увеличил. Всего около 1,4 миллиона католиков византийского обряда оставались в империи после кампании Екатерины по возвращению в православие. Процесс застопорился со смертью императрицы, последовавшей в 1796 году.

Петр I дал толчок долгому процессу наполнения имперской формы национальной сутью – в интересах самодержавия, но именно Екатерина II придала ему небывалый размах. Идея философов-просветителей о разумном правлении пригодилась ей для сглаживания национальных и этнических особенностей и усиления центральной власти над такими разными землями империи. Кроме реформы административного деления и органов государственного управления, созидание империи требовало внятной исторической мифологии, развития общего литературного языка, переосмысления места православной церкви в этнически неоднородной державе.

Что касается русской идентичности и самосознания, то правление Екатерины сформировало новый взгляд на российскую имперскую нацию. Рост централизма размывал лояльность к автономным образованиям вроде Гетманщины. Складывалась единая общерусская идентичность. Менялись и социальные нормы. “Сыны Отечества” – еще недавно лишь верные слуги государевы – становились гражданами, наделенными рядом прав. Российское имперское мировоззрение оставалось враждебно Западу, как это было и при Елизавете, но утратило прежнюю агрессивность.

Екатерина всерьез отнеслась к роли защитницы православия, поэтому Россия вмешивалась в религиозные распри у западного соседа гораздо бесцеремоннее прежнего. При этом монархиня видела в угнетенных русинах лишь единоверцев – не тот же народ, что ее подданные. В ее понимании границы русского народа совпадали с границами Российского государства. И только к концу ее правления, когда три раздела Речи Посполитой принесли в Российскую империю миллионы неправославных подданных, этничность вошла в официальный политический дискурс. Екатерина и ее приближенные не рассматривали этническую принадлежность как основополагающую характеристику новых подданных, но именно они в следующем столетии повлияли на новое понимание русской идентичности.

Модель имперского самосознания, созданная под влиянием идей Просвещения, оказалась не готова к побочным эффектам разделов. Екатерина Алексеевна, подобно Ивану III Васильевичу в конце XV века, отбирала у Великого княжества Литовского земли, упирая на древние права – наследие киевских князей. Но перед Екатериной встала куда более трудная задача, чем стояла перед Иваном, когда пришлось интегрировать эти земли в Российское государство. Разделы принесли в империю миллионы восточных славян (белорусов и украинцев), которых Екатерина в указах и письмах называла и единоверцами, и единоплеменниками. При этом большинство “перспективных русских” пребывали в унии с Римом. Имперские власти отвергли многоконфессиональную модель русской нации, вместо этого начали насильственную кампанию по возвращению униатов к “вере отцов и праотцов”.

Кампания по обращению в православие, начавшаяся из соображения безопасности в разгар восстания Тадеуша Костюшко, стала провозвестницей подхода имперских властей к униатам, который закрепится надолго. Главной причиной продолжения такой политики в XIX веке будет польская угроза – не только границам России, но и границам новой концепции российского народа.